Текст книги "Госпожа ворон (СИ)"

Автор книги: Анастасия Машевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА 7

Астахирский хребет изогнулся вдоль далеких северных рубежей Пурпурного танаара, как могучий дракон древности, вспарывая небо шипами белоснежных вершин. На крайнем северо-западе Яса дракон переговаривался с грохочущим, как молот судьбы, Ласковым морем, отверзая пасть высоких укреплений из черного камня. На крайнем северо-востоке Яса Северное море било дракону в роговины хвоста – и рассыпалось от ударов об него миллионами ледяных обжигающих искр.

Астахирский хребет был живым обликом божественного величия. Он был недостижим, не знал ни пощады, ни милосердия, был равно суров летом и зимой, не давал и намека на возможность договориться с ним или сторговаться – как всякий истинный Бог.

Все ясовцы знали, что Загробные Залы Нанданы лежат далеко на севере. Сова видит в ночи и делает скрытое явным, и это – Глаза Нанданы. Конь несется за душой умершего быстрее света по узкой дороге сквозь жестокие ветры, и это – Крылья Нанданы. Волк указывает дорогу по ту сторону жизни и охраняет Врата Возрождения, и это – Страж Нанданы.

Так верил весь Яс, но только на севере знали наверняка: у Хозяйки Ночи есть еще один священный зверь, воплощающий силу Матери Мудрости – великий Снежный Змей Астахир, чей грозный рык заставляет лавинами сходить снег и держит в узде демонов ночи. И это – Голос Нанданы.

* * *

Девятнадцатый день рождения Бану прошел торжественно и шумно – с подарками от родичей, подчиненных, союзников и танов, заинтересованных в ее руке. И как только праздничный день минул, Бансабира велела собираться в дорогу – Лигдаму, Гистаспу и первой десятке охраны, которую когда-то выбрала сама. Правда вместо Раду, который остался за старшего с остальными, женщина взяла с собой Шухрана.

Пробираясь сначала к крепости, пожалованной некогда Бугуту, а потом и дальше, Бану ощущала безграничную радость всем сердцем. Почему-то именно так, именно с этими людьми и в подобном месте, она чувствовала себя дома в кругу семьи. Так, будто не сугробы лежали вокруг и не заросшие щетиной северяне стояли за спиной, а укутанные пледами мать и отец сидели рядом, позволяя Бану припасть головой к коленям.

Бугут принял делегацию со всем теплом, какое было только возможно в этих краях в середине декабря. Бансабира бросила затею поселиться в отдельном доме в окрестностях замка и расположилась под кровом подчиненного, но настояла – ей нужно взобраться на одну из вершин. Ей нужно подняться туда, где воздух чище всего, а ветры беспощаднее, чем где бы то ни было.

* * *

Гора красовалась, выставляя напоказ роскошные меха снегов.

Гора была высокомерна, упираясь в небеса блестящей короной чистоты.

Гора призывала смотреть на нее – и бросала вызов осмелиться оседлать великого Змея.

Когда Бансабира неотвратимо и неуклонно взобралась на вершину одного из утесов на этой горе, стало ясно, о чем прежде говорил Ном-Корабел.

Здесь не было никакой поэзии. От холода коченели руки и ноги. Безудержный ледяной ветер обдирал щеки и выстуживал до хрипоты голос. Глаза стекленели, а легкие жгло от морозного воздуха.

И только до слуха по-прежнему доносился скрипучий скрежет снега под сапогами.

Укутанная поверх теплых одежд в плащ из цельной шкуры белого медведя, Бансабира стояла на вершине и смотрела в воющую даль, одинаково белую и безразличную на многие мили. Тропы, хвойные леса, озера – все было занесено снегом вплотную, и мало какие очертания угадывались под панцирем Снежного Дракона. Только другие вершины вокруг иногда блестели до того нещадно, что, преломляя солнечный свет, приобретали даже не оранжевый или красный, а лиловый оттенок.

Вот почему ее владения называют Пурпурным танааром.

Никогда прежде ей не приходило в голову подобное откровение. Да и откуда, если в такой близи в сознательном возрасте она видела Астахир впервые?

По легенде Астахир действительно был дракон, и там, далеко на западе, где у змея голова, в давние времена часто слышали грохот и рев, видели, как из беспощадной пасти вырывается жидкий огонь. Он заливал все вокруг и застывал под жгучими северными ветрами. Бансабира могла разглядеть даже отсюда, как в той стороне еще собирался густой дым, вырывавшийся из ноздрей стародавнего чудовища.

На белоснежных боках Астахира чернели пятна безродных скал. Словно бы дракон пошевелился во сне, и припорошивший его снег немного спал, оголяя чешуйки панциря. Местами, чуть ближе к ней, застывшей на высоком утесе где-то в восточной половине хребта, рокоча, будто духи гор, били водопады подтаявших ледников. Они уходили по обе стороны круч – на север и на юг – нестынущими быстринами, срывались в долы и разветвлялись там, как голубые вены под самой тонкой белой кожей.

Бансабира закрыла глаза и сглотнула. Облизала губы совсем непроизвольно – и тут же ощутила, как их сковала ледяная корка. Вдохнула, прислушиваясь, и почуяла дремлющую силу севера. Она спала где-то глубоко внутри, под ногами, перетекая огнем, который однажды снова вырвется из могучей пасти, и была готова однажды высвободиться и захватить весь мир. Снежный змей жил, и не был известен никому уготованный час его пробуждения.

Сопровождавшие, включая Бугута и несколько человек из его крепости, остановились от госпожи чуть поодаль. Никто не говорил.

Бану стояла прямо. Она была высокомерна, как самый сияющий ледник среди шипов Снежного Змея. Она призывала служить ей – верой и правдой, как только можно служить человеку, оседлавшему Дракона Нанданы. Она была, как гора – и больше ни в чем не сомневалась.

* * *

Не ведая никаких причин, Гистасп глядел на Бансабиру и понимал, что гордится. Чем или кем, за что или за кого – затруднялся ответить. Понимал только, что чувство гордости заполняет его целиком.

* * *

Бану гостила у Бугута, покуда Праматерь не родила Акаба в черные дни солнцестояния, и вернулась в фамильный чертог уже на исходе декабря. Только оказавшись за письменным столом кабинета, молодая танша позвала Гистаспа говорить о делах.

– Кто бы мог подумать, что такое путешествие пойдет вам на пользу. Вы похорошели, – заявил тот, располагаясь.

Бансабира реагировала удивительно спокойно:

– Ты тоже. Есть какие-нибудь новости о происшествиях в наше отсутствие?

– Нет, – спокойно солгал Гистасп. Рассказывать о мешке перебитых птиц, обнаруженном на кровати по возвращению, генерал не счел нужным. Как и о записке, затерявшейся среди тушек.

"Не приближайся к моей сестре" – гласила надпись, прочитав которую Гистасп озадачился всерьез. Со сколькими важными сестрами он имел дело с момента возвращения из похода? Бансабира, Ниильтах, Иттая – всего трое.

Остерегаться быть подле сестры, если бы разговор шел о тану Яввуз, мог требовать, разве что Адар, и то – по наущению отстраненного Отана. Ибо все происходящее напоминает больше всего детское мелкое пакостничество, но никак не серьезный настрой взрослого человека с намеченной целью. А уж если исходить из того, что выходки недоброжелателя настигают Гистаспа исключительно в стенах чертога, то вовсе выходит, что негодник живет здесь и особо часто за стенами не показывается.

С другой стороны, размышлял Гистасп, пока шел к Бансабире, его неприятности начались с того момента, как танша наказала ему тренировать дочерей Тахбира, и, если вспомнить, какими злющими глазами смотрел на него Тал на собрании, когда отстраняли Отана, версия не кажется такой уж бессмысленной. Вероятнее всего, дело именно в Иттае, решил генерал. Она… если предположить, что она стала проявлять к нему, Гистаспу, интерес, все становится на свои места. Неважно, чем происходящее было на самом деле (вполне возможно, девчонке и впрямь требовались его советы), Тал мог воспринять события в лирическом ключе. Особенно, если каким-нибудь случаем видел ту сцену на тренировочной площадке. Вдруг, приметив таншу с Валом, Гистасп настолько растерялся, что не заметил еще парочки зрителей?

Словом, пока эта версия была наиболее правдоподобной, но без доказательств Гистасп не торопился озвучивать подозрения. Один раз бездоказательно он уже обвинил родственника Бансабиры, и окончание того диалога помнил хорошо. Как бы Бану ни относилась к родственникам сама, безопасность и интересы клана Яввуз в спорах со сторонними она отстаивала отчаянно.

– Уверен? – уточнила танша.

– Да, все, как и до нашего отбытия. У вас будут какие-то указания? – альбинос заторопился сменить тему.

– Да ты прозорлив, – без усмешки усмехнулась Бану, и Гистасп повеселел. – Скажи, ты ведь понимаешь, почему я назначила именно тебя тренировать кузин?

– Потому что я не задаю вопросов? – отозвался Гистасп с таким выражением лица, что было ясно: опять подшучивает.

– А смысл их тебе задавать? Я же сама все рассказываю, – буркнула танша совсем по-свойски.

– Ну, я полагаю, дело в сознательности? – Гистасп вернулся к нужному руслу. Бансабира кивнула едва заметно:

– Именно. Я всегда считала, что ты осознаешь разницу между должностью и титулом.

Гистасп предпринял героические усилия, но не подал виду, что существенно напрягся каждой клеткой. Неужто это и правда Тал пытался намекнуть ему держаться подальше от сестры-близняшки? И уже успел нажаловаться? Да уму не постижимо. Взрослый мужчина в первую очередь поговорил бы с самим Гистаспом, имей он к нему дело.

Тем не менее, сдаваться было рано, решил Гистасп. К тому же, танша, кажется, говорит совершенно спокойно…

Но когда и кого спасало ее спокойствие?

– Поэтому сейчас ты особенно ценен.

Хм. Все же не похоже на предвестие катастрофы.

– Дело в Иттае.

Или похоже?

– Мы с Тахбиром обговорили ее брак.

Слава Праматери.

– В отличие от Ниильтах, она довольно враждебно настроена к Каамалам. И, мне кажется, ты имеешь на нее некоторое влияние. Поэтому за оставшиеся до годовщины отца два месяца тебе надо сделать из нее хоть немного уверенного бойца, особо преданного нашей семье. Постарайся, насколько сможешь.

В мыслях Гистасп только что выклянчал у Старухи Нанданы обратно свою душу. Вот оно что. Иттая выходит замуж за Этера. Незавидная участь, зато почетная роль, рассудил генерал.

– Сделаю, что смогу.

– Единственная сложность в том, что тебе надо подобрать доверенного человека, который, в случае чего, мог быть подменить тебя на какое-то время. Непродолжительное.

Гистасп состроил замученную физиономию:

– Мы что, опять куда-то едем? Вы издеваетесь? – добавил он, не дожидаясь ответа.

Бансабира усмехнулась краешком губ и показала альбиносу сверток бумаги:

– Раман Кхазар Четвертый и раману Тахивран собирают всех действующих танов Яса на юбилей государя. Думаю, даже такой безразличный ехидина, как ты, не отпустит меня в логово этой старой стервы в одиночестве.

Гистасп развел руками:

– Как же я могу? – притворно ужаснулся он и тут же стал самим собой. – Там ведь будет столько интересного.

Бансабира негромко рассмеялась.

– И когда нам выдвигаться? – Гистасп улыбался, не теряя серьезности в тоне.

– О, время пока есть. Через три недели.

– Ну хоть какая-то передышка, – посетовал генерал.

– Да ты стал неженкой, – заметила с подколом Бану.

– Я окоченел в сугробах Бугута, – оправдательно буркнул Гистасп.

– Вот и отогреешься на югах.

– Лучше бы мне отогреваться в объятиях какой-нибудь красотки. Но знаете, у меня столько дел, столько дел, что совсем не остается возможности. Моя госпожа страшно не любит отдыхать сама и другим не дает.

Бансабира окончательно расхохоталась. А Гистасп, улыбаясь, почему-то подумал, что здорово заставить ее вот так посмеяться.

– Кстати об Иттае и путешествиях. Слышал, она вернулась?

– Сегодня утром, – подтвердила тану. – С полным ворохом вестей. Осталось правильно использовать их и все-таки убедить весь Алый танаар том, что в обмен на Ранди Шаута его семья пообещала мне восемь тысяч невольников.

– Праматерь. Чего?

Бансабира, не колеблясь, объяснила, чего. Гистасп слушал, недоумевая и хлопая глазами.

– А откуда они возьмутся на самом деле? – спросил мужчина по итогу.

Бану рассказала и это.

– Но почему именно Орс? – осведомился генерал в конце. И лишь тогда, не теряя благожелательности во взгляде, Бану заметно посерьезнела.

– Потому что в Орсе Гор. И он служит Алаю, который заслал в наши земли какого-то священника. Который хочет получить Ласбарн. Который неспроста добивался того, чтобы усадить на наш трон свою безмозглую дочь.

– Думаете, в один прекрасный день, Змей будет вашим противником?

– Этого не избежать. И поединком мы ничего не решим. Поэтому, когда время настанет, на доске с его стороны не должно быть фигур, кроме короля.

– Короля, говорите? Почему мы с вами не играем в шахматы, тану? Я весьма неплох, знаете ли.

– Серьезно? Надо как-нибудь попробовать, – поддержала Бансабира затею и, задумавшись, потерла подбородок.

– Так что насчет короля? – напомнил альбинос.

– Ничего. Ты и сам знаешь, как велика его значимость и как ничтожна сила.

– Я знаю, что у бессильных королей всесильные королевы, – заметил мужчина.

Бану усмехнулась:

– Именно. Но одну Алай похоронил, а вторую, по глупости, отдал Яасдурам.

– Так что теперь в Ясе сразу две ферзи, – разумно подытожил альбинос.

– О, не беспокойся на этот счет, Гистасп, – самодовольно оскалилась Бану, сделав благоволящий жест. – Я одна – стою тысячи.

И впрямь, в мыслях отозвался генерал и оскалился в ответ.

* * *

Желтые горящие глаза окружали их. Шиада попыталась отступить в перелесок, но сугробы были столь глубоки, что ноги почти не слушались. И как бы ни старались они идти быстрее, лишь глубже утопали в снегах. Краем глаза Шиада заметила, как за спину ей зашла еще одно кровожадная, с оскаленными клыками волчица. Легкие свело судорогой – от ледяного воздуха и безумного неконтролируемого страха быть сожранной заживо. Жрице казалось, что сердце сейчас выскочит через горло. Кто вообще может жить в такой дремучей непроглядной северной мгле? Праматерь Всеблагая. Надо возвращаться. Немедленно.

Тропа… где-то справа должна быть тропа. Шиада оглянулась, но справа были только желтые горящие глаза и оскаленные клыки неминуемо приближавшейся пасти. Как и слева, и спереди, и сзади… отовсюду…

В следующий миг до Шиады донесся отвратительный хруст собственных разрываемых мышц, клацанье клыков, собственный ужасающий крик.

Шиада вздернула голову, оперевшись на плечо Артмаэля, задыхаясь. Вскинула огромные глаза. Взгляд был полон безысходности и застывшего ужаса. Она схватилась за перекушенное горло и сипло пыталась поймать ртом воздух. И хотя пещера полнилась им, жрице так и не удавалось сделать вдох.

– Тише, – позвал Артмаэль. – Тише, – он положил ладонь женщине на грудь. Сердце Шиады колотилось едва-едва. – Ну же, Шиада, – шептал друид. – Вдыхай.

Наконец, с хрипом продрав легкие, Шиада вдохнула, и едва легкие заполнились, жрица обрела способность закричать от ужаса так, что дрогнули стены грота.

Артмаэль поцеловал жрицу в лоб, и указав жестом, пригласил сесть на расстеленную шкуру оленя. Шиада тряслась всем телом, обхватывая себя руками, разминая плечи, чтобы хоть как-то вернуть реальность происходящего. Артмаэль сел рядом и больше не трогал жрицу, давая ей время прийти в себя.

– Как? – наконец, выдохнула женщина.

– Я вытащил тебя за мгновение до того, как они бросились.

– Но откуда они вообще взялись? – не своим голосом крикнула Шиада, вспоминая пережитый кошмар.

– Отсюда, – жрец снова коснулся женской груди. – И отсюда тоже, – переложила ладонь на женский затылок.

Кусая дрожащие губы, уже шершавые от постоянных покусываний, Шиада отвернулась.

– Я никогда не научусь.

– И это оттуда же, – отозвался Артмаэль терпеливо. – Отчаяние из сердца, а страх проиграть – из головы.

Шиада, прикрывая ладошкой рот, кивнула, стараясь взять себя в руки.

На другой день, начиная очередное путешествие по Тропам Нанданы, Артмаэль подал руку и сказал:

– Не забудь посох. Сегодня я пойду с тобой.

Шиада заметно приободрилась. Прошлая неудача залегла меж бровей глубокой складкой собранности и решимости справиться. Артмаэль глядел на жрицу и сильнее сжимал вверенную ему руку.

Друид провел свободной ладонью перед собой, на мгновение задержал руку вытянутой, прикрыв глаза, а когда отодвинул, от контура ладони до пола и потолка расползлась мерцающая золотистая завеса. Не спрашивая, он шагнул, и повел за собой Шиаду.

* * *

Тропы Нанданы не напоминали Шиаде ничего. У нее не было ни одной ассоциации, где бы она видела нечто подобное. У переходов междумирья не было стен, тоннелей, не было никаких ориентиров и не было даже никаких дорог. Они просто шагали в мерцающую Завесу, и под ногами оказывался только тот материал, какой приходило в голову создать себе под ногами. Как при переходе топей, под стопами возникали и исчезали островки опоры, а выход из троп оказывался с той стороны, с какой жрица успевала его придумать и тогда, когда она готова была встретиться с тем, что находится по ту, другую сторону Завесы.

Тропы редко выглядели одинаково: за первые два дня Шиада встретила множество духов и призраков людей, которые когда-то были ей дороги и которых она не знала никогда. На четвертый Артмаэль пошел с ней и весь день они простояли на Тропах Нанданы, не выходя никуда. Лишь наблюдая, как проходят из одного мира в другой души тех, кто скончался и шел теперь дальше, искать мудрости или угла.

Потом Артмаэль сказал, что ей не следует отвлекаться, и тропы очистились, опустели. Стали безвременным и бесконечным вместилищем Ничего. Теперь Артмаэль заставлял Шиаду пребывать на Тропах-из-Ничего и Тропах-из-Тени, и мало-помалу, Шиада начинала понимать смысл слов, заученных с раннего детства: окружающий нас мир мы создаем помыслами – мечтами и страхами. Когда мысли все-таки одолевали жрицу, ее неизменно настигало напоминание, которое она привыкла считать зовом Праматери о таинственной северной танше Яса. И тогда воображение вело ее неконтролируемо: надо найти Бансабиру Яввуз, надо найти ее. Настойчивое, неутолимое желание превращалось в назойливую идею, в мгновение ока Шиада оказывалась окруженной северными холмами. Следом накатывался страх, что она сделала что-то не то. Шиада оглядывалась, видела леса и холмы, из которых надо выбраться. Но ведь можно и не выбраться, не суметь. Так поднимались выше сугробы, так приходили волки. И хотя в жизни Шиада могла бы усмирить почти любое животное, там, на Тропах не удавалось ничего.

Как если бы на Хозяйку Ночи вовсе не действовало никакое на свете чародейство.

Сегодня, на шестой день, Артмаэль решил пойти снова вместе с Шиадой, напомнить несколько моментов, способных прояснить природу вещей.

Пока Шиада шла вместе с друидом, тропы под их ногами были устланы облетелой хвоей. Это его тропы, поняла жрицы, Артмаэля.

– Точно, – улыбнулся жрец, и Шиада поняла, что здесь никому из служителей Праматери невозможны скрыть помыслы, и всякая мысль звучит вслух.

– И это тоже правильно. Именно здесь мы слышим чужие мысли, не зная этого. – Здесь пространство не создано, Шиада, – размеренно шел друид, ни на секунду не выпуская женской руки. – Здесь его можно творить. Я – глава храма Матери Сумерек, мой удел – перемены. Моя чаща – смешанная, но там много сосен и елей. Мне спокойно среди них, и они – здесь.

Шиада кивнула.

Они вышли совсем скоро, и перед ними раскинулся знакомый Шиаде до комка в горле зал.

– Помнишь это? – спросил Артмаэль.

Как же ей забыть? – с горечью подумала Шиада. Если бы в тот день она не предложила свою помощь Бераду Лигару, может, всего того, что случилось позже, не произошло бы вовсе.

Артмаэль с силой дернул за руку

– Не смей думать так. Ты прошлая всегда чувствуешь себя будущую. Это и есть таинство интуиции. И сейчас твоя интуиция не должна подсказать тебе передумывать.

– Прости, – только и нашлась жрица.

Перед ней раскинулась столовая родового замка Лигар, где во главе длинного стола сидел Ганселер, а она, в образе бесплотного призрака, висела над столом и предупреждала об опасности на всех дорогах Иландара, захваченных дикими племенами.

– Ты тогда передала им кольцо Берада. Как ты это сделала?

– Перенесла за Завесой мира, – тут же отозвалась Шиада.

– Правильно. Так что мешало тебе воспользоваться тем, что ты уже умела, чтобы найти Пурпурную таншу в обличии призрака?

Вопрос застал Шиаду врасплох. Она нахмурилась, уставившись на Артмаэля, будто впервые видела.

– У меня нет ответа.

– Ты его найдешь, – пообещал жрец. – Пойдем дальше.

Шиада собранно кивнула, спросив:

– Могу на этот раз я попробовать создать Тропы такими, какими их вижу.

– Не в этот раз.

– Почему?

– Сейчас они просто нам не нужны, – мягко отозвался друид и повел в воздухе рукой.

Краски смешались, закружившись вокруг пары неразберимым вихрем пестроцветья. Шиада на миг задохнулась – она никогда не привыкнет, – и вдруг равновесие вокруг снова восстановилось, а Шиада и Артмаэль опять очутились посреди чащи при храме Матери Воздаяния в день их первой прогулки.

– Зачем мы здесь? – Шиада огляделась.

– За правдой.

Артмаэль больше ничего не сказал и последовал по тропе сквозь чащу вслед за их прошлым. Шиада из настоящего поглядела на проводника с интересом: казалось, будто Артмаэль намерено перенес их сюда, чтобы подольше погреться в лучах зародившейся меж ними в тот день приязни. Сейчас жрица была уверена, что спутник слышал ее домыслы, но намеренно молчал.

Они следили за действиями жрица и друида в собственном прошлом, будто проживая заново ту осеннюю встречу. До тех самых пор, пока жрецы не уединились в ремесленной. Артмаэль-из-прошлого наблюдал за работой Шиады-из-прошлого, а его будущее обращалось к спутнице:

– Ты спросила меня в тот день, что я делал на той же дороге, что и ты. Я сказал, что пришел проверить, все ли в порядке и можно ли начинать готовить состязания для юношей. Я не соврал тогда, Шиада. Но и не сказал всей правды. Я искал тебя тогда намерено. Вряд ли был на Ангорате друид, который, наблюдая, как ты расцветаешь, не тосковал о тебе. Я ничем не отличался от других…

– Артма…

– Дослушай, – он твердо дернул за руку, и Шиада притихла. – Ты вошла в храм Шиады служительницей в четырнадцать лет. Невиданно ранний срок, и о том, чтобы просить твоего участия в священной свадьбе Нэлейма я не мог и помыслить. Слишком юный и слишком ранимый возраст. Сколь бы талантливой жрицей ты ни была, ты все равно оставалась девушкой, и все твои знания не могли помочь тебе повзрослеть быстрее, чем требует время.

– Но ведь Нэлейм принимает дев и более раннего возраста.

– Конечно, – согласился Артмаэль-из-настоящего. – Но я ведь был главой храма Шиады уже тогда, и знал, какая радикальная перемена тебя ждет. Мог ли я позволить себе стать причиной этой перемены в создании, к которому питал слабость? Я долго говорил, что время все изменит, и все забудется, ведь тебе всегда будет назначен тот, кого выберет Нелла. И мне нет места рядом, это не согласно воли Праматери. Но время проходило, и ничего не менялось. Когда ты отправилась в Этан на свадьбу кузена, я решил, что в день твоего возвращения я поговорю с Неллой о праве на тебя.

– Что? – удивилась Шиада, отвлекшись от картины перед собой и уставившись на друида.

– Впрочем, – хохотнул Артмаэль, – Нелла опередила меня. Она сама сказала, что предпочла бы видеть твоим первым мужчиной Агравейна Архонского – молодого короля. Но увы, Удгару уготована долгая жизнь, а Агравейн рожден в ночь Ангела Удачи и вершит сам свой путь, так что ему не отпущено предначертания, и прочесть его судьбу невозможно. А раз нет никаких гарантий и шансов, я был бы идеальным вариантом. Таланар приходился мне двоюродным братом по линии Тайи через мать, а Агравейн – троюродным по линии Тандарионов через отца. Я был достоин тебя в любом случае, насколько можно быть достойным любой из дочерей династии Сирин, будь это даже храмовницы.

Артмаэль закинул голову назад, прикрыв глаза и поджав губы.

– В тот день я был счастлив. И даже когда ты вернулась Второй среди жриц, я был спокоен на свой счет. Я все еще был достойным тебя мужчиной. Нелла сказала, что отныне ты не принадлежишь храму Воздаяния и сначала должна преобразиться, как положено Второй из жриц. Ибо отдать щит первой крови можно лишь единожды, и он должен быть отдан сообразно ритуалу, означенному для наследницы Сирин. Я не противился ничему: ты по-прежнему приходила в храм, и я мог наблюдать за тобой, иногда помогая и подшучивая.

– Мне нравилось это время, – не смогла скрыть Шиада.

– Я знаю, – отозвался Артмаэль. – Я чувствовал, и это придавало мне решимости. В день этой встречи, – друид снова подбородком указал на картину, в которой они находились, – я говорил с Неллой. В любой из Нэлеймов или даже вне его, сказала мне храмовница, но только на прибывающую луну. Я был окрылен. Видишь?

Артмаэль-из-прошлого, наконец, поднялся со скамьи и приблизился к жрице. Их разговор тогда был коротким. Друид поцеловал символ змей на лбу Шиады, а потом и наклонился к губам – и замер.

– Я сказал тогда, что пока ты не позволишь, я не дотянусь до тебя.

– И был верен слову, – вдруг поняла жрица. Артмаэль отозвался добродушным смешком.

– Точно. Ты была со мной аккуратна и учтива, но едва ли что-то большее. Я решил, что смогу расположить тебя к себе, и это случилось, не так ли?

Боясь ответа, Шиада чуть отстранилась. Картина снова сменилась, и Шиада увидела их с друидом на какой-то другой прогулке в чаще Матери Сумерек, и вздрогнула: кажется, впервые на Тропах Нанданы она создала что-то, что не грозило ее сожрать или раздавить.

– В тот день ты сказал, что уедешь и, скорее всего, пропустишь Нэлейм зимнего солнцестояния, – пробормотала женщина, чтобы как-то скрыть неловкость и смущение. Всеблагая. Она думала, что уже никогда не вспомнит, что эта за чувства такие. Неловкость и смущение.

Артмаэль расхохотался от души, наблюдая за метаниями женщины.

– Пойдем отсюда, – он протянул руку. – Тебя явно тревожат эти события.

Едва Шиада коснулась пальцами руки друида, и вокруг снова воздвиглась молчаливая пещера. Покойная Нилиана, окруженная звездной дымкой, так что сама казалась прозрачной, бездвижно сидела у разожженного очага. Наконец, Шиада увидела в пещере двух других женщин, одну – старицу, вторую – едва ли преодолевшую порог сорока лет. Было странно встретить нечто столь молодое здесь.

Услышав мысль, женщина обернулась, поглядев на Шиаду, и улыбнулась:

– Ты все еще веришь, что здесь можно состариться?

– Но Нилиана…

– А вот умереть можно, – низко усмехнулась женщина. – На любой из Троп мирозданья тебе поджидаешь ты – самый опасный враг, клянусь головой Этана.

– Митаба, хватит ее пугать, – посмеялся Артмаэль.

– Она Сирин, не так ли?

Шиада кивнула. Кажется, здесь она только это могла делать с успехом.

Женщина, названная Митабой, расхохоталась.

– Покажи мне ту, которая могла с первого дня ступать по Дорогам Нанданы и не дрожать при этом, как осиные крылья. Аха-ха-ха.

Шиада так и не поняла, что развеселило старшую жрицу, но предпочла смолчать.

– Присядь, – попросил Артмаэль, указав на знакомую оленью шкуру. Шиада мотнула головой.

– Хорошо, я пока поговорю с остальными, – ответил друид.

Во второй из дней Шиада обнаружила, что пещера больше всего напоминает гигантского червя или змея, хвост которого выходит к песчаной косе на берегу Летнего моря. А, значит, здесь можно сделать те вещи, которые жрица бы никогда не рискнула делать в присутствии друида. В том числе, и помыться.

Прежде ей не приходило в голову, отчего Летнее море называют Летним, ведь едва ли оно в стуженную пору отличалось от других водоемов. Говорили, что нередко теплые течения врываются в него из-под земли, перечеркивая стынь, как кометы небо. Здесь, на Ангорате в любую из зим вода Летнего моря была теплой, и даже местами горячей, как если бы ее нагревали в жаровнях, и байки про теплые течения становились Шиаде ясны.

Когда дневные скитания по Тропам Нанданы не только выматывали, но и разочаровывали в себе, жрица приходила сюда и садилась у берега, опуская голые ноги в воду. Потом вставала, снимала одежду, и пряталась в море вся – от собственных неудач и воспоминаний, которые находила в путешествиях по тропам и которые всеми силами старалась забыть.

* * *

– Ты в порядке? – спросил Артмаэль, когда жрица вернулась. Никого, кроме Нилианы, в пещере снова не было.

Шиада улыбнулась и присела к очагу. За дни пребывания здесь она перестала побаиваться своей покойницы-бабки, чей морок, кажется, вообще никогда не шевелился.

– Да нет, иногда она встает, ходит и даже колдует, – Артмаэль протянул лепешку из цельного зерна и пару кусочков вяленой рыбы. Еду, как обычно принесли Митаба и та, другая жрица, имени которой Шиада так и не узнала. Встретившись глазами с Артмаэлем, Шиада поняла, что он мог бы назвать второе имя, но смысла делать этого не находит.

Шиада принялась за еду.

– Нелла говорила, мужчины здесь редкие гости. Отчего ты так легко управляешься с Тропами?

Артмаэль прошелся взглядом по лицу женщины: давно хотела спросить.

– Потому что мужчины отличаются от женщин, – улыбнулся Артмаэль такой очевидной истине. – Мужчины приходят и уходят быстрее и чаще, чем женщины. Мужчины добиваются, воюют, стремятся и все, что они делают, они делают, чтобы сохранить женщин. Мужчина стабилен и неизменен. В этом – мужская суть. Женщины – создают: и порядок, и хаос. Женщины изменяют все. Женщина творит великую перемену в балансе сил мира, проводя душу из мира духов в мир людей, и необратимо меняется при этом сама. Поэтому тропами То'он Надара чаще всего ходят именно женщины. Из мужчин здесь действительно бывают лишь те, кто постиг изменение Шиады, Ее оборотистость и Непостоянство.

– Но значит ли это, что есть огромное множество женщин, кому недоступна эта тропа? – спросила Шиада.

Артмаэль довольно кивнул.

– Значит. Жрицы храма Тинар, избравшие путь вечных дев, никогда не претерпевают изменений и не могут оказаться там, где все состоит из перемен. Посвященные Иллане преображаются в родах, посвященные Шиаде преобразуют себя и мир вокруг. Но Тинар неизменна, как навсегда застывший ручей, и нет момента, когда она встречается с итогом изменения в лице Нанданы.

– И впрямь, – только шепнула жрица.

– Когда Тинар отвергает себя и плодоносит, она становится Илланой. Когда Иллана преображается, увядая, она становится Нанданой. Чтобы Тинар отвергла себя, Шиада проливает ее кровь, чтобы Иллана плодоносила, Шиада проливает ее кровь, чтобы Нандана смогла взойти на трон Ночи, Шиада гасит день Илланы, а чтобы Тинар могла возродиться в заре, Шиада разгоняет тьму Нанданы. Нет часа, когда бы Тинар и Нандана встречались рука в руку. Между жизнью и Смертью всегда неотвратимо стоит перемена, и тот, кому недоступно изменение, не способен создать что-либо.