Текст книги "Мать Сумерек (СИ)"
Автор книги: Анастасия Машевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
Таммуз не медлил. Переодевшись караульным на посту лагеря, отправился в ставку врага – и, кажется, вполне надежного друга: Змей явно отдал приказ пропустить парламентера без вопросов, и даже сопроводить до шатра лидера.
Безумство чистой воды, соваться сюда – Таммуз понимал. Но понимал и то, что раздавить аданийское подкрепление Змею будет не сложнее, чем водить за нос до этого притворными отступлениями. Все, что ему, Таммузу, оставалось в данной ситуации – или подыгрывать, или проиграть.
В шатре ласбарнского командования его встретил угрюмый незнакомец с двумя шрамами на левой щеке. Зная Змея только по переписке, Таммуз представлял гораздо более молодым, энергичным и бойким. Впрочем, в подвижности, ему и так не откажешь: руки у этого незнакомца воистину беспримерно длинные и цепкие.
– Ваше высочество, – Змей приветственно поднялся и чуть склонил голову – жестом, в котором недвусмысленно читалась дань условности и не более того. – Мы прежде не встречались, но, признаюсь, рад встрече.
Таммуз неожиданно для себя согласился. Едва незнакомец заговорил, как стало очевидно его обаяние – так преобразился.
– Змей, полагаю? – уточнил Таммуз.
– Ну, вообще-то, здесь я Хртах. Но для Далхоров – Змей, да.
– А для остальных? – начало показалось Таммузу не особо надежным.
– О, у меня столько имен, что вам точно не пригодится, – отмахнулся Гор. – Садитесь, – мужчина указал на место за походным столом. – Времени немного, думаю, к рассвету вам точно стоит быть… – Гор затих, бегло окинул Таммуза взглядом, и мгновенно сориентировался по форме:
– На посту.
Царевич хмыкнул, прошел внутрь шатра, сел.
– Красивое приглашение, – прокомментировал царевич, располагаясь. Оба поняли, что речь не о месте у стола.
– Красивые жесты, – отозвался Змей. – Все, что вы сделали в Шамши-Аддаде. Особенно со скульптурой. Признаюсь, взял себе на вооружение.
Таммуз одарил Гора придирчивым взглядом.
– Право, я неделю не спал, думая, как все сделать.
– А в итоге?
– А в итоге я просто воспользовался ситуацией. Рука у статуи отвалилась сама по себе, хотя не скажу, что не подбивал одного злобного каменщика еженощно колоть эту дрянь. В мастерской никого не было – на мое счастье старый хрен любил таращиться на свою жену в одиночестве. Ну а я оказался на голову его выше. Взял осколок мрамора и, – Таммуз сделал говорящее движение рукой, Гор расхохотался во все горло.
– Я-то все думал, как! Но… Ох, Шиада! – воззвал он к Матери Сумерек. – Увы, я с Данатом действовал гораздо примитивнее.
Таммуз оживился:
– Так это ваших рук дело?
– А ты думал он сам что ли? Язвы в горле, ведь так? Первый признак чумы, вот только болен лишь Данат, и у лекарей нет шансов назвать это чумой. Поэтому они хватаются за головы и причитают. Я это сто раз видел.
– А на деле яд?
Гор в ответ сделал скучающее лицо и чуть наклонил голову.
– Отличная работа, – Таммуз не удержался.
Гор пожал плечами на этот раз:
– Старался как мог.
– А могу я узнать, что за яд?
– Ну уж! – повеселел Гор. – Тайны Храма Даг так просто нельзя рассказывать. Хотя, формально это и ласбарнские тайны тоже.
– Жаль, – подытожил Таммуз все внутренние противоречия и возмущения такому ответу.
– Думаю, важно, не как мы сделали то, что сделали, а для чего, – Гор подвел черту лиричным любезностям в диалоге. Таммуз одобрительно кивнул. – Мы оба понимаем, что следующий претендент на трон Орса – вы, а не малолетний Аман. Но чтобы им со временем стать, надо выжить.
Таммуз не таился – расправил плечи, вздёрнул голову: так и есть.
– Я помогу вам выжить, ваше высочество.
– Убив Даната?
– А разве вам не нужна должность генерала? – Гор расслабился и слегка запрокинул голову.
– Для начала, – уточнил Таммуз.
– Для начала, – согласился Гор.
Их глаза встретились где-то между реальностью и самым дерзновенным сговором.
– Одной смерти Даната тут не хватит, – заметил Таммуз.
– Вы спасете осажденных в Красной Башне. Насколько я понимаю, там единственный наследник трона на данный момент?
– Точно, – ворчливее, чем хотел бы, отозвался Таммуз. – И было бы здорово, чтобы еще один так и не появился.
– Ну, так далеко вперед загадывать пока не стоит, – по тому, насколько уклончив был тон собеседника, Таммуз понял, что Гор уже давно все и загадал, и продумал, и даже уже готов предложить пару решений.
Похоже, беседа и впрямь предстоит длинная.
Таммуз устроился поудобнее.
– Перво-наперво, – завел речь Гор, – надо понять, что творится в головах командиров, которые будут стоять за вашей спиной…
Таммуз воздел палец к своду шатра:
– Это – во-вторых. Сначала я хочу узнать, с какой стати ты вздумал помогать мне. Отец приказал?
– Его величество назначил наставником царевича Амана, как вы уже знаете, – по-светски отозвался Гор, ничуть не смущенный вопросом.
– Но если не отец, то кто? – недоумевал царевич. Змей засмеялся:
– Знаете, в чем ваша беда? Вы – сын Стального царя, с детства привыкли, что все вокруг творится с августейшей воли сидящего на троне. А что, если люди вокруг, не имеющие отношения к правящим династиям, тоже могут думать своей головой и действовать по приказу собственной прихоти?
– Чего? – Таммуз скривился. Такое, конечно, в последнее время стало приходить в голову, но уж точно не было сейчас ответом на его вопрос. – То есть, вы действуете вопреки воли моего отца? – Таммуз напрягся. Даже если отец ему враг, насколько друг тот, кто сидит напротив – большой вопрос.
– Ну, скорее, независимо от неё, – ответил Гор. – Видите ли, мне было приказано взбаламутить спокойствие на юге, стравив Ласбарн и Адани. Хотя, справедливости ради, это была полностью моя идея, ваш отец только поддержал. Вот только, чем эта травля должна закончиться, мне сказано не было, поэтому тут я… как бы сказать… действую по своему усмотрению.
Таммуз прочистил горло и отвел глаза.
– Не думал, что возле отца есть человек с такой свободой.
Гор ощерился.
– Видите ли, сталь превосходит многие металлы по своим качествам и свойствам. Особенно мирассийская сталь или та, которую производят в одном из южных домов Яса. Здесь же, в этих краях, сталь – вполне обычная, и как всякий другой металл, со временем изнашивается, затупляется, ржавеет.
– Вас не смущает, Змей, что я – его сын? Что я в любой момент могу…
– Сообщить Стальному царю? Всю переписку Алая Далхора первым читаю я. А вы … словом, ваша судьба всерьез напоминает мою, так что нет ничего удивительного в моем выборе, не так ли?
Таммуз молчал, а Гор не желал больше тратить время впустую.
– Так мы будем обсуждать ваш генеральский чин?
Таммуз почесал надлобие, провел по лицу широкой, грубеющей ладонью. Поджал губы и поднял на Гора глаза.
Этого оказалось достаточно.
* * *
С рассветом Таммуз, как ни в чем не бывало, юркнул в собственный шатер, воодушевленный и решительный как никогда прежде. Все годы детства и юности до изгнания в Адани теперь казались далеким и каким-то даже нездоровым сном, а все, что случилось после – было сплошной одержимостью. Несколько лет он безотчетно, неустанно, не покладая рук и не позволяя себе успокоить ум, трудился без всякой помощи, осторожничая, все время рискуя, подвергаясь опасности тут и там, вынужденный вести двойную жизнь, вынужденный терпеть и даже иметь невыносимую, тупую, слезливую жену, вынужденный опасаться за каждый неудачный вдох, но действовать, чтобы достичь цели. Теперь он, Таммуз Далхор, имел первого в жизни союзника.
И тем приятнее было это осознание, чем дольше царевич напоминал себе: Стальной царь разочаровал ни его одного.
Он поспал всего пару часов и вскоре подскочил. Сил было немного, но он изобразил непростительную бодрость. План действий был оговорен со Змеем подробно, лучше не мешкать, не затягивать. Другого шанса ведь может и не быть. К моменту, когда следует начать, все должно быть готово: позиции заняты, оружие наточено, люди проинструктированы. Главное, чтобы наступление момента не затянулось слишком сильно, прикидывал Таммуз.
Впрочем, опасения царевича оказались напрасны: весть о смерти Даната принесли через два дня. Задохнулся и издох.
Как печально.
Надо воздать почести национальному герою, со всей возможной скорбью в лице оповестил царевич солдат. Надо провести ритуалы Нанданы, надо сделать то и это…
Его не слушали. Многие из тех, кто сопровождал Даната подозревали, что дело нечисто, с самого начала странной генеральской болезни. И все, чего они хотели – выдавить из своих земель тех, кто заживо сгноил – не ядом, так голодом и беспрестанным напряжением осадного кольца – выдающегося полководца и народного любимца. Еще бы! Данат ведь уже был не мальчик, болтали в рядах, нервы уже ни в какую. Вот и помер от такой скверной ситуации ожидания удара со всех сторон.
Войско Адани жаждало крови и отмщения за «военного отца» армии и, поскольку больше никто не вызывался брать на себя ответственность, все требовали, чтобы Таммуз, царский зять, начинал наступление. Тот светился внутренним огнем триумфа, предвкушая, как стратегия, разработанная со Змеем в личной встрече, сделает из него, Таммуза национального героя никчемной страны еретиков – столь нужной ему, чтоб свергнуть собственного отца.
Глава 5
Снятие осады с Красной Башни должно было быть поистине триумфальным – чтобы к Таммузу наверняка отнеслись всерьез. Поэтому о легкой победе, без жертв, и речи идти не могло. Благо, стычки случались регулярно, но даже в отсутствие затяжных боев, аданийцы упорно несли потери и вскоре вынуждены были снова прибегнуть к осторожнической тактике выжидания. Таммуз старательно нагнетал атмосферу, хмурясь по любому поводу. Ибо чудо тем внушительнее, чем в более безвыходной ситуации оно свершается.
Поэтому, позволив аданийцам достичь начальной стадии отчаяния и тревоги за возможных близких, запертых голодной смертью в Красной Башне, Таммуз, наконец, воспрял духом и перво-наперво (следуя указке Змея) велел разделить собранное войско на три части и использовать против ласбарнцев ту же тактику, что они применяли против Даната.
– Почему Данат никак не решался подойти вплотную к крепости, раздавив первое осадное кольцо? Потому что боялся быть смятым в тыл разбросанной ласбарнской ордой? – нравоучительно разглагольствовал юный полководец. – Нет! – воздевал он палец к небу. – Потому что не знал, откуда ждать удара. Данат был вынужден разделить огромную орду, чтобы оборонять целое кольцо вокруг крепости. Ведь, после того, как он оказался в западне, собери он все силы в одном месте – и его бы точно раздавили, как зерно меж жерновами. А растягивая войско по окружности, он существенно ослаблял все позиции: когда надо оборонять много, обороняются малые. Данат не знал, откуда ждать нападения ласбарнцев, его люди быстро утомлялись.
– Командующий Данат прекрасно организовал смену караулов! – вступались за народного героя аданийцы.
– Разумеется, – соглашался Таммуз. – Но разве позиция постоянного напряженного ожидания внезапной атаки не изматывает сильнее, чем бессонница?
– Да, но…
– Данат делал все, что мог! – протестовали командиры.
– Я и не спорю, – поддерживал царевич. – Он делал сверх того, что мог, с силами, которыми располагал. И жаль, что столь славный генерал не дожил в здравии до прибытия подкреплений.
Покладистость царевича разоружала его негласных противников, вынуждая следовать приказам хотя бы потому, что здесь и сейчас он был наиболее высокопоставленным господином из всех – зятем династии. Потому, когда армия аданийцев оказалась разбита на три части, одну из них Таммуз приказал разбить еще на пятнадцать небольших подразделений и растянуть их вдоль выстроенного вражеского лагеря перед крепостью. Капитану каждого подразделения был дан приказ разбить собственный лагерь так, чтобы всякий солдат зажег на расстоянии друг от друга по три костра вместо одного, а потом – посменно производить шумные подготовительные работы, будто войска собираются в атаку.
Через час такой подготовки первый лагерь гасил костры, и они вспыхивали в совершенно другом конце линии ласбарнской обороны, заставляя маневренных конников мчаться туда. Потом снова загорались костры в первом крыле нападения, затем – опять во втором. Костры разгорались и гасли, приближаясь все ближе к центральной точке армии. Замысел наверняка раскроется, говорили командиры Таммузу, и их удар лоб в лоб достойно встретят.
Конечно, замысел разгадают, согласился царевич. И стянут отборные части ласбарнцев к центру до того, как там досияют последние костры. А когда это случится, огонь лагерных пожарищ снова вспыхнет с западного крыла линии атаки аданийцев, но не у самого края, а недалеко от центра. Измотанные неустанными перемещениями врага ласбарнцы рванутся туда, опасаясь атаки незащищённых частей. И так будет продолжаться до тех пор, пока не станет ясно, какой угол из всех ласбарнцы стараются отстоять особенно рьяно, и пока утомленные солдаты не растратят в конец боевой пыл.
А главное, размышлял вслух Таммуз, пока конники-ласбарнцы и их незванные помощники саддары из Ургатской степи, не превратятся в пехоту.
Кони наверняка утомятся быстрее людей, и даже если враги все еще будут верхом, выбить их из седла, стянуть на землю с помочью коротких мечей с крюками на острие, спешить ударом копий по могучим конским коленям, окажется стократ проще.
И вот когда эти два условия случатся, когда утомленный враг в очередной раз кинется или даже не кинется, не поддастся на уловку, нужно будет нанести удар в противоположном конце линии обороны собственной отборной частью.
Чтобы обеспечивать такое количество костров деревом, вторая треть армии фуражировала окрестности с настойчивостью саранчи, а, чтобы нанести решающий, сокрушительный удар последняя треть отсыпалась несколько часов и теперь, стояла, укрытая покровом тьмы, в ожидании своего судьбоносного решающего броска.
Бросок удался. Отборные части воинства Хртаха, неведомого прежде лидера ласбарнского вторжения, оказались повержены и откинуты назад с невообразимой легкостью. Крепость была отбита.
Таммуз ликовал.
* * *
Он вошел в Красную Башню спасителем и стремительно бросился к сестре. Танира сильно исхудала, её прекрасные аметистовые глаза поблекли. Но она столь же радостно, как многие дни их юности, кинулась брату на шею. Обнимая тощее, слабенькое тело сестры, лишенное голодом едва наметившихся округлых очертаний, Таммуз плакал, прижимая крепче. Совсем же еще ребенок – а уже изнасилована аданийским выродком только потому, что достигла супружеского возраста.
Впрочем, Салмана, дважды родича, Таммуз тоже с радушием поприветствовал. Спасители доставили в крепость самыми быстрыми лошадьми и самыми прямыми маршрутами подводы с провизией и водой. Правда, перебитые вражеские кони, как и, к сожалению, свои, могли с лихвой утолить голод усохших животов всех выживших в дни осады.
Гуляния вокруг разгорелись, как пожарища в летний сорокоднев засухи. Надежда вспыхнула неугасимой звездой в небесах и ослепила всех исстрадавшихся аданийцев. Народ нашел время по-божески почтить память великого генерала и вовсю славил Таммуза. А тот, подчеркивая скромные черты нрава, писал письма беременной жене и не отходил от сестры, ухаживая за Танирой со всей неподдельной – в этом он мог поклясться перед собой – заботой ночью и днем.
И глядя, как сестра потихоньку набирается сил, как возвращается к ней былая крепость духа, почти сломленного, Таммуз креп сам. Все не зря. Он правильно выбрал путь. Он все. Сделал. Правильно. И по-прежнему действует согласно Божьему велению.
А раз так, никакой никчемный брак с дурочкой Майей ему не страшен. Никакая гнусность более ему не противна. Он может, действительно может, по-настоящему, свершить месть, в которой ему отказал отец.
* * *
Прошла неделя, прежде чем вернулись посланные Таммузом вслед за отступавшими ласбарнцами разведчики. Никто, впрочем, понятия не имел, когда Таммуз успел, но да ладно, похоже, парень оказался действительно не глуп. Может, раз уж он зять Салинов, имеет смысл не сгноить его побыстрее, а заграбастать себе в союзники, прикидывали командиры из знатных семей.
Заявив, что забота о сестре не дает ему выдвинуться следом за негодяями, что подвергли подданных Адани такому суровому испытанию, Таммуз отрядил нескольких с наиболее важными рожами в погоню, ибо донесения разведки сообщали, где именно подлые ласбарнцы встали лагерем зализывать раны. Еще бы, за ними ведь не погнались сразу, вот и расслабились. Варвары. Варвары и голодранцы – что с них взять? – бахвалились командиры.
Таммуз согласно кивал. Верные размышления. А еще – отличный шанс. Не все же ему лезть вперед, наверняка среди командиров найдется немало достойнейших командующих, которым он не дал выступить, взяв на себя слишком большие полномочия для своего возраста.
От таких заявлений, знатные командиры расцвели пуще прежнего, махнули рукой на мальчишку, которого уж точно не след опасаться, но хорошо бы прибрать к рукам, чтобы иметь вес в совете, и увели большую часть армии вслед за бежавшими ласбарнцами и саддарами.
* * *
Бансабира промчала стрелой через ворота, когда предрассветная непроглядная мгла впервые дрогнула от далекого загоризонтного мерцания солнца. Предутренний прохладный ветер бодряще бил по щекам, не давая замедлиться или задремать.
– Госпожа, – заспанный Раду с трудом проковылял по лестнице, приветствуя таншу и принимая поводья, которые Бану, быстро соскочив с лошади, наскоро бросила телохранителю.
– Маатхас еще здесь?
Раду душераздирающе зевнул, потом извинился, снова, было, открыл рот, чтобы ответить, но Бану тут же пресекла его слова жестом: по парадной лестнице навстречу сбежал тан Лазурного дома.
Сбежал так, будто давным-давно живет в этом чертоге, с улыбкой подумала Бану.
Воистину, когда они расстаются, тысячи сомнений валятся на многострадальную голову Маленькой танши, но, когда снова встречаются, как вот сейчас, становится ясно, что все идет так, как завещало небо.
Бансабира верила в предопределение избирательно. Мы рождаемся в крови и умираем в крови – другого не дано. Только если пальцы твоей руки приросли к рукояти меча, можно отстоять свою жизнь. Если не можешь выиграть своими силами, заимствуй чужие.
Во все это Бансабира верила. Но в то, что предопределение Богов, какими бы Они ни были, существует промеж сердец было танше невдомек. И даже такие неоспоримые доказательства, как волнение и нехватка воздуха при одном взгляде на Маатхаса, не убеждали молодую таншу, что любовь и есть самое неистовое и неизбежное предопределение из всех.
Сагромах дрогнул всего за пару шагов до того, как встретиться с Бану лицом к лицу. А потом снова засиял, словно самая яркая звезда в небе, освещая все вокруг.
Бансабира улыбнулась в ответ, но, стоило Сагромаху приблизиться, вдруг очевидно забеспокоилась.
– Тан, – кивнула она, поднимаясь по лестнице, посреди которой они и столкнулись. Пробежала взглядом по укутанной в домашние тунику и штаны фигуре. – Почему вы не спите в такой час? Вас не расположили? Не встретили? – перевела грозный взгляд на Раду, который, с трудом фокусируясь на лице танши и не обращая внимания на фырканье коня, постарался изобразить серьезный вид.
Сагромах, приметив эти маневры, заулыбался в открытую. Вот уж кому надо было дать прозвище Свирепой, улыбнулся тан в душе.
– Что вы, тану, – отозвался Сагромах вслух и кивнула в ответ. – Тахбир принял нас лучшим образом. Все с нами радушны.
– Так почему вы не спите в такой час? – не унималась Бану, проклиная себя за собственную глупость. Неужели ни о чем другом поговорить сейчас не хочется?! Неужели ей вообще сейчас хочется говорить?! Чертов Раду, вот бы смылся куда!
Раду, сообразив, что, кажется, ни в чем не провинился и дел ему никаких нет, повел животное в стойло. И надо было его поднимать ради этого? Встретить таншу Русса мог бы и сам. А принять её коня сумел бы и самый бестолковый конюх.
– Серт сказал, что послал за вами. Я не смог уснуть. Когда стражник на воротах сообщил, что вы подъезжаете…
Бансабира посмотрела на мужчину как-то особенно, и тот понял, что можно не продолжать. Он так ждал её. Не зря она торопилась. Не зря и он ждал и не спал – она мчалась домой так, как если бы у животного, которое сейчас обихаживал Раду, выросли крылья.
– Вы хотели поговорить, и я дала вам слово. Я не могла не послать, – деловито начала Бану, но в голосе слышались куда более мягкие интонации вопреки обычному тону. От Сагромаха не укрылось. Она будет сейчас как обычно говорить длинными важными фразами, потому что не допусти Праматерь, кто увидит их отношения. Сагромах в душе хохотнул, когда представил назидательный тон, каким Бану могла бы сказать такие слова вслух. Впрочем, её осторожность не лишена смысла: их и так уже, похоже, пытается свести собственное окружение.
– Тан? – напомнила о себе Бану.
Маатхас бегло оглядел Бану с ног до головы: бледнее обычного, худее привычного, с глубокой тенью под веками – чувствовалась печать долгих изнурительных странствий. Маатхас в душе вздохнул: ладно уж, ничего не попишешь.
– Отдохните для начала.
Бану – чего еще ожидать, устало усмехнулся Сагромах – тут же встревожилась.
– Что вы. Я вполне в состоянии сейчас же…
– Бансабира, – тихонько позвал тан и ласково взял женщину за плечо. – Просто поспите немного. Вам это сейчас нужно.
Бану сжалась от его нежности – в голосе и прикосновении. В такой ситуации она чувствовала себя из рук вон неуютно. Помимо прочего, тан, хоть и стоял на той же ступеньке, что и она, был выше почти на голову, и сейчас нарочно подталкивал Бансабиру каждым словом и интонацией поднять голову.
От его взгляда Бану едва ни покрывалась багряными пятнами. Поэтому всячески старалась отвести глаза в сторону и по привычке отшутиться:
– Неужели я так плохо выгляжу, что вы отсылаете меня?
Маатхас сжал губы, вздохнул.
– Вы всегда выглядите для меня лучше всех женщин мира, тану, и прекрасно осведомлены об этом. Но вы действительно нуждаетесь в отдыхе, не спорьте. Сейчас здесь нет ни назойливой Тахивран, ни кого еще, кто мог бы помешать нашей беседе. Так что поспите, а после пошлете за мной. Я никуда не денусь, пока не поговорю с вами, – решительно настоял тан и, отпустив плечо женщины, уступил ей дорогу внутрь.
Бансабира шла с мужчиной бок о бок. Чуть скосила взгляд вверх – поглядеть за лицом собеседника – и внутренне вздрогнула, как вздрагивает каждая лань перед убийственной решимостью тигра.
Маатхас тут же всполошился:
– Вы в порядке?
– Конечно, – отозвалась Бану.
Он довел её до двери спального покоя, где передал с рук на руки Лигдаму. Чем ближе она становится, тем больше Сагромаха начинает злить её окружение, сплошь состоящее из потных заносчивых мужиков. Когда они поженятся, надо непременно настоять, чтобы в жизни о ней заботились женщины. А всяких Лигдамов гнать взашей.
* * *
Бану и впрямь серьезно вымоталась, но волнение в душе едва ли позволит ей спать долго. Поэтому, пока Лигдам мыл ей волосы и растирал ноги, Бану сказала, чтобы к завтраку нашел Сагромаха и попросил обождать. Когда она проснется, поедят вместе.
* * *
Стоя перед зеркалом в полный рост, Бансабира, придирчиво оглядывая себя, закусывала губы.
Солнце за окном обширного танского покоя давно поднялось. Было десять или около того, и большинство домочадцев уже занимались привычными делами. Бану же, убранная как никогда просто, переминалась с ноги на ногу, не зная, как заставить себя переступить порог спальни. Лигдама отослала с повелением накрыть на двоих в Малой зале и пригласить тана Лазурного дома. Сколько времени, кстати, прошло?!
Праматерь… От волнения к горлу подступало мерзкое чувство тошноты, дрожали руки, сводило как в ознобе легкие. Въедливый взгляд в последний раз прошелся по отражению: золотистая коса набок подвязана на конце черным шнурком, мелкие серьги с опаловой точкой в серединке почти терялись на фоне ослепительной белизны кожи; простое платье с длинными рукавами имело равномерный выкрас цвета молодой зелени и было перетянуто черным поясом шириной в две ладони, а на длинных пальцах с отполированными ногтями красовалось лишь одно украшение.
Украшение из Храма Даг – места, навсегда связавшего её с Гором.
Сейчас, поставленная перед выбором союзника между Маатхасом и Дайхаттом, Бансабира больше всего желала, чтобы соратником, который встанет с ней плечом к плечу против раману Тахивран, был именно Гор.
Если подумать, совсем не ужасный и даже наоборот. Лучший друг из всех, что она могла бы иметь. Ей следовало поблагодарить его за науку, например, письмом, вроде тех, что она пару раз писала Шавне. Чтобы было ясно, что Бану не ненавидит его, надеется на него и, может, чуточку сожалеет, что ей так и не удалось в юности проснуться вместо объятий Астароше – в его.
Уступи Бансабира Гору, сейчас бы не мучилась выбором между Аймаром и Сагромахом. У неё был бы надежнейший союзник, чье хитроумие стоило бы тридцати тысяч Дайхатта и пятнадцати Сагромаха вместе взятых. Но, следуя какому-то прежде решенному плану, Бану упустила шанс, не разглядев выхода из ситуации, в которую вошла, ведомая отцом, происхождением, условностями.
Каждый раз, когда вступаешь на дорогу, протоптанную другим, тащишь его поклажу. Стоит лишь раз заглянуть внутрь одного сундука – и становится ясно, что нечего ради волочь груз чужого замысла.
Бану положила ладонь на сердце, прислушалась. Говорят, настоящая любовь бывает одна. Слышала она от кого-то нечто подобное. Да и её отец, как известно, любил только одну женщину. Маатхас, наверное, тоже любит только её. А как быть ей, самой Бану? Ей был дорог Сагромах, и выбирать между ним и Аймаром попросту смешно – не было у неё здесь никогда и никакого выбора. Даже без замысла Сабира Свирепого.
Но выбор быть Матерью Лагерей или Бансабирой Изящной у неё все еще есть. И как в её душе находилось место для двух разных Бану, так и в сердце каждой из них находилось, кажется, место для отдельного мужчины.
В свое время её бы вывернуло на изнанку от одного предположения, что можно быть близкой с Гором. Но сейчас подобная выходка казалась сущим избавлением в сложившейся дурацкой ситуации.
Бансабира вдохнула глубоко – и потому болезненно. Заломила кисти рук, покусала губы. Ну же, трусиха, разворачивайся от зеркала и иди в Малую Залу. Иди же…
– Госпожа? – Лигдам постучал в дверь. – Не хочу торопить, но, если не поспешите, тан Маатхас определенно съест все сам.
Точно, Маатхас ждет.
Бансабира пропустила удар в груди и просела в коленях: так страшно ей не было воистину никогда.
* * *
Стол накрыт в спешке, сообразил Маатхас, едва устроился в приемной зале танши. По паре всех приборов и посуды, большая чаша овсяной каши, над которой курится дымок; горячие свежевыпеченные лепешки с маслом, сыром, творогом, яйцом; зелень, булочки, молоко в глиняном кувшине, мед….
Хабур обожает молоко с медом и перцем, вдруг подумал Сагромах и тут же мотнул головой. Хорошо, что он отправлен на местные псарни перенимать всякие ненужные и неподъемные в Лазурном танааре традиции. Сейчас бы наверняка во всю подтрунивал над Сагромахом. В конце концов, где видано, чтобы у тана одного из северных домов так беспощадно бушевала бессонница до самого рассвета и так безостановочно тряслись колени.
Сагромах со звонким шлепком дал себе по щекам. Надо взбодриться – она скоро придет. Мужчина огляделся и, подтянув на бедрах черные штаны, сел на ближайшее место по правую руку от танского кресла. Закатал рукава белоснежной рубашки, налил молока. Поднял бокал, поглядел внутрь, гоняя содержимое по высоким бортикам. Да уж, храбрости так точно не прибавить. Впрочем, альтернативой была разве что вода, поэтому Маатхас решительно опрокинул содержимое сосуда – и тут же закашлялся, когда холодное молоко ободрало горло. Подозвал слугу, попросил заварить чая. Тот ретировался, а Маатхас принялся ждать.
Чай подали куда раньше, чем явилась Бану.
Явилась совсем не такой, какой он встретил её когда-то. Краем уха он услышал, как Бану отослала стражу. Потом затворила дверь и осторожно, робко обернулась.
– Тан, – растерянно протянула в знак приветствия.
– Тану, – выдохнул Сагромах, скорее по привычке, безотчетно, чем вкладывая в этот титул хоть что-нибудь вообще. Опомнившись, подскочил, приветственно кивнул.
Бансабира замерла, прислушиваясь к ощущениям. Волны смятения и ужаса накрывали с головой, и танша с трудом различала перед глазами картинку, которая все равно, нет-нет, теряла ясность очертаний.
Облизав губы, чтобы хоть как-то вернуть себя в реальность, Бансабира насколько могла твердо шагнула внутрь комнаты и прошла не на положенное место во главе стола, а остановилась строго напротив мужчины. В каждом жесте, в каждом взгляде, которым она окинула его у дверей и теперь, из-за стола, чувствовалась перемена, и Маатхас смутно улавливал её. Наконец, они сели – по две руки от пустующего танского кресла, как только и могли рассесться люди, сознающие себя равными.
От Сагромаха не укрылся подобный жест, но он не подал виду.
– Выглядите бодрее, – заметил тан. Бансабира улыбнулась – сказать что-нибудь вразумительное точно бы не смогла.
Замолчали оба – неловко и надолго. Казалось бы, им ведь нужно обсудить нечто столь важное, нужно обсудить так давно, нужно все, наконец, прояснить и раз и навсегда решить вопрос, который мучает обоих! Но именно сейчас ничего не шло с языка, ведь, когда становится ясно, что разговор предстоит последний, каждое слово делается страшнее стрелы, спущенной в яблоко на голове говорящего, и будто бросает вызов: все или ничего.
Поскольку смелости заговорить не хватало обоим, ничего другого не оставалось, как начать завтракать. К тому же, сразу два желудка напоминали, что чуют близость еды. Маатхас бодрствовал всю ночь, предвкушая встречу, да и вечером кусок едва лез в горло. Бану вовсе, едва получила послание, наскоро вскочила в седло, прихватив мех с водой, и рванула в чертог. Так что поесть сейчас было бы в самый раз, успокоила совесть Маленькая танша.
Маатхас давился каждым куском. Как начать-то? А начать всяко должен он. Он же, яды Шиады, сказал, что намерен серьезно поговорить! Серьёзно поговорить! Шут – иначе не сказать! – мысленно костерил себя тан. Заговорить о том, что у них много общих воспоминаний, вроде этого завтрака, казалось плохой идеей. Вспоминать запреты Свирепого и жаловаться, как долго он ждал, было мужчине вовсе не по душе. Спрашивать в лоб выглядело натурально рискованным и бессмысленным.
И когда, казалось, их завтрак так и закончится в гробовой тишине, Бансабира поправила пояс, перетягивавший талию в том месте, где вдруг засаднили пострадавшие недавно ребра.
