Текст книги "Госпожа ворон (СИ)"

Автор книги: Анастасия Машевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Шиада закусывала губы, боясь крикнуть, что все, что ей сейчас сказали – вообще не ответ на ее вопрос. А Нелла меж тем продолжила:

– Если ты уверена, что действуешь правильно, не отступай. Если сомневаешься – выжди, ибо в сомнениях любое действие будет еще более пагубным. Но так или иначе, если хочешь быть чистой перед Праматерью или любыми другими Богами, никогда не опускай руки.

Нелла приложилась губами к челу преемницы, будто благословляя на что-то, ведомое только им.

– И помни, – поднимаясь, добавила храмовница совсем отстраненно, так что было ясно: теперь речь о чем-то другом, и не кровная тетка, а Первая среди жриц дает преемнице дельный совет. – Никто из нас не может принадлежать в полной мере людям. Даже если это лучший человек, которого ты встречала. Ты – обещана Всеблагой.

Шиада молча кивнула с мысленным "Хорошо".

"Ал твой закат" – простилась храмовница.

"Праматерь в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе" – не менее отстраненно и абсолютно непроизвольно ответила Вторая среди жриц.

* * *

Агравейн сплюнул. Клятый Нирох, вздумал шутить с ним? И это после того, как Агравейн, отослав голову герцога Ладомара, дал ясно понять: пленных он брать не намерен.

Следуя собственному девизу не затягивать, Молодой король уверенно продвигался вглубь Иландара. Убийство Тарона Ладомара хорошенько подбодрило ряды: Праматерь помогает своим сынам – Мать Сумерек затачивает их клинки, а Нандана бережет от гибели. И вовсе не обязательно другим знать, что на двести лиг вперед возглавляют разведку Ангоратские друиды, которые могут до того сливаться с местностью, что их не отыскать.

Воистину, Нелла Сирин, верная тысячелетним связям с королевским домом Тандарион, оказала лучшую поддержку, какая только возможна, послав друидов. Не только разведка – эта горстка колдунов перевернула военные действия с ног на голову, дав Агравейну редчайшую возможность наотрез отказаться от осад.

– Я слышал много древних легенд об успешных быстрых войнах, – говорил он в окружении военачальников, как только те начинали причитать о превосходящих силах противника. – Но не знаю ни одной о выгодах затяжной войны. Останавливаться нельзя.

Отбросив всякое благородство, Агравейн использовал все возможности, которые открывали перед ним захваченные местности, погода, жрецы. Разграбив до основания гуданский монастырь, он отдал приказ поделить половину золотой и серебряной утвари из местного собора между бойцами, еще четверть переплавить в оружие и наградить им особо отличившихся, включая друидов и собственный отряд, а еще четверть выслал королю Удгару с пометкой раздарить дружественным вождям саддар, чтобы поддержать их стремление помочь в войне.

Другим приказом Молодой король повелел захватить всех монахинь моложе сорока лет и тащить рабынями в лагерь. Каждый волен иметь столько рабынь, сколько сможет захватить сам, а по окончании войны, объявил Железная Грива, каждый волен поступать с ними по собственному выбору. Напрасно старухи пытались уберечь молодых девиц – им все равно перерезали горла и животы. Напрасно девицы взывали к милосердию захватчиков, просили пощады, говорили об обещании Христу – их все равно насиловали: многократно, по очереди, все, кто оказывался поблизости и еще был полон сил. Напрасно некоторые благородные отцы присылали к Агравейну послов, умоляя отпустить плененную и поруганную дочь за выкуп – Агравейн отправлял ответные письма, что такая-то девица теперь от и до во власти какого-нибудь солдата, который добрался до нее первым. Или последним. Он, Агравейн, никак не возьмет в толк, по какому принципу его бойцы делят добычу…

Сам Железногривый редко опускался до насилия. Он и без этого всю жизнь мог получить сколько угодно и каких угодно женщин. А бывали дни, когда он даже всячески пытался отделаться от тех, кто сам приходил к нему – не только потому, что они не нравились ему лицом, грудью, бедрами, но и потому, что прискучило. Ко всему прочему, в этой войне Агравейн отчетливо понимал, в чем, помимо всего прочего, лежит его интерес, и шел к нему со всей неудержимостью. Поэтому, когда одна из монахинь посмела сказать, что Праматерь, которой поклоняются захватчики, запрещает им издеваться над женщинами, Железногривый рассвирепел.

– Скажи это христианину, который отнял то, что принадлежит мне, – бросил он молодой девчонке чуть ли не в половину собственного роста, а потом поднял одной рукой за платье и швырнул, как тюк с пухом, в ноги солдат.

Родовая крепость Ладомаров сдалась отвратительно быстро. Проверка поступающего снабжения была усилена до невозможных пределов, и всякого, проходящего через ладдарские ворота, обыскивали даже под исподним. Перебрав в уме все варианты, Сайдр подготовил обряд и ночью попросту разверз Завесу от Троп Нанданы прямо из лагеря.

– Я не могу провести по ним армию или даже одного непосвященного, но выйти за стеной – дело не хитрое, – объявил он Агравейну.

Невидимый, он сделал как сказал, а там внушил страже, что прибыли подкрепления из столицы. Ворота крепости были открыты.

Архонцы ворвались и заполонили крепость, как глина при оползне. Железногривый уже к рассвету взял донжон. Однако, вопреки ожиданиям, кроме старого герцога никого в крепости не оказалось. Было ясно, что молодые герцоги – Лоран и Миран, сын и внук действующего – были высланы загодя.

– Хм, – с достоинством хмыкнул Агравейн, когда ребята сообщили, что кроме Тарона никого из герцогской семьи нет. – Опыт ничем не заменишь, да? – спросил он напоследок старика. – Из уважения к твоей воинской мудрости, – обронил король и взял из рук сподвижника тяжелый двуручник.

Тарон, разделенный с собственной головой, не мучился ни мгновения.

Заняв хорошо укрепленную крепость, Агравейн перевел дух и осмотрелся по окрестностям. Прямая дорога к Кольдерту опасна возможностью быть зажатым с востока и запада двумя другими герцогами, пока он столкнется в лобовой с армией Нироха. Пойти на запад или восток – и кончится тем же самым, едва Ладомары обратно отобьют свою твердыню. Вариант окопаться в крепости и ждать удобного случая Агравейн отвергал в принципе.

– Если знаешь, что можешь победить, нечего сидеть на месте, – грозно грохотал король.

Он приказал нескольким командирам занять важные стратегические точки в округах крепости и устроить несколько засад вдоль западного и восточного тракта на случай, если начнется атака от двух других герцогов. Тем временем друиды его армии продвинулись дальше вперед, по всем возможным направлениям, чтобы выведать планы врага и вернулись с ободряющими новостями. По крайней мере, один из герцогов, Клион Хорнтелл, сам сидит в засаде, и вряд ли снимется с места на помощь Ладомару.

Агравейн двинул армию вперед, напрямую к Кольдерту – заходить к Бирюзовому озеру он не стал. Свербело в душе до мук, как хотелось размазать именно владения Берада Лигара, но, во-первых, лакомые куски всегда лучше оставлять напоследок, во-вторых, в случае атаки на герцогский замок такая красавица, как Шиада, наверняка не останется не замеченной, а в-третьих, если придется отдать этот кусок иландарских владений как взятку саддарам, он должен выглядеть заманчиво.

Через пару дней вернулся очередной друид-проходец и пришел не один. С ним вместе к Агравейну примкнуло почти триста человек староверов, которые убеждали, что бежали из-под крыла Хорнтелла.

– Лорд Клион хороший малый. Только у него мы смогли укрыться от этих извергов с крестами, – сообщил предводитель компании. – Но по зиме запасы тают, как мед на огне. Мы подумали, тут нам перепадет не больше и не меньше, чем у него. Но у тебя, Железная Грива, можно хотя бы принести пользу спасению тех, кто нам дорог. Или хотя бы упиться местью.

Сайдр подтверждал слова пришельцев: Хорнтелл был известен своей приверженностью обеим религиям, и наверняка попросту не могу выступить ни на одной из сторон. Но то, что он давал убежище тем и другим, давало ему шансы в глазах Агравейна.

– Добро пожаловать, – приветствовал Молодой король прибывших.

А еще спустя неделю весть прислал король Удгар: Агравейну следовало задержаться там, где он был. На помощь, собрав военную мощь шести тысяч копий, выступили объединенные силы трех кочевых племен из Ургатской степи, союз с которыми Архон заключил несколько лет назад.

"Тот, кто не дает жить другим, – писал один из дружественных вождей, отправивший, как и двое другим, две тысячи бойцов, – недостоин жить и сам".

– Твой вождь – мудрый человек, – приветствовал Агравейн оного из командиров во главе союзников, который передал послание степей. – И безусловно, честный правитель и верный друг, когда прислал в помощь таких доблестных воинов.

Мужчины крепко обнялись.

Агравейн всю юность и молодость имел дело с племенами и наверняка постиг одно: нельзя связывать им руки. Поэтому всем трем командирам он, выслушав их предложения, дал по заданию и разослал в разные стороны. Если у них есть дело, они или справятся, или умрут. Но если справятся – то желают достигать целей так, чтобы им никто не мешал и не указывал, чего можно, чего нельзя.

Идеальный вариант для поддержки, рассудил Агравейн и благословил на переговоры с Хорнтеллом, на осаду Бирюзового озера и на массовый разбой в окрестностях столицы. А сам тем временем неторопливо и методично двинулся к Кольдерту прямой дорогой, зачищая местность и пересыпая земли пеплом.

* * *

Одинокий волк иной раз способен растерзать жеребца: желая полакомиться сочным конским мясом, бесстрашно он бросается на животное, превосходящее его и весом, и ростом. Нападает в прыжке, впиваясь клыками в обтянутое мышцами горло, и изо всех сил дергает вниз. При успехе, несчастное животное, заржав от ужаса и боли, покорно опускается на колени. Хозяин положения, довольный собой волк деловито перепрыгивает добычу и заходит сзади, вгрызаясь в круп и с удовольствием терзая живое мясо. А конь лежит и уже не пытается встать, терпя невыносимую боль и ощущая наступление смерти.

Но если одинокий, отбившийся от стаи волк сталкивается с конским табуном, он нередко обходит стороной полчище грозных копыт, потому что знает – ну зарвет он одного коня, а дальше? Растопчут, сметут, забьют мощными узловатыми ногами.

Староверы в Иландаре напоминали табун, взбудораженный присутствием одинокого дерзкого хищника, осмелившегося по несвойственной волкам глупости показать клыки. Суровые – неважно гнедые ли, вороные; степные или горные; рысистые или скаковые; иноходцы или мерины – они ополчились на врага, встали в плотный круг морда к морде и высоко подняли в стойке задние ноги, защищая молодняк…

Сколько уже христианских селений, деревень и городов осталось позади?

Гленн глубоко выдохнул и огляделся. Селение перед его глазами объято бедствием разбоя; небольшая церквушка на вершине холма полыхает красным и рыжим. Среди охваченных паникой людей с двенадцать десятков староверов – все под его рукой. Что ж, так тому и быть, думал Гленн, не стоит отзывать партизанский отряд, чинивший произвол. Да, это вовсе не промысел Богини, ведь даже Кровавая Мать Сумерек Шиада не велит такого. Нет, это воля людей – тех, кого намеренно заставили защищаться.

Всем, кто принадлежал крылу Великой Матери, нечего было опасаться – стоило доказать свою преданность Богине, и староверов оставляли в покое. Слухи о небывалой выборочности разбойников приводили к тому, что среди приверженцев Матери-Церкви появлялись отступники, стоило соглядатаям на воротах ударить в колокол и возвестить о приближении отряда язычников.

Под началом Гленна собралось несколько отрядов, которые возглавили несколько верных людей. Кто-то примкнул к жрецу, когда стало известно, что месть за Виллину возглавил друид из Ангората и сын Храмовницы Неллы, другие дезертировали из армий Страбона, Ладомара и особенно – из герцогства Лигар. Прознав – а Гленн не прятался – что староверов Иландара ведет брат бывшей госпожи, при которой жилось спокойнее, те, у кого хватало духу, бежали из владений Берада. Те, кому не хватало, погибали на плахах, вздернутые за иноверство и предательство, едва Берад узнавал об очередном бегстве. Отряды под началом Кэя начали массовое преследование староверов у Бирюзового озера. Поэтому вскоре отряд Гленна серьезно распух.

Это жрецу было совсем не на руку. Чем больше людей, тем больше мнений, и тем сложнее искать мотив, который бы убеждал их идти за ним. Больше всего пересудов было о возмездии и справедливости. Гленн чувствовал себя угнетенным: он плевал на справедливость – ему нужно было спасти брата, переговорить с вождями скахир и выполнить поручение Шиады. В скором времени, перебрав все варианты, он оставил руководство отрядом тем, кто больше всех жаждал христианской крови, и, прихватив пару сторонников, отправился в Кольдерт, выдавая их за тройку монахов.

Однако попасть в столицу не удалось: от переизбытка беженцев король Нирох повелел наглухо запечатать ворота, и теперь те, кому некуда было деться, как саранча выедали все окрестности столицы. К весне падеж за стенами крепости разгорелся, как чума.

Хмурый и разочарованный, Гленн отправился на север.

* * *

Гистасп возглавил отряд для возвращения в чертог Яввузов, кратко сообщив остальным ситуацию. Маатхасу перед выездом он счел нужным сообщить тоже: негоже обижать такого хорошего соседа недоверием, рассудил генерал. В чертоге полно хороших бойцов, поэтому Раду он оставил в лагере на юге Яса, а вместе с ним «полдюжины меднотелых» и Дана Смелого, чтобы был тот, кто сможет всем руководить. Этой горстке поселенцев одного столичного кабака было велено дождаться вестей от Бугута и, как только связь с проходцами, собирающими сведениями для Матери лагерей, будет установлена, выдвигаться домой. А сам с остальными помчался на север сразу, как смог.

Искренне убежденный, что если не в мировую, то хотя бы силой Тахбир и Русса уже давно уладили ситуацию.

Впрочем, то, что депешу о притязаниях Адара и Отана на танское кресло, доставили так далеко, в Гавань Теней, не могло не наводить на мысли, что либо у Руссы и Тахбира возникли серьезные сложности (мать Адара имела корни в богатой купеческой семье), либо – что присланная депеша не более чем ловушка, целью которой было заставить Бансабиру второпях снятся с места и рвануть в приготовленную засаду.

Вероятно, Отан решил сыграть на высокомерии Матери лагерей, а потому заполонил северный тракт, по которому от столицы до чертога Яввузов добраться было быстрее всего. Потому Гистасп повел свой небольшой, но отборный отряд бездорожьями, окрестностями, вплоть до того, что в неожиданном месте свернул сильно на восток и на лодках двинулся вверх по Тархе, через владения союзника Маатхаса напрямую к чертогу.

* * *

Бансабире попался хороший капитан из ласбарнских торгашей. Перекинувшись парой фраз, мореход, длинный, сухой и изрядно пропитый после пребывания в порту, уяснил, что Бану – третий номер в сто девятом из Храма Даг, и не стоит пытаться сделать из нее очередной товар на поставку на невольничьих рынках.

Море, вопреки всем опасениям Гистаспа, было спокойным.

Спустя девять дней Бансабира, заслышав знакомый звук, взвилась из каюты на корму. Припала к борту и уставилась вперед, воодушевленная, как не бывало давно. В небо, от носа до кормы, поднимался ни с чем не сравнимый портовый гул.

Корабли заходили в бухту, другие, снимаясь с якорей, выходили в Великое море. С пришвартованных судов бросали сходни. По уже брошенным, переругиваясь на двух языках, катили бочки с ромом и заморскими винами. Кидали, сгружая, тюки со специями и благовониями из Адани, которые, всегда думала Бану, особенно нужно было бы жечь здесь, в порту, насквозь пропитанном солью, потом, свежей и подтухшей рыбой, грохотом стамесок и молотков, звоном цепей и отборной руганью, кабацкими шутками и перегаром.

Аданийские суда также привозили перекупленные у архонцев легчайший белоснежный хлопок, без которого было не обойтись в засушливых землях юга, и мягкую, но необычайно прочную выдубленную кожу, которая спасала от мечей разбойников и холода ночи. Предметами особой роскоши для женщин и мужчин считались товары из далекой империи Мирасс – многоцветные шелка, что в руках портного превращались в волны богатых одеяний, такие же мягкие, как весеннее море; и удивительно крепкое оружие из легендарной мирассийской стали с многослойными узорами тончайшей работы, которое, если верить рассказам, разрезало, как масло, любые другие клинки.

Драгоценные камни всех мастей всегда дополняли наряды богатых и особо важных горожан и всегда с избытком поступали в лавки зажиточных торговцев с Бледных ясовских островов – Яшмового, Перламутрового, Кораллового, Изумрудного, Опалового, и, по меньшей мере, десятка других, каждый из которых, независимо от названия, добывал с пригоршню разноцветных минералов. Когда Бансабира жила в Храме Даг, все эти сокровища нисколько не прельщали ее, и если и случалось облачаться в драгоценности, то только ради роли, личины, под которой можно было бескровно подобраться к тем, за чью голову храм получал деньги. С тех пор изменилось немногое, и, в отличие от большинства женщин своего сословия, Бансабира всегда оставалась сдержанна в блеске. Но один камень нравился танше с детства – жемчуг, и на Перламутровом острове его доставали особенно качественным.

Рассекая плеск моря, седым кружевом разбивавшегося о суда и верфи, взвивались в небо звонкие крики чаек и белоснежных, как панцирь Снежного Змея Астахира, альбатросов, гнездовья которых раскидывались на пологих холмах и отвесных скалах Бледных островов. Обилие рыбы плодило множественность этих неугомонных и неутомимых птиц, чей помет большими бледно-зелеными оспинами щедро усыпал деревянные подпоры и перекрытия пирсов и булыжники набережной. Вдоль последней, уводя вглубь города, тащили ободранных, тощих, напуганных людей. После первого же торга они превратятся в бездушные вещи хозяев, и лязг цепей, неотъемлемый атрибут любого порта в этих краях, станет для них столь же привычным, сколь и ненавистным.

Бансабира сошла на берег. Улыбнулась, услышав в некотором смысле родную речь – иноземную и порой такую бранную, что хотелось краснеть – и наскоро затерялась в толпе, стараясь держаться поближе к берегу, чтобы не мешать работникам доков и рабам таскать груз для очередной отправки.

Вслед за рабами, отдавая короткие гортанные команды, державные торговцы велели тащить под особой охраной кованные сундуки с редчайшими товарами в этих краях. Теперь Бансабира знала, что их доставляют из ее собственных владений и из надела соседа Маатхаса: моржовьи и китовые кости, жир и шкуру здесь, как и в большинстве других мест Этана, можно было продать за баснословные деньги. Кости были раритетным и очень прочным материалом для дорогих кресел высокопоставленных людей, рукоятей оружия, амулетов и украшений, как женских, так и мужских. Жир применяли для лечения сложных заболеваний лучшие врачи, им натирали кожу и волосы первые красотки – от высокородных дам до нахальных портовых шлюх, которым только по большой удаче удавалось стащить немножко у пропитых и сонных посетителей-купцов. Толстой грубой шкурой гигантов Северного моря обшивали суда, чтобы уберечь от царапин, трещин и износа самой неукротимой силой из всех – воды и времени. После длительной и особо аккуратной выделки из этих шкур получались веревки, которым всегда особенно радовались корабелы: такелаж из такого материала выдерживал самые свирепые штормы, а рыболовецкие сети, разбросанные с добывающих судов вдоль всего берега и причала, позволяли вытаскивать здоровенных рыбин с глазами размером в персик. Десятки сетей были развешаны по столбам, раздуваясь, как флаги и паруса. Зацепившиеся за ворс плетения крохотные остатки добычи, подгнивали до того, как сети успевали развешать по реям. От этого над пристанью, окруженной в небесах сотнями чаек, разносился сильный тухловатый запах, перемешанный с запахом йода, водорослей, и промокшей от моря и пота кожи.

Бансабира вдохнула глубоко: странный запах и не сказать, что приятный. Но на душе от него становится свободнее. А разве не во имя свободы она затеяла свою войну с Тахивран или кто там будет после нее?

Бледная для здешних мест, неприметная под капюшоном песочного цвета, который выменяла на корабле у старпома, предложив свой, Бансабира шагнула вглубь портового квартала, растворяясь среди людей, криков, запахов, брани, приближаясь шаг за шагом к торговым рядам рыночной площади. Она слилась быстро: с плащом такого цвета действительно легко исчезнуть из виду и стать невидимым пятном, распластанным по бархану.

Быстро продвигаясь по внутренностям города, Бану с теплом вспоминала, как много было прежде памятных встреч здесь, в красных песках Ласбарна.

* * *

Если и была в Этане страна, с которой у Багрового храма были тесные и весьма радушные отношения, то это Ласбарн. Потому ли, что оба они были своего рода изгоями на карте мира, непредсказуемыми и не донца ясными для остальных; потому ли, что каждый из них был предан какой-то особой кровожадной древности или почему еще – не имело значения. Они просто держались дружественного нейтралитета, а это значило, что выходцы из Храма никогда не отнимали «щедрот» Ласбарна для себя, будь то соль или рабы, и никогда не вмешивались в битвы за влияние в пустыне, а Ласбарн оставлял право неприкосновенности для всех Клинков Матери Сумерек с рангом выше двадцатого.

На рынке, поторговавшись, Бансабира обменяла добротный серебряный браслет на верблюда, докинув его хозяину серебряник и еще два – за второй плащ из длинной верблюжьей шерсти, погуляла вдоль крайних торговых рядов, вслушиваясь в речь ласбарнцев и безмолвно катая в гортани и на языке характерный мягкий горловой выговор. День, самое большое два, и ее горловые части снова привыкнут к произнесению этих интонаций и слов, чтобы речь звучала без акцента. Одна из причин, по которой крупная и яркая Бансабира Изящная всегда была хороша в разведке была связана именно с тем, что имела склонность к языкам и всегда могла потушить отблеск любой эмоции в лице и жестах, а, значит – с легкостью затеряться в толпе.

На другой день по прибытию, освоившись, поболтав о том, о сем с хозяином таверны, Бансабира, с трудом опять приноравливаясь к столь необычному созданию, как верблюд, уселась в седло, подняла животное и пустила его неспешным шагом вглубь страны на юг, следуя от одного оазиса к другому маршрутами, указанными на приобретенной на всякий случай карте. Пожалуй, стоит начать с работорговцев, с которыми доводилось иметь дела прежде.

* * *

Призванные из Черного танаара силы для подавления мятежа с четырьмя командующими во главе, прибыли в порт Гавани Теней через шесть дней. Погода ухудшалась стремительно и, следуя настойчивым тирадам Тахивран (которой было, куда спешить), с якорей снялись, не задерживаясь. Вскоре Аймар окружил Перламутровый остров, выделив три корабля для удара с севера и два, включая собственный флагман – с юга. Но когда суда попытались занять оговоренные позиции, разыгрался самый страшный шторм из всех, какие Аймар видел.

* * *

Шторм тянулся вторые сутки. Казалось, он кое-как миновал. Но юго-западный ветер не отступил, а с севера налетела новая буря.

Ветер постепенно менялся с одного на другой, волны вздымались на шесть, а то и семь метров и шли внахлест. Пытаясь хоть как-то удержать управление и вести судно вдоль волн, рулевой всем весом наваливался на штурвал. Матросы из последних сил дрожащими руками держались за рангоут. Некоторые путались в такелаже, и их либо забивало стеной воды, так что разрывалось сердце или текла кровь из ушей, либо разрывало под порывами ветров на части, когда корабль, пытаясь перестроится, встраивался в течение. Так что теперь в петлях тросов и среди безумствующих вод Морской Владыка Акаб трепал ошметки человеческих тел.

Почти половину моряков смело морем. От силы бортовой качки, цепляясь за дерево на особенно крутых маневрах, трещал такелаж, и закрепленные в трюме бочки, оружие и припасы теперь свободно летали меж бортами, давя матросов, которые прятались от кошмара на палубе. У всех тряслись мышцы. Бессильные руки вытягивались, окоченевшие пальцы разжимались, отпуская канаты и части рангоута – и с ними надежду на спасение.

Не справившись с управлением, один из кораблей налетел на риф, разбившись пополам. На флагмане Черного дома чуть позже Аймар Дайхатт, криком призвав в помощь утомленного борьбой со стихией рулевого, попытался развернуть штурвал. Но подводное течение оказалось настолько велико, что тот треснул, став бесполезным обрубком изношенного дерева.

В следующий миг волна вздернула корабль на самый гребень. Душа всех оставшихся в живых матросов вылетела из тела на фатальную секунду, сердца замерли вместе с неполным вдохом. Аймар еще успел отдать себе отчет в том, что они последние оставались на плаву.

А потом, вытолкнутое силой внутреннего сопротивления глубинных толщ, гонимых бурей, судно подпрыгнуло, с треском свалилось на следующий гребень, и под натиском третьей волны с оглушительным грохотом раскололось надвое.

* * *

Дайхатт с трудом разлепил глаза. Во рту было мерзкое чувство сухости, стянутости и противный привкус соли и земли. Он попытался подняться, опираясь на локти, но руки не держали. Упал лицом в грязь, смежив веки.

Спустя какое-то время с трудом повернул голову на бок, открыл глаза. Повсюду ровной покатостью лежала сырая земля. Перевел взгляд себе в ноги: о них что-то плескалось. Берег, понял тан и опять потух в беспамятстве.

Когда пришел в себя в следующий раз, был уже в чьей-то кровати. Все тело саднило и ныло, а страшное разрывающее чувство жгло грудь. Наглотался воды, должно быть. Кто ж его спас? Он снова огляделся, насколько мог лежа: деревянные стены, полумрак, лучина на облезлом столе размером со стул… Неужели уже ночь? Когда он приходил в себя прежде был день. И берег.

Послышался звук отворяющейся двери. К Дайхатту подошла молодая девушка – до неприличия худая, невысокая, в затертом платье и платке. Она ничего не говорила – присела на приставленный к кровати стул и принялась кормить чудом выжившего Аймара бульоном. Тот все ждал, что девушка хоть что-нибудь скажет, но, похоже, напрасно.

– Кто ты? – спросил, наконец, сам, и вздрогнул от того, насколько собственный голос был чужим.

Девушка молчала.

– Где я?

Девушка поглядела высокомерно и снисходительно, словно выбирая, отвечать или нет, и явно с неудовольствием останавливаясь на первом.

– Ты в доме Барга-кователя. Я его дочь Зира.

Хвала Праматери и Акабу. Заговорила.

– Как я попал сюда? – нельзя упускать ее настрой поболтать.

– Тебя выбросило на берег Великое море. Один из моих братьев приволок тебя.

– Выбросило? – недоуменно выдавил Аймар. – А мое оружие? Где оружие?

– Если б на тебе было еще оружие, ты бы утонул. Тебя прибило к берегу в сплошном дранье.

Дайхатт ослабленно кивнул. Он спросил бы еще много чего, если бы у него хватало сил и если бы рот ему не затыкали регулярно ложкой с бульоном.

– Что это за место? – кое-как сумел вставить Аймар.

Девушка его разговорчивость расценила как исполненность силами и решила больше Дайхатта не кормить. Поднялась, отодвинула стул, забрала остатки еды и ложку.

– Фиргиш.

– Фиргиш? – скривился Дайхатт. Что еще за Фиргиш? У девушки его замешательство вызвало только улыбку, свойственную людям, заносчивым и озлобленным на цену жизни.

– Поселение на северо-западе Ласбарна.

– Ласбарн? – не сдержался тан. Каким образом его вообще могло выбросить к Ласбарну?

– Ты не похож на ласбарнца, – заметила девушка, прищурив миндалевидные глаза. – И не знаешь здешних мест. Из Храма Даг ты быть не можешь – твои руки крепки, но чисты. Островитянин?

– Нет, я из Яса, я т…

Не слушая его ответ, девушка направилась к двери. Если не из Храма, можно не беспокоиться.

Зира вернулась в основную комнату: в сравнении с коморкой, где лежал Аймар, здесь было чище и светлее. В открытом очаге тлели угли, над которыми висел котелок с томящимся куриным бульоном. В левом углу стоял небольшой грубо вырезанный стол и шесть схожих стульев вокруг. На стене висела некоторая кухонная утварь. Остальное, необходимое в хозяйстве, громоздилось на маленьком неприглядном комоде у дальней стены.

В другой стороне помещения находились кровать и маленький, древний как сам Ласбарн, сундучок с обветшалым, облупившемся в половине мест лаковым покрытием. Поверх него, аккуратно сложенные, лежали три льняных полотенца. Здесь пахло копотью, воском и молоком. В комнату вошел один из братьев – угрюмый с лица парень лет двадцати внушительного сложения, а через минуту его сшиб в спину близнец – улыбчивый до неприличия.

– Отец не возвращался? – спросил он у девушки, принимаясь расставлять тарелки на стол.

– Мм, – отрицательно промычала Зира, ловко выудив из бульона двумя ножами сухонького цыпленка. Крошечный, как ни крути, но иметь такого в зиму по два раза в месяц уже хорошо.

– А что наши гости?

– Который чернявый – бледный и немощный, но жить будет точно. Я добавила ему снотворного, пусть спит. Остальные еще не приходили в себя, но, похоже, они островитяне, так что проблем не возникнет.

Братья согласились, издав какой-то гортанный звук. Девушка тем временем добавила в бульон чечевицы и каких-то трав. Мрачный из братьев принес из курятника пару яиц, которые Зира, взболтав, влила туда же. Добавила немного соли и муки, попробовала на вкус и опустила деревянный черпак обратно. Вполне годно.

* * *

Дайхатт поправлялся быстро, и уже через четыре дня стал клянчить у кузнеца Барга меч, чтобы немного поупражняться на пару с пятью выжившими подданными-соратниками, которых пригрели под навесом за домом, где Зира обычно сушила выстиранное белье. Компанию пострадавшим составлял один из сыновей Барга, наблюдавший, чтобы те не переутомлялись. Дайхатт, несмотря на боль во всем теле, прерывался нехотя: из трех выведенных из столицы тысяч выжило шесть человек… Акаб. За что?

Спустя еще три дня Барг, необъятный в плечах хозяин кузницы и отец Зиры, за ужином сообщил:

– Я сегодня видел мальчишку из порта с новостями. Завтра здесь будет Молдр, мой давний знакомый, один из погонщиков караванов Фарнэ. Они следуют торговыми городами Ласбарна, и в Квиххо отправляют груз в Гавань Теней. Я могу договориться с ним, чтобы он взял вас собой, – улыбнулся кузнец.

– Мы будем признательны, – тут же отозвался Аймар. – У меня и так нет слов, как благодарить вас.

– Брось ты, – махнул рукой Барг. – Праматерь велит помогать пострадавшим. Да и потом, Мать Сумерек рождает нас в крови и забирает из крови – это тебе любой скажет. А какая ж честь помереть на берегу, заеденным гиенами?