Текст книги "Том 1. Здравствуй, путь!"
Автор книги: Алексей Кожевников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
Мазанка Исатая стояла без двери, которую увез или сжег кто-то, ветер надул песку до окошек, так что и войти можно было, только согнувшись в три погибели. Убирать песок, делать дверь, чинить разбитые окна у них не хватило бы сил: один был уже стар для этого, а другой еще мал. Они недолго посидели в мазанке на песке, молча погрустили, затем поехали к чужим очагам, к чужим котлам.
Людям посторонним, не испытавшим жизнь вестника Длинного Уха она может показаться сплошным гостеваньем. На самом деле она не такова. Чтобы получить привет, приют, накрытый стол и ночлег, надо отыскать и привезти раньше других вестников интересные новости. Сами, как песок и ветер, новости налетают редко, за ними надо гоняться. Для Тансыка это нелегкое дело еще осложнялось тем, что Исатай плохо видел и вскоре ослеп окончательно. Жизнь для Тансыка стала вдвойне хлопотливей, – сперва отыскать добросердечных людей, которые приютили бы на день-два недужного Исатая, потом ловить новости.
Желая как-либо утешить его, Исатай иногда говорил:
– Расти скорей и женись! Я буду сказывать сказки твоим ребятишкам.
В ответ на это Тансык припоминал Исатаю его же слова:
– Жене нужен дом.
– У тебя есть юрта.
– Юрта не дом. Юрта – всего одна крыша, скорлупка дома.
Каждое утро Тансык седлал своего рыжего конька и выезжал на охоту за новостями. Увидев другого путника, будь верхового, будь пешего, он немедленно подъезжал к нему, здоровался и спрашивал:
– Хабар бар?
Обычно отвечали: «Бар, бар», – и в свою очередь задавали тот же вопрос. Обменявшись новостями, разъезжались каждый в свою сторону.
К счастью для Тансыка, новостей было много. В Казахстане устанавливался невиданный революционный строй жизни: выбирали советы, перемеряли никогда не мерянную степь, наделяли бедняков пастбищами и скотом. У всех загорелось горячее желание знать, что делается на свете, все стали приветливей к вестникам Длинного Уха.
Когда гражданская война окончилась, русских братьев демобилизовали, и они разъехались по домам. Ахмет с Шолпан уехали в Казань, и оба поступили работать на почту: он водить машину, в которую собирали по городу почтовые отправления, она подметать и мыть полы. Одновременно Шолпан поступила в школу ликвидации неграмотности. Став грамотной, она перешла из поломоек на разноску писем, а сверх этого еще училась на вечерних курсах телеграфному делу.
Работа постоянно, поминутно напоминала ей, что в далеком Казахстане скитается осиротелый одинокий брат Тансык. Шолпан аккуратно, часто слала ему письма, но в ответ получала разве одно на десяток. Ведь Тансык не имел своего дома и никогда не знал, куда толкнет его жизнь. Шолпан адресовала свои письма на главную почту в Алма-Ату до востребования. Но Тансык редко спрашивал их, и, не дождавшись его, письма отдавали вестникам Длинного Уха. В карманах, за пазухой, в дорожной торбе этих вестников письма подолгу гонялись за Тансыком и обычно попадали к нему уже в таком замызганном, истертом виде, что прочитать их было невозможно. И ответы Тансыка, пока доходили до почты, подвергались такой же участи. Сильно мешало переписке еще и то, что Тансык не умел ни писать, ни читать и грамотеи вокруг него были редкостью. Оба, и сестра и брат, начали привыкать к тому, что им надо забывать друг друга.
Но вот третьего декабря 1926 года Совет труда и обороны решил «в текущем хозяйственном году приступить к постройке Семиреченской железной дороги». Географическое название Казахстана – Семиречье.
На севере станцией примыкания новой дороги к сибирской железнодорожной сети выбрали город Семипалатинск, а на юге станцию примыкания к Ташкентской дороге решили определить после детальных изысканий.
Стройка затевалась большая, трудная. Началась широкая вербовка изыскателей и строителей: инженеров, техников, землекопов, мостовиков, укладчиков рельс, плотников, чернорабочих.
В Казани, как и во многих больших городах, на участке, который обслуживала Шолпан, появился новый адресат с броской красной вывеской:
УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПО НАЙМУ РАБОЧЕЙ СИЛЫ НА ТУРКСИБ
При первой же встрече с ним Шолпан спросила:
– Что такое Турксиб?
– Туркестано-Сибирская железная дорога.
– Где она?
– Пока нет, но скоро будет. – Заинтересованный в привлечении людей на постройку, уполномоченный начал подробно объяснять, где ляжет дорога, какую принесет пользу. В рассказе замелькали родные для Шолпан имена: реки Чу, Или, Каратал, горные перевалы Курдай, Чокпар, города Токмак, Алма-Ата.
– Берут ли на стройку шоферов и письмоносцев? – еще спросила Шолпан.
Шоферов брали в самую первую очередь, а относительно письмоносцев уполномоченный не имел указаний.
– Я – письмоносец, немножко умею стучать на телеграфе, делать плов, сыр, кумыс, – похвалилась Шолпан.
– Ой, ой! – восторгался уполномоченный. – Да мы назначим тебя заведовать либо всей почтой, либо столовой.
Она решила завербоваться. Ахмет Каримов горячо любил свою веселую златоликую Шолпан и без раздумья согласился поехать на Турксиб.
Завербованные и желающие завербоваться собирались в городе Фрунзе, столице Киргизии, по соседним станциям, откуда велись изыскания. Где-то тут предполагалось начать новую дорогу, но где – об этом шел большой спор. Ахмет и Шолпан высадились из вагона на станции Луговая. Тогда она была маленькая, всего в один домик. В нем размещались и все дорожные службы: касса, телеграф, дежурка, и жили все станционные работники.
Толкнувшись во все двери, Ахмет с Шолпан не нашли зала ожидания и решили натянуть свой балаган. Для этого были у них одеяла и разные тряпки, но не виднелось ничего для опоры: ни целого деревца, ни кустика, ни срубленной на дрова лесинки. Отапливалась станция кизяком.
Вокруг была порыжело-увядшая степь, на всей ее видимой шири маячил одинокий всадник, скакавший к станции. Подскакав, он осадил коня перед Шолпан с Ахметом и заговорил по-казахски, сам же переводя свою речь на русскую:
– Аман! Здравствуй! Хабар бар?
Приунывшая было Шолпан радостно встрепенулась: перед ней стоял вестник Длинного Уха, и теперь все узнается, все устроится. Она схватилась одной рукой за стремя, другой за гриву лошади, хотя ни конь, ни всадник не делали попытки уезжать, и заговорила без передыху, тоже путая русскую и казахскую речь:
– Новости бар, бар, большие новости. Русский брат Ахмет Каримов и его жена Шолпан, мы, значит, приехали строить новую дорогу. В степях где-то кочует наш брат Тансык, передай ему по Длинному Уху, что ждем его на станции Луговой.
– Йё, йё! – Да, да, скажу, – обещал всадник. – Сегодня же твое слово полетит соколом во все стороны.
Затем Шолпан пожаловалась, что вот приехали и не знают, куда деваться на ночь.
– Джёк! – Нет такого места.
– И даже балаган не к чему приладить, – продолжала Шолпан.
Всадник посоветовал укрепить его за любой телеграфный столб.
– Можно? – обрадовалась Шолпан.
Он сказал, что к таким столбам часто крепят походные балаганы, привязывают коней и торбы с продуктами для сбережения их от шакалов.
– Тогда подожди уезжать, будешь наш гость, – пригласил его Ахмет.
Шолпан с Ахметом немедленно принялись творить у одного из столбов пестрый тряпичный балаган, а гость поехал собирать по степи засохший навоз – кизяк для костра.
Потом в горьком, но милом, как родина, кизячном дыму всю ночь пили чай, рассказывали новости, мужчины угощали друг друга табаком. А над ними, сладко щемя слух и душу, зазывно пели телеграфные провода.
– Кто поет там? – спросил гость. Много раз слыхал он пение проводов, натянутых вдоль главной колесной дороги через степь, но не знал, отчего рождается оно.
– Поет Узун Кулак – Длинное Ухо, – ответила Шолпан. Гость так удивился, что стал похож на каменную фигуру с древнего степного могильника.
– Да, да, поет Длинное Ухо, – повторила Шолпан. – Оно быстрее самого резвого коня, оно, как молния, может в одну минуту перелететь через всю Казахскую степь.
– Ай, ой! – дивился гость. – И кто этот Узун Кулак, человек, птица, конь, зверь?
– Нет. Его никто не видел. Он такой маленький, что летит в тонкой проволоке. Его зовут телеграфом.
Всадник не мог понять такого дива, а Шолпан не могла объяснить, и разговор оборвался. Шолпан пообещалась растолковать все потом, когда она станет телеграфисткой и будет управлять телеграфом, как наездник конем.
Утром Шолпан и Ахмет пошли узнавать, есть ли еще на Луговой строители Турксиба и где квартируют они. Вестник Длинного Уха умчался в степь, и побежало от него во все стороны: сестра Тансыка Шолпан и русский брат Ахмет Каримов приехали строить новую дорогу. Они ждут Тансыка на станции Луговая. Ахмет будет ездить на шайтан-арбе.
Жители многих мест Казахстана в те годы не видели еще ни поезда, ни автомобиля. По слухам, у них сложилось сказочное представление о бесовской телеге, которая сразу бежит, орет, шипит, плюется горячим паром, чадит черным вонючим дымом, – и все это делает сама, одна, без лошадей, без верблюда, без ишака. Назвали загадочную, телегу шайтан-арбой, потом это имя перенесли на паровоз и автомобиль.
Шолпан будет служить Длинному Уху. Но не по-казахски, с конем, а без него, не развозить новости, а посылать по тем проволокам, что натянуты от столба к столбу вдоль большой колесной дороги на Семипалатинск.
Скоро приедут еще люди, много людей.
На Луговой в те дни строителей было меньше двух десятков. Квартировали они все в недалеком сельце из восьми маленьких саманных хаток, без потолков, с плоскими камышовыми крышами и земляными полами. Пока что они занимались самоустройством, а для дороги ничего не делали, жили в ожидании, когда закончится спор, где легче и выгодней проложить ее.
Спор об этом начался давно, с самого первого замысла соединить Сибирь и Среднюю Азию рельсами, возникшего еще до революции. Построить такой путь у царской России не было сил, и только после революции Советская Россия приступила к делу – весной 1927 года начались изыскания. Сперва было задано, что новая дорога должна пойти от города Фрунзе на город Алма-Ату по отрогам горного хребта Заилийского Алатау. В результате изысканий возникли четыре варианта. Все они вызывали резкую критику руководящих организаций, потому что все планировали большие скальные работы, местами двойную, даже тройную тягу при эксплуатации, все были привязаны к району с частыми землетрясениями.
Во время споров появилось предложение изучить еще один вариант, уже пятый, Чокпарский. Он сулил уменьшить скальные работы, исключить двойную тягу, увести дорогу из района землетрясений в безопасный, но сильно удлинял путь и в станцию примыкания выдвигал Луговую, а город Фрунзе оставлял в стороне от новой магистрали.
У всех вариантов были сторонники и противники. Спор вырос до всесоюзных размеров, захватил не только изыскателей-путейцев, но и смежников: геологов, гидрологов, экономистов, захватил высокие государственные учреждения, печать от центральных миллионотиражных газет до районных листовок, тысячи людей.
По срокам, назначенным Советом труда и обороны, уже надо бы класть рельсы, а строители еще не знали куда. Решили срочно организовать большую экспедицию для изысканий на Чокпаре, в помощь техническим изыскательским партиям привлечь ученых геологов, гидрологов, сейсмологов. Начальником экспедиции назначили опытного строителя железных дорог инженера Елкина.
Станция Луговая сделалась отправным пунктом для изыскателей по пятому – Чокпарскому – варианту, они потянулись сюда со всех направлений, обследованных прежде: Курдая, Кастека, Какпатаса. Появилась работа и для тех, кто приехал не для изысканий, а уже строить. Первая получила ее Шолпан, получила именно ту, о которой давно мечтала, – на телеграфе. Единственный станционный телеграфист оказался бессильным передать весь поток телеграмм, который хлынул из Луговой и в Луговую. Маленькая, нигде, кроме своей дороги, не известная дотоле станция за несколько дней прогремела на всю страну. Постепенно устроились все, кто хотел, а потом обнаружилась даже нехватка рабочей силы.
И всегда-то горячее летнее солнце южного Казахстана в тот год пекло особенно сильно. За шесть весенне-летних месяцев не выпало ни капли дождя. Земля дышала накаленной сковородкой. Воздух стоял неподвижно, и в нем, как в зеркале, отражались аулы, озера, пасущиеся стада, всадники, пешеходы. Трудно было отличить, где настоящее, а где его отражение. Не проходило дня, чтобы Тансык не ошибался, и наконец так устал от погони за миражами, что решил полностью отдаться на волю своего коня. Выезжая за новостями, он бросал поводья на шею ему, а сам, разморенный жарой, либо дремал, либо курил, совсем не стараясь замечать, что творится вокруг. Но старый, опытный конек, хорошо знавший повадки Длинного Уха, примечал все. Вот в небе пролетел орел, на песке оставила след змея. Умный конь решил, что змея, орел не нужны хозяину, и не подал никакого знака. А вот показался в стороне всадник, и конь круто повернул к нему. От резкого движения Тансык очнулся. На этот раз всадник оказался не миражем.
– Хабар бар? – сказал ему Тансык.
– Бар, бар. Ой, много. – Всадник остановился, и полилась целая река новостей: – Больше месяца гоняюсь я за одним парнем, пересек все реки Казахстана, окружил все озера, поднимался на все горы, много раз видел хвост его коня, а догнать не могу.
– Зачем тебе этот парень? – спросил Тансык.
– К нему приехала сестра Шолпан и ждет его на Луговой.
– Как зовут парня?
– Тансык.
– О-о! Можешь отдыхать: ты догнал его.
И оба зарысили в Луговую. Один на свидание к сестре, другой за свежими новостями. По пути заехали в недалекий аул, взяли там Исатая с конем, старого верблюда и юрту. Путь до Луговой напрямую одолели в одну неделю.
Шолпан не узнала Тансыка, так он вырос, и долго удивлялась, что ему уже восемнадцать лет. Как быстро идет время. Ей понравилось, что он служит Длинному Уху. И всегда это было нужное доброе дело, теперь же особенно.
– Я тоже служу Длинному Уху, – похвалилась она.
– А где твой конь? – спросил Тансык, не видя поблизости ни одного коня.
– Стоит в конторе!
– Как это?
– Стоит на столе и ждет меня.
– Не понимаю.
– Сперва ешьте плов, пейте чай, после будете глядеть моего коня.
И Тансык и гость, оба сильно проголодавшиеся, занялись едой. Шолпан спросила мужа, кого бы пригласить ей на разговор по прямому проводу.
– Зачем?
– Хочу показать Тансыку и нашему гостю, какое у меня Длинное Ухо.
Начали перебирать знакомых, с которыми вели переписку. Решили, что самый подходящий человек для такого разговора русский брат Роман Гусев. Он жил в Москве, с ним Шолпан и Ахмет обменивались праздничными телеграммами. Для него телеграф, телеграмма были привычным делом.
Вечером, уходя на ночное дежурство, Шолпан позвала с собой мужа, Тансыка и гостя. Все осторожно втиснулись в маленькую телеграфную каморку.
– Вот мой конь. – Шолпан показала на аппарат морзе.
– Однако, смеешься? – проговорил Тансык растерянно: обижаться ему или не следует.
– Совсем не думаю, вот гляди. – Шолпан села перед аппаратом и начала тихонько нажимать. Аппарат заквохтал вроде курицы, Шолпан переводила его речь на понятную всем, человеческую: «Москва, главный телеграф. Станция Луговая Ташкентской железной дороги вызывает к прямому проводу товарища Гусева Романа, проживающего по адресу…»
– И он придет к нам? – изумился Тансык.
– Придет в Москве к такому же коню, как мой. – Шолпан погладила свою морзянку.
– И что будет делать?
– Говорить с нами.
– И мы услышим его?
– Увидим его слова. Теперь посидите тихо, не мешайте мне. – Шолпан принялась отправлять и получать телеграммы. Работая ключом телеграфного аппарата, она одновременно с этим, специально для Тансыка и гостя, прочитывала вслух то, что отправляла и получала. Отравляемые телеграммы были написаны на бланках, получаемые аппарат выдавал на узенькой длинной бумажной лейте, испещренной мелкими черточками и точками. Шолпан читала эту ленту, как книгу или газету.
Телеграммы шли из самых разных мест. О многих Тансык прежде и не слыхивал. Наконец лента сообщила из Москвы, что Роман Гусев у провода. На это Шолпан отстучала: «Наш дорогой русский брат, говорят с тобой из Казахстана твои братья Ахмет Каримов, Тансык и сестра Шолпан. Посылаем тебе низкий горячий поклон». Роман ответил: «Привет, привет!» А Шолпан продолжала: «Знаешь ли ты, что у нас будут строить большую железную дорогу?» – «Знаю», – ответил Роман. – «Мы уже нанялись. Приезжай и ты к нам на Луговую». – «Ладно, подумаю». – «А теперь прощай, брат Роман!» – «Прощайте, мои милые. Спасибо за память!»
Шолпан выключила аппарат на минутку и спросила:
– Ну, как нравятся мой конь и мое Длинное Ухо?
И Тансык и гость были в полном восторге. Вот это конь – сам стоит на одном месте, а знает все, что делается в мире. Они еще поглядели недолго, как работает Шолпан, а затем оба помчали в аулы и на дороги потрясающую новость: в Луговой появилось новое Длинное Ухо – телеграф. Ему не надо ни гонцов, ни коней, не надо скакать по пескам, по камням, жариться на солнце, коченеть на морозе. Им управляет сестра Тансыка Шолпан. Она сидит в доме, на стуле, одной рукой, всего лишь одним пальцем трогает тихонько маленькую машинку – и новости летят по проволокам, летят быстрей самого резвого коня, самого сильного ветра, быстрей грома. Шолпан говорит, что новости переносит невидимая молния.
2. Пастух инженеров
Передав рассказ о телеграфе другим вестникам Длинного Уха, Тансык вернулся на Луговую к сестре. Несколько дней он отдыхал, гостевал, потом ему стало скучно и стыдно шататься без дела, когда все кругом работали.
– Я тоже хочу работы. Скажи, где спрашивать ее? – обратился он к сестре.
– Хорошо, молодец, – похвалила она, сама большая труженица. – Ходи, гляди, выбирай!
Маленькая тихая станция тогда превращалась в подобие шумного, бессонного караван-сарая. В поездах местного сообщения, на скрипучих рассохшихся телегах, запряженных волами, верхом на верблюдах и конях то и дело приезжали изыскатели со всех четырех забракованных вариантов. В изношенной до лохмотьев одежде, чугунно загорелые, сильно похудевшие и оттого узловатые, они были похожи на саксаул.
Каждая партия устраивалась своим табором с отдельным костром. Но погодя недолго начиналось знакомство с соседями, гостеванье, песни, споры.
Спорили больше о вариантах, чаще всех мелькали слова «Курдай», «Чокпар» и еще «инженер Елкин». Одни превозносили его: «Умняга. Сколько уж курдаили ему голову, но не удалось закурдаить, послал к черту все курдаи, скалы, мосты, туннели, попер против всех на равнину, на Чокпар. И правильно. Паровозы и вагоны – не козлы, чтобы прыгать по горам». Другие, наоборот, поносили его: «Трус, испугался гор. Ползучий червяк. Его пора сдать в архив».
Перебыв на Луговой дня три-четыре, сменив спецовку, получив довольствие и все прочее необходимое, изыскатели снова уходили в «поле», по Чокпарскому направлению. Полем они называли всякое место под открытым небом – степь, горы, лес, болото, – где вели изыскания, и свою работу там называли полевой.
Один из поездов загнал в тупик и оставил там железнодорожную платформу с какой-то машиной, немножко похожей на вагон и на телегу.
К машине тотчас собрались рабочие.
– Вот наконец приехала и моя любимая работа, – сказал Ахмет Каримов, временно занимавшийся приемкой прибывающих грузов. Потом быстро заскочил на платформу и начал внимательно оглядывать машину. Это оказался небольшой американский автомобиль «доджик», приспособленный для езды по бездорожью. Он уже поработал где-то: на колесах была засохшая грязь, а в баке – изрядно горючего.
Перед машиной столпилась большая ватага верховых и пеших кочевников. Такие ватаги постоянно кружились около изыскателей и в Луговой и в поле, разглядывали, ощупывали инструменты, снаряжение, забрасывали вопросами: «Что это? А это? Зачем? Что делает?»
На этот раз в такую осаду попал Ахмет Каримов. На спрос, что приехало, он ответил:
– Шайтан-арба.
В первый миг ватага замерла от изумления, а потом встрепенулась, завертела головами, замахала руками, засмеялась, загалдела:
– Врешь, Ахмет! Шайтан-арба вон та. – И десятки голов закивали на паровоз, задвинувший в тупик платформу.
– А эта – сестра той, – крикнул Ахмет. – Младшая сестра.
– Врешь. Эта совсем не арба, у нее ни оглобель, ни дышла, ее нельзя запрягать.
– И не надо запрягать. Она бегает сама, и даже лучше той, старшей. Бегает без рельс, без всякой дороги. Видите, у нее колеса, – убеждал Каримов. Но ему плохо верили. Младшая шайтан-арба была маленькая, куцая и наряду со старшей казалась смешным уродом.
Тогда Ахмет решил защитить ее делом. Он велел рабочим принести доски, которые применяли при выгрузке и погрузке всего тяжелого. Принесли две доски, одним концом положили на платформу, другим на землю. Ахмет сел в машину, дал резкий, требовательный гудок; когда ватага невольно отхлынула, он спустил по доскам машину и покатил, виляя меж изыскательских юрт, палаток, костров.
Ватага шумно повалила за ним, быстро увеличиваясь по пути. Почти все, кто был тогда в Луговой, сорвались со своих мест.
Сделав небольшой круг, Ахмет остановился.
– Давай, давай! – подзуживали его всадники. Им страшно хотелось выманить машину из тесноты на степной простор и посмотреть, как побежит она там.
Но Ахмет сказал твердо:
– Потом. На первый раз довольно.
Главное: что машина не нуждается ни в тяге, ни в дороге, а бегает сама, было доказано. Гонять же, тратить горючее ради потехи Каримов не имел привычки.
Но то, что ему казалось потехой, для кочевников было очень важно. Машина бегает сама – это еще не все. Конь, верблюд, осел тоже бегают сами. А может ли она обогнать их? И надо ли кормить ее! И чем? И еще было много всяких загадок.
Ахмет Каримов ни на одну минуту не оставлял машину без надзора, – если не сидел в ней, то держал около своего балагана, даже спал в кузове. И не напрасно: любопытные тянулись к ней с таким же рвением, с каким охранял ее Каримов, – ощупывали бока, колеса, пытались заползать под нее, открывать мотор, опасно близко зажигали спички, все старались найти того шайтана, который катает машину. Во время езды Ахмета постоянно донимала ватага всадников, вызывающих его на соревнование. Они крутились возле машины, показывали Ахмету серебряные монетки в десять, пятнадцать, двадцать копеек, порой размахивали бумажными рублями, даже трешками, пятерками и кричали:
– Давай гоняй!
– Шевели свою ленивую арбу плеткой!
Ахмет не старался щеголять способностями машины, а ездил, как требовало дело и как позволяло вполне нетронутое вековечное бездорожье. Его машина была первой в этих местах. Иногда она обгоняла всадников, сколь ни хлестали они своих коней, иногда наездники обгоняли ее и потом награждали насмешливым улюлюканьем.
Наконец загадка, кто быстрей, стала нестерпимой для конников, и они решили устроить байгу – выпустить против машины самого быстрого коня, какой был в Казахстане.
Тансык внимательно приглядывался ко всему, искал себе место. Было много свободных. Требовались начальники партий, старшие инженеры, просто инженеры, техники, десятники, завхозы, рабочие для переноски нивелиров, теодолитов, реек, вешек, для забивки кольев, рытья глины на кирпич, для подвозки дров и воды в столовую…
Самой интересной ему показалась работа на телеграфе, – одной рукой, одним пальчиком разговаривать с Ташкентом, Москвой, с любым человеком из любого места, а другой рукой в это время можно пить чай, кумыс, раскуривать трубку. Особенно привлекало его могущество телеграфа: требует рабочих, машины, деньги, товары – и ни в чем нет ему отказа.
Еще понравилась работа зятя – водить шайтан-арбу. И еще была завидна должность начальника станции – носить красную фуражку, встречать и провожать поезда.
Все другое: копать землянки, строить бараки, складывать печки, развозить на ленивом верблюде воду в бочке, делать из сухой травы и навоза кизяк для топки – было неинтересно.
Выслушав брата, Шолпан развеселилась, засмеялась, ее золотистое лицо округлилось от смеха, стало как солнце.
– Ладно, пойдем, – сказала она, увела Тансыка на телеграф и разрешила поработать на своей машинке.
Он постучал будто совсем так же, как сестра, а на телеграфной ленте получилась бессмыслица.
– Этому надо учиться, – сказала Шолпан. – Сперва научиться грамоте, а потом уж этому.
Тансык не знал ни единой буквы, ни цифры. Пошли к Ахмету. Он покатал Тансыка на своей шайтан-арбе, позволил подержаться за руль, но не выпустил его из своих рук даже на секунду.
Обратиться к начальнику станции, чтобы он уступил свою должность Тансыку, не решились.
– Ну, скажи, что ты умеешь? – пристала Шолпан к брату. – Одно хотенье ничего не стоит, надо уметь.
Он перечислил свои уменья: седлать коня, ездить верхом, разводить костер.
– Мало, мало.
– Быть начальником станции, – прибавил Тансык. Он крепко верил, что эту должность – носить красную фуражку, встречать и провожать поезда – исполнял бы не хуже любого. Жаль, занята.
– Походи, погляди еще, найдешь, – приободрила сестра брата, а про себя решила: придется искать мне. Памятуя, что парень умеет всего только ездить верхом да разводить костры, она начала везде спрашивать такую разъездную работу и вскоре узнала от Длинного Уха, что самому большому инженеру требуется проводник.
– Ты знаешь Чокпарский перевал? – спросила она брата.
– Знаю весь Казахстан, – похвалился Тансык и принялся уверять, что по Чокпару может проехать с завязанными глазами в любое время суток, при любой погоде. В общем он говорил правду – сначала в детстве при перекочевках на джейляу и обратно, затем вестником Длинного Уха искрестил вдоль и поперек этот перевал и теперь присочинил совсем немного, только про завязанные глаза.
– Тогда поезжай туда, твоя работа там, – сказала сестра.
– Какая?
– Ходить проводником. Поезжай и спрашивай людей, которые ищут место для дороги. У них спрашивай инженера Елкина. – Шолпан записала эту фамилию на толстой крепкой бумаге и подала брату. – Но теряй. Без нее забудешь.
Исатая она оставляла у себя вместо своих родителей. Старик поселился в юрте, раскинутой возле балагана.
Верхом на коне и с верблюдом в поводу Тансык выехал в степь по направлению на Чокпар. Он подумал, что верблюд может пригодиться во время работы, если же не пригодится, то не будет и обузой: верблюд совсем не нуждается в заботах хозяина – и кормится и поится сам.
Тансык старался ехать прямо на Чокпар, но его постоянно сбивали с прямой то изыскательские партии, уже работавшие на равнине, то миражи. У него не хватало духу проехать поблизости и не рассказать изыскателям, что он послан в проводники к Елкину, не показать им бумажку с его фамилией. От работы на Длинное Ухо он полюбил болтать, привирать, похваляться. И еще больше, чем изыскатели, его задерживали миражи, особенно один: группа всадников, бродившая в степи. Она показывалась то в полуденной, то в закатной, то в ночной, то в утренней стороне. Изыскатели уверяли, что это – группа инженера Елкина, они узнавали и всадников и коней, а ловить их советовали совсем в другом месте, в горах. И Тансык немало потратил времени на разговоры и гаданья, куда же направиться ему.
Вечером он подъехал к Чокпару и, оставив коня с верблюдом пастись, взобрался на высокий утес поглядеть оттуда, нет ли костра. Ведь где огонь – там и люди. В одном из ущелий слабо, наподобие далекой звезды, мерцал маленький костерок. Тансык взял за поводья коня с верблюдом и пошел на огонь. Вокруг него сидели четыре человека, ели копченую колбасу, черные сухари и запивали чаем из железных кружек, – определенно изыскатели. Тансык уже вдоволь навидался таких – сильно обросших волосами и бородами, загорелых и обветренных, как он, дитя суровой земли, одетых в одинаковые тяжелые сапоги и брезентовые спецовки. Это были: руководитель группы – пожилой, седоватый инженер Елкин, его помощник – молодой инженер-мостовик Калинка и два рабочих парня.
Тансык поздоровался и спросил, куда едут люди.
– Ищем дорогу, – ответил Калинка, потом добавил: – Вернее сказать, кружимся, топчемся на одном месте.
– Отчего? – поинтересовался Тансык.
– Наше дело такое.
– Я тоже ищу, – сообщил Тансык и подал Елкину, как старшему, бумажку с его фамилией. Тот вертел ее довольно долго, обыскал всю глазами, но не нашел ничего, кроме своей фамилии, и спросил удивленно:
– И все?
– Да.
– Кто писал?
– Моя сестра, Шолпан. Она работает на телеграфе.
– Тогда, наверно, есть телеграмма.
– Нет, одна эта бумажка.
– Зачем же приехал ты?
– Работать. Шолпан сказала: самому большому инженеру нужен хороший проводник, и вот послала меня.
– Я – не самый большой инженер, есть гораздо побольше, – сказал Елкин. – Но проводник мне зло нужен. Молодчина – твоя сестра, и ты – молодчина. Садись ужинать.
Изыскатели, потеснившись, освободили для Тансыка место. Он отвел коня и верблюда на ближайшую луговинку пастись, затем подсел к огню. Перед ним на гладкий чистый камень изыскатели положили довольно много колбасы, сухарей, поставили кружку с чаем.
Поужинав, закурили, разговорились. В детстве от брата Утурбая и Романа Гусева, потом от русских, с которыми встречался, работая на Длинное Ухо, Тансык научился балакать по-русски. Елкин рассказал Тансыку, что он с группой ищет место для железной дороги, делает первый объезд, первый осмотр местности. Верно, он просил наладить к нему опытного проводника.
Тансык поспешил похвалить себя: он тут знает все, и для убедительности начал называть разные места: ущелье Зарезанного Барана, колодец Хромого Верблюда, Камень Грозы.
– Повтори-ка, – попросил Елкин. – Я запишу.
– Зачем?
– На память.
– Помнить у тебя есть глаза и уши.
– Они уже полны: я много видел и слышал, – объяснил Тансыку Елкин. И в его памяти быстро, словно в кино, мелькнула картина беспокойной жизни: бедное детство в семье деревенского учителя, жизнь на гроши в гимназии и путейском институте, работа на далеких железных дорогах, Забайкальской, Мурманской, затем под вражескими снарядами на путях, разрушенных в мировую и гражданскую войну.
«Э… гнилые глаза и плохие уши», – подумал Тансык и сказал, что он тоже много видел и слышал, но пока ничего не позабыл.
– Когда, где – много-то?! – посомневались изыскатели. – Такой молодой – и много…
Тансык сказал, что он – вестник Длинного Уха, всю жизнь перевозит новости, ни одна из степных историй не миновала его.
– Вот это должность! В тех историях, пожалуй, больше сказок, сплетен. И все равно развеселая должность, – принялись было зубоскалить рабочие. Но Елкин шикнул на них и продолжал разговор с Тансыком: надо найти для дороги такое место, чтобы могла ходить шайтан-арба.
– Конь ходит, верблюд ходит, баран ходит… найдем, – обнадежил Тансык.
