Текст книги "Мать Сумерек (СИ)"
Автор книги: Анастасия Машевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
Когда Шиада забеременела, первым узнал он. Это значило, что теперь они и впрямь вольны перед своими чувствами. Главное, чтобы была девочка, потому что мальчик ни в коем случае не сможет быть рожден в королевской семье Архона, как один из возможных в будущем претендентов на трон. Артмаэль кивнул.
В тот раз получился все-таки мальчик, и, когда Шиада уже наверняка побывав на Тропах Нанданы, знала, что будет сын, на пятой неделе сознательно приняла необходимый яд.
За королеву тогда всерьез опасалась все столица. Плод был безнадежно потерян, сокрушались лекари и жрецы, но благо, здоровье госпожи оказалось вне опасности. Агравейн был нежен, как никогда, и обещал им еще множество здоровых детей. Пожалуй, именно в те дни Шиада в полном смысле осознала величие слова «совесть». Но так или иначе, а вторая дочка, рожденная от друида, которая спасла бы династию Сирин от краха, случись что, по-прежнему была нужна. И вот наконец, затея имела шанс на успех.
– Я тоже скучал, – отозвался Артмаэль, глядя женщине в глаза. Потом потянулся через неё вперед, потянул руку и погладил живот. – Значит, еще одна дочь священной династии?
– Еще одна Сирин, рожденная от главы храма Матери Тьмы.
– Агравейн знает, чья она? – спросил, отстранившись.
Шиада качнула головой: ни в коем случае.
– Если он узнает, я окончательно сбегу от него. Агравейн не отдает себе отчет в том, насколько велика его мощь.
– Он не угомонился?! – Артмаэль мог припомнить массу случаев.
– Он никогда и ничего не делает специально, если ты об этом.
– Это его не извиняет Шиада. Хватит бегать туда-сюда. У Агравейна есть наследник, а твое место здесь. И отец твоих наследниц – я.
– Но его я тоже люблю, – признала женщина.
– А он? – тут же вскинулся друид. – Он любит тебя хотя бы в половину так же сильно, как я?
Шиада вздохнула, поднимаясь.
– Послушай, Артмаэль. Я очень устала иметь дело с мужчинами, которые хотят, чтобы я как христианская жена спала только с ними и больше ни с кем. У жриц не бывает так, и хотя бы ты должен это понимать.
– Хочешь, позову к нам хоть сейчас пяток друидов из своего храма? Любых, какие тебе понравятся? – тут же предложил Артмаэль больше из принципа, чтобы что-то возражать.
Так или иначе Шиада отлично знала глубину их взаимной с Агравейном неприязни, но думать об этом не хотела. В общем-то, она всегда сбегала на Ангорат во многом для того, чтобы не думать об обязательствах, которые одним своим видом вешал на неё Агравейн.
Шиада окончательно поднялась на ноги и начала одеваться.
– То есть поговорим в другой раз?
Шиада обернулась через плечо:
– А можно?
Артмаэль наскоро оделся.
– Как скажешь. Светел твой день, – вышел Артмаэль обиженным.
* * *
Возможность обменять дочь на жену Агравейну показалась заманчивой, и он выехал в тот же день, как получил письмо. Девочка, которой было сказано, что они «едут к маме на волшебный остров», не только не плакала, но даже зацвела, как цветочек под солнцем, предвкушая и радость встречи, и давно обещанное открытие.
О том, кто будет встречать путников не могло быть споров.
– Если сильно переживаешь, я могу попросить любую другую из жриц или даже сделать это сама, – предложила Нелла. Шиада однократно мотнула головой.
– Когда-то ты открыла для меня этот мир, и я выросла в нем зная, что у меня нет роднее человека, чем ты. Для своей дочери я хочу сделать то же самое. Сама.
Нелла кивнула.
* * *
Восторгу маленькой девочки не было предела, когда два огромный каменных «усача в шлемах» развели заскрежетавшие копья, и в проеме меж ними возник удивительный, ни на что не похожий мир магии. Пройдут годы, прежде чем малютка Лиадала узнает, что на самом деле Часовые всегда держат копья разведенными, и то, что видят все проезжающие – не более, чем морок, тень завесного покрова, знаменующая запрет на проникновение чужаков. Минут долгие дни и ночи неустанного учения, а затем, наверное, и служения, прежде чем Лиадале откроется, что звук, которые она слышит, отворяя врата Ангората – это не скрежет заржавевших от старости и воды копий, а хруст срываемой с Часовых и всего острова Завесы.
Пройдет много времени, думала Шиада, стоя на носу лодки. Но она уже сочувствовала своей дочери, которой однажды откроется самая глубокая печаль этого мира – печаль знания и божественного откровения.
Девочку встретили хорошо и радушно, познакомили со всеми родственниками, включая Артмаэля, родича очень дальнего, но особенного еще и тем, что он возглавлял храм Шиады, Матери Тьмы, чье имя в ритуале досталось и матери самой девочки. Та стояла, разглядывая взрослых с восторгом и разинув рот. Вскоре девочку быстро перепоручили заботам одной из старших жриц. Лиадале хотелось все посмотреть, везде побывать, всех потрогать. Взрослые улыбались, смеялись, провожали малютку глазами.
И когда дверь за ней закрылась, Артмаэль не удержался:
– Начало её пути в этой жизни на все сто процентов совпадает с началом пути её матери.
– Шиаде было пять, – зачем-то заметил Агравейн.
– Я помню, – ответил Артмаэль, не глядя на короля.
– Артмаэль, – осекла Нелла.
– О чем он? – Шиада посмотрела на храмовницу. Та помолчала, спрашивая прошлый опыт их с Шиадой ссор, как много она выиграет от того, что сохранит тайну?
Нелла кивнула, давая добро.
– О том, что, когда ты уедешь, эта девочка останется в том числе и под моим присмотром – присмотром кровного отца. Но она никогда не узнает об этом, и всегда будет помнить только высокородного и абсолютно чужого отца-война, который имел отношение к культу Праматери столь же далекое, сколь и посредственное.
Шиада, хмурясь, перевела глаза на храмовницу.
– Нелла?
Та замотала головой:
– Всеблагая! Ты всегда сама можешь узнать эту истину на Тропах Нанданы.
– Но я хочу узнать сейчас, – Шиада не отводила глаз от Первой среди жриц. Та покусала губы, собираясь с духом. Однако Артмаэль опередил:
– Однажды ты спросила меня, чего ради умерла твоя первая дочь, и я сказал, что наследовать кресло охранительницы Пруда и Дуба всегда может только девочка, зачатая в огнях Нэлейма меж жрицей из Сирин и друидом Ангората. Тогда ты промолчала, но много раз задавалась потом вопросом, отчего сама, будучи дочерью христианина, называешься Второй среди жриц.
Шиада возвела лицо к потолку.
– Стало быть, герцог Рейслоу Стансор, не имел отношения к моему появлению на свет?
– Точно, – подтвердил Артмаэль.
Шиада закрыла глаза, переводя дух: ответ становился очевиден.
– Таланар, не так ли?
Агравейн побелел.
– Ты – последняя из его детей, – Нелла поднялась и сделала несколько шагов навстречу преемнице.
Шиада положила ладонь на грудь. Всеблагая и Всеправедная! Это, конечно, объясняло все, но…
– Постой, – Шиада качнула головой. – И сколько было моей матери?
– Около тридцати.
– А Таланару – шестьдесят?
– Шестьдесят шесть, – уточнила Нелла.
Шиада не верила ушам. Она отвернулась от храмовницы, отирая ладонью с лица все эмоции, которым не искала названий.
– Удивительно, что она вообще согласи… Нелла, – воззвала жрица, поводя головой. Правда никак не укладывалась в голове.
– Твоя мать, как и всякая Сирин, всегда знала, в чем её долг. Рейслоу Стансор не мог смириться с тем, что его жена настойчиво молится о дочери, и потому сама обратилась ко мне с просьбой прислать друида, когда твой отец в очередной раз покинет замок.
– И ты прислала старика?
– Таланар был почтенным старцем, и его вряд ли стали бы в чем-то подозревать. К тому же, твоя мать была сестрой короля Иландара и дочерью нашей династии. Неужели мне следовало уложить её в одну койку с сыном какого-нибудь козопаса только потому, что тот был помоложе?
– Выходит, мы с Гленном не совсем кузены, – приметила Шиада теперь очевидный факт.
– А ты думаешь, я доверила бы тебя ему, если бы он не состоял в прямом родстве со Второй среди жриц? Охранять следующую храмовницу редко годны даже отцы, что говорить о кузенах?
– Почему вы не говорили об этом никогда?! – влез Агравейн. – Ни ты, храмовница, ни Таланар, ни Гленн?
– Гленн до их пор не знает, – отозвался Артмаэль.
– Я не тебя спрашивал! – огрызнулся архонец.
– А что до нас с Таланаром… – Нелла встала к Шиаде вплотную. – Когда я думала, что откроюсь тебе, ты исчезла в Этане. Таланар для себя решил оставить это в секрете, а с тех пор, как ты снова вернулась ко мне… Шиада, ну вот сказала бы я правду, и что бы это изменило? Таланара все равно не вернуть, а на его решение хранить тайну твоего рождения я никак не влияла. В этом могу поклясться святыми Тропами Междумирья.
– Я… – Шиада растерянно огляделась. – Мне нужно время, осмыслить это, – она зашагала взад-вперед, потирая виски. – Можно не беспокоить меня до вечера?
– Конечно, – отозвалась Первая среди жриц. – А что вечером?
– Я попрощаюсь с дочерью, – поджав губы, сказала Шиада. Уголки её губ безотрадно стекали вниз.
– Так скоро?! – в один голос спросили мужчины.
– Если я затяну, расставание станет невыносимым, и тогда я вовсе не покину остров. А я теперь не только Вторая среди жриц, но и королева Архона. И у меня есть сын, которому тоже нужна мать.
– А нашей дочери она не нужна? – спросил Артмаэль.
– Наша дочь посвящена Той, Которая всем Богам и всем людям заменяет их матерей. Иначе никак.
Агравейн погрустнел. Заставлять Шиаду выбирать было горестно, и, наблюдая за её печалью, Агравейн испытывал тяжесть на сердце, будто он сам отнимает её от Лиадалы. Но вместе с тем, непозволительная в данный момент легкость невесомым пером свободы коснулась его сердца. Больше её с этим поганым друидом ничего не свяжет.
Нелла посмотрела на Шиаду прямо и твердо:
– Таково повеление, Вторая среди жриц. Твоя дочь отныне принадлежит Праматери Богов и людей.
– Богиня в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе, – отозвалась жрица совсем пусто.
* * *
На следующее утро Шиада, стоя на берегу, снова, как совсем недавно, целовала маленькие девичьи ручки со слезами в глазах. Она не спала ночь напролет, и под глазами залегли темные круги печали. Всю ночь Агравейн, как мог, пытался утешить супругу: ловил, обнимая, когда она опять начинала безотчетно мерить шагами комнату, говорил теплые слова. Но у Шиады была лишь одна мысль на языке: Лиадале всего три. Она не просто откажется от кровной матери, как когда-то сама Шиада – она забудет её полностью.
Это осознание душило, как кольца самого сильного удава. Вселенский Змий, Достойный Сын Праматери Богов и людей, на заре времен заглотил собственный хвост, скрепив круг спирали, следуя по которой, люди раз за разом переживали одинаковые беды: сыновья за отцами, дочери за матерью. Сейчас, держа в ладонях маленькие холодные ручки ребенка, Шиада как никогда понимала, что единственные во всем Этане прямые потомки змеемудрой расы, жрицы и жрецы династии Сирин, Змеиные дети, Великому Змею и обещаны. И их участь, решенная без их выбора, в том, чтобы раз за разом возрождаться в этом кругу, между головой змия и его хвостом и славить Ту-что дала-Ему-Жизнь, а вместе с ним и целой вселенной.
– Я оставляю тебя в самых лучших руках, родная, – говорила Шиада, стараясь улыбаться.
– А как же ты, мама? Ты со мной не останешься?
Шиада качнула головой.
– Прости, я не могу, – она поцеловала девочку в лоб. – Помни, что здесь – твой самый настоящий дом. И чем больше ты будешь здесь, тем больше будешь его любить. Ты, наверное, не запомнишь, но постарайся: маме жаль, что она была с тобой так недолго.
– Но ты же еще приедешь? – спросила девочка, глядя красивыми янтарными глазками с чистого лица на прекрасную медновласую мать.
– Конечно! – горячо пообещала Шиада, встряхнув ручки дочери. – Я всегда буду приезжать. И даже когда тебя будет казаться, что меня нет рядом, знай, что я всегда с тобой. Если я буду тебе нужда, Лиадала, если только ты позовешь меня…
Шиада не договорила, прижав малютку к себе.
– Папа, – потянулась девочка к Агравейну, когда мать отпустила, и тот, с щемящим чувством в груди, подбросил ребенка на руки.
– Мы любим тебя, Лиадала. Мы обязательно приедем еще. Много-много раз, – пообещал Агравейн.
– Обещаешь? – спросила девочка.
– Обещаю, – улыбнулся богатырь. – Ты ведь еще узнала не все о великом герое по имени Железная Грива. А у меня в запасе полно историй о его приключениях!
Девочка заулыбалась широко-широко и радостно дернула отца за свисающую прядь вьющихся волос.
– Я буду ждать тебя.
– Ага, – он поставил ребенка на землю и вложил крохотную по сравнению с его собственно ладошку в руку Неллы Сирин.
– Я позабочусь о ней, а вы можете разделить свою печаль, утешаясь дочерью, которую обретете вскоре, – заверила храмовница. Агравейн кивнул: да, другого им не дано.
Шиада кратко обняла женщину одной рукой и почти незаметно чмокнула в щеку. Затем отстранилась, поглядела на наставницу и ладошку Лиадалы в руке храмовницы:
– Я и впрямь оставляю её в лучших руках, Нелла. Живи долго, о, почтенная, и пусть плоды трудов твоих возвеличивают могущество Ангората и славу Праматери во всех уголках Этана.
– Пусть! – одновременно проговорили Нелла, Агравейн и малютка Лиадала.
Шиада развернулась к лодке. Агравейн подал руку и помог забраться на борт. Весь путь до дома жрица даже не пыталась сдерживать слезы: предначертанное Праматерью всегда сбывается.
* * *
Танира билась в горячке. Металась по простыням, залитым кровью настолько, что теперь даже мысли не возникало, что когда-то они были белыми. Хватала воздух губами и задыхалась от ужаса надвигающегося конца.
– СДЕЛАЙТЕ ЧТО-НИБУДЬ! – ревел Таммуз, глядя на абсолютно бесполезных лекарей, суетящихся вокруг сестры.
– Мы делаем, что можем! – рявкнул в ответ главный из них.
– Ваше высочество, пойдемте отсюда, – Сафира попыталась увести Таммуза из спальни роженицы, но тот с силой толкнул старую жрицу, так что Сафира наверняка упала бы, не поймай её Салман.
– Таммуз, пожалуйста, – попросил царь Адани. Таммуз развернулся мгновенно и, отпихнув Сафиру снова, врезал зятю в челюсть.
– ЭТО ТЫ ВИНОВАТ! – в бессилии заорал Таммуз. – ЭТО ТЫ ВО ВСЕМ ВИНОВАТ! А ТЕПЕРЬ СТОИШЬ ТУТ И ПРЕДЛАГАЕШЬ СДАТЬСЯ?!
– Брат, – Салман положил руки на кулаки Таммуза, сжимавшие царское одеяние на его груди. – Мы не поможем ей этим.
– Да мы ей вообще ничем не поможем! – сорвался Таммуз и зарыдал. Салман прикрыл глаза, но уже в следующий момент вздрогнул от выворачивающего душу женского крика.
Обернувшись на звук, Таммуз открыл рот и побелел, глядя, как лекарь, задрав исподнее Таниры почти до груди, широким жестом полоснул по животу.
– ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ?! – слезы высохли мгновенно.
– ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО! – проорал в ответ целитель, убеждая Салмана вывести буйного родича.
– Я НИКУДА НЕ УЙДУ! – Таммуз отбился от Салмана и так злобно глянул на подоспевшую стражу, что те замерли, где стояли.
В один решительный шаг Таммуз оказался у изголовья кровати сестры, потерявшей от боли сознание. Салман за спиной Таммуза пал на колени и горячо замолился. Сафира сделала то же самое. Таммуз закрыл лицо руками и, наплевав на всех жриц и жрецов, зачитал под нос молитву Пресвятой Деве.
* * *
Все для орсовского и аданийского царевича смешалось в единое кровавое пятно. Кусая губы, чтобы не зарыдать в голос, он положил ладонь сестре на лоб. Танира пришла в себя.
– Это мальчик? – спросила слабо. Салман, наблюдая из-за спины Таммуза за супругой, которая неотрывно смотрела на брата, был готов соврать что угодно, лишь бы Танира успокоилась. Но Таммуз лишь качнул головой:
– У тебя дочь. Славная и хорошенькая, как её мать, – слезы предательски покатились по мужским щекам. – Такая чудесная, – Таммуз совсем расплакался, глядя на бело-серое лицо с темными ввалившимися глазами от неостановимой кровопотери.
Танира сделала невозможное – чуть подняла безжизненную, как листок бумаги, ладонь. Откликаясь мгновенно, Таммуз поймал её, подставился щекой, прижал ладошку сестры к щеке.
– Не плачь, – мягко, нежно, как умела она одна, попросила Танира. – Не надо.
– Та… нира, – сквозь слезы выдохнул Таммуз, зажмурившись, отчего горячие капли потекли с новой силой и обожгли холодную гладкую кожу женского запястья. Царевич развернул ладонь сестры и вплотную прижался губами. – Не смей меня бросать, слышишь?
– М-м, – подтвердила молодая женщина. – Как же я… – «могу тебя бросить».
Но сказать сил уже не нашлось. Нужно было сберечь их для главного.
– Ты… ты позаботишься о ней? О… а как зовут мою д… дочь? – едва слышно выдохнула Танира.
Салман быстро шагнул вперед, подсаживаясь к жене рядом с Таммузом.
– У неё пока нет имени, но если ты…
– Мама, – обронила Танира.
– Что? – спросил Салман.
– Ма… ма…
– Ты хочешь назвать её Джанийей? – спросил Таммуз. Танира улыбнулась, закрыв глаза.
– Я позабочусь о Джанийе.
– Спасибо, Таммуз. Ты такой сильный. Всегда… был…
– Ш-ш-ш! – Таммуз прижался лбом к руке сестры. – Береги силы, пожалуйста, Танира! Я клянусь. Клянусь памятью нашей матери, что буду защищать её ценой своей жизни, всегда! Танира, я клянусь! И ты еще сама увидишь, каким хорошим я буду защитником! Мы вместе покажем ей родину женщины, в честь которой её назвали! Мы…
– Ваше высочество, – позвала Сафира.
– Мы покажем ей Аттар. И я отобью Аттар для неё, вот увидишь, Танира! Эта девочка унаследует не только Адани, но и весь Орс…
– Ваше выс….
Сафира не договорила: Салман упал жене на ноги и зарыдал.
– Джанийя положит конец вражде, – не сдавался и не верил Таммуз, – и мы забудем, как страшный сон…
Он сбился, дрожа всем телом, ловя воздух трясущимися губами.
– И ту давнюю войну…
Слезы покатились по мужским щекам, оглушая сильнее, чем раскатистый рев бури в Великом море.
– Забудем вражду…
Таммуз подавился всхлипом…
– … и изгнание, и…
И, вскинув голову, он взвыл волком на весь Адани.
* * *
Таммуз склонился над новорожденной. Джанийю запеленали, и, так и не приложенная к материнской груди, кроха, пища, потихоньку заснула.
Таммуз ненавидел её и любил. Одновременно. До безумия. До помрачения рассудка.
Это она виновата в смерти своей матери. Эта маленькая, розовая, сморщенная…
Это она – единственное, что осталось от её матери. Маленькая, розовая, бессильно-тихая.
Крохотная Джанийя, как сказали Таммузу в первый же день после её появления на свет, совсем слабенькая. Устает даже от того, что кушает. Кормилица переживает…
Таммуз не слышал и не понимал. Он перестал спать, у него краснели и стекленели глаза. Он переселился от Майи в отдельные покои и теперь спал в одной комнате с кормилицей и племянницей.
Таммуз сходил с ума. Это все, что осталось от его Таниры. Таниры.
Таниры, ради которой он перевернул вверх дном спокойствие дома Салин.
Таниры, ради которой он изменил себе.
Таниры, которую он любил с раннего детства.
Таниры, которая единственная поддерживала его, когда вокруг разрушился мир.
Таниры, чтобы описать достоинства которой, не нашлось бы достаточных слов ни в одном из языков и наречий.
И это то, что убило Таниру, которая была для него дороже целого мира, потому что весь мир заключался в ней.
Когда он жил в Орсе, он понятия не имел, насколько дорогим человеком может быть сестра.
Как же вышло так, что он должен заботиться о том, что убило его сестру?
Таммуз искал ответ на этот вопрос несколько недель. Пока не понял, что тот давным-давно был перед носом.
Джанийя – лишь следствие.
Следствие выбора, сделанного мужчинами, которым не было до Таниры дела. Например, выбора лекаря, который вспорол Танире живот, решив, что главное – спасти ребенка. Лекаря, который и прошлые роды Таниры принял не Бог весть как, так что родившийся тогда мальчик прожил всего несколько дней и скончался из-за «слишком узкого таза его матери».
Джайния стала следствием выбора, сделанного Салманом, который твердил, что стране нужен наследник и не оставлял Таниру в покое, хотя лекари и говорили, что первые роды оказались для царицы настолько трудными, что повторные наверняка будут стоить жизни не только ребенку, но и ей самой. Весь совет и все знатные семьи, кроме жрицы Сафиры, настойчиво убеждали Салмана назвать преемником сына Майи и более не подвергать риску здоровье царицы, но царь был уперт, как вол.
Однако раньше всех выбор за Таниру сделал их отец, Алай Далхор, когда проиграл их Сарвату Колченогому, как скотину на торгах. И никогда не наступит день, чтобы в сердце Таммуза нашлось место прощению.
Осознав это, Таммуз велел подать воды и проветрить его покой. Он умылся, выбрился, оделся в парадное. Вышел из запертой спальни и встретился с женой и подрастающим сыном. Отдал приказ приволочь к нему поганого лекаря и прилюдно содрать с него заживо кожу. В положенный день он не присутствовал на похоронах сестры – не мог видеть, как сжигают её, святую и чистую, по языческим обрядам, словно непотребную девку из храма Илланы, и не мог видеть, как сестра исчезает. Пока он не стал свидетелем её погребения, он мог верить, что Танира жива. Пусть бы она и живет теперь в маленькой девочке с именем его собственной матери.
Но на зрелище, где вершится возмездие Огненного Меча Небесного Владыки, он шел смотреть с мрачной радостью в душе.
Когда обдерут кожу с рук и ног, лекаря колесуют. Едва ли от боли он еще будет жив, но Таммуз искренне надеялся.
– Мой генерал, – с поклоном вошел гвардеец – по меньшей мере, вдвое старше самого Таммуза, и почтительно отдал честь. – Скоро начнут.
– Иду, – отозвался Таммуз, оправляя меч.
На показательной казни на главной площади Таммуз занял место рядом с царем – плечо в плечо. Генерала, который после победы над ласбарнцами, установил жесткий и беспощадный порядок, так что разбойники стали тише и все реже показывались на улицах, встречали воодушевленно. Таммуз попал в Шамши-Аддад достаточно молодым, чтобы забыть родину и пропитаться густым аданийским духом. Так стали говорить, в это стали верить.
– Ты уверен, что это было нужно? – спросил Салман, когда Таммуз сел рядом.
– Тебе наследует девочка, брат. В кого бы из Богов ни верили в Адани, а на троне привыкли видеть царя и царицу или хотя бы только царя. Самодержавие царицы нужно отстаивать с первых дней, дабы никто не усомнился, что малейший шаг против неё обернется гибелью для всякого.
Салман посмотрел на родича устало – и благодарно:
– Ты и впрямь решил её защищать?
– Я в порядке теперь, если ты об этом. И я всегда буду защищать свою семью.
Салман задумчиво покачал головой вверх-вниз, плотно сжав губы.
– Да. Я знаю.
* * *
– Отдыхайте, – Джайя положила руку свекрови на лоб. Тахивран дернулась, измученно вскинулась, отзываясь на прикосновение, как на ожог, но вскоре притихла, успокоилась, заснула.
Джайя оглядела её, спящую. Прошлась взглядом по лицу – по каждой складочке и морщинке, по каждой некогда твердой, а теперь уставшей черте и линии – осмотрела похудевшую шею с обвисшей кожей, сложенные в смиренном жесте на животе руки. Никогда еще высокородная раману Тахивран не имела настолько беспомощный, бессильный вид.
Она слегла неожиданно и недавно, и угасала стремительно. Первый сигнал, который Светлейшая не смогла проигнорировать, застал врасплох: раману облачилась в парадное платье, накинула тяжелый, расшитый золотом и камнями плащ, дабы скрыться от поднявшего ветра с Великого Моря – и у неё подозрительно хрустнуло плечо. Кхассав, узнав случайно, настоял на осмотре, и лекарь сперва заявил, что возраст берет свое. Настало время сильнее прятаться от сквозняков, беречь себя, спать только при закрытых ставнях.
Но дело было не в простуде или сквозняке – у Тахивран медленно и неуклонно начали крошиться кости. И самое привычное действие порой оборачивалось катастрофой. Несколько недель спустя Светлейшая сломала руку тем, что, принимая участие в обряде в храме Двуединства – обители Илланы и Акаба – приняла жертвенную чашу с водой. Левый локоть уцелел, но правый треснул в суставе. И стало очевидно, что не помогут никакие молитвы. Тахивран худела, её кожа серела, ухудшалось зрение, часто подступала тошнота и головокружение. Она уже почти не могла стоять на собственных ногах, и лишь изредка лекарям удавалось поднять раману и пройти с ней, поддерживая с двух сторон, несколько шагов по спальне.
Тан Ратхав Аамут, брат Светлейшей, узнав о состоянии царственной сестры прибыл незамедлительно и всячески создавал суету вокруг несчастной. Он был готов помогать всем, чем мог, чем не мог, он мешал и вносил хаос в происходящее, пугая Тахивран еще больше, чем она была напугана прежде физиономиями лекарей. Однако сейчас, когда раману уже ничто не удивляло, Ратхав притих. Ему стало очевидно, что сколь бы он ни сыпал деньгами перед целителями, среди них нет никого сродни Богам, и никто ни за какое золото и серебро не способен вернуть человеку жизнь.
Аамут впал в уныние: он и его покойный отец столько лет, столько сил потратили на то, чтобы возвеличить Зеленый танаар, а что теперь? Почти все его дети уничтожены: кого-то Бану убила, кого-то угнала в плен. Чтобы обзавестись новым потомством взамен утраченного, он взял водной женой девчонку из дальней родни танов Дайхатт и теперь родня его земной жены, танский дом Луатар, ополчились против Зеленого дома, забрав назад женщину своей семьи. Наконец, его венценосная сестра-раману умирает. И что теперь остается ему, главе Изумрудного дома, от былого могущества?
Аамут начал переговоры с Кхассавом настолько любезные, что раман даже на минуту подумал, что прозвище Льстивого-Языка определенно дали не тому тану. Особенно если вспомнить, как прям и несдержан был Каамал в их последнюю встречу. Выслушав дядю первый раз, Кхассав обещал подумать, выслушав во второй – коротко и строго отказал, сказав, что ни о каком браке его пока четырехлетнего сына и новорожденной внучки Ратхава и речи быть не может. Более того, добавил Кхассав, сразу после похорон матери, он не желает видеть в столице ни одного человека из дома Аамут, не считая законного представителя тана, которым сейчас является младший из племянников рода.
Аамут багровел от ярости, заявляя, что никогда племянники не позволяли себе так обращаться со старшими, на что Кхассав сдержанно и твердо замечал, что «ни о каких племянниках не идет речи, когда приказывает раман Яса».
Сегодня Кхассав встретил Джайю у дверей материнского покоя:
– Как она? – спросила раман.
Джайя отозвалась безмолвно: отвела глаза в сторону, повела плечом. Все так же плохо. Даже хуже.
– Понятно, – вздохнул Кхассав. Он был в компании Таира, как обычно, поэтому сейчас глянул на друга коротко:
– Пусть готовят лошадей. Выезжаем сразу, как закончите сборы.
Таир кивнул столь же кратко и отправился выполнять поручение. Джайя поглядела за плечо мужа, глядя в спину бойцу.
– Куда ты? – спросила она.
– На север. Мать скоро умрет. Надо готовить вторжение в Мирасс.
Джайя скривила лицо – как делала по-прежнему всякий раз, едва речь заходила о северянах, из-за чего Кхассав уже давным-давно перестал видеть, насколько она красива. Не желая смотреть на недовольную физиономию супруги, раман отвернулся и тоже двинулся по коридору.
– И для этого надо самому тащиться к Бану, не так ли? – крикнула Джайя вслед.
Кхассав замер, обернулся, слегка развел руки:
– Что поделать, Джайя. Это тебя мне привезли из-за моря и подали на золотом блюде, как поджаренный окорок. А за некоторыми женщинами, будь то море или целая страна, приходится ездить самому.
Джайя поджала губы озлоблено. Закусила нижнюю, чтобы не сорваться на отборную брань. Кхассав рассмеялся и продолжил движение. Раманин не удержалась и все-таки бросила ему вслед несколько особенно крепких выражений. Пусть бы и без толку это было, как всегда.
* * *
Никогда прежде раман Кхассав VII Яасдур не видел раскидистый, покрытый смертоносными шипами хребет Снежного Дракона Астахира. Никогда прежде не видал багряных, словно залитых кровью вспоротой жертвы, горных вершин. Никогда в жизни посреди октября не вдыхал полной грудью оледенелый запах густой, ярко зеленой хвои. Никогда не мог и вообразить грандиозный размах танской крепости дома Яввуз.
Его визит вряд ли можно было назвать тайным, но и никаких объявлений он не делал. Отборная часть дворцовой стражи во главе с Таиром, которому Кхассав с ранней юности доверял безоговорочно, сопровождала рамана в неофициальном странствии. Халцедоновые прожилки проталин и хвой перемежались с блестящими лентами рек – серебристыми, цвета стали под полуденным солнцем, насыщенно синими в сумерках. Белоснежные и лиловые вершины вдалеке резко контрастировали с тем, что путники видели в непосредственной близости. Прежде север представлялся Кхассаву исключительно белоснежным и совсем безжизненным.
А сейчас … Жизнь вокруг утихала к зиме, но все равно кипела. Он чувствовал это каждым дюймом завернутой в плотные слои одежды кожи. На всех биваках и в странствии, на берегах выстуженных рек и у лесных опушек, испещренных следами волчьих троп, а особенно сильно – у крепостных ворот и в танском донжоне.
Спешившись у городских врат, Кхассав отослал в донжон депешу, чтобы ненароком не выставить себя агрессором и вместе с тем, чтобы не обнародовать свой приезд. Его визит носил скорее частный характер, и огласка могла повредить.
Узнав о высоком госте, Тахбир тут же распорядился впустить рамана и пятьдесят человек его личной охраны, остальным велев расселиться лагерем за крепостными стенами. Кхассав спорить не стал. А встретившись с радушным Тахбиром, который тут же представился и объяснил, кто он есть, попросил держать в секрете имя гостя. Пусть все думают, что он-де посланник какого-нибудь из дружественных кланов.
Тахбира в ответ на просьбу добродушно посмеялся: проблематично будет выставить такую враку за правду – дружественные северянам только северяне, а он на них нимало не похож. Кхассав махнул рукой, сказав, что пусть таны сами побеспокоятся об этом. А потом поинтересовался, почему это Мать лагерей лично не вышла встретить его.
– Неужели её нет в донжоне?
– Именно так, – подтвердил Тахбир.
Кхассав призадумался на миг и тут же предположил самое очевидное:
– Они в доме Маатхаса?
Тахбир отверг:
– Таны отбыли на север.
Теперь посмеялся Кхассав. Таир и еще пара ребят, стоявших тут же в качестве неотступной охраны, заулыбались вслед.
– А мы тогда где?
– Вы – перед Астахирским хребтом, – не теряясь, спокойно разъяснил Тахбир. – А таны сейчас находятся у Астахира за пазухой.
Кхассав в ответ на это вздернул брови.
– По ту сторону гор.
– О, – только и протянул Кхассав. – Ну, тогда, полагаю, вы не станете возражать, если мы подождем их здесь.
Тахбиру идея не понравилась, но напрямую отказывать раману могло выйти боком. По крайней мере, успокоил себя ахтанат, в отличие от Джайи, которая в свое время притащилась, заведомо зная, что Бансабира отсутствует, и пыталась хозяйничать направо-налево, Кхассав держал себя почтительно.
