Текст книги "Мать Сумерек (СИ)"
Автор книги: Анастасия Машевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)
Пояс.
Решение отыскалось само собой.
– С нашего поединка на берегу Бенры прошло три года. Клянусь, ни одна помолвка среди людей брачного возраста не длилась так долго, – твердо пригвоздил тан и залпом осушил бокал молока, заметив краем глаза, как дрогнули женские пальцы вокруг бокала.
Отставив чашу, Маатхас строго уставился на Бану, в душе с трепетом ожидая реакции. Но та задумчиво поглядела в бокал с молоком, а после подняла ответный прямой взгляд.
– Пожалуй, – выдохнула Бану, наконец, и Сагромах Маатхас воссиял до кончиков волос. В груди с силой осадного залпа шарахнуло о ребра, потом ударило в голову, и перед глазами мужчины вспыхнула неуправляемо яркая картина счастья. Он с трудом перевел дыхание, поймал, наконец, взгляд Бану, и проникновенно шепнул:
– То, что начертано среди звезд, не стереть никакой смертной рукой.
Бану сглотнула, не в силах унять дрожь в пальцах.
– Я мало, что знаю о звездах, – невпопад ответила танша.
– Я расскажу вам, – пообещал Маатхас, откладывая приборы. Силы действовать прибыли, взвив тана. Он обошел стол и, развернув высокий стул вместе с сидевшей Бану к себе лицом, опустился на колени рядом. – Я столько всего хотел бы вам рассказать…
И так переполнили тана чувства от осознания взаимности, что теперь он задохнулся и сглотнул комок сентиментальности, замерший поперек горла безоговорочным доверием Судьбе. Растерянно Сагромах уставился на полное эмоций лицо Бану, не зная, с чего начать, что сказать, сделать, пообещать. Затопленный собственной любовью, он лишь облизывал пересыхавшие губы.
Глядя на силу его переживаний, Бану понимала, что не может обманывать его ожиданий.
– Я не хочу портить вам этот момент, – с трудом проговорила танша, не сводя глаз с мужского лица, – но вы должны знать, что пока я не поговорю с Дайхаттом, мы не сможем объявить о помолвке.
Лицо Маатхаса дрогнуло: причем тут вообще Дайхатт? Какой еще Дайхатт? В такой момент?!
– О чем поговорите? – настороженно спросил тан, скорее для того, чтобы вывести Бану на объяснение ситуации в целом.
– Мне нужны его тридцать тысяч, – Маатхас отвел глаза, а потом и вовсе отвернулся. – И я получу их, – закончила Бану, приобретая должное мужество.
Маатхас встал и отошел. Бансабира распрямилась:
– Получу, чего бы ни стоило, тан. Но если Аймар узнает, что я согласилась на брак с вами, он воспримет новость, как предательство, и убедить его играть на моей стороне уже не удастся.
Маатхас взвился. Тысячи вопросов пронеслись в голове одномоментно. Мужчина обернулся на Бансабиру, которая тоже поднялась и теперь узнавала безумное выражение в лице Сагромаха, с каким тот казнил Сциру Алую.
– И почему это Аймар воспримет ваш брак со мной, как предательство? И… Аймар? АЙМАР?!
Неудержимая ярость, обида и досада, что даже сейчас она думает о чем-то еще, кроме него, переполнила Маатхаса. Неужели ей не понять, как он ждал этого дня? Неугасимый огонь гнева охватил душу – мало того, что танша вспоминает о главном его сопернике, который увел её из-под носа в столице, который раздевал глазами её, от головы до ног принадлежавшую ему, так Бану еще и зовет его по имени!
– Не вы ли, – загремел Маатхас, размашисто надвигаясь на Бансабиру, – не вы ли говорили, что не можете звать по имени кого-то, кто вам не родич и не подданный?!
Он схватил Бансабиру за плечо и больно встряхнул.
– Что такого было между вами, что Дайхатта вы можете звать по имени, а меня, учитывая весь путь, который нас связывает, нет?!
Он схватил и за другое, так что побелели костяшки обеих рук, и встряхнул снова. Голова Бану дернулась назад до щелчка в позвонках, и Сагромах немного опомнился. Расцепил скрюченные пальцы, скрипнул зубами, не отводя глаз от женского лица,
– Простите, – буркнул тан, отступая. Маатхас отвернулся, озлобленный на Бану и противный сам себе одновременно. – Твою мать! – заорал он, не сдержавшись. – Почему, Бансабира?! – свирепо гаркнул тан. – Почему я все время вынужден бороться, как проклятый за то, что другим достается просто так?!
– Вы о чем? – шепнула Бану.
– Сначала Сабир, теперь вы! – бросил Маатхас горько. Все складывалось в целое: слухи, которые принес Хабур, их странное путешествие, то, почему Аймар счел бы предательством брак Бану с кем-то, кроме него самого…
Сердце мужчины упало. Что ж, Бансабира молода, в том возрасте, когда связь с мужчиной является неотъемлемой частью жизни. Она и так слишком долго обходилась без подобного внимания, а с Дайхаттом они, кажется, провели вместе немало времени, и, если подумать, Дайхатт куда ближе ей по возрасту, чем сам Сагромах, так что… Маатхас зарычал: хватит её оправдывать!
– Вы что, пытаетесь заставить меня объясняться? – озлилась Бану.
Сцепив зубы, Маатхас заговорил.
– Я приучил себя думать, что ваше прошлое принадлежит только вам. Я говорил себе, что вы были замужем, и мне не избежать делить вас с чем-то, что было до меня. Но почему, – Маатхас отчаянно взвыл, – зачем вы уступили Дайхатту, когда уже знали о моих чувствах?
Кому угодно, хотел он добавить, но не этому мальчишке. Даже если знаешь, что больше всего шансов на победу у соперника, непременно вступаешь в битву, когда результат тебе по-настоящему важен. Но когда он достается тому, кому ты ожидал, печаль поражения не становится меньше.
– Вы были близки, – заключил Сагромах.
– Я могла быть с ним близка, – строго ответила Бансабира, перебив метания мужчины, сердце которого мгновенно уцепилось за единственную обманчивую надежду. Может быть, все-таки, её не касался выродок, испивший крови Яввузов досыта.
– Так отчего остановились? – дрожащим голосом спросил тан, с напряжением вглядываясь в белокожее лицо.
Бансабира смотрела прямо и гордо, как не смотрят люди, которым есть, в чем повиниться.
– Из-за вас, – теперь сама Бану шагнула навстречу, и тан понял, что перешел в обвинениях грань дозволенного. – Из-за вас, – она сделала еще шаг и замерла в паре метров от мужчины.
– Единственную женщину, которая была мне ближе сестры и дороже матери с тех пор, как я утратила кровную, привезли мертвой в день моего триумфа. Близкий друг отказался возглавить разведку, с чем в годы Бойни справлялся великолепно. Видя его горе, я не могла его заставлять – и осталась со связанными руками. Моя первая в жизни привязанность оказалась мороком, и, честно, я теперь не совсем представляю, что такое любовь.
Так ведь я расскажу тебе, покажу тебе! – пронеслось в голове тана. Сердце забилось бешено и гулко. Сагромах потянулся вперед.
– А наставник, – продолжала Бану, – с которым я, наконец, могла бы подружиться, ясно дал понять, что в следующий раз встретит меня с мечом наголо и во главе орды! Дайхатт был рядом все это время. И ему действительно плевать, что было в моем прошлом. В отличие от вас, тан, он не дорожит мной, как женщиной, но ценит как союзника. И если на то пошло, должен мне собственную жизнь.
Сагромах, наблюдая за яростью женщины, затревожился: не этого добивался.
– Бансабира, – мягко позвал тан, сокращая расстояние. Но Бану отскочила назад, как если бы за мгновение до того ей в ноги плеснули кислотой.
– Как до вас не дойдет, законченный вы идиот!
Маатхас замер, а потом, не удержавшись, хохотнул: в бессилии человек всегда переходит на личности. Было немыслимо поверить, что подобное случится и с грозной Матерью лагерей. Благо, танша была в том состоянии, когда попросту не замечала половины происходящего, и его смешок остался без внимания.
– Вы не оставили мне никакой гарантии, что я буду нужна вам и сейчас, спустя столько време…
– Тану, – выдохнул мужчина, снова пытаясь приблизиться, и снова Бану отступила назад, – я же дал вам сло…
– Да я бы не дожила и до десяти лет, если бы верила каждому слову, что мне говорили! Отец моего ребенка едва не сгноил меня во вражеской осаде!
– А я сказал вам уже тогда, – настойчиво заговорил Маатхас, неуклонно приближаясь, – что, будь вы моей, я бы никогда не посмотрел на другую женщину.
Праматерь, что происходит? – со скрежетом в груди подумал Сагромах. Они столько этого ждали и сейчас заняты тем, что бросают друг в друга обвинения в придуманных грехах?!
– Вот и я вспомнила те ваши слова, и отвергла Аймара. Я столько раз была на дне и без сил, и всегда поднималась, так что и теперь справлюсь, сказала я себе. Я – Мать лагерей, я не могу позволить себе большего, чем минутная слабость, но стоит ли падать так низко из-за одной минуты?
Маатхас восхитился подобной позицией.
– У меня много недостатков, но я никогда не была предателем, – с достоинством объявила женщина.
Маатхас побледнел, уловив странную интонацию в голосе танши и перестав вообще что-либо понимать.
– Тогда зачем вы вообще заговорили про Дайхатта?
– Затем, – отступила Бану снова, и Маатхас больше не стал преследовать, – что мне непременно нужна его армия. Я решила выдать за него Иввани, но он пока не знает. Согласитесь, предложи я Иввани вам, вся ваша родня поддержала бы затею так рьяно, что вас бы и не спросили! Я бы вышла за Дайхатта, и при малейшем шорохе из столицы, все другие таны вжимали бы головы в плечи, стоило бы нам оголить мечи на пол-ладони! Но именно потому, что я важна Дайхатту, как командир армии, я могу заменить себя кем-то еще. Сагромах, – позвала Бану, невыразимо устав от собственных чувств, – я просто стараюсь быть с вами честной, чтобы никто не смог воспользоваться нашими разногласиями и тайнами, а вы бросаетесь обвинениями, которые… которые…
Говорят, сильные люди ломаются от сущего пустяка. Сейчас Маатхас понял, что это так: Бану сорвалась и, пытаясь хоть как-то справится с собой, замолчала, закрыла лицо руками.
Все в нем сжалось, перевернулось, дрогнуло. Разве не клялся он сам себе после той роковой осады тысячи раз, что больше никогда – ни-ког-да! – не допустит, чтобы Бану отчаялась?
– Бансабира… – ступил он вперед, потянув руки к женщине.
– Не трогайте меня! – зло выплюнула женщина. – Я надеялась, вы поймете или, на крайний случай, оставите следить за мной Хабура, чтобы у вас не было сомнений насчет моих переговоров с Дайхаттом. Но правда такова: вы не верите мне. Вы никогда не верили.
Маатхас откровенно вытаращился на Бану: как ей только в голову такое пришло?!
– Добивались моего доверия, не допуская и мысли поверить мне и в меня! – срывающимся голосом обвиняла Бану. – Мой дед, знаете, дал мне отличный совет насчет дове…
Она вдруг замолчала: а зачем еще что-то говорить? Иден был во всем прав: нет добродетели большей, чем преданность. Если Сагромах не готов довериться и положиться на неё, значит, любые разговоры бесполезны.
От болезненного откровения глаза заволокло ударом крови по вискам, и Бану поняла, что теряет сознание. Еще слово – и она или сорвется на визг, или заплачет. Больнее всего разочаровываться сердцем.
Едва перед взором прояснилось, танша с тяжелым вздохом мотнула головой, стараясь удержаться на ногах, развернулась на пятках и дерганным шагом ступила к двери.
Сагромах закусил губу до крови – и только так смог осознать: если Бану уйдет сейчас, все их надежды рухнут бесповоротно.
Он бросился вперед, стиснул Бансабиру, обхватив со спины, всю целиком. И едва коснулся, почувствовал, как сломило надвое драгоценную женщину. Всхлипнув, Бану упала на колени, цепляясь за обнимавшие руки.
Ничто не ранит сильнее, чем боль горячо любимого человека.
Сагромах все хотел сделать для её счастья, но заставил обнажить печаль. Он ведь сам задал тон их отношениям – по правилам. По правилам он пытался свататься к её отцу, вместо того, чтобы позволить Сабиру застать их в пикантной ситуации и, тем самым, лишить Старого Волка выбора выдать Бансабиру за кого-то еще. По правилам он терпеливо выждал два траура, чтобы и тень сомнения не легла на доброе имя его избранницы. И даже когда они остались вдвоем, даже когда, найди их кто, они смогли бы довериться людям, в преданности которых не усомнились бы никогда, он, Сагромах, удержал поводок правил, сдавив до синевы собственно горло. Бансабира всего лишь пыталась играть по его законам, справедливо предполагая, что ему это важно. Только поэтому она и завела этот разговор начистоту. А он попросту не дослушал… не дотерпел в тот самый момент, когда победа уже почти лежала в ладони! Идиот! Ревнивый болван! Недоумок!
– Бану, – позвал Сагромах, падая следом за таншей на каменный пол.
Она задрожала сильнее, пытаясь вырваться.
– Бансабира, пожалуйста, – взмолился Сагромах, изумленно услышав слезы и в собственном голосе. – Не плачьте, – шепнул на ухо содрогающейся женщине, и вздрогнул сам, когда горячая слеза упала на обнаженную закатанным рукавом кожу предплечья.
Маатхас сжал Бану еще крепче.
– Прости… простите меня, тану, – не знал, какой тон выбрать, что сказать.
– Уйдите, – выхрипела Бану, со злостью стирая слезы банальной усталости. Танша попыталась встать.
– Нет, – отверг Маатхас, удерживая. – Нет! – еще непреклоннее заявил он, развернув таншу к себе лицом. Один раз он уже ушел. Ушел, когда его гнали, но оба они хотели, чтобы он остался…
Бансабира так и не пошевелилась, пока чужие губы сминали её собственные. Лишь широко распахнула глаза, когда Маатхас отстранился. Он напряженно вглядывался в слегка покрасневшее лицо с большими зелеными глазами, потом снова припал к женским губам, и вскоре опять отстранился, не получив отклика.
– Ну же, – неопределенно попросил он. Расположился на полу удобнее, взял женские руки, развернул ладошками к себе, поцеловал обе. Женщина все еще дрожала. Слез больше не было, но тан чувствовал, что сейчас было бы лучше, если б Бану рыдала.
Маатхас одной из женских рук легонько хлестнул себе по щеке.
– Ударьте меня, если это поможет вам. Проклинайте, если это вам нужно. Что угодно, Бану, – с тоской в глазах умолял он, – только не прогоняйте больше никогда.
Ведь чем тоньше граница в отношениях, тем сложнее её перейти. И решимости, которой достало сегодня, во второй раз не сыщется.
– Сколько вам нужно времени? Месяц? Два? Пожалуйста, Бансабира, пожалуйста, простите меня, я неверно понял…
Светлая голова склонилась, плечики – совсем узенькие против его – ссутулились.
– Вся жизнь, – шепнула женщина бессильно.
– Что? – не уловил Сагромах.
– Мне нужна вся ваша жизнь, – призналась она, падая Маатхасу на грудь, и тому не осталось ничего иного, кроме как обнять.
* * *
Маатхас осторожно помог Бану подняться.
– Что мне сделать? – спросил, ощупывая нежным взглядом прекрасное лицо. Слегка покрасневшие веки обрамляли сияющие изумрудные глаза, которые сейчас были чисты, как никогда. – Как доказать, что я верю вам? Как дать понять, насколько я предан, Бансабира? – он заботливо приподнял женское лицо ладонью.
Бану, похоже, едва слышала.
– Нера Каамала…
Маатхас внутренне вздохнул: ну почему она опять говорит про каких-то других мужиков?
– … убил Юдейр по моему приказу.
Чего?
– Зачем вы сейчас говорите об этом? – нахмурился Сагромах, скрывая изумление.
– Чтобы вы наконец поняли, что я отличаюсь от вашего представления обо мне. И вы не тот человек, на чье представление я хотела бы влиять. Я пытала людей. Я лгала и убивала. И я сомневаюсь, что мои руки, перемазанные кровью по плечо, способны согреть хоть кого-то. Как бы мне ни хотелось.
Маатхас перевел взор с губ женщины на глаза. Странно подумать, что у него дома, в собственном чертоге, живет кузина возраста Бану – неопытная девица, познавшая тяжесть меча лишь в пределах тренировочного ристалища из рук военных наставников. Странно подумать, что её собственная кузина старше Бану на несколько лет – и тоже мало знает о жизни.
Странно вообще сейчас думать о чем-то, кроме неё, усмехнулся над собой тан. Развернул ладошки Бану, прижал обе их к щекам.
– Ты лгала и убивала, но разве война – не путь обмана и не тропа смерти? Какую из войн удалось выиграть честно и без потерь? Я бы хотел, чтобы твое прошлое было мне неважно, но все, что осталось за твоими плечами, на самом деле мне дорого, потому что сделало тебя сильной…
Бансабира, перебивая, фыркнула:
– Плаксивой дурой.
– … и прекрасной женщиной, которую я полюбил без памяти.
Бану забыла вдохнуть – никогда прежде он не говорил об этом так прямо. От смущения поджала пальцы, намереваясь одернуть руку от мужской щеки, но Сагромах не пустил.
– Мне будет тепло от одного твоего слова. От одного твоего дыхания, милая Бану.
Тан крепче прижал к щеке пальцы Бансабиры, сплетая с ними свои, второй рукой взял женщину чуть выше свободного локтя и потянул к себе. Склонился, целуя, преодолевая сопротивление, сминая сомнения, разгоняя все женские страхи.
Любовь – удел храбрых людей.
Поэтому Маатхас, получив, наконец, ответ на ласку, отстранился, глубоко вдохнул и твердым голосом бросил вызов, глядя Бану прямо в глаза:
– Я хочу остаться с тобой этой ночью.
По лицу Бансабиры мало что можно было прочесть: она все еще выглядела растерянной, чуточку злой и недоверчивой к происходящему, и где-то в глубине глаз – удивленной, оглушенной до глубины души его признанием и требованием.
Он заслужил право увидеть эти глаза в известных обстоятельствах, которые представлял себе сотни раз в самых красочных деталях.
Кажется, не шутит, поняла Бану и опустила взгляд.
– Сейчас еще утро.
Маатхас, умиляясь смущению, усмехнулся:
– Я потерплю.
– Я предупрежу Гистаспа – он организует стражу, чтобы караульных меж спальнями не было, и чтобы потом никто ничего не спрашивал.
– Ты так веришь ему, – протянул Маатхас.
Об их разговоре с альбиносом в столице и о том, что, видимо, генерал нарочно расселил гостя в ближайшем к танской спальне гостевом покое Сагромах упоминать не стал. Похоже, Гистасп в самом деле вбил себе в голову, что является другом Бану и на правах такового обязан заботиться о ней.
Бансабира в ответ махнула рукой – говорить об этом сейчас не было никакого желания.
Маатхас кивнул:
– Хорошо, займусь организацией свадьбы, чтобы, когда ты уладишь вопрос с Дайхаттом, мы могли пожениться, не затягивая. А ты сделай так, чтобы завтра мы проснулись вместе, и никто из обитателей чертога не вынес на языках. Впрочем, – Маатхас вздернул голову, – если до этого дойдет, я спрошу с любого болтуна.
Бану улыбнулась, и в душе Маатхаса потеплело: он так любил, когда она улыбалась ему.
* * *
– Звали, тану? – Гистасп почтительно поклонился.
Солнце преодолело точку зенита и теперь медленно карабкалось к роковой черте на западе, за которой ему предстояло исчезнуть.
Они встретились у парапета лоджии, выходившей в сторону тренировочного поля, где в это время Шухран упражнялся с Иттаей. Бансабира была одета во все то же простое зеленое платье, примет, оставшихся с волнительного утра, не осталось. Тану Яввуз скосила высокомерный взгляд на генерала, высветила едва ли не насквозь, ощупала каждую мышцу и кость.
– Как твое самочувствие?
– Намного лучше, – и будто в доказательство Гистасп развел руки в стороны. – Первый день без костыля.
– Не вовремя ты это, конечно, – пробурчала Бану.
– Если есть дело, я слушаю, – с готовностью подобрался альбинос, насколько позволяла зарастающая рана в ноге.
– Поправляйся – вот твое главное дело, – недовольно буркнула танша и облокотилась на парапет обоими предплечьями. – Ты учил её, – подбородком указала на Иттаю, которой что-то настойчиво объяснял Шухран. – Сейчас со стороны, должно быть, виднее, чего ей не хватает.
Шухран и Иттая снова заняли стойки и сошлись в короткой схватке. Гистасп, подойдя к стене вплотную, молча понаблюдал какое-то время.
– Напряженных условий.
Бансабира заинтересованно оглянулась из своей позы на генерала, вздернув брови. Гистасп посмотрел в ответ и неожиданно закрыл лицо ладонью:
– Жутко непривычно видеть вас такой. Ножом по сердцу, ей-богу. Одевайтесь как генерал – вам больше к лицу.
Бансабира распрямилась и снова глянула на Гистаспа со всей возможной надменностью. Тот в усмешке опустил уголки губ. Бану вздохнула и вернулась в прежнее положение.
– Подумаю на будущее, – уклончиво отозвалась танша. – Мы говорили об Иттае.
Гистасп кивнул и пустился в объяснения:
– Когда я занимался обучением танин, она была совсем неопытна в том, чтобы полагаться на выгоды погоды. И, скажем прямо, по-прежнему не преуспела в этом, хотя и побывала в числе разведки в Алом танааре. Вы же сами видите. Ей слепит глаза, и она допускает множество ошибок, попросту зная, что все обойдется. Если бы она росла в условиях военной академии или, тем паче, в тех, что взрастили Мать лагерей, танин усвоила бы этот урок стократ быстрее. Как и многие другие. Но её жизнь не похожа на вашу, и, честно сказать, порой от этого с ней намного легче.
– Потому что ты уверен, что в случае чего, сможешь уложить её на лопатки? – усмехнулась Бансабира.
– Потому что её образ мысли проще. Честно сказать, я не завидую всем тем, кто в нынешние времена засылает к вам сватов, тану. Вы ведь не просто унаследовали армию – вы знаете, что с ней делать, так что на месте любого из танов, я бы предлагал руку и сердце одной из ваших кузин. Хотя бы той же Иттае.
Бансабира посмотрела на Гистаспа – теперь заинтересованно.
– Она нравится тебе? – чуточку улыбнулась. Гистасп как от испуга побледнел – видно было даже на его бледной физиономии.
– Тану! – возмутился он, насколько умел.
– Да ладно тебе, Гистасп, – танша распрямилась и обернулась, оперевшись на парапет локтями.
Мужчина растерянно моргал.
– Если я скажу «да», то, вероятнее всего, лишусь генеральского поста – в лучшем случае. Скажу «нет» – лишусь головы. Знаете, вы если что-то решили на мой счет, вы сразу скажите. Я разгадал немало ваших загадок, но с этой, боюсь, не справлюсь.
– Справишься.
– Танин Иттая – ваша двоюродная сестра, – звучало так, будто это Гистасп напомнил самому себе.
– И именно ей, Гистасп, ты однажды сможешь сказать «ты».
– Что? – генерал окончательно перестал что-либо понимать.
– В смысле «что»? – переспросила в ответ Бану, но по лицу генерала поняла, что тоже что-то упускает из виду. – Тогда в шатре ты сказал, что есть некая тайна, которая касается моей семьи, и ты никак не наберешься мужества рассказать. Я думала, ты узнал, что Иттая влюблена в тебя по уши.
Гистасп – небывалое дело – в действительности покраснел.
– Ну да, но я не представлял, что это дойдет до вас. И уж тем более, что у меня будет повод обращаться к танин на «ты» – уверяю, тану, между нами не было ничего…
– Да знаю я, – нетерпеливо махнула рукой. – Иттая хочет, чтобы ты стал её мужем.
Бану едва не захохотала, увидев, как передернуло Гистаспа. Воистину, Бану была наслышана, что, пусть нечасто, Гистасп не отказывает себе в посещении борделей. Он не то, чтобы был охоч до женщин, но наверняка знал, что с ними делать. Серт даже как-то говорил, что альбинос имел весьма длительную связь с одной красоткой в годы, когда обучал Руссу. Поэтому представить, чтобы его, самого генерала Гистаспа, могла выбить из седла тема женщин, было для Бану попросту диким.
Гистасп, между тем, открыл рот, не в силах издать даже выдох. Взмахнул рукой, повел в воздухе, явно пытаясь изобразить то, чему не нашел слов, но в конце концов, смог изречь только:
– Тану!
Отсмеявшись, Бану снова повернулась лицом к упражняющимся Шухрану и Иттае и теперь стояла ровно.
– Подумай об этом, Гистасп. Ты мой подданный, а не раб – я не стану тебя неволить в подобном вопросе, как бы Иттая ни клянчила. В отличие от нас, ты рожден в семье, которая не обязана рассчитывать брачные узы, отталкиваясь от каких-нибудь других целей, кроме здорового потомства. Если откажешься, я не сочту это оскорблением. Если ты согласишься – не стану лезть в твою жизнь. Единственное, о чем ты должен помнить – Иттая не должна пострадать. Поднимешь на неё руку – и будет скандал, последствий которого не избежать. В остальном, этот брак – ваше дело.
– Да какой из меня жених… – начал Гистасп совершенно сконфуженно. Поверить, что его мог кто-то полюбить просто за то, какой он есть, казалось за гранью возможного. Но раз уж дело приняло подобный оборот, раз ситуация стала известна Матери лагерей, значит, эта девчонка, Иттая, настроена предельно серьезно.
– Не прибедняйся, – одернула Бану.
– Что скажут Тахбир и Итами? – ухватился Гистасп за шанс.
Бансабира хмыкнула:
– Если это важно, Тахбир поймет, как никто. Итами будет зверствовать, но её происхождение не отличается от твоего, и их с Тахбиром брак вынудил последнего отказаться от всех притязаний на танское кресло – для себя и своих потомков по девятое колено. При любых обстоятельствах. И вообще, Гистасп, – видя, как окончательно стушевался мужчина, – в конечном счете, судьбу этого брака, как глава Пурпурного дома, решаю я. Ну так как? Станешь моим зятем?
– Хы, – выдохнул альбинос с заметным облегчением. – А можно я подумаю? – честно спросил он. – Уж слишком неожиданно.
Бансабира пожала плечами, чуть опустив уголки губ: как угодно.
– Когда я должен вам ответить?
– До того, как Яфур Каамал пришлет гонца с ответным письмом насчет выбора невестки. Я ведь согласилась отдать Этеру одну из кузин.
Гистасп кивнул.
– А как быть с вашей собственной свадьбой? Каамал может узнать, что Маатхас гостил здесь, и до Дайхатта тогда новость дойдет очень быстро. А ведь Яфур страшно бесится при мысли, что Яввузы охотно роднятся с Лазурным домом, но отказывают Серебряному. Так что… – Гистасп качнул головой, даже не зная, что именно «так что».
– Вот об этом тоже хотела поговорить, – начала Бану, и Гистасп понял, что не помнит, когда в последний раз видел её красные щеки. – Есть одна просьба…
* * *
Дослушав, Гистасп стер с лица все эмоции и не задал ни одного вопроса.
* * *
Генерал переговорил с Лигдамом, заявив, что к ужину таншу нужно непременно заново отмыть и убрать со всем рдением: попросить помощи у женщин, если понадобиться, но сделать из танши удивительную красотку, чтобы «даже у тебя самого, Лигдам, глядя на неё, стоял, как железный!». Тот сконфуженно потирал подбородок и обещал управиться. И когда за ужином собрались Яввузы, Маатхас и их окружение, роскошество Бансабиры ни от кого не укрылось. Настолько хороша она не была никогда прежде на памяти Маатхаса: ни когда он увидел её впервые, ни в военной амуниции, ни в разнузданном наряде в Гавани Теней, ни в черном облачении траура, ни в зеленом платье на пикнике больше года назад. Разве что в день окончания сорокоднева по отцу она выглядела с таким же величавым и неотразимым достоинством, какое и полагалось дочери великих волков и хозяйке громадного надела.
Весь ужин Бану остерегалась смотреть на Лазурного тана и была непривычно молчалива, что подчеркивало степенность – и выгодно скрывало накрывавшую с головой панику.
Когда трапеза завершилась, Гистасп испросил разрешения поговорить с таншей наедине. Бану кивнула и, вопреки всем ожиданиям, Гистасп повел её на тот же парапет, где они говорили днем. Сначала альбинос бубнил что-то про оказанную честь, потом про все возможные добродетели Иттаи, потом нес чушь, что когда он начинал тренировать Руссу и был еще никому неизвестным «меднотелым» без рода и племени, он и помыслить не мог, что однажды…
– Гистасп, – одернула Бану, в сердцах разозленная внезапной словоохотливостью генерала. Паникует, опытным глазом оценил Гистасп и не стал уточнять или настаивать.
– Я с радостью женюсь на Иттае, когда вы сочтете уместным, – учтиво поклонился альбинос без тени радости в голосе.
Бансабира вздохнула. Что ж, его выбор. Пусть потом не жалуется.
Заторопилась к себе. Нужно успеть подготовиться к приходу Маатхаса. Впрочем, Лигдам хорошо убрал её сегодня – как знал – но нервы шалили, и Бану всерьез опасалась, что в присутствии Маатхаса попросту начнет заикаться от ужаса. Ей-богу, как малолетняя девственница! Прокляв себя за малодушие пару раз, и еще Гистаспа, за то, что таскал её за собой добрые три четверти часа, Бану тряхнула головой, стараясь скинуть страх, как незримые чары жрецов. Гистасп, глядя ей вслед, только надеялся, что его ребята выгнали из покоев танши Лигадама и подготовили все, как он задумал.
* * *
Едва Бансабира вывернула в коридор, поняла, что Гистасп и впрямь все предусмотрел. Стражи не попадалось нигде уже несколько минут. Она открыла дверь комнаты в надежде, что родные стены взбодрят и вернут уверенности. Но вышло хуже: рабочий стол был заставлен едой, фруктами и привозными от Ниитасов ягодами, местным медом из ириса и акаций и холодным вином из южных дынь.
В камине полыхал огонь – и в полсилы не согревавший так, как горячее сердце. Дровница рядом – полна поленьев. Повсюду горели свечи, и пахло цветами лаванды.
Но больше всего сердце Маленькой танши замирало от того, что у окна, сведенной судорогой напряженного ожидания спиной к ней стоял Сагромах Маатхас.
За ужином он был одет строго, а сейчас помимо домашних штанов на нем была только синяя шелковая безрукавка, которую Бану хорошо запомнила в Гавани Теней. Ему настолько жарко?
Дверь за Бану давно захлопнулась, а она стояла на пороге собственной спальни, не решаясь ступить дальше. Маатхас знал, что должен обернуться первым. Проявить инициативу. Иначе теперь не получится. Иначе никогда не получалось. Бесстрашная на поле брани, в отношениях Бансабира Яввуз оказывалась заядлой трусихой, и дрожала от малейшего дуновения ветра. Любовь представлялась ей хаотичным, неуправляемым демоном, вспыхивающим то тут, то там, упреждающим все планы и хорошие затеи и непременно «превращающим человека в размазню». А то, что Бану не могла контролировать или объяснить искренне выглядело в её непередаваемых глазах сущим злом.
Его славная дурочка, улыбнулся Маатхас и шагнул женщине навстречу.
– Гистап, хитрюга… – выдохнула Бану, обводя глазами комнату.
– Похоже, ты не зря ему веришь.
* * *
Когда Красная Башня большей частью опустела в солдатах, а сестра чуть набралась сил, Таммуз смог вздохнуть спокойнее и встретиться с одним из «разведчиков», посланных в погоню за вторженцами.
Змей, он же Хртах, Гор и Тиглат Тяжелый Меч, все это время изображал из себя командира развед-отряда, злого и уставшего, так что к нему особенно и не совались. К тому же, после осады хлопот было – не оглядеться. В крепости было суетливо, особенно среди лекарей, и постыло – среди тех, кто теперь приходил в чувство, включая Салмана с Танирой. Поэтому однажды, улучив сносный момент, Гор дождался Таммуза ночью в его спальне. Самое время поговорить.
Таммуз был согласен, и едва мужчины – зрелый и совсем юнец – расположились, царевич спросил, все ли удалось сделать, как задумывали.
– Абсолютно, – Гор блеснул потрясающе пронзительными серо-голубыми глазами, которые с годами ни на каплю ни утрачивали остроты – во всех смыслах.
Он все подтверждал: пока Таммуз давил пушечное мясо, собранное из совсем уж негодного отребья, а половиной вообще из саддар, он, Змей, отвел своих лучших бойцов подальше на север. А там, на юге, по его настойчивой рекомендации разбили лагерь дружественные саддары, которым все равно «домой», в Ургатскую степь было «в ту сторону». Раненым надо было залечить раны, стоило задержаться, как только выдастся шанс, напутствовал непреднамеренных союзников Хртах, уводя собственных бойцов вглубь страны.
