355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Сегень » Державный » Текст книги (страница 27)
Державный
  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 23:33

Текст книги "Державный"


Автор книги: Александр Сегень



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 46 страниц)

Глава двенадцатая
«АНТИОХ»

На следующий день, в воскресенье, сразу после обедни в Лужецком монастыре князь Андрей Большой по прозвищу Горяй вместе с братом своим Борисом Волоцким покидал Можайск, который отныне уже заранее считал своим удельным городом, ибо в случае победы над Ахматом великий князь Иван обещал даровать его, а в случае, если Ахмат победит, то Андрей твёрдо решил и так, силой, захватить сей город, принадлежавший покойному брату Юрию.

Обычно неспокойный и вспыльчивый, за что и Горяем прозван, Андрей Васильевич сейчас пребывал в уравновешенном состоянии духа. Он был полностью удовлетворён двумя неделями пребывания в Можайске. Местные жители хорошо встретили его, прослышав про обещания великого князя. Встретили как своего господина. Дворец, построенный в начале века Андреем Дмитриевичем Можайским – сыном Дмитрия Донского и дядей Василия Тёмного, находился в отличном состоянии, в нём было тепло и сухо. И так не хотелось покидать его.

Андрей и Борис отправились из Пскова в середине сентября. За неделю они добрались до Ржева, принадлежащего Борису. В Ржеве обоих братьев встречали жёны и дети, с которыми так приятно было повидаться после множества весёлок, особенно псковитянок, среди которых попадались и польки, и немки, и литовочки. Андрей давным-давно заметил, что наизменявши жене, он почему-то всегда чувствовал особенный прилив любви к ней. И жена радовалась, когда после разлуки муж приезжал к ней такой нежный, ласковый, любящий.

Ах, что за дивное было бабье лето на Пскове!

А во Ржеве уже было холодно. Несколько дней Андрей Васильевич ласкал жену, но к концу недели она прескучила ему, он стал браниться с нею и рад был бы оставить её тут, но нет – жёны с детьми потащились вместе с Андреем и Борисом дальше, в Волоколамск, также принадлежавший Борису. Приехав туда, отправились в новую местную обитель, о которой шла слава как о самом строгом монастыре на Руси. Но игумена Иосифа там не застали – оказалось, он уехал на Москву. А из Москвы пришли вести о том, что князь Иван сжёг Посад. Посему, перебравшись из Волоколамска в Можайск, братья решили подольше задержаться в этом милом городке в междуречье Шелковки и Можайки. Могучая шестиугольная крепость, окружностью в добрых триста саженей, казалась надёжным убежищем. Войска братьев раскинулись большим станом на берегу Москвы-реки, получив уведомление, что сниматься предстоит не так скоро.

Сожжение Иваном Посада дало отличный повод спровадить жену – мол, по-видимому, Ахмат всё же прорвётся сквозь оборону на Угре и Оке, глядишь, и в Можайск сунет свою волчью морду. И отправилась жена с младшим сыном и дочерью в свой удельный Углич. Старшему сыну Андрея, Ванюше, было уже четырнадцать лет, и князь Андрей решил его при себе оставить.

Борису же покамест жена не успела надоесть, и он не гнал её от себя. Андрей поглядывал на них и посмеивался – воркуют голубки, будто Борис не принимал участия в псковских увеселениях. Борисова Ульяна на редкость красивая женщина, родная племянница воеводы Холмского, верного слуги великого князя Ивана. Иной раз Андрей Васильевич даже завидовал брату. За девять лет замужества нисколько Ульяна не изменилась, даже как будто краше стала. Эх, кабы можно было жёнами-то меняться! Говорят, не то у вотяков, не то у вогулов даже обычай такой есть, и если братья жёнами время от времени друг с другом не меняются, стало быть – враждуют между собой.

А вот с Иваном ни за что бы Андрей не стал обмениваться. Он не любил таких полногрудых, как деспина Софья. Да и вообще она – ведьма. Из-за неё Иван таким дурным сделался, братьев задушить стремится, все земли себе захапать. И раньше-то был неумён и строптив, а нынче и вовсе ополоумел. Одно слово – Антиох.

В Можайске Андрей впервые в жизни внимательно прочитал житие своего святого – Андрея Стратилата. И очень ему понравилось именовать брата Антиохом Сирийским.

– Небось, Антиох-то, про наш приезд заслышав, войска к Кременцу подтянет, обезопасится, – сказал Андрей Васильевич, когда отъехали от Можайска на пару вёрст.

– А кто такой Антиох? – спросил Ванюша, едучи рядом на невысоконькой пегой кобылке.

– А это, Ваня, отец твой так тёзку твоего, великого князя Ивана, наименовал, – усмехнулся Борис.

– А почему? – снова задал вопрос Ванюша.

– Потому, что был такой воевода в Сирии, по имени Антиох, – стал объяснять Андрей Васильевич. – При нечестивом царе Максимиане. Андрей Стратилат, в честь которого я назван Андреем, состоял у того Антиоха поначалу в тысящниках, иначе сказать – полковником. А потом Антиох за особенные доблести поставил его надо всеми своими полковниками стратилатом, то бишь – большим воеводою. Но потом, прознав, что Андрей уверовал во Христа, а дело-то было в поганые язычестии времена, Антиох принялся Андрея всяко-всяко мучить. Велел уготовить медное ложе, раскалить его так, чтоб искры отскакивали, и тогда Андрей взошёл на это ложе. Взошёл, лёг и принялся так потягиваться, будто ему мягко и хорошо. Асам тем временем мысленно взывал к Богу, а Бог-Христос внимал его молитвам и делал так, чтобы огонь не имел силы жжения.

– Как он потягивался? – рассмеялся сынок. Ему понравилось, как Андрей Васильевич изобразил потягивания Стратилата.

– Ой, хорошо, мягко! Ой, я сейчас усну! – с удовольствием ещё раз показал князь Андрей. – Какая тёплая постеля! Как мило после ратных трудов отдохнуть на этом ложе!

Ванюша пуще прежнего развеселился, расхохотался. Вот дитеныш милый. Когда жена с младшеньким и дочуркой в Углич-то отбыли, он всё к Андрею в постель напрашивался, и чтоб отец ему байки-сказки про свои ратные подвиги рассказывал. «Ну хоть не надолго, батюшко, можно к тебе?» Приходилось не надолго прятать Дуню. А с Дуней в Можайске у Андрея до чего ж по ночам жаркие ложа устраивались, не менее жаркие, чем у Стратилата, прости Господи!

– И не сгорел? – спросил Ванюша.

– Стратилат-то? Нет, не сгорел, – усмехнулся Андрей Васильевич, вспоминая про Дуню. Вот бы и в Кременец её с собой прихватить, да уж совсем бесстыдно получится.

– А почему дядя Иван – Антиох? – продолжал задавать вопросы сынок.

– Потому, Иван Андреич, – пояснил Борис, – что он нас с твоим отцом уже осемь лет на таком жарком ложе выдерживает, а мы до сих пор не сгорели. Ибо с нами Бог. И не сгорим, а он посрамится.

– Зачем же мы к нему теперь едем, коли он Антиох?

– Затем, сыне, что он всё же брат нам старший, и мы обязаны ему помогать. Были бы мы нелюди, могли б с царём Ахматом договориться и вместе с ордынцами за все обиды Антиоху Сирийскому отомстить. Но мы не такие, как он, умеем прощать зло. Вот и едем теперь помогать ему супротив царя Ахмата.

Говоря это, Андрей уловил лукавый прищур Бориса, брошенный в его сторону. Мол, красиво врёшь. А почему «врёшь»? Никакого вранья тут нету. Да, были у них разговоры о том, чтобы и впрямь поехать к ордынскому хану и получить у него ярлык против Ивана. Сейчас бы они вкупе с ордынцами ударили по рати московской да гнали Антиоха до самой Москвы, скинули с престола за нарушение законных удельных прав и сами стали бы княжить. Так, как раньше княжили на Руси – честь по чести. Да ведь не пошли на сговор с Ахматом.

Андрей Васильевич посмотрел на сына. У того на лице было написано, как он горд за то, что отец его и дядя Борис столь великодушны. Ну и ладно. Из любых поступков надо уметь извлекать пользу. Посодействуем сейчас растреклятому Ивану, нам же честь и слава будет от народа русского, что встали плечом к плечу, забыв про обиды. К тому же, вот и Можайск отойдёт в наши владения. Стало быть, кое-каких уступок добились от Антиоха.

Да, с самого раннего детства Андрей не любил брата старшего. Радовался, когда отец дразнил его горбатым, за то, что Ванька вечно сутулился – тощий, длинный, противный. Всё этому Ваньке – великокняжеское наследие, невеста Маша, удивительной красоты девушка, престол Московский, слава. Хотя ни батюшка, ни матушка его не любят. Он старался не замечать проявлений их ласки к Ивану, а когда они против него что-то колкое говорили, видел и запоминал. Но ведь и впрямь матушка Андрея больше всех своих сыновей любила! Вот и договорилась бы с батюшкой, чтобы тот престол свой ему, а не Ивану наследовал. Да нельзя было, по закону нельзя, вот несправедливость-то какая!

Особенно злился Андрей на старшего брата за то, что Иван отца успел зрячим застать, а он родился, когда батюшка уже слепой был. Помнится, матушка как-то раз сказала Андрею, когда тому уж лет десять, кажется, было: «Ты во мне завёлся в хорошие дни, а когда я тебя во чреве носила, случились беды страшные – батюшку ослепили, престола лишили, в Углич сослали. Столько горя! Оттого ты у меня такой горяй получился».

Он и сам замечал, что другие люди куда спокойнее и терпеливее, чем он. Да разве с собой можно что-то поделать, изменить себя? Чуть что, бывало, он так и лез на Ивана с кулаками, а тот неизменно его поколачивал. Однажды Андрей даже убить хотел брата, подкрался к нему с шестопёром, да Иван и тут учинил расправу – выхватил у него пернач и самому же ему тем шестопёром по лбу треснул. Не очень сильно, но крови было много, и до сих пор на лбу рубец остался. А вот за что он хотел тогда убить Ивана, почему-то напрочь забылось. Должно быть, за всё сразу.

Проехав вёрст двадцать, добрались до Вереи. Дальше, на другом берегу Протвы, уже стали попадаться небольшие великокняжеские заставы. Когда миновали очередное сельцо, Борис сказал:

– Кажись, полпути проехали до Кременца. А как до Голтяева доедем, и вовсе треть дороги останется.

– А Голтяево-то не твоё, хоть тебя и зовут Голтяем, – поддразнил брата Андрей Васильевич.

– А почему дядю Бориса Голтяем зовут? – спросил Ваня.

– Не догадываешься? Да потому, что его Антиох догола ограбил, вот почему, – не моргнув глазом соврал князь Андрей. На самом деле Бориса ещё с детства звали Голтяем. Бабушка Марья Фёдоровна, мамина мама, происходила из рода Голтяевых и любила рассказывать внукам о сказочном богатыре Голтяе. Бориска часто, играя, изображал из себя сего Голтяя, оттого-то его так и прозвали.

Теперь, услышав пояснение Андрея, Борис хмыкнул и чуть слышно пробормотал:

– Ну пусть так.

– Не очень-то догола, – усомнился четырнадцатилетний отрок. – В Волоколамске житье не худо. И во Ржеве хорошо.

– В Волоколамске, во Ржеве! – передразнил сына князь Андрей Горяй. – Дак ведь то ж малая-малая толика того, чем дядя Борис твой должен был бы владеть. А остальное всё себе Антиох захапал.

– Понятно, – вздохнул Ваня.

– Ничего тебе не понятно ещё! С возрастом поймёшь, когда дети великого князя с тебя самого семь шкур драть станут.

– А я им не дам семь шкур! Ни одной не дам! – воскликнул сын.

– Посмотрим, какой ты у меня будешь.

В молчании проехали ещё одну версту. Тут мальчик спросил:

– Вот я одного не понимаю. Ты говоришь, он Антиох. Но разве он не верит во Христа-Господа, как мы верим?

– Ничуть, – мгновенно, не задумываясь, отвечал Андрей.

– Ничуть?! – удивился Ваня. – Он что же, язычник?

– Точно, – кивнул Горяй. – Язычник и есть. Токмо притворяется христианином, а сам не верит ни в какого Христа.

– Ну ты уж… – робко промолвил Борис Васильевич.

– А что? – вспыхнул Горяй, – Разве не так? Успенский храм он, гляньте-ка, возвёл новый! Ну и что? А чьими руками? Веницейского муроля? Знаем мы этого веницейского муроля. Поганец он, спроси любого москвича – ни к исповеди, ни к причастию не ходит, поклоняется истукану Мамоне вместе с боярином Гришкой, великокняжьим любимцем, коего и прозвище Мамон. А кого он из Новгорода привёз да в новом Успенье протопопом поставил? Попа Алёшку, о котором говорят, что он тайно Святой Троицы не признает. Слыхано такое?

– Я что-то в первый раз слышу, – покачал головой князь Борис.

– Ну и зря! Ах, ну да! – вспомнил князь Андрей. – Ты же пьяный спал, когда я во Пскове со старцем новгородским, не помню, как его звали, разговаривал. Андросом, кажется… Есть такое имя Андрос?

– Сдаётся мне, нет такого, – усомнился Борис Васильевич.

– Ну Бог с ним, – махнул рукой Горяй. – Главное то, что он мне поведал об этом Алёшке-попе, коего и Алексием язык не повернётся назвать.

– А что он поведал? – спросил отрок Иван Андреевич.

– А вот что. Незадолго до того года, когда была Шелонская битва, в Новгород вместе с князем Михайлом Олельковичем из Литвы приехали какие-то жиды-шмойлы во главе со своим мудрецом-чернокнижником по имени Захарий Хуил-Дурсис.

– Прямо так и Хуил? – усмехнулся князь Борис.

– Хуил! Именно так – Хуил-Дурсис, – твёрдо уверил князь Андрей. – Эти жиды-шмойлы принялись в Новгороде сеять свою жидовскую ересь, учить, что нет ни Святыя Троицы, ни души, ни рая, ни ада, Христа-Господа не было, и вообще ничего нет, кроме бездонных чёрных дырок, которым и следует молиться. А! Кажется, не Дурсис, а Дырсис, потому что дырам молится.

– Это ты сейчас придумал, – снова усмехнулся Борис.

– Вовсе не придумал, а припомнил! – обиженно ответил Андрей. – Не перебивай! Стало быть, эти жиды-шмойлы много умов помутили в земле Новгородской. Сказывают, даже Марфа Борецкая у них уроки брала. Попутно они и колдовству учили. А про дыры говорили так: «Кто от Христа и Святые Троицы отречётся, а в дыры уверует, тому из недр земли будет приходить несметное богатство. Священные книги читать не следует, а надо поболе изучать книжество потаённое, запретное, которого многая много развелось у латин и немцев. У фрягов опять же». Вот почему Иван-Антиох столько фрягов к себе понавёз. Да к сыну своему, Ивану Ивановичу, поставил лекаря Леона, который тоже есть выходец из тех жидов-шмойлов, хотя его и из Венецка-города привезли. А Алексей, протопоп нынешний Успенский, сию проклятую науку от Захарии перенял полностью. Вот какого теперь протоиерея на Москве чтят! И все, кто вокруг Ивана вертится, давно уже не Христу-Господу поклоняются, а бездне дырявой, которая есть ад, где сидит враг рода человеческого.

– Батюшка, а как дырам молятся? – спросил Иван Андреевич.

– Очень просто, – в возбуждении от собственного рассказа отвечал его отец. – Вертят в земле дыру и говорят в неё наши же молитвы, только задом наперёд. Вот попробуй «Отче наш» задом наперёд проговорить. У тебя не получится, а они уже давно умеют. А кроме того, это я уж от другого человека слышал, нерусь Сонькина давно уже под Москвой и в иных местах роет, ищет, где есть те самые бездонные дыры, о которых учил жид-шмойла Захарий. Якобы их в Венецке и в Риме, да и повсюду там в латинах, давно откопали и поклоняются им, а у нас до сих пор святую веру Христову блюдут и дыр не знают. И все, кто есть на Москве нерусский, все теперь от этих дыр без ума, ищут их. Да и русские тоже, которые с ума посходили. Кажется, даже нашли уже и молятся туда задом наперёд. И Сонька, и Антиох, и муроль веницейский, и даже Андрей Иваныч Бова, ибо он тоже из фрягов али из немцев. Всем заправляют поп Алёшка да книжник Федька Курицын, который для них нужные ересные книги переводит. А с ним брат Федькин – Волк.

– Волк? – удивился Ваня.

– Имя такое, – пояснил Андрей Васильевич и тотчас приврал: – Они же все имена себе новые придумывают, чтобы только не называться именами святых. Любопытно бы знать, какое себе Антиох выбрал. Чего не знаю, того не знаю, врать не стану. А вот Софья, как я слышал, требует, чтобы её называли Волчицей. Ибо на самом деле она давно уже не жена Ивану, а тайная супруга Волка Курицына.

– Да не сплетни всё сие? – снова усомнился князь Борис.

– Не сплетни! – твёрдо заявил Андрей Горяй. – Сам прикинь – сколько лет не могла морейская ведьма детей Ивану родить, а как с Волком спуталась, так её и прорвало, волчицу мерзкую. И Васька, и Юрий – от Волка у неё. И они не Васька и не Юрий, а Волчонок и Бирючонок. Третий народится – Аукой назовут.

– И верно, – согласился Борис Волоцкий, – то она неплодная, неплодная была, а то вдруг заплодилась.

– Вот, – довольный тем, что брат с ним соглашается, сказал князь Андрей. – Так что, когда закончим войну с Ахматом, не миновать нам идти со своими полками на Москву да изгонять из Москвы нечисть поганую. Страшные времена наступают. Колеблется на Руси Церковь Христова. Только в наших уделах и сохраняется ещё дух православный.

– В обители-то у Иосифа нам что рассказывали, – кивнул Борис.

– Правильно, – поддержал Андрей, вспоминая, как монахи говорили об ужасных видениях, посещающих игумена Иосифа. Мол, на Москве ставят трон Антихристу, и зижителей этого трона Иосиф даже уже по именам знает.

За разговором они подъехали к такому месту, где с их дорогой соединялась слева другая дорога, и по ней ехало десятка два всадников, сближаясь с Андреем, Борисом и Ваней, которые двигались во главе своего основного войска. Приглядевшись к одному из наездников, Андрей Васильевич узнал в нём того самого дьяка Фёдора Курицына, о котором недавно шла речь. А когда ещё ближе подъехали, увидел и брата его, Ивана-Волка, а также муроля Аристотеля.

– Легка нечисть на помине, – сказал он, скрипнув зубами.

– Здравы будьте, князья светлые! – крикнул дьяк Фёдор, кланяясь братьям-князьям, не сходя с седла.

– Здорово, коли не шутишь, – угрюмо ответил Андрей Васильевич. Встретившиеся Ивановы люди вызывали в нём столь сильное отвращение, что он вмиг почувствовал, как по жилам течёт не кровь, а уксус. Курицыны со своим отрядом, разумеется, пропустили Андреево и Борисово войско, остались ждать, чтобы пристроиться в пятки. С одной стороны, это было проявлением вежливости, но с другой – чёрт их не знает, вдруг да нападут сзади?

Так и стояла в глазах нахальная рожа дьяка Фёдора. А какая великолепная была сбруя на его коне – нагрудник, изукрашенный золотыми бляшками с финифтью, татарское седло, а иод седлом – ковровый чепрак, который и в лютую зиму не всякий боярин имеет для покрытия крупа любимого коняжки. А сам-то каково одет, дьячишко дерзкий! Шапка такая, что по ней судить – не Андрей Васильевич князь удельный, а Курицын.

Князь Горяй подъезжал к Кременцу, всё больше и больше распаляясь на своего старшего брата, государя Ивана Васильевича.

Глава тринадцатая
МОКРЫЙ КУРИЦЫН

– Значит, вы, маэстро, всё-таки полагаете, что существует некий Высший Разум? – сказал дьяк Фёдор, глядя на то, как мимо проезжает довольно значительное войско строптивых братьев великого князя. Разговор с Фиораванти, о котором он так долго мечтал, наконец-то состоялся сегодня, по дороге из Боровска в Кременец. Молчаливый фрязин впервые разоткровенничался, признался, что не верит в Бога в общепринятом смысле, но верит в нечто, что всё же мешает миру превратиться в хаос. Беседа велась на смешанном русско-итальянском языке, поскольку Курицын не владел в совершенстве языком Петрарки, а Фиораванти до сих пор путался во многих русских словах и понятиях. Но в основном они друг друга понимали правильно.

– Да, – отвечал Аристотель. – Высший Разум непременно есть.

– Но не Троица с Иисусом Христом и Святым Духом?

– Нет. Особенно в понимании западной Церкви – что Святой Дух исходит и от Отца, и от Сына.

– Это, если я не ошибаюсь, Карл Арнульфинг придумал? – блеснул познаниями Фёдор Васильевич.

– Да, Карл Великий, – кивнул веницейский муроль.

– Мне приятно беседовать с таким просвещённым мужем, как вы, маэстро, – слегка поклонился Аристотелю дьяк.

– Опять вы по-фряжски, – обиженно прогудел брат Фёдора, Иван, который в последнее время почему-то стал требовать, чтоб его именовали Волком. Мол, слишком много на Руси Иванов, надобно хоть как выделяться. Вспомнил имечко, данное отцом. И детей своих Иван-Волк просил называть не Курицыными, а Волковыми. Якобы об этом мечтал умерший в позапрошлом году родитель.

– Горе ты моё, – проворчал Фёдор. – Говорю тебе: учи языки.

– Ну не дал Господь! – развёл руками Иван-Волк.

Фёдор перевёл брату суть последнего разговора. Аристотель предложил дальше разговаривать по-русски.

– Ладно, – согласился Фёдор. – Так вот, в довершение – я вам скажу так, что сам пришёл в недавнем времени к твёрдому умозаключению, что никакого Бога вовсе нет, даже Высшей Воли или Высшего Разума, как вы это называете. Чтоб мне с седла свалиться, ежели я не прав! На чём же держится мир, спросите вы?

– Да, мир, в значении il mondo, – кивнул Фиораванти.

– На высших духовных проявлениях лучших людей, населяющих этот ваш il mondo, – сверкнув глазами, ответил Курицын.

– О, это сильни слово, – улыбнулся фрязин. – И каки образом сие происходит?

– Во время мощного духовного подъёма человека-творца, – сказал Фёдор, сделав пред собой движение руками, будто он схватил кого-то за голову и с большим усилием отпихнул от себя. – Когда он творит, мыслит, сочиняет, создаёт в своём воображении грядущее творение, когда мучается раздумьями об этом il mondo, который изначально был создан каким-то древним-предревним его прародителем.

– Мир создан человеком? – переспросил Фиораванти.

– Да, – кивнул Курицын. – Изначально был маленький бог, меньше, чем вот этот ноготь на мизинце. Он стал творить и создал своё тело, выдумал его, и оно наросло на нём. Быть может, изначально не такое совершенное, как наше. Да и наше не совершенно, оно будет продолжать совершенствоваться. Продолжая творить, сей бог, которого мы и назовём прачеловеком, прапращуром, создал весь мир. И этот мир совершенствовался благодаря его многовековому творчеству вместе с телом.

– Он и сейчас жив? Adesso? – удивился Аристотель.

– Да, жив, – ответил дьяк. – Во множестве ныне живущих своих отпрысков. Но не в каждом человеке, а лишь в творцах. Таких, как вы, маэстро, как я, как Филарете, Брунеллески…

– А я? – спросил Иван-Волк.

– Отчасти, – усмехнулся его брат. – Ты слишком мало трудишься для того, чтобы в тебя в полной мере вселился дух прачеловека.

– Но ведь многие из творци, про котори вы говорите, верят в Бога и даже в Trinitas Sancta[148]148
  Святая Троица (лат.).


[Закрыть]
, – возразил Фиораванти.

– Религия необходима, – сказал Курицын. – Многие могучие творцы создают миродержание в минуты своего огромного религиозного подъёма. Человек-бог благоговейно и искренне молится некоему Высшему Существу, не зная, что сие Высшее Существо есть он сам. Выплёскивая из себя стон к Богу, он на самом деле выплёскивает из себя то, из чего лепится мир, совершенство мира. Избранные, свободные люди, как вы и я, могут не верить в Бога, способны не верить в Бога и при этом продолжать жить и творить. Но и нам нужны совокупные моления великому духу прачеловека, живущему в нас, в нашей крови. Именно в крови, заметьте это. Кровь оттого священна и оттого во всех людях вызывает таинственный трепет. Возможно, первым творением прапращура была кровь. Она вытекла из глубины его сознания, ещё не обретшего плоть, обволокла изначальный дух, и уже из неё стало нарождаться человеческое тесто, призванное стать плотью, костями, внутренностями, мозгом, кожей, власами…

– Трогаемся! – нетерпеливо ёрзнул в седле Иван-Волк, видя, что показались последние ряды Андрее-Борисова войска.

Пристроившись к хоботу[149]149
  Хобот – то же, что пятки, хвост, западная сила, то есть арьергард войска.


[Закрыть]
, Курицыны, Фиораванти и их дружина продолжили свой путь к Кременцу. Продолжилась и беседа. Правда, Аристотель отчего-то стал всё больше хмуриться и отмалчиваться, а это означало, что вскоре он и вовсе прекратит разговор. Но дьяк Фёдор Васильевич настолько увлёкся своими рассуждениями, что не замечал угрюмости фрязина, продолжая словоизлияния:

– Зачем, спросите вы, нам нужна власть всяких там князей и бояр? Нам, носителям высшего смысла! Как это ни глупо, а нужна. Для того, чтобы самих нас удерживать от нас же самих. Иначе количество наших духовных выплесков окажется гораздо большим, чем необходимо, и тогда мир может взорваться от перенапряжения. Когда великого человека сжигают на костре, объявив его еретиком, я не заплачу о нём, нет! Во всём есть смысл. Значит, этим великим человеком надобно было пожертвовать, дабы ограничить развитие мира. Ибо сие развитие должно происходить равномерно. И я готов написать книгу, воспевающую произвол властителей. Именно так! И я напишу таковую. Клянусь!

– Сказано: «Не клянись»! – буркнул Иван-Волк.

– Где сказано? – фыркнул его брат.

– В Евангелии.

– Кем сказано?

– Известно кем – Иисусом Христом.

– А кто он такой? Он – такой же человек, как и я. Допускаю, что его дух был мощнее моего, ибо умел такое, чего не умею я. А может статься, Иисуса Христа и вовсе не было, а был некий писатель, подобный мне, – опять же допускаю, что куда более одарённый, чем я, – который сочинил все четыре Евангелия и сам создал Иисуса Христа. И Христос появился. В сознании людей. Возможно, когда-нибудь мысль о Христе настолько разовьётся в умах людей, что Христос и в самом деле объявится в мире в своём живом обличии. И это-то как раз и будет тот самый Эммануил, о котором сказано в Евангелии Матфеевом. Не случайно жиды не уверовали в евангельского Христа, но до сих пор ожидают Эммануила, и я с ними полностью согласен.

– То-то Мамырев говорил, что ты жидовствуешь, – сказал Иван-Волк.

– Ну и что! Не вижу в том ничего дурного, а лишь разумное. Мне доводилось беседовать однажды в Витебске с учёным мудрецом Иосифом Шмойлой Шкаравеем, учеником знаменитого Схарии. Се был редкостный человек. Великого ума и великой духовной мощи. Жаль, не довелось повстречаться с самим Схарией, о котором говорят, что он уже пятьсот лет живёт на свете, ибо тако усовершенствовался в духе своём, что умеет владеть и управлять плотью. Вот каковы жиды, и я жалею, что не жид! Им удаётся такое, чего не могут сыны иных народов. Мало того, я иногда думаю, что прапращур, первочеловек был жидовин и праязык – жидовский. Жидовским словом Иисус Навин останавливал светила небесные, а Христос произносил своё «талифа куми»[150]150
  «Девица, встань» (древнеевр.) – слова Христа, произнесённые им при воскрешении умершей дочери начальника синагоги (Марка, 5:41).


[Закрыть]

В сей миг конь под Курицыным ни с того ни с сего взвился на дыбы, и дьяк Фёдор Васильевич, не удержавшись в седле, ибо был слишком воодушевлён своей речью, полетел в мелкую речушку, через которую они как раз переезжали. Глубина-то речонки составляла не более пяди, но поскольку дьяк плюхнулся навзничь, то весь он мгновенно промок, к тому ж ушибся спиною и не сразу сумел подняться на ноги. Вскочив же, недоумённо, обиженно и злобно воззрился на хохочущего Ивана-Волка и усмехающегося Фиораванти.

– Сам виноват!.. Сам накликал! – сквозь взрывы смеха выкрикивал Иван-Волк. – Сам сказал: «Чтоб мне из седла выпасть, коли есть Бог!»

– Що ты декаешься, чёртова опакуша![151]151
  Что ты насмехаешься, чёртова изнанка! (новг.).


[Закрыть]
– сам не зная почему вспомнив родное, но забытое новгородское наречие, воскликнул Фёдор Васильевич. – Що тут весёлого? Это когда ещё я сказал, чтоб из седла упасть? Сколько времени прошло? Не тогда ж меня вышибло!

– Стало быть, – продолжая веселиться, отвечал Иван-Волк, – Господь спал тогда, а как пробудился, тут ему и донесли на тебя.

– Переодеться бы, иззябну… – кисло хмурясь, пробормотал несчастный дьяк. – Да вроде езды осталось версты три, не больше. Речка-то эта – Шумка, судя по всему.

Он нехотя взлез назад в своё седло и стукнул кулаком коня между ушей:

– У, кобеняка! Какая нечисть тебе под хвостом пахву подмотала! Но, пошёл! Бр-р-р-р!!! – Его так всего и передёрнуло от холода. – Добро бы теперь метью пустить коней, да эти Андрей с Борисом едва плетутся. А обгонишь их – обидятся. Государь потом по загривку надаёт. Ох, простыну!

– Ничего, – сказал Аристотель, – коли умрёшь, ты сам говорил, что так надо. Для ограничени. Так?

– Сдаётся мне, ты, муроль, не согласен со всем, что я рёк? – хмуро вопросил Фёдор Васильевич.

Фиораванти долго ехал молча, и мокрый Курицын уж было решил, разговору конец, но вдруг Аристотель промолвил:

– Я тодже много думал о сём. Близко. Но не так, как ты речеши.

– Ну скажи, как ты обо всём этом мыслишь?

– Я? Не могу сказать. Трудно. Но мне жаль тебя.

– Это почему ж тебе жаль меня? – грозно прорычал Фёдор, окончательно перейдя с Аристотелем на «ты». Тот ведь первый начал тыкать.

– Потому что ты – мокрый Курицын и можешь получити raffreddore[152]152
  Простуду (ит.).


[Закрыть]
.

Это были последние слова Фиораванти. Дальше, сколько дьяк Фёдор ни пробовал заговорить с веницейским муролем, тот молчал, погруженный в свои раздумья. К тому же вскоре и Кременец показался.

Проехав внутрь крепости, Фёдор Васильевич поспешил в дом великого князя доложить о приезде. Примет сразу – хорошо, не примет – ещё лучше, можно будет переодеться в сухое. А доложить надо – Иван Васильевич ждёт с нетерпением Аристотелевой оценки Боровским рубежам. Вскоре окольничий Ларион Масло позвал Фиораванти и Курицыных в государеву светлицу. Входя, Фёдор Васильевич по-особому перекрестился и тихо пробормотал:

– Огавакул то сан ивабзи он.

Иван Васильевич сидел в таком окружении: братья Андрей и Борис со своими окольничими, Михаил Яковлевич Морозов-Русалка, Василий Фёдорович Добрынский-Образец, Афанасий Михайлович Морозов-Хруст, Иван Васильевич Сорокоумов-Ощера, Григорий Андреевич Мамон и Иван Васильевич Патрикеев-Булгак. Увидев Фиораванти, государь сказал:

– Любезный друг, присаживайся, медку испей с дорожки, а мы покуда с братьями побеседуем. И вы, Курицыны, отдыхайте пока. Фёдор, почто такой сырой?

– Не отвлекай на сие внимание своё, государь! – ответил дьяк.

Иван Васильевич не стал больше допытываться о причинах влажности Курицына и продолжал беседу с братьями. Разговаривал он с ними весьма учтиво и любезно, в то время как они, особенно Андрей, отвечали обиженными голосами, какими обычно обращаются к чрезмерно затяжному дождю, погубившему посевы. Но в общем вскоре можно было понять, что они временно смирились и готовы держать вместе с великим князем оборону против ордынского царя, при условии, что за это Иван Васильевич сдержит свои обещания и расширит их уделы.

Дрожь, колотившая Курицына, постепенно стала проходить, он отогрелся, слегка запьянел от предложенного ему медку и, глядя с лёгкой улыбкой на большую икону Спаса в силах, продолжил мысленно свою «опакушную» молитву: «Еинешукси ов сан идевв ен и…» и так далее. Этому тоже научил его три года назад витебский чародей и мудрец Иосиф Шмойла Шкаравей – читать наизнанку православные молитвы и тем самым отрекаться от Христа и Троицы ради привлечения на свою сторону иных потусторонних сил. Курицын познакомился с премудрым евреем как бы случайно, но потом он понял, что ничего случайного не бывает, в том числе и эта встреча должна была рано или поздно произойти. Шмойла оказался единственным человеком на всём белом свете, кому Фёдор поведал тайну отрубленного пальца Дмитрия Борецкого и таинственного перстня. Даже жена Ласточка – угринка Школастика, принявшая в православии имя Ольги Степановны, – ничего не знала про Иллюзабио. Шкаравей не только объяснил Фёдору, что сие такое, но и обучил его азам каббалы и чёрной магии. Отныне Курицыну оставалось только усовершенствоваться в этих науках, что он и делал постоянно. Он ведал имена и числа, знаки и свойства всех, кто входит в тот же сонм, что и его Иллюзабио, всех сил и духов, которых православные люди по собственной темноте своей считают тёмными. А на самом деле они самые что ни на есть светлые, ибо служат тому, кто принёс миру свет. Тому, кого именуют Денницей, или, по-латыни, Люцифером, что значит Светоносец. Тому, кто и есть прачеловек, человекобог, истинный создатель Вселенной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю