Текст книги "Мать Сумерек (СИ)"
Автор книги: Анастасия Машевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)
– Знаете, мы давно общаемся. Он лет с восьми был помощником одного аптекаря в городе вокруг чертога. Как-то был случай, удили рыбу, так он карася от карпа с трудом мог отличить. Зато какой-нибудь шестицветный альцетилист от кровеносного солтанта различал в два счета! И всегда мог рассказать в подробностях, для чего что используют и как что готовить. Тараторил знатно, – бурча, добавил Вал, явно припоминая выговор приятеля.
– Прямо как ты? – с ехидцей уточнила танша.
– А? – Вал вскинул брови.
– Прямо как ты, – тверже выговорила Бану, посерьезнев. – Знаешь, иногда ты становишься неприлично болтлив и тоже тараторишь.
– Серьёзно?
– Абсолютно, – заверила танша.
– И часто? – с любопытством осведомился Вал, узнавший о новом пороке. Бану было не до шуток:
– Всякий раз, когда врешь.
Вал побледнел, сглотнув, но Бану не стала больше обращать внимания и, поднявшись, ушла к себе.
* * *
В королевском дворце Аэлантиса звенели трубы.
Гомон и ликование раздавалось отовсюду: со всех террас, из раскидистого, как столетний дуб, внутреннего двора, из многочисленных коридоров и тронной залы.
В покоях королевы, которые Шиаде отвели сразу по прибытии с Архон, жрица гляделась в зеркало, не понимая, что испытывает.
Трепет и волнение девочки, когда-то по прошлой памяти без ума влюбившейся в легендарного героя Этана? Восторг женщины, вступающей в объятия мужчины, в грезах по которому провела столько дней и ночей? Гордость за то, что поступает правильно? Или недоумение от того, что не понимает, как так вышло? Жреческое удовлетворение от осознания важности собственного решения или жреческое сомнение, от того, что неспокойно на совести?
– Госпожа? – позвала одна из служанок, приводя Шиаду в чувство.
Жрица мотнула головой, будто отгоняя непрошенное видение. Поглядела еще раз в зеркало. Платье цвета свежего молока, перевязанное в талии широким поясом из тяжелой изумрудной парчи, оттеняло густую медно-рыжую копну, зачесанную со лба и от висков назад и закрепленную на затылке красивой смарагдовой застежкой. Ровный полукруглый вырез подчеркивал высокую грудь с тонкими прожилками вен, мягкая ткань послушно обтягивала плавные очертания изгибов женского тела, а пояс, спускавшийся от талии до полу, вытягивал и без того длинные стройные ноги, придавая женщине статности без всяких чар.
– Вы прекрасны, миледи, – улыбнулась одна из женщин постарше.
Что ж, похоже, она действительно все еще хороша. За годы жизни с Берадом она успела крепко об этом забыть.
– Шиада? – постучав, в комнату зашел Сайдр. Жрица обернулась.
– Да, пойдем.
Пока они миновали коридоры, Сайдр успел поделиться волнением:
«Чувствую себя странно, учитывая, что именно я провожу тебя к нему и я же буду воспевать обряд».
«Чувствую себя не лучше, понимая, что опять почему-то выхожу замуж».
Сайдр в мыслях посмеялся:
«Да, твоя шутка посерьезней, Вторая среди жриц».
* * *
Агравейн встретил женщину у высокого алтаря, сложенного из мрамора между двумя высокими статуями – Праматери и Её Достойного Сына-Защитника. Он был облачен в те же цвета, что и Шиада – белое с изумрудным кушаком – и сиял до кончиков отросших волос блеском непреклонной решимости. Его глаза цвета спелого янтаря будто настойчиво убеждали всех вокруг: да, я побеждаю с тринадцати лет. Всегда получаю желаемое. Всегда выхожу победителем, даже если мой соперник – сама Судьба.
И сегодня все вокруг могут в этом убедиться, думал Молодой король, потому что он добился не кого-нибудь, а следующей храмовницы – женщины, которой никогда не был достоин ни один трон Этана, женщины не из этого мира и не для этого мира.
Его женщины.
И неважно, на каких условиях она вступала в брак, от начала времен она – только его.
С трудом справляясь с дыханием и чувствами, Агравейн принял предложенную Сайдром руку Шиады – прекрасной, как звездное небо, – и сглотнул.
Все встало на круги своя.
* * *
Король не слышал, какие слова произносил Сайдр, не слышал ни себя, ни Шиады, когда они вторили каким-то клятвам. Едва потом мог вспомнить, как отец, король Удгар, протянул им подушечку с двумя массивными, шириной в ладонь, одинаковыми золотыми браслетами со старинным узором из жемчуга и изумрудов. Едва помнил, как в знак состоявшегося супружества они с Шиадой обменялись украшениями, и уж тем более забыл ритуальное:
– И да укроет Богиня ваш союз своим покрывалом, – которое обронил Сайдр в конце обряда.
Агравейн очнулся, только когда к потолку тронной залы его дворца в Аэлантисе взвился восторженный рёв.
Впрочем, и его Железная Грива помнил недолго. Совсем скоро смешались лица поздравляющих: родственников и друзей, князей с семьями и рыцарей, военных офицеров и почетных гостей столицы. Шиада сверкала, как бриллиант во всем этом пестроцветии праздника – ослепительно, холодно и отстраненно. Слишком недостижимо, чтобы возбуждать в людях искренность симпатии, но слишком чарующе, чтобы оторваться от нее.
Агравейн пил жадно, однако остановился вовремя, чтобы сохранить ясной голову – сегодняшнюю ночь он хотел запомнить в каждой несравненной детали. Совсем скоро все прошлые обиды забылись: Лот и Вальдр обнимались и распевали непристойные песни, перебивая бардов; Удгар целовал Шиаду в обе щеки, приговаривая, что она сможет заменить мать земную и Великую для его внучки, которую уже давным-давно уложили спать. Сайдр, глядя на это, посмеивался.
Многих она, Шиада хотела бы видеть здесь, на таком торжестве. Гленна, Таланара, Растага, даже Ронелиха. Но все они отныне – запретная мечта о прошлом, потому что в этот зал жрица вошла не как Итель Стансор, какой родилась когда-то в семье христианского герцога, а Шиадой Сирин, госпожой Ангората. И не было больше у неё прав на земную семью.
Молодой король, наконец, никого не спрашивая, подхватил супругу на руки и закружил. Везет же некоторым – переглядывались гости. Добился мира с кочевыми братьями из Ургатской степи, выиграл войну у Стального царя, раздавил иландарцев, обогатил данью королевскую казну, преумножил почтение к Архону, получил красивейшую из жен Этана, и по удаче – следующую храмовницу в одном лице. И это – если не считать его бесчисленных побед в мелочах: от стычек на границах до женщин в его постели, от побед на состязаниях и турнирах, до пьяной стрельбы на спор. Ох, баловень, шептались собравшиеся сегодня почти беззлобно. Ибо, как ни глянь, Агравейн Железногривый был не просто королем, но самым настоящий героем, которого любила вся страна, включая даже завистников.
* * *
На пути в королевскую спальню, Агравейн не останавливался ни на миг. Кто-то из друзей подтрунивал, будто многоопытный Агравейн взвинчен, как мальчишка, впервые попавший в бордель. Кто-то толкал в плечо – мол, чего это он бежит, будто, если не поторопится, ангоратская жрица наложит проклятье, чтобы у Железной Гривы больше не встал ни разу.
От первых Агравейн отмахивался, вторых толкал в ответ. Служанок у комнаты мужчина грубо отпихнул в сторону и вышиб дверь ногой.
Та была открыта и скрипнула жалобно. Едва мужчина попал внутрь, женщины снаружи попытались, как могли, прикрыть покой, а подоспевший Вальдр, увидев друга в таком состоянии, отослал от покореженных дверей даже стражу. Ничего с ними тут не случится.
Гогоча навеселе, мужчины удалились, уволакивая за собой хихикавших служанок – одних силой, других явно по обоюдному желанию к определенному делу. Но для тех, кто остался в комнате все это уже не играло роли.
Им по-прежнему было, что спросить друг у друга, каких объяснений потребовать, что сказать и о чем сожалеть на двоих. Но время, разделявшее их от первой встречи до этой, минуло явно не для того, чтобы теперь разговаривать.
Поэтому Агравейн, не останавливаясь ни на миг, подлетел к жрице, без слов закрывая женский рот губами. Поэтому Шиада уже ждала его в тонкой хлопковой накидке, которую снять – одним движением от шеи к плечам. Впрочем, сейчас не потребовалось и этого: отвечая на ласку, Шиада закинула руки Агравейну на плечи, вытягиваясь в струнку, и покров пал сам собой. Агравейн отстранился, с восхищением оглядев белопенное женское тело. Против него она была почти крохотной, не доставая мужу даже до плеч, и Агравейн дрогнул в душе.
Кого и в чем он хотел обвинять? Как мог он хотеть когда-то, после их прошлой встречи в Кольдерте, навредить ей, живому воплощению Праматери и Илланы? Обидеть, унизить и причинить любую боль, чтобы только Шиада поняла, как больно было ему?! Как мог желать того же еще совсем недавно, когда она выдвигала ему немыслимые требования в гроте великой Нанданы?
Чтобы устранить всякое неудобство между ними, Агравейн подхватил жену на руки, и все другое, что осталось за пределами объятия, развеялось, как туман.
* * *
Утро совместного семейного завтрака, когда Шиаду, ведомую рука в руку Молодым и до неприличия счастливым королем, приветствовали как законную владычицу и мать архонских земель, застигло Тандарионов и гостей на свадьбе неожиданной вестью.
Сказав немало трогательных слов о том, как не пощадила судьба женщин, пригретых или рожденных в семье династии Тандарионов, о том, как, наконец, счастливо распорядилась Праматерь, подарив им Шиаду и убереженную ею малышку Инну, которой наверняка уготовано великое будущее, король Удгар, Старый король Архона, публично отрекся от правления в пользу сына и невестки.
– Мое время пришло, – улыбнулся Удгар детям. Он решил для себя сразу, как Агравейн удумал этот брак, что, если сын окажется счастлив и не пожалеет о поступке, если после стольких лет бесплодных мечтаний жизнь не разрушит его веру и не разочарует действительностью, он, Удгар, отступит в тень Матери Сумерек, уступив место под солнцем Илланы молодым, где и дождется своего часа.
– Ну нет, – Шиада приблизилась к бывшему королю и, поцеловав его руку, испросила для почтенного свекра у нового владыки главное место в кругу архонского совета.
Глава 3
Солнце перевалило точку зенита, отражаясь по всей округе в водах пролегающей речки, в каждой травинке под копытами коней. Повсюду, куда ни глянь, разворачивался густой покров темной, плодородной почвы, поросшей «славой снегов». Вдалеке, прячась за туманной дымкой, вздымались к небу пики астахирских круч. До города вокруг чертога оставалось чуть меньше, чем полдня. Если они поторопятся, доберутся затемно. Поспать в родном покое будет отличным разнообразием за последние несколько месяцев. Ужас какой, сама себе усмехнулась танша, ей всего двадцатый год, а она уже, нет-нет, чувствует себя старухой. А её еще и замуж зовут, старуху-то.
Опытным глазом Бану уловила справа какое-то неуклюжее, неестественно движение, как если разбудить окликом засыпающего сидя человека. Только вот Гистасп не вздернулся вверх, а вздрогнув, еще больше согнулся, повалился на шею лошади, покачиваясь.
– Гистасп, – настороженно позвала танша. Альбинос не отозвался. – Гистасп!
Натянув вожжи и взмахнув рукой, чтобы остановились остальные, Бансабира мгновенно спрыгнула на землю, пытаясь поймать падающего генерала.
– Гистасп, – выдохнула обеспокоенно, проседая под тяжестью бессознательного мужского тела и надвигающейся паники. – Праматерь, Гистасп!
Ниим оказался рядом быстрее других, подставив могучие плечи под вес альбиноса. Бану перевела дух: легче.
И тут же с ужасом уставилась на залитое кровью седло генерала.
– ГИСТАСП! – не своим голосом взревела Бану, встряхнув мужчину. У Гистаспа дрогнули веки, но больше он никак не отреагировал.
– На землю его, скорей! – скомандовала танша. Остальные спешно спрыгивали с коней. Несколько человек из гвардейцев Гистаспа принялись отводить животных подальше от генерала и стреножить.
– Разбейте лагерь! – велела тану, и еще несколько человек, всполошившись, забегали вокруг, натягивая шатры. – Праматерь, Гистасп, – судорожно выдохнула Бану, облизнув губы. Вокруг неё столпилась большая часть телохранителей, за исключением Ри, который взял на себя руководство по разбивке шатров. Настолько встревоженной Бансабиру из числа приближенных бойцов не видел ни один.
Бану быстро окинула взглядом Гистаспа: на темном плаще – слабо различимы бледно-розовые пятна. Распахнула плащ, и подавилась воздухом: вся туника, штаны почти до колена были обильно заляпаны кровью. Какие-то из пятен совсем свежие, ткань мокрая и мажет красным, другие очевидно уже неоднократно просыхали – и пачкались вновь.
– Что … это? – выдохнула Бану, даже не желая слушать ответ. – Быстрее поставьте шатер генерала! Быстрее!
Ловко выудила из-за рукава тонкий нож и четким движением вспорола штанину.
– Госпожа, позвольте мне, – попытался влезть Вал.
Потянула за надрезанные края и рванула в стороны. Страшный шрам вдоль бедренной артерии сочился кровью. Это ведь даже не шрам еще! – мысленно выругалась Бану. Это шов, который едва начал зарастать! Нога пульсировала, и все новые толчки сердца выталкивали кровь наружу. Бансабира ухватилась за рану скрюченными от напряжения пальцами, пережимая.
– Идиот! – заорала она на бессознательного Гистаспа. – Недоумок! Кретин!! – повела головой, заскрежетала зубами. Потом коротко огляделась и остановила взгляд на мужчине, сидящем по другую сторону Гистаспа.
– Ниим! Ты лучший конник, давай в город за носилками и повозкой.
– Понял, – кивнул тот и взвился на сильных ногах. Полминуты не прошло, он уже подстегивал коня.
Бансабира действовала решительно и бездумно: расстегнула кожаный пояс Гистаспа, продела под раненной ногой, затянула над раной.
– Потерять столько крови, Гистасп, – нашептывала женщина. – Как же так?
Отодрала широкий лоскут плаща, тоже поддев край ножом, перевязала рану. Гистасп сквозь мрак простонал, но больше не реагировал.
– Шатер еще не готов?! – спросила Бану тоном, от которого сопровождающие вздрогнули. Что-то тревожное чувствовалось не только в угрозе жизни генерала.
– Еще немного, тану, – отозвался Ри, который собственноручно, скинув плащ и закатав рукава, суетился вокруг убежищ.
– Мои вещи и ложе киньте в его шатре.
– Как прикажете.
* * *
Когда, наконец, Гистаспа устроили в шатре и уложили на бедро влажную повязку, вымоченную в стылых водах пролегающей рядом реки, Бану велела сторожить его денно и нощно, даже если её нет рядом. Кто-то предложил до поры до времени доставить генерала в ближайшее поселение – неподалёку стоит деревенька, они проезжали утром – но Бану мотнула головой: такую рану нельзя сейчас беспокоить.
Ребята занялись сбором хворостин и дров, разожгли костер: открывшуюся рану Гистаспа надо было срочно промыть и, раз уж под рукой не было никаких лекарственных средств, прижечь. Другие занимались лошадьми, расставляли дозорных вокруг лагеря. Бану подошла к ребятам вокруг костра вплотную и склонилась над одним:
– Долго еще? Нужна горячая вода.
– Сейчас, совсем немного, – сбивчиво заметил солдат.
– Поверьте, – осторожно сказал еще один с интонацией, будто говорил «позвольте», – командующий Гистасп и для нас важен.
Тану покосилась на бойца заинтересованно и немного надменно. Распрямилась.
– В таком случае, буду ждать в шатре. Любые новости сообщать немедленно.
– Слушаемся!
– Вал, – приказала тану, и тот шагнул вслед, зная, что его ждет.
Бансабира ничего не говорила. Подошла к сундуку с отборным оружием, которое успела разложить на одном из прошлых биваков. Достала клинок, подняла на уровень глаз и медленно потянула из ножен, будто осматривая качество стали.
– Значит, Гистасп, говоришь, давно мучается коленом? – неторопливо спросила она и молниеносно развернулась с вытянутой рукой. Клинок сверкнул в отблеске свечи на столе.
Вал успел представить всю свою жизнь за одно мгновение: игры с братом и сестрой, материнские объятия, рыбалку с отцом. Первую крупную драку с сыном отцовского приятеля – соседского рыбака. Первую любовь – худую рыжую девицу с густой копной и налитой пышной грудью. Первую невыносимую боль – когда началась Война Розы и Бирюзы и вырезали всю семью. Он тогда успел только схватить визжащую сестру за руку и рвануть, куда глаза глядят. Первых друзей – в военной академии Яввузов. Первый удар от наставника, первый поклон перед таном Сабиром, первая присяга, данная без выбора поступить иначе, Бойня. Первый поклон его венценосной дочери, юной, надменной, гордой.
Простой.
Бану маралась вместе с ними о всякую грязь и частенько рисковала наравне, а то и больше. Вон, тогда они отрядом в четверть сотни растерзали в клочья союз Алых и Оранжевых: танша здорово удумала напасть на рассвете. Вон, она решила разделить войска врага, и, воспользовавшись глупостью, разбила наголову. А еще был случай, когда умер Энку, горестно было: они подружились еще в военной академии, сразу и навсегда. Хоронить его было тяжело. А вот в памяти всплыл вечер, когда танша впервые напилась. Потом, когда Раду сообщил, что она беременна… Когда она велела, чтобы он, Вал, взял на себя подбор личной охраны. А вон той ночью он вмазал Юдейру. Здорово получилось!
Бану заметила его и приблизила, и сказала, как-то, что вся охрана держится на нем, хотя этого и не видит никто. Вон той осенью была осада, которую они пережили все вместе. Были пьянки и путешествия. И танша никогда не возражала, если её бойцы гуляли до рассвета до дрожи в земле, и не позволяла никому и ничего, если требовали обстоятельства. Она была как старшая сестра, которая кинулась на выручку Серта, когда он подставился. И она – недостижимый сюзерен, которому он присягнул в день смерти Сабира с готовностью стократ большей, чем в первый раз.
У него осталась младшая сестра. Когда Бансабира узнала об этом, велела найти для девочки место в прислуге чертога и обходиться с ней хорошо. Со временем, с окончанием Бойни, Вал получил солидный куш, который позволил у самых стен чертога купить для сестры маленький домик, где он навещал её четырежды в неделю, и где её, по указу Вала, ежедневно охраняли солдаты. Полно ведь всяких выродков, мало ли что…
Бансабира стала для него человеком, в котором он не сомневался. Действительно, вдруг осознал Вал. С тех пор, как она посвятила его в тайны разведки, как открыла истинное положение вещей и состояние Юдейра, Вал не сомневался в ней ни дня – уже не только как в полководце, но как в госпоже. Если будет безвыходная ситуация, не они будут защищать её, но она – их.
В обмен на эту негласную клятву Вал дал себе слово костьми лечь, но беречь госпожу. Будучи посвященным во многие, но наверняка не все тайны, Вал прекрасно знал, сколько ей приходится работать. Есть много всего такого, о чем ей лучше не знать, попросту не тревожиться, решил тогда боец. Он сможет все уладить сам.
Так он думал. И теперь попался на бессовестной лжи. Он и раньше лгал, но до тех пор, пока ложь его касалась чего-то несущественного, Бансабира спокойно позволяла ему. Видела, что обманута, но лишь улыбалась и оставляла слово за ним. Сейчас места для слов не нашлось. Что ж, не самый плохой вариант умереть от её руки.
Вал улыбнулся и закрыл глаза.
* * *
Ледяная сталь коснулся шеи и… ничего.
Ладно, помучить его перед смертью – в её власти. Он не станет сопротивляться.
Вал поглубже вздохнул напоследок, сглотнул и чуть вытянул шею, будто от этого резать легче.
Ничего не происходило, и от напряженности момента дыхание Вала стало сбиваться. Самые невыносимо долгие минуты жизни всегда последние.
Внезапно шею перестало обжигать леденящее прикосновение меча. Он успел открыть глаза – а потом оглох.
Не по-женски твердый кулак прилетел в щеку с замаха.
Вал вытаращился на Бану, с трудом удерживаясь на ногах. В голове зазвенело почти также, как если бы танша врезала в ухо.
– Го… Госпож…
Бансабира поймала качающегося Вала за грудки и ударила снова. Встряхнула обеими руками и зашипела в лицо:
– Твою мать, Вал! Твою мать!
Сущность претензии никак не шла с языка: эмоции захлестывали грозную таншу так, что не удавалось внятно изложить мысль.
– Вал, – сквозь зубы тихо зарычала танша, чтобы весь лагерь не стал свидетелем срыва. – Если ты мне лжешь, неважно почему, я не должна об этом знать! – снова ударила. Вал не протестовал и позволял госпоже его лупить. – Тем более, – ударила, и у Вала на месте будущего синяка проступила кровь, – никогда, – ударила, – никому, – ударила, – не позволяй разоблачать себя на глазах у всех! – ударила опять и опять поймала за грудки. Лицо Вала побагровело в нескольких местах, но он терпел и старался смотреть на госпожу прямо. Насколько мог. – Неужели ты не понимаешь, дурень, – со слезами в голосе зашептала Бансабира, – что если я обнаруживаю твое вранье при всех, это вынуждает меня и наказывать при всех! Гистасп – один из моих генералов. Неспособность защитить его жизнь или здоровье приравнивается к измене даже для него самого! Особенно сейчас, когда из четырех генералов у меня под рукой – всего три! Как ты думаешь, что мне следовало бы сделать, поймай я на укрывательстве правды о ранении генерала кого другого?
– Вы убили бы его, не думая, – честно отозвался Вал.
– Вот именно! – повысила голос Бану, отпихнув мужчину. Тот отступил, шатаясь. – Вот именно! А как я могу убить тебя?! ВАЛ!! Что же ты за идиот?!
Она отвернулась от бойца, обхватив руками голову и утробно зарычав. Никто и никогда не подумал бы, что до такого бешенства Бансабиру может довести угроза жизни подчиненного.
– Неужели ты не знаешь, что есть случаи, когда врать никак нельзя?!
Вал не стал отвечать, понимая, что это от него сейчас не требуется.
– Сначала Отан меня предал, потом Юдейр исчез, Гистасп при смерти, а теперь по твоей милости я либо прослыву ничтожеством среди собственных людей, либо отрублю тебе голову, – тише проговорила Бану, немного успокаиваясь.
– Никто не станет считать вас ничтожеством, если вы простите одну провинность и сохраните одну жизнь, – хрипя протянул Гистасп. Бансабира вздрогнула от неожиданности звучания его голоса, потом обернулась через плечо, глянула презрительно и выплюнула:
– Я бы считала.
Гистасп едва-едва усмехнулся.
– Тану, это я приказал Валу, – начал он, но лицо Бансабиры перекосило от ярости:
– Закрой рот и отдыхай. Тебе вредно говорить.
Взметнулся полог, и Бану исчезла на улице.
Вал и Гистасп в шатре переглянулись. Генерал опытным глазом оценил масштабы катастрофы на лице брюнета.
– Похоже, я знатно тебя подставил, – прохрипел он. – Прости.
Вал осторожно прикоснулся к отекающему лицу.
– Да ладно, переживу как-нибудь. Надо приложить что-то холодное.
– Выгляни на улицу, река же рядом. Вода холодная.
– Если я сейчас выгляну на улицу, меня или засмеют, или пожалеют. И, честно сказать, не знаю, что хуже.
– Тогда придется дождаться, когда менять повязку придут мне.
– Похоже, – Вал снова осторожно пощупал лицо, с трудом представляя, как выглядит. – Когда я учился в военной академии, я и представить не мог, что в девчонке может быть столько сил.
Гистасп еще успел хмыкнуть на это – в душе, а потом потерял сознание.
* * *
Бансабира и Лигдам появились в шатре спустя четверть часа. Последний, обхватив жестяную ручку обрывком плаща, нес котел с горячей водой. На забившегося «в угол» Вала танша взглянула, как на пустое место. Присев на ложе Гистаспа, убрала мокрую ткань, велев Лигдаму сполоснуть её в реке. Убрала разодранный покров, ослабила и убрала ремень. Кровотечение остановилось, хвала Праматери, мысленно вздохнула танша. Промыла рану. Вскоре вернулся Лигдам с водой из реки в еще одном котле.
– Подай кинжал, – велела Бансабира. Лигдам поднялся, но она одернула. – Не ты.
Вал сообразил не сразу, но, поняв, что обращаются к нему, сориентировался быстро. Без слов протянул Бану оружие.
– Свечу.
Оруженосец и телохранитель предоставили несколько свеч в ряд. Бансабира прокалила железо.
– Держите его руки, – велела, удерживая клинок в огне. – Рана крупная, так что жечь придется несколько раз.
– Секунду, – сориентировался Вал, отодрал от плаща Гистаспа еще кусок, быстро выполоскал в теплой воде, скрутил в жгут и, с помощью Лигдама просунул Гистаспу меж зубов. Потом генералу действительно завели руки в стороны. Коленями уперлись в запястья, локтями навалились на плечи. Этот альбинос жилист и сухощав, но силы в нем немало.
Бансабира покосилась на Гистаспа, все еще удерживая клинок в огне. Ей вдруг вспомнилась сцена многолетней давности, когда Гор выхватил из огня железный прут с клеймом сабли. Никогда бы не подумала, что однажды ей придется делать нечто подобное. В её отрядах, в её армии участь прижигать всегда доставалась кому-то другому: подчиненным старшим по рангу, подчиненным младшим по рангу, лекарям. Незабываемое чувство и незабываемый до дурноты запах паленой плоти…
Бану вздохнула и прижала раскаленное лезвие к поутихшему шву.
От боли Гистасп пришел в себя и взвыл зверем.
* * *
Закончив, танша утерла губы тыльной стороной ладони. Гистасп лежал в отключке и едва слышно посапывал. Бану, подняв глаза, поглядела на Вала, ощупала взглядом расплывшуюся физиономию.
– Приведи себя в приличный вид.
Тот кивнул.
– И приберите тут. Я пройдусь.
Бансабира исчезла в сгущающемся вечере. Её с уважительным поклоном окликнул Ри, видно что-то хотел спросить, но Бану лишь подняла руку в останавливающем жесте. Все разговоры потом.
Она сделала круг вокруг разбитого лагеря, потом остановилась и посмотрела вперед – в ту сторону, откуда рано или поздно должна прибыть помощь. Странная шутка жизнь: все роли, которые она так ненавидела, одну за другой приходится примерять на себя.
* * *
К следующей ночи они, наконец, добрались до чертога.
Под тяжелым меховым плащом, как под невзгодами, Бансабира тяжело поднималась по парадной лестнице. Узнав о прибытии тану, её торопились встретить. В самых первых рядах примчался Русса, следом Тахбир, потом вылез Раду, еще кто-то. Новости сообщали наперебой, вопросы задавали, не слушая друг друга. Сквозь гвалт с трудом пробился высокий голос Иттаи:
– Сестра, у нас сейчас гостит раманин Джайя, думаю, с ней нужно поздороваться в первую очередь.
– Не сейчас, – отмахнулась Бансабира, целенаправленно поднимаясь вверх. Оказавшись в переднем холле, скинула плащ, не оглядываясь. Лигдам по привычке поймал сзади. Из ближайшего коридора в холл вышла упомянутая Джайя. Значит, северная танша, наконец, соизволила почтить их вниманием? – раманин сузила глаза.
– Бансабира, – мягко позвал Русса. – Будет невежливо…
– Мне плевать, – огрызнулась Бану. Гистаспа на носилках несли позади госпожи, лекари неотступно следовали рядом.
– Ба… – Тахбир только открыла рот, как Бансабира повысила голос:
– Я сказала не сейчас! – обернулась на родственников и подданных.
Что же Бану вытворяет? – с ужасом сжался внутри себя Русса.
– Раманин ведь уже тут… – вновь попытался бастард, понимая, что Джайя совсем близко, все прекрасно видит и слышит.
– Раманин гостит в моем доме! – рассвирепела Бансабира. – Если ей надо, пусть сама придет и поздоровается. Нет – пусть заканчивает то, зачем приехала, и выметается!
– Бансабира! – Русса побелел, а Бану, поднявшись, наконец, уставилась на гостью из столицы в упор.
– Если её высочеству так не терпится осмотреть север, отвезите её к Бугуту в Акдай или еще дальше, за Астахир. И пусть любопытство сведет её в сугроб. Никто и слова не скажет, – бросила Бансабира, бескомпромиссно шествуя к спальне Гистаспа. Потом вдруг замерла посреди развернутой площадки наверху лестницы, обернулась, оглядела всех.
– Пока Гистасп не придет в себя и пока его жизни не перестанет угрожать опасность, я буду с ним. Тахбир, гостьей занимаешься ты.
– Как прикажете, тану.
– Русса, расположи вновь прибывших и приставь прислугу.
Брат сориентировался не сразу.
– Хорошо.
– Шухран, Вал! – сквозь зубы рыкнула танша. – Найдите мне, наконец, мразь, посягающую на моего генерала! Из-под земли достаньте, если потребуется. Но! – воздела палец. – Взять. Живым, – глаза опасно сверкнули. – Своими руками отрублю голову.
Она развернулась размашисто, но снова замерла.
– Как давно Гистасп ранен? – спокойнее спросила тану.
– Полтора месяца, – ответил Тахбир.
– А как давно вы выехали из чертога на юг? – оглянулась на своих через плечо.
– Чуть меньше месяца назад, – тихо отозвался Вал. Бансабира скрипнула зубами: естественно, что шов постоянно открывался! Столько времени проторчать в седле! Снова повернулась к остальным и приблизилась к раманин.
– И как давно, – черными от ненависти глазами Бансабира в упор уставилась на Джайю, возвышаясь над ней на полголовы и глядя сверху вниз, – здесь гостит она?
Джайя вздрогнула:
– Вы… вы что… серьезно?
– Бансабира, – охнул Тахбир. – Ты слишком измотана, тебе надо отдохнуть.
Подоспели несколько человек из свиты раманин. Уловили тон ситуации, напряглись.
– Я спросила, как давно она здесь?
– Шесть недель, – неожиданно твердо ответила Иттая, вздернув голову и зашагав по ступеням ближе к сестре. Не будь Бану так зла, в душе улыбнулась бы. – Раманин прибыла шесть недель назад, – так же твердо повторила танин, сровнявшись с сестрой.
– Я запомню, – отозвалась Бансабира, а потом тихонько шепнула: можно зайти к Гистаспу через час-другой.
– Хорошо, – отозвалась Иттая.
* * *
– Как это понимать?! – взвилась Джайя, когда Бану исчезла за поворотом в спальное крыло чертога.
– Раманин, – попытался унять женщину Тахбир.
– Вы с ума сошли, если думаете, что это сойдет вам с рук! – гаркнул начальник столичных стражей и главный охранитель раманин Аин.
– Я хочу поговорить с таншей, как только она отдохнет! – заявила Джайя. – Передайте ей.
– Иттая, – попросил Тахбир, и дочь, положив руку на плечо гостье, повела её в отведенный покой. – Простите, госпожа, но сейчас в крепость вернулась защитница Пурпурного дома. У нас есть срочные распоряжения.
Джайя побелела, а Тахбир в душе вздохнул: что бы теперь ни вышло из этого конфликта, во всяком случае отвечать за него придется не ему.
* * *
Гистаспа, наконец, расположили в его комнате. Бансабира велела обустроить место рядом, отослала всех, погасила зажженные свечи, оставив гореть только поленья в камине, и села у изголовья, сцепив руки. Светлая, утомленная голова опустилась на замок из сплетенных пальцев.
Как он мог?
– Как ты мог, Гистасп? – повторила она вслух совсем тихонько. – Как посмел скрыть от меня нечто столь важное? Такие тайны сродни предательству, ведь, если тебя не станет, значит, я понадеялась на тебя, а ты отказался выполнять мой указ, разве нет?
Гистасп лежал в беспамятстве и не отвечал. Он и в сознании-то не всегда отвечает и задает вопросы, даже когда очень хочется, а сейчас – вовсе идеальный слушатель. Бансабира давно доверяет ему многие тайны, зная, что альбинос не раскроет рта.
– Все слишком запуталось, Гистасп, и меньше всего мне сейчас нужны проблемы за собственной спиной. Ты хотел знать, за каким за мной увязался Дайхатт? Я спасла ему жизнь, и в обмен он во что бы то ни стало решил мне в чем-нибудь помочь. При этом совершенно безразлично в чем именно, главное – через брак.
