Текст книги "Мать Сумерек (СИ)"
Автор книги: Анастасия Машевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)
– Разумеется, вы можете располагать нашим гостеприимством, как сочтете нужным, – чуть поклонился Тахбир. – Я поручу вас и ваших людей заботам своих жены и дочери. К тому же вы всегда можете обратиться ко мне или к моему зятю, Гистаспу, который является советником тану Яввуз. Всякое ваше пожелание будет учтено. Однако, позволю напомнить, что если вы хотите остаться неузнанным…
Кхассав махнул рукой в сдержанном жесте, чтобы собеседник не решил, будто его намеренно оскорбляют. Опыт пребывания в этом чертоге Джайи, когда в доме отсутствовала тану Яввуз, он хорошо представлял благодаря соглядатаям в тогдашнем сопровождении жены.
– Я прекрасно понимаю, что мои желания должны быть не очень частыми и не слишком приметными для этого. Спасибо за радушие. Если позволите, мы отдохнем и поедим.
– Разумеется, – вежливо отозвался Тахбир и подробно объяснил, где находится трапезная, если поесть путники желают в первую очередь. Те согласились, что это самое уместное, пока относят их вещи и обустраивают комнаты. Для солдат сгодится самое обычное общее помещение для бойцов с расставленными вдоль стен кроватями. Себе бы он, конечно, попросил отдельный покой.
Тахбир уверял, что все будет сделано лучшим образом.
– Да, и еще, – обронил Кхассав по пути в столовую. – Как долго тану обычно бывает «на севере»? – улыбаясь, спросил раман. – Когда её ждать?
Навстречу Тахбиру и гостям вышел Гистасп и спокойным голосом сообщил:
– Тогда же, когда и всегда в эту пору. Тану Яввуз и тан Маатхас ежегодно уезжают на север после сбора урожая на полные две луны, возвращаются в чертог Лазурного дома только к последним дням ноября, а уже с весной едут в дом клана Яввуз.
Кхассав выпучил глаза.
– К весне? – переспросил он с таким видом, будто Гистасп тронулся умом и сам не понял, что сказал.
– Точно, – безмятежно подтвердил Гистасп. – Я поеду к ним в Лазурный чертог в срок Заклинателя змей, могу и вас сопроводить. Тахбир, – перевел взгляд альбинос, – ты, кажется, собирался проводить гостей поесть. Пойдемте.
Кхассав нахмурился, шагнул следом за Гистаспом. Это белобрысую физиономию он помнил крайне смутно, но, в общем, не это дезориентировало его сейчас. Раман безотчетно шел, куда его вели, а потом вдруг мотнул головой и остановился:
– Подождите. Я не могу ждать до конца ноября. Нужно доставить тану депешу, чтобы она вернулась в чертог.
Гистасп замер тоже и обернулся:
– О, это будет крайне затруднительно.
– Она что же, в открытом море на севере? – недовольно уточнил Таир.
Тахбир поравнялся с Гистаспом и встал лицом к гостям.
– Может, да, может, нет. Наверняка вам тут никто не сможет сказать. Но даже когда болеют их с Сагромахом дети, Бану и Сагромах не возвращаются раньше срока.
– М-м, – почти бессмысленно протянул Кхассав. Он нахмурился еще сильнее, потом поднял глаза на Тахбира.
– Поедим, переведем дух, и с утра поедем дальше. Есть в замке кто, кто сможет сопроводить нас до тану?
Тахбир с Гистаспом переглянулись.
– Конечно, у нас отличные проводники. Только вот всю братию в полста человек за собой лучше не тянуть: тану рассердится, – посоветовал Тахбир.
Кхассав деловито кивнул и глазами указал вперед: ответ его удовлетворяет, пора подкрепиться.
* * *
Переход оказался сущей преисподней.
Сначала путь вел через тайгу и потрясающие, глубоко сапфировые озера, обрамленные припорошенными свежим снегом низинными лугами. Потом – через перевалы, затянутые туманом, как густым мехом снежного с дымчатым песца, так что пальцев вытянутой руки было порой не разглядеть. Затем – дорога повела на крутобокую вершину, чтобы достичь которой, пришлось сделать заметный крюк и взобраться по хоть сколько-нибудь проходимой тропе.
Все дни этого непростого пути Кхассав, Таир и их сопровождение либо молчали с самыми угрюмыми лицами, либо неразборчиво бурчали под нос, какими ужасными и свирепыми должны быть люди, которые ухитряются лазать через этот поганый хребет туда-сюда. Неудивительно, что Матери лагерей так все боятся.
Проводники, подслушивая, усмехались.
Наконец, показался спуск, и Кхассав теперь мог точно поклясться, что ни разу в жизни он еще не был так рад неуклонному движению вниз. Ему казалось, даже упади он на твердую землю с высоты в половину этой непростой горы, он все равно остался бы доволен. По первости им, южанам, еще казалось, что проводники нарочно ведут их самыми непроходимыми тропами, но на этой горе, будучи на вершине, Кхассав изменил мнение. Когда они сделали краткий привал, чтобы перекусить остатками сухарей и вяленого мяса, раман на собственной шкуре ощутил силу здешних ледяных ветров и одинаковую непроходимость всех вершин Астахира, которые мужчина мог разглядеть в обе стороны.
Под ногами оказалась твердая заснеженная земля. Кхассав в буквальном смысле перевел дух, упал на колени и прижался к снегу челом. Потом встал, встряхнулся и спросил проводников, куда идти теперь. Неподалеку от спуска, у самого берега Северного моря, раскинулось крупное поселение, и главная его усадьба, сложенная из камня и дерева, была видна отсюда, несмотря на окружавшие постройку дома и помещения.
– Нам туда, – заключил раман, не дожидаясь ответа проводников. – Поторопимся, я замерз.
* * *
Однако добраться до усадьбы Кхассаву не удалось. Едва он приблизился, в деревне – если это можно было так назвать – началась суматоха. Чем ближе он оказывался, тем быстрее бегали на берегу люди. Несмотря на дикий холод, они вбегали в воду по колено и тащили с отмели небольшие маневренные суда, пришвартованные вдоль береговой полосы. Конструкция была больше всего напоминала тартаны, но не имела таранов на носу и вообще выглядела мало приспособленной к морскому сражению. Зато, похоже, была оснащена вдоль бортов своеобразными гарпунными пушками, напоминавшими арбалеты.
Вдалеке Кхассав приметил стремительно продвигающуюся к морю фигуру в тяжелом меховом плаще и почему-то решил, что это Бану. То ли потому, что все пропускали её вперед, то ли оттого, что признал в манере двигаться женские черты, то ли из-за бросившихся в глаза блеклых волос. Впереди, уже в воде по колено её ждал человек чуть крупнее, утепленный так же как она, да и как все остальные. Спешно приближаясь, Кхассав заметил, как тот, второй, положил на плечо женщины руку, потом отвернулся и заторопился на один из кораблей.
– Живей! – крикнул он ребятам, оборачиваясь, и из его груди вырвалось густое облако пара.
Поскольку коней пришлось оставить еще до подъема на гору в компании остальных членов команды, сейчас Кхассав с дюжиной ребят бежали к берегу со всех ног.
– Мать лагерей на корабле?! – громко спросил он, тыча пальцем в отдаляющиеся суда.
Местные смотрели на чужаков хмуро и вместе с тем, как на душевнобольных.
– МАТЬ ЛАГЕРЕЙ ТАМ?! – громче проорал Кхассав, подумав, что, наверное, от мороза тут все оглохли.
Один из местных сторожил скрючил физиономию. Кто-то за его спиной зашептался, указав на Кхассава не самым приличным образом. Раман, краем уха поймав какой-то шепоток, сообразил, в чем дело: их диалект немного отличается.
Неважно, отмахнулся от собственных соображений Кхассав и просто спросил:
– Яввуз?!
В ответ на это сторожила сам ткнул пальцем в сторону моря, и большего Кхассаву не требовалось.
– Таир! – гаркнул он. Тот по команде отстегнул из-под полы плаща мошну монет, бросил сторожилу, и рванул к еще свободным кораблям.
Сторожил повертел в руках мошну, так и эдак, сунул первой попавшейся под руку женщине, обернулся, приметил пару каких-то местных мужчин и дал им головой знак в сторону корабля.
Те рванули быстрее, чем можно было ожидать. Видимо, привычные к такой одежде испокон веков, местные двигались в ней быстрее, чем путающийся в мехах Кхассав и его братия. Северяне поймали рамана под руки, потащили из воды. Кхассав оглянулся назад: он же заплатил за найм корабля! Он прекрасно умеет маневрировать судно! Пусть бы и не совсем стандартное, как это. Его охрана напряглась, потянулась к оружию. Тогда сторожила ткнул пальцем куда-то левее и гаркнул:
– Яввуз!
Кхассава поволокли на корабль Бану, и он приказал сопровождению следовать за ним. Сторожил на пальцах объяснил, что на борт могут подняться только двое. Кхассав не раздумывая взял Таира.
* * *
– Живей! – командовала Бану, решительно пересекая палубу. – Кто там едва шевелится?!
У Кхассава сердце колотилось не просто в горле – оно судорожной птицей билось повсюду, будто оставаться в привычном теле вдруг стало совершенно невыносимо от страха. Дело было не только в необходимости нагнать команду, поднявшуюся на борт, но и в том, что Кхассава, не спрашивая, втащили в ледяную воду. Он буквально онемел на несколько минут от невыносимого холода и испуга перед неожиданным натиском зимы отовсюду.
– Тану, – прохрипел он, поднимаясь на борт.
– Что ты тащишься, как в первый ра… Вы что тут делаете?
Она смерила Кхассава таким взглядом, что тот непроизвольно вжал голову в плечи. И впрямь: вот что он тут забыл? Он оглядел Бану и внутренне подобрался с каким-то незнакомым самому себе прежде трепетом: бывают, оказывается, люди, которых окружает почти различимая глазу аура владычества Те, для кого власть является каким-то неотъемлемым и естественным атрибутом. Повсюду, в любой ситуации.
Бану была из таких людей. Кхассав вдруг представил её в военном шатре и во главе армии, и понял, чего ради приехал сюда, в такую всеми Богами забытую и занесенную снегами глушь: северяне должны стоять за его спиной.
Сейчас она, Бансабира Яввуз, была здесь полноправной хозяйкой, и смотрела на него по-настоящему строго. Кхассав затруднялся припомнить, когда подобным образом на него смотрела даже мать. Словно вот именно сейчас он, простой рядовой, стоит перед главнокомандующим и пытается отчитаться за ночное патрулирование, в течении которого кто-то спер генеральскую лошадь.
– Рад вас ви… – начал Кхассав.
– Потом, – оборвала Бану и тут же обернулась к остальным. – Выходим!
Братцы-северяне дружно налегли на весла. Бансабира подошла к Валу, который был тут же, на корабле с госпожой, и кивнула в сторону Таира:
– Давай его тоже.
Тот кивнул. «Сюда» – бросил Вал и указал Таиру место на гребле.
Один из местных рыбаков встал за штурвал. Несколько человек, включая Бану, быстро ставили паруса, перетягивая и перекрепляя фалы. Тот, который позволял регулировать положение кливера на носу, Бансабира завела за спину, натянула всем весом, плотно уперевшись ногами в палубу, а спиной – в мачту. Ожидавший впереди Шухран уже закрепил на утках второй кливерный трос и бросил свободный конец госпоже. Улыбнулся, мол, дело за тобой. На охоте кливер они никогда не крепили до конца, потому что в деле вроде этого ловкий и своевременный маневр – залог целого корабля и живой команды.
Бансабира незаметно взяла эту роль на себя, когда Ном-Корабел впервые представил ей новый модель судна и объяснил, что если танша хочет добиться того эффекта, «ну которого хочет», то надо иметь предельно подвижный кливер. Бану вняла – она хорошо чувствовала изменение движения от воздуха и ударов по бортам, хорошо маневрировала под могучим натиском, мгновенно используя силу и направление встречного ветра и подводных течений, чтобы избежать чрезмерного крена. В дни особенных бурь на всякий случай свободный конец троса всегда оставался в руках кого-нибудь из мужчин покрепче, а так – справлялась и она.
– Рядом, – сладко протянул рулевой, вглядываясь вперед. Зрительный контакт с ним Бану в той или иной степени старалась поддерживать все время охоты.
– Раман, вы, честно сказать, совершенно не вовремя, – наконец, удостоила Бану вниманием стоявшего неподалеку.
– Да, я заметил, – Кхассав от недоумения перед безмятежным голосом, задрал брови вверх. – И, если можно, я бы не хотел, чтобы все знали, что я – раман Яса.
– О, поверьте, это мудро. Здесь династию не жалуют.
– Мне даже почти понятно, почему.
– Вы по делу? – Бану не оборачивалась на собеседника рядом, попеременно смотря то на рулевого, то переводя взгляд в другую сторону, туда, где совсем рядом были киты. Временами она оглядывала другие корабли: капитанами были и Сагромах, и Хабур, и Серт, и Дан, и несколько местных сторожил, одна из родственниц Сагромаха и один его телохранитель, еще один вел Ниим, который выказал неплохие способности к управлению командой на корабле. Общим счетом четырнадцать китобойных судов нагоняли группу из трех зверей. Обычно они старались отделить одну особь, лучше самца, от остальных и заколоть его. Но в этот раз суден было достаточно, чтобы попытать удачу.
Мрачное небо затягивали тучи. Резкий, ничем не сдерживаемый по эту сторону Астахира ветер драл до костей. Кхассав кутался в плащ, стараясь сжаться, спрятаться с головой. Растирал руки в перчатках, безрезультатно пытался согреть дыханием. Бансабира больше на него не реагировала, и он мог спокойно разглядывать, что происходит. Рулевой неотрывно таращился вдаль. Закончившие крепить фалы тоже налегли на греблю. Другие заняли позиции вдоль бортов – у гарпунных пушек одни, другие – с отдельными, длинными и тяжелыми гарпунами в руках, концы которых пока держали упертыми основанием в палубу. Неподалеку в небо выстрелил фонтан. Еще один человек на носу корабля, стоя вперед спиной, затянул древний, как Астахирский хребет, мотив, подобного которому Кхассав прежде не слыхал. Мужчина пел, используя местный диалект, ибо никакого другого не знал. Раман, как ни старался, не мог толково разобрать слова и лишь смутно улавливал общий смысл.
Едва мелодия достигла очередной сильной доли, в днище сбоку ударило. Кхассав пошатнулся и кое-как устоял, уцепившись за крепление бушприта. Он испуганно глянул на Бансабиру, но по лицу той расползлась довольная, предвкушающая чудесное улыбка.
Волшебство может быть страшным и пугающим, оставаясь при этом по-прежнему прекрасным. Именно поэтому оно – волшебство.
Когда на этот раз ударило в борт, судно хорошо тряхнуло, и Бану изменив градус упора, немного развернула кливер, чтобы судно легче пережило встречу со зверем. За бортом мелькнул огромный черный хвост и тут же скрылся снова. Следом волну вспорол такой же черный бугор длиной в половину судна, и тоже быстро исчез.
– Что это?! – испуганно Кхассав выпучил глаза на Бану. Та по-прежнему улыбалась мистически и блаженно одновременно.
– Киты! – бросил в ответ Шухран, ухмыляясь. – Уходят на юг, чт…
Тартану подкинуло снова, и команда, перекрывая голос сказителя, дружно загоготала. С других судов тоже начали доносится схожие возгласы. Кхассав, не особо опытный мореход, наконец, приноровился к качке и ударам с самых разных сторон. К горлу подступило мерзкое чувство, но пока раман держался. Тартана скользила по морю, днищем седлая волны.
Сказитель прославлял солнце и Бога Акаба, морского змея, рожденного Великой Матерью, который благословляет богатый улов и позволяет с каждым кругом солнца в небесах умножаться стаям рыб. Многочисленным и тучным после летнего нагула.
Слава Праматери Дающему Сыну,
Астахирскому Змею из Льда и Снега,
Что уснул, сторожа свой невод,
Что короной увенчан солнечной!
Славу воспев Змеиную,
Гость прибывает сдержанный.
Скромный проситель Моря,
Тихий блуждатель жизни.
Когда начальный мотив иссяк, настало время просьбы. И по всем кораблям, вразнобой зазвучали одни и те же строки, от которых во все времена зависел, по мнению рыбаков, успех охоты.
Просим Всевластного Бога,
О, почтенный!
Акаб! – ревели на кораблях.
Просим Всевластного Бога,
О, изменчивый!
Акаб! – Кхассав оглядывал моряков, вторивших сказителю, как один, и с трепетом понимал, насколько в этом мире чужие все, кроме самих северян.
Просим Всевластного Бога,
О, жертвующий!
Акаб! – Кхассав вздрогнул, когда с обеих сторон от корабля показалось два буро-серых с желтоватыми пятнами спинных гребня.
– Да сколько их тут?! – не сдержавшись, ужаснулся он, озираясь нервно.
Ему никто не ответил.
Просим Всевластного Бога,
О, бескрайний!
Акаб!
И, будто призванный, могучий Владыка Вод низверг на охотников один из первых октябрьских дождей. У Кхассава мгновенно заледенели колени. Зубы стучали так, что слышали все вокруг. Таир вскоре выбросил из рук весло. Он обхватил себя руками и согнулся, чтобы хоть как-то отогреть окоченевшие пальцы. Над ним не гоготали в голос только из-за пения молебна. Но Кхассав видел презрение во взглядах гребцов и – растерял весь выдох! – только сейчас понял, что на гребле сидело и несколько женщин.
– Давай! – проорал рулевой, и те, кто стоял у бортов на изготовке, прицельно, один за другим, начали спускать гарпуны в китов.
Взыщи жизнь за тысячи! – пели моряки со всех кораблей, невпопад друг с другом, взрывая воздух между морем и небом.
Взыщи жизнь за тысячи! – дробью колотил дождь.
Взыщи жизнь за тысячи! – гулко врывался в бурю из пения грохот ударов весел о волны.
Киты начали отбиваться. Вырывались, били судна хвостами, бодали боковинами огромных морд.
Возьми одного – спаси всех!
Возьми мужчину – спаси весь дом!
Возьми женщину – спаси весь род!
Под наклоном крена, Бансабира невольно поползла к одному из бортов, пытаясь хоть как-то сохранить равновесие. Корабль бросало с волны на волну, метало то ветром, то течением, то ударом. С неба обжигающе ледяными каплями хлестал дождь, снизу, из-за бортов, щедро зачерпнутые массивными хвостами, летели еще более холодные брызги, обдавая моряков с головы до ног. Концентрация на происходящем давалась труднее, но почему-то ни настроение, ни настроя среди северян не убывало.
О, Акаб, Всевластный в волнах, Несдержанный!
Мудрость веков хранящий с Матерью Всеблагой!
О, грохочи волнами и бей хвостом!
Пусть разносится твой рев устрашающий!
Далеко за пределы мира, туда, где угасает солнце.
Туда, где начинаются отливы и приливы!
Гарпуны почти закончились. Лишь несколько последних из числа запасных орудий еще лежало на палубе. Однако киты, истыканные, точно шипастая драконья шкура, не думали утихать.
Кхассав и Таир окончательно продрогли. Телохранитель рамана более не пытался грести, все также обхватывая себя руками в надежде согреться. Раман продвигался ближе к корме в надежде забраться к рулевому – там его наверняка не достанут никакие брызги. Было такое чувство, будто кости изнутри покрываются инеем, и теперь раман Яса всерьез костерил себя, как последнего барана, что вообще сунулся в этот кромешный ледяной кошмар без края, конца и солнца.
– Долго еще?! – крикнул он ближайшему матросу.
Тот скорчился, явно изображая, что из-за грохота вокруг ничегошеньки не слышать.
– ДОЛГО ЕЩЕ?! – повторил Кхассав, насколько мог громко. И тут же сообразил, что, кажется, сорвал голос.
Теперь собеседник изобразил изумление, поморгал и заржал в голос:
– Да ты чего! Охота ж только началась!
– ТОЛЬКО НАЧАЛАСЬ?! – раман не сдержался, зная, что ответа не получит: моряк по-прежнему заходился в необъяснимом для Кхассава веселье и вторил сказительскому пению.
Бей хвостом, о, могучеглавый!
Пусть утробный рев разнесется вдаль на снежном крыле!
Пусть ликуют гиганты в волнах.
Пусть кричат от ужаса гиганты в небе, что страшатся грома!
Пусть повелевают громом те, что слышат твой рев, о, Змей!
Пусть гиганты всплывают из волн —
И будет такова твоя милость и наша жертва!
Пусть! – взвивалось к мрачно-свинцовым небесам над морем.
Пусть! – скрадывалось за ударами хвостов и грохотом волн.
О, Всеблагая и Мудрая,
Мать Акаба, Достойная, Первая!
О, верни в дом, вдохни жизнь, верни силы!
О, приумножь стада!
О, сбереги детей – на земле и в море!
О, да взрастут дети моря на жизнь детям мира!
О, Всеблагая и Мудрая,
Даруй прощение тем, кто вынужден!
Даруй милость тем, кто отнимает безнаказанно!
О, вечные повелители Зимы и Жизни!
Пусть сияет милость Богов в сердцах людей!
Пусть славится сила, что дает начало!
Пусть славится сила, что не несет конца!
Пусть!
Пусть!
* * *
Киты тащили их еще почти час в непонятном и неизвестном направлении. Раман уже простился с миром и мысленно завещал малолетнему сыну достойно править вместо него, испросив у Богов для этого все возможные благословения.
Наконец, зверь пал, испустив последний, вымученный тяжкой кончиной вздох, и замер. Где-то вдалеке раздался торжествующий рев с корабля Сагромаха, и еще один – с корабля Хабура.
Трое. Трое огромных морских туш было повержено, и теперь успех всего предшествующего размаха определяла скорость. Таир, узнав, что «еще не все», откровенно завыл. Кхассав удержался от подобной экспрессии, но тоже обреченно вздохнул.
За несколько минут была брошена на воду лодка, и несколько опытных моряков спустились к гиганту: следовало как можно быстрее вскрыть дышло, пока легкие не заполнились кровью и чудище не пошло ко дну. Пока одни занимались этим, другие пытались привести в форму корабль, а прочие суда распределялись в помощь счастливчикам, которым удалось заудить добычу. Мало убить тушу в пятнадцать тонн – её надо доволочь до берега, где уже мало-помалу собирались жители поселения, чтобы взять себе еды и разделать остатки. Большую часть туши за раз не одолеть, даже если каждый селянин объестся, потому раздел отвозят на хранение в вечно мерзлую пещеру с запасами к зиме.
Когда «транспортные» тартаны, закрепив прямо в плавниках, хвосте и сквозной проруби дышла крюки, на тросах потянули добычу к берегу, над морем и под затихшим, но не прояснившимся небом, раздался гул облегчения и радости. Успех. Удача. Благословение.
Суда Хабура и Маатхаса подошли по разные стороны к тартане, на которой командовала танша, почти сразу, как избавились от китов. Хабур приветственно махнул Бану, которую время от времени подвязался называть сестрой, но остался на месте. А вот Сагромах махнул всем знакомым жестом, и его моряки бросили абордажные мостки. В несколько широких, уверенных шагов Сагромах пересек пропасть над морем и, с характерным грохотом и скрежетом досок, спрыгнул на палубу. В поутихшем море корабль снова качало умеренно, греблю оставили, Кхассав, так и не добравшийся до рулевого, теперь держался за борт неподалеку от места скрепления двух судов.
Сагромах первым делом поймал лучистый взгляд жены, улыбнулся. Коротко глянул на Кхассава – для заметки себе, что он тут что-то делает и вот, кто устроил переполох перед началом охоты. Размашисто шагнул к Бану, в два громадных шага преодолев расстояние. Бану едва шевельнулась – и уже в следующий миг Сагромах твердой рукой притянул к себе. Подтянул за поясницу, пропустив руку под плащом, заставил Бану вытянуться стрункой и встать на носки, впился в губы. Слишком холодные, понял тан по первому же касанию. Их просто необходимо было согреть.
И от того, насколько счастливо светились лица танов, от насмешливого одобрения на лицах северян, которые объединялись на корабле, от того, как свободно таны, не таясь, демонстрировали чувства, Кхассава накрыла волна грусти, пронзенная в центре гарпуном мужской зависти.
Что такого было в этом Сагромахе, чтобы получить искреннюю любовь достойной женщины? Почему тана могут любить вот так открыто, а его, Кхассава, нет? Почему ему досталась женщина, исполненная таких добродетелей, как красота, смелость, воинственность, практичность, верность, а ему – вечно всем недовольная редкая зануда?
– Хас, – Сагромах протянул руку раману и подмигнул. Кхассав от подобного обращения опешил, глянул на Бану – та пожала плечами. И когда она успела сказать ему, что он, Кхассав, не хочет быть узнанным? Или Сагромах сам все понял?
Так или иначе, Маатхас ждал, а поскольку никого из охраны, кроме Таира, столь же замерзшего, как он сам, на корабле не было Кхассав предпочел не игнорировать танскую руку. Другой Маатхас по-прежнему поддерживал за талию Бансабиру. Та сияла.
Сагромах переменился с их последней встречи, прикинул раман. Будто весь обветрился, немного посмуглел, но выглядел довольным. Его волосы, похоже, немного отросли, и теперь он зачесывал их со лба, заплетая позади в короткую косу. Щеки он брил по-прежнему, но теперь оставлял усы и небольшую бороду.
За спинами танов по перекидным трапам на корабль Бану перебралось еще несколько человек из команды Сагромаха: худосочный Илкасс; угрюмый и коротко стриженный Мантр, с улыбкой – как поперечная рана и с сердцем – как весь Этан; рослый и темновласый Аргат, который был верен своему тану с детства, и знаком с Матерью лагерей – с Бойни Двенадцати Красок. Рулевой тоже теперь спустился. Началось бурное поздравление друг друга с таким солидным уловом.
– Стало быть, ты решил…. – Маатхас, глядя на Кхассава, не договорил.
Бансабира перевела глаза в сторону случайно, повинуясь шороху или даже предчувствию шороха, которое в опасности всегда возникает у людей, выросших в темноте или среди зверей.
– Са! – тревожно и командно одновременно кликнула Бансабира, а в следующий миг вместе с мужем и раманом полетела в сторону. Сагромах, как мог, попытался прикрыть её от столкновения с корпусом корабля собой, но не вышло – Бану ударилась рукой, собственный локоть больно уперся в бок, засаднило ребра. Корабль, накренясь, встал почти на борт.
– ЕЩЕ ОДИН! – крикнул кто-то из северян.
Бансабира только успела переглянуться с Сагромахом, как в следующий миг тан уже мчался к штурвалу, а она, сориентировавшись, бросилась в сторону.
– Шухран! – гаркнула танша. Тот стоял впереди и уже отвязывал от креплений один из тросов кливера. Она поймала его на бегу, схватилась крепко, бросилась с борта вниз и, сделав дугу над открытым морем, резко перевернула кливер, ловя воздушный поток и наводя на основной парус.
– Поворачивай! – крикнула Бану. Шухран побежал к управлению основным парусом, Маатхас начал медленно, но неуклонно вдавливать штурвал в нужном направлении, наваливаясь всем весом, но и этого не хватало, чтобы совладать с подводным течением.
Кит ударил снова – позади Бану. Таншу тряхануло от инерции удара, она перекрутилась вместе с тросом и опасно упала спиной на борт, чувствуя, как трещит позвонок вместе с ребрами. Сагромах видел, скрипнул зубами, но руль не выпустил.
– Гарпуны! – ревел один из местных моряков, Бьё, проследив, как дернулся Сагромах, и как непросто мотнуло таншу.
– Вал! – Сагромах мотнул головой, и Вал кинулся помогать Бану.
Хабур в другой стороне от Бану быстро сориентировался и, чуть сдвинув судно, которое вел, велел команде немедленно браться за оружие.
– Давай, ребята! Еще одного!
«Еще один» был огромен – видимо, престарелая самка, уже не способная давать потомство, возрастом у – и дался непросто. Они бились с ней почти час, и еще без малого три таскались по волнам, как всадник, объезжавший самую дерзкую из непутевых кобыл. Но, наконец, успокоилась, притихла в последней агонии и эта благородная матрона, угасла и замерла.
Когда туша была закреплена к кораблям тросами, а легкие зверя высвобождены от скопления крови, команды перевели дух. Три корабля как-нибудь дотащат такую громадину до берега, хотя, видят Боги, она воистину необъятного размера. Редко попадаются такие особи. Мясо, конечно, старовато, но зато наверняка богатая прослойка подкожного жира, а это бесценный элемент в жизни всех северян, включая и тех, кто жил к югу от хребта.
Когда все, наконец, успокоилось, и рулевой сменил у штурвала тана, Сагромах кинулся к жене.
– Тут? – предположила Бансабира, ткнув в грудь мужа аккурат напротив сердца.
Сагромах нахмурился на мгновение, потом трогательно улыбнулся и расцвел так, что на миг даже ледовитые вершины вдалеке вдруг показались теплыми.
Они еще переглянулись между собой, потом с остальными – и вдруг счастливо захохотали всем кораблем. Одни вскидывая голову к небу, другие, как Бану, от усталости, складывались пополам.
Удары китов таковы, что без привычки даже на ногах не устоять. Удерживать при этом здоровую парусину или пытаться прицельно бросать гарпун сложно, особенно при сильном ветре и большой волне. Поэтому среди охотников женщин много меньше, чем среди воительниц. Задумываясь над этим время от времени, Сагромах приходил к мысли, что его жена любит браться за то, что иные предпочитали скидывать на чужие плечи. Ей нравится борьба со стихией, и вместе с тем Бансабира всегда с детской наивностью надеется на ничью, прекрасно зная, насколько нестабилен сей шанс.
– Ты цела, – выдохнул Сагромах облегченно.
– Тан и тану! – крикнул кто-то один на корабле, и окружавшие их моряки подхватили.
– Точно, – подтянув Бану за локоть поближе к себе, Сагромах, наклонившись, шепнул ей на ухо, когда корабль, наконец, встал на мель. – Тан и тану, – не слушая замечания (впрочем, теперь подобное было скорее редкостью, и Бану уже привыкла не возмущаться публичной заботой мужа), Маатхас подкинул Бансабиру на руки. Как если бы она не весила ничего, легкой походкой, будто ему не мешали меховые плащи на них, понес по сходням на берег.
Преодолев несколько метров на берегу, Маатхас, смеясь, все-таки выпустил выбивавшуюся из рук Бану. Кто еще ждал на берегу, кинулись помогать втаскивать на сушу последнюю рыбину. В убитой самке кита было добротных шестнадцать метров длины и в полтора раза больше тонн веса. Люди не суетились: на текущие нужды была разделана еще первая вытащенная особь, так что теперь разбирали улов про запас.
Бансабира быстро шла по берегу, ей на встречу с корабля Хабура уверено шагала молодая северянка. Кхассав, наблюдая, мог сказать только, что она очень высокая. Девушка кратко склонила голову:
– Тану, – а потом они, смеясь, сильно хлопнули друг друга в плечи и, обнимаясь, поцеловались в щеки.
Моряки мало-помалу оставляли туши на попечение селян и танских телохранителей – и пурпурных, и лазурных. Подданные двух танааров именно в этой лютой полосе сплотились быстрее и крепче всего. Тот, кто видел исконную силу природы, не воюет с людьми.
Часть танаара Маатхаса, совсем небольшая, захватывала хвост Снежного Змея, и небольшое поселение на его землях тоже вело китобойный промысел. После бракосочетания таны проложили пути сообщения между всеми заастахирскими селениями на континенте, а также островитянами из синего, как самые зрелые сапфиры в фамильных реликвиях Маатхасов, Северного моря. Поэтому на последние недели китобоя, когда Бану и Маатхас после уборки урожая в танаарах прибывали на север, для охоты с берега континента собирались отборные команды моряков. Тех, кто за жизнь наверняка загарпунил не одного зверя.
От щедрот более южных мест таны старались разделить равные доли. Чтобы у тем, у кого эти щедроты отняли, не казалось происходящее несправедливым, китобои переправляли с Бану пахучий рыбий жир, столь нужный в простуду – а, значит, особенно ценный для детей на севере. Китовое и моржовье мясо переправляли с тем же трепетом, с которым встречали грузы овощей и фруктов по эту сторону гор. Те и другие товары по разные стороны Астахира были диковинными, желанными, и являлись не только редким угощением, но и жизненной необходимостью. Бану и Маатхас, после долгих переговоров, взяли на себя транспортировку, избавив поселенцев от лишней нагрузки во времени и деньгах.