Текст книги "Державный"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)

Иван Иванович размечтался, а тем временем на противоположном берегу татары вновь начали наступление на переправу. Видимо, Ахмат заменил одни свои тьмы[145]145
  Тьма – русское производное от тумена, имеющее равноценное значение – десять тысяч.


[Закрыть] на другие, более смелые.

– Всё ж непонятно, – сказал Морозов, – взаправду хочет Ахмет в этом месте переправиться или для отвода глаз рыпается.

– Что же наряд наш молчит? – оглянулся Иван Иванович на пушки.

Внезапный порыв холодного осеннего ветра зашатал растущую поблизости высоченную берёзу, срывая с неё последние жухлые листочки и стремительно неся их в сторону наступающих татар, будто указуя пушкарям, куда нужно бить. В следующий миг грянули залпы орудий.

Глава десятая
ЕПИТРАХИЛЬ

В Мятлеве было тихо, скучно. Только и оставалось, что есть да спать целыми днями. И Андрей Васильевич с чистым сердцем предался этим своим излюбленным занятиям, полагая, что уже заслужил отдых. Он съездил вместе с великим князем на Москву, где был сожжён Посад, затем через три дня выступил с Иваном из Красного Села, ведя подкрепление, состоящее из пяти тысяч всадников и десяти тысяч пехоты. В субботу они уже были в Кременце – главной ставке великого князя. Эта крепость находилась на равном удалении от Калуги и устья Угры, где был Ахмат, и от Вязьмы, откуда ожидали возможного нападения литовцев, связанных с Ордой договором о совместных действиях против Москвы. Отсюда хорошо просматривалась вся зловещая округа войны, лучшей точки обзора нельзя было придумать. По замыслу Ивана, в случае переправы Ахмата на наш берег все войска, растянутые вдоль Угры и Оки, должны были молниеносно стянуться сюда, заманить ордынского царя к Кременцу и здесь дать решительное сражение. Холмистые, покрытые лесами берега реки Лужи были неудобны для татарской конницы и удобны для нас.

Но это – если Ахмат всё же решится прорвать русскую оборону на Угре. А он, Бог даст, не решится. Правда, по прибытии в Кременец великий князь и его меньший брат узнали о первых перестрелках, начавшихся в разных местах Угры. В донесениях говорилось, что наши орудия разили метко, а татарские стрелы мало вреда наносили. Не дав брату и дня отдохнуть в Кременце, государь приказал Андрею Васильевичу идти с войском на Медынь и далее – на запад, в Мятлево, и там стоять, зорко наблюдая за берегами Угры, лежащими к западу. Участок опасный – здесь мог и Казимир объявиться, идя на соединение с Ахматом, да и сам царь ордынский мог бросить пару туменов для неожиданного прорыва.

До чего ж хороши места вокруг Мятлева! Речки спокойные, многорыбные – Шаня, Нерошка, Изверь. Леса полны зверя самого разнообразного. Поля, знаменитые своим непревзойдённым мятлевским льном, обильные урожаи которого издавна собирали тут. И всё это – выморочный удел покойничка Юрья Васильевича. Не зря братья так злятся на великого князя, что всё себе захапал. Андрей Васильевич тоже бы злился, да Бог не дал ему злобности, к тому ж ленив он, увалень эдакий, хозяйство вести не умеет, весь в долгах у государя. Шутка ли сказать – тридцать тысяч рублей должен! Но сей долг можно уж и не считать долгом, поскольку есть уговор, скреплённый завещанием Андрея Меньшого, в котором все его уделы после смерти достанутся великому князю Московскому, государю Ивану Васильевичу.

Князю Андрею в этом году исполнилось двадцать восемь лет. Был он холост, да не по каким-то там соображениям холост, а попросту потому, что ленив. Женщин он стеснялся и предпочёл бы, чтоб его отношения с ними всегда были такими же, как с милой матушкой, Марьей Ярославной. Она его жалела за непутёвость, любила и ласкала больше, чем кого бы то ни было из детей своих. Понимала, что есть люди, как Иван, – которым всё нужно, весь мир, весь простор от размаха до размаха, а есть такие, как Андрей, – им в самой малой малости радость и счастье, лишь бы все друг друга любили и никто никого не трогал. В маленькой церквушке им уютнее с Боженькой, нежели в соборном храме пред грозными очами Вседержителя Бога. В спокойном и тихом селе, как вот это Мятлево, блаженнее, чем за великокняжеским пиром в стольном граде Москве.

Так его и звали все – Андрей Малой, или Андрей Меньшой. А матушка ласково – Куняюшкой, ибо он часто, бывало, сидя в обществе, за столом ли, на каком-нибудь совете ли, начинал засыпать и кунять носом – кунь… кунь… Встрепенётся и, глядишь, снова через какое-то время – кунь… кунь…

Приехав в Мятлево, Андрей Васильевич твёрдо решил, что ежели всё будет спокойно, денька через два-три он соберётся на охоту, ибо здесь, говорят, лисы – сами напрашиваются, только лови да бей их. На постой он встал в большом доме у богатой здешней вдовы Евпраксии Фёдоровны, женщины лет сорока, которая тотчас взялась за ним ухаживать, как за ребёнком. Он строго сказал ей, что ему необходимо как следует отдохнуть, ибо он в дальнейшем намерен тщательно проверить расположение войск вдоль Угры, до которой от Мятлева – двадцать вёрст. В доме у Евпраксии Фёдоровны ему страшно понравилось – кругом чисто, всюду льняные скатерти, полотенца, покрывала, тепло, уютно. Приехав в Мятлево в субботу вечером, Андрей Васильевич с наслаждением проспал всё воскресенье, а в понедельник утром нагрянул Ванька Патрикеев по прозвищу Булгак, ровесник князя Андрея и его старинный приятель. Не иначе брат Иван прислал его тормошить Андрея Васильевича.

Ванька с самого детства был невыносимо заполошный. Всюду от него было беспокойство, или, как привилось на Москве тверское словцо, булга. Булгачил он почём зря – обожал кошкам к хвостам погремушки привязывать или ворваться в дом с выпученными глазами и заорать так, что и сам уписается: «Пожа-а-ар!» А никакого пожара и в помине нет. Часто бивали его за это. Но и любили, как ни странно.

– Спишь всё? – первым делом спросил князя Андрея старый друг.

– Сил набираюсь, – важно отвечал Андрей.

– А знаешь ли, что на Угре уже вовсю бои идут?

– Того не ведаю, – так и похолодел весь Куняюшка.

– Я сообщаю тебе. – Вид у Булгака был самый взъерошенный. – Только вчера мы с князем Данилой Холмским под Якшуновом отразили наступление, а княжич Иван стоит при устье Угры и там ждёт нашествия.

– У Якшунова?

– Там. Ахмат туда вышел собственно, ставку свою там учредил и – ну нападать! Поднимай свои полки. Сколько у тебя тут?

– И полутора тысяч не наберётся, – почёсываясь, отвечал князь Андрей. Ему страсть как не хотелось покидать Мятлево. – Да и не могу я идти к Якшунову, ибо мне брат Иван приказал строго тут стоять и западное крыло обороны стеречь.

– Ну, как знаешь!

Пообедав вместе с князем Андреем, Булгак взбудораженно удалился, сопровождаемый небольшим отрядом лёгких кметей. Князь Андрей собрался уж было начать сборы, чтобы отправляться к расположению войск на Угре, но, приняв во внимание взбалмошный норов Ваньки, передумал и отправил на разведку Акима Гривнина, молодого, но славного сотника, чей отец погиб в знаменитой Шелонской битве.

К вечеру Аким Романович возвратился и успокоил Андрея Васильевича – никаких особенных боев на Угре пока ещё не происходило, а лишь велись перестрелки с татарами через реку. На другой день князь Андрей всё же отправился осматривать наши расположения. Проскакав тридцать вёрст на юго-восток, прибыл в Товарково, где встретился с князем Александром Васильевичем Оболенским, чьи полки располагались в этом селе и окрестностях. Пообедал вместе с ним и Никифором Ивановичем Головкиным-Тетеревом, который в Шелонской битве пленил Дмитрия Борецкого. Во время обеда пришло известие о том, что Ахмат покинул Якшуново и двинул свои тьмы в сторону устья. Поразмыслив, Андрей Васильевич решил задержаться в Товаркове до поступления каких-нибудь вестей. И они не заставили себя ждать. До самого вечера поступали сведения о том, что татары пытаются перейти Угру в месте её впадения в Оку, но княжич Иван Иванович, доблестно обороняясь и обстреливая ордынцев из всех своих мощных орудий, не пускает их на наш берег.

Князь Андрей остался ночевать в Товаркове, поутру, насильно разбуженный, отправился на берег Угры наблюдать перестрелку с татарами, которые ночью объявились за рекою, вынюхивая, где ещё можно попробовать совершить переправу. Днём пришло известие с восточного крыла обороны – на Воротынской переправе снова идёт сражение, татары то и дело выбираются на берег, и их приходится загонять обратно в реку. В полдень гам произошло особенно кровопролитное сражение, погибло около полутора тысяч наших витязей, включая сына боярина Русалки, Бориса Михайловича Морозова-Русал кина. Андрей Васильевич хорошо знал его и любил. Жалко было Бориса! А каково будет старому Русалке узнать о смерти своего любимца!

К вечеру стало известно, что Ахмат, не сумев переправиться через брод при устье и понеся огромные потери, двинулся назад, в сторону угорского истока.

– Ну, княже Андрею, – сказал Оболенский, – теперь наш черёд стоять грудью. Много мест на Угре, где он может думать переправляться. Ты-то свои порядки проверил? Там у тебя полным-полно бродов – в Любомилове, в Бобонках, у Бекас, в Опакове, в Косогорах.

Ещё одну ночь проведя в Товаркове, поутру Андрей Васильевич дождался известия о том, что Ахмат снова вернулся в Якшуново, и в полдень, простившись с Оболенским и Тетеревом, поехал проверять свои оборонные порядки. С полуночи дул холодный зимний ветер, казалось, ещё немного – и пойдёт снег. Пахло даже снегом. Андрей Васильевич вдруг подумал, что устал жить на белом свете, что хорошо было бы лечь сейчас под одеяло и уснуть навсегда-навсегда. Напиться крепкого ржаного мёда и уснуть, ощущая, как горят щёки.

Но вместо этого надобно было ехать на коне, трястись, мучиться от студёного ветра и откуда-то взявшейся изжоги, скрывая зевоту, когда с умным видом осматриваешь, как устроены орудия, где размещены полки…

– Андреюшко!

Оглянувшись, он увидел Ваньку Булгака. Лицо его сияло, щека была обезображена какой-то замысловатой раной.

– А я с Воротынской битвы еду, вот как! – похвастался он. – Здорово мы там Ахмутке по зубам врезали! Видал, как меня садануло? То-то же.

– Слыхано, Борис Русалкин пал там? – спросил Андрей.

– На моих глазах дело было, – отвечал Ванька. – Он прежде семерых агарян умертвил, а потом его надвое разрубили. Страшно вспоминать.

– А ты многих порубил?

– Не считал. Но думаю, не меньше десяти. Не тот нынче басурманин пошёл, как я погляжу.

– А то ты прежнего знал!

– Знать не знал, но по рассказам-то – Батый, Мамай, Тохтамыш, Едигей. Те похлеще были, нежели нынешний Ахмутка.

– Ужо он тебе покажет хлёсткость, – проворчал Андрей Васильевич, досадуя на то, что сей бестолковый Ванька Булгак успел побывать в сражении, даже ранен, поди – прославился там. Врёт, конечно, что стольких татар уложил. – Вот река встанет, тогда увидим, каков нынче басурманин.

– Ничо, не оробеем!

При Булгаке размышлять о жизненной усталости было как-то неловко, не с руки, к тому же Ванька гораздо лучше разбирался во всех военных тонкостях и помогал Андрею Васильевичу углядеть, где что не так. Из него, глядишь, в будущем неплохой воевода получится; не смотри, что заполошный такой.

– А правду говорят, князь, что ты брату по завещанию все свои уделы передаёшь? – спросил вдруг Ванька, когда они, осмотрев любомиловскую засаду, двинулись дальше.

– Правда, – ответил князь Андрей. – А что такого?

– Ну и дурень! – сказал Булгак.

– Почему?

– Да потому, что теперь Ивану только то и остаётся, что отравить тебя тайком.

– Не болтал бы ты, пёс твою мать! – выругался князь Андрей. Он и сам мог бы думать о том, что великий князь, того и гляди, и впрямь тайно отравит его, да ведь разве он чем-нибудь мешает Ивану? Да ничем. И брат любит его. Внезапная злость на Булгака схватила Андрея Васильевича когтями за ребра. – А ну назови мне хоть одного человека, которого бы брат мой Иван отравил! – грозно рявкнул он, резко остановив коня своего, рыже-чалого трёхлетка по кличке Деспот. – А не назовёшь, я вот тя кистеньком угощу!

– Как-как? – мгновенно вспыхнул Ванька. – Кисельком?

– Кистеньком, – повторил Андрей Васильевич, берясь за кистень и показывая его обидчику.

– Утю-утю! – усмехнулся Булгак. – Кистенёк-то спрячь, а то уронишь, коняжке ножку отшибёшь.

– А я говорю ещё раз – кого брат мой великий князь Иоанн Васильевич хоть раз отравил, а?

– Да хучь бы Марфу Борецкую! – нашёлся с ответом Ванька. – Что, скажешь, он не губил её? Где ж она тогда?

– Где? – растерялся Андрей. – У твоей бабы в дуде!

Воины, сопровождавшие Булгака и Меньшого, озираясь на них, поняли, что они ссорятся, трое подъехали поближе.

– Честные князья! – окликнул спорщиков Аким Гривнин. – Вы что се затеяли? Никак, подерётесь?

– А что ж! – рыкнул Булгак, тоже хватаясь за кистень.

– Ахмата не можете дождаться? Грешно и стыдно! Ну деритесь, а мы поедем вместо вас оборону смотреть. Поехали, братцы!

Видя, как они и впрямь двинулись дальше, Андрей Васильевич первым остыл:

– Добро же! Аким прав, не время теперь. Но токмо попробуй ещё хоть слово на великого князя выдохнуть! Прячь кистень, тронемся дальше. И не зыркай так, не у пугаешь!

– Ладно, – переборов себя с видимым усилием, смирился Булгак. – А Марфа, что ж Марфа – её не токмо что отравить, пожечь надобно было прилюдно, ведьму ушкуйную.

– И не травил её никто, – буркнул Андрей. – Она сама своей желчью отравилась.

Ему вновь подумалось о том, как он устал жить и страдать. Так хочется, чтобы все вокруг любили друг друга, не злобились, не клеветали, не пакостили. И, будто назло, милые сердцу люди живут в неладах друг с другом. Кто прав, кто виноват во вражде между старшими братьями? Как начнёшь разбираться – вроде бы и Андреище с Борисом правы, а вроде бы и Иван свой великий смысл имеет. Одни говорят – надо большое единое государство создать, к чему и Иван стремится, и в этом нельзя не видеть истины. А другие говорят, что и удельная старина должна сохраняться. Мол, кольчуга, из многих отдельно кованных колец сплетённая, крепче держит удар, нежели иной цельнокованый доспех. И как подумаешь с этой стороны – тоже верно. Так как же можно жить, не зная, на чьей руке правота? Вот и появляется усталость. Помереть – и не мучиться этими раздвоями!

Долгое время он с Булгаком не разговаривал, но мало-помалу обида изгладилась; к вечеру, когда приехали в Опаков, уже вновь были друзьями. Ветер усилился, низкие облака неслись над Угрою, из них сыпался редкий и мелко-мелкий снежок – суснежица. Противоположный берег тут был высокий, крутой, а Опаковский брод – самый мелкий на Угре. Едва лишь взглянув на здешние окрестности, Андрей Васильевич вдруг ни с того ни с сего подумал о том, что именно здесь предстоит ему смертельная схватка с татарами, в которой он и погибнет. От этой мысли ему сделалось хорошо, тепло и уютно.

– Однако, самое место для Ахмута, – вторя его мыслям, промолвил Булгак. – Только вот знает ли Ахмут об этом? Эй, а там на берегу село большое? – обратился он к распоряжающемуся тут полковнику.

– Немалое, – отвечал полковник. – Юхново называется.

– Татар дозорных видели? – спросил Андрей Васильевич.

– А как же! Показывались гости дорогие. Принюхивались.

– А вы что?

– Попотчевали их. Только они к броду спустились, наш тюфянчей[146]146
  Тюфянчей – стрелок из тюфяка; тюфяк – тяжёлое орудие, стреляющее железным резным или колотым дробом на малое расстояние.


[Закрыть] Игнатий Копна показал им свиное ухо. Одного наповал, двоих ранило железным угощеньицем. Мы с тех пор Игнатьев тюфяк так и прозвали – Свиное Ухо.

– Славно! – рассмеялся Булгак. – А я, вишь, с устья еду, с Воротынской переправы.

Он принялся хвастливо рассказывать о сражении, в котором ему довелось участвовать и получить рану. Андрей Васильевич, поморщась, не стал слушать, отъехал от всех, правя Деспота вдоль берега у самой кромки воды. Как хорошо будет погибнуть здесь, защищая Родину, и если есть Рай, то должен Господь после такой смертушки принять его к себе, а если нет Рая, то тоже хорошо – исчезнуть, ни о чём не знать, не страдать, не думать…

Очень низко неслись над рекой облака, иссиня-серые, лохматые. Вдруг на короткий миг Андрею Васильевичу привиделась в этих облаках огромная епитрахиль, мелькнула, терзаемая ветром, и унеслась вдаль. Даже кресты и серебряная бахрома померещились Андрею. Он остановил Деспота, глубоко вздохнул, перекрестился и прошептал:

– Святителю-отче Ионе, моли Бога о нас!

Глава одиннадцатая
КРЕМЕНЕЦ

Сколько ж ехать от Пскова-то! Даже по самой раскисшей дороге за один месяц можно было пройти пятьсот вёрст, а они и за полтора всё никак не управятся. Ещё в середине сентября пришло известие, что братья Андрей и Борис, покинув Псков, двигаются в сторону Угры, решив наконец помочь нам одолеть Ахмата. А сегодня уж двадцать первое октября, две недели идёт стояние на Угре, в двух тяжёлых битвах, на Воротынской и Опаковской переправах, дан крепкий отпор врагу, Ахмат понёс крупные потери, но и русская кровушка пролилась, а братья не едут и не едут – по последним сведениям, в Можайске застряли, болеют якобы оба. Здоровенные бугаи и вдруг болеть взялись. И не стыдятся!

Окольничий Ларион Масло, которого Иван Васильевич сегодня поздравлял с именинами, вошёл в государев покой. Лицо хмурое.

– Что, Ларя?

– Князя Андрея привезли.

– Меньшого?

– Его, сердечного.

– Иду!

Государь встал с постели, всё равно сегодняшний дневной сон убит мыслями, да и Андрюшу встренуть надо. Кто бы мог подумать, что самый младший брат, никогда не отличавшийся боевитостью, вдруг так прославится! Четыре дня назад ордынцы, не сумевшие переправиться в нижнем течении Угры, предприняли дерзкий бросок на шестьдесят поприщ от устья к истоку и пытались прорвать нашу оборону на Опаковском броде. Целый день шла там битва за переправу, и не смогли татары овладеть нашим берегом. Храбрее всех сражались князь Андрей и боярин Иван Васильевич Патрикеев-Булгак, смело вели за собой воев на врага. Под Андреем пал конь, и братик милый, неловко упав с него, сильно зашиб спину, едва не погиб.

Выйдя из своего дома, Иван Васильевич поёжился от студёного ветра. Лёгкий морозец уже не убегал днём, держался. Ветер перебирал под ногами снежную паутину – низовку. Рано в этом году умерла осень.

Брата Андрюшу снимали с повозки, он был бледен, измучен. Увидев Ивана, слабо улыбнулся:

– Здравствуй, государюшко!

– Здорово, Андреяша! Чего это ты? Плох?

– Умираю.

– Ну, несите его в дом поживее! – Иван вместе со всеми помог внести несчастного. Покуда нёс, увидел и идущего поблизости Булгака: – Здорово, тёзка! Ты-то как? Не ранен?

– На Воротынской переправе ранен был, да уж зажило, а под Опаковом Бог миловал. Цел остался. А сеча была лихая! А каково Андрей Васильевич сражался! Не меньше двадцати татар уложил.

Андрея тем временем самого уложили на кровать. Услышав о своих подвигах из уст Булгака, он простонал:

– Врёт он! Двух только.

– Да кто б ожидал, что ты и двух-то сможешь… – начал было великий князь и осёкся. Теперь меньший брат был как бы лучше его – сражался, бил врага, сам чуть не лёг на поле брани, да и неизвестно, выкарабкается ли теперь. – Поправишься, Андрюша, всё будет хорошо, – сказал государь твёрдым голосом. – Обедать будешь?

– Не хочу.

– Ну лежи тогда, отдыхай, а мы пойдём перекусим да выпьем чего Бог послал.

– Постой, Ваня.

– Слушаю, родный.

– Я это… епитрахиль-то видел. Там она, над Угрою висит.

Иван с тревогой посмотрел в мутные глаза брата – не бредит ли?

– Ну и слава Богу. Висит, значит?

– Я недолго её видел. Миг всего.

– Не обманул, значит, Иосиф-то.

– Не обманул, брате. Так что мы тою епитрахилью побили татар. Да ещё Свиным Ухом.

– Ну, лежи, отдыхай. Поспи. Чай, в дороге не мог соснуть-то?

Всё в душе великого князя сжималось от сострадания к Андрею. Очень плох. И всё-таки бредит. Свиное ухо какое-то.

– Булгаку не верь, – сказал Андрей Васильевич, закрыв глаза. – Он привирает. Врёт да на свою башку льёт. Не понимает, что ему никто верить не будет. А лучше него, брате, никто на нашей переправе не воевал, это я точно тебе скажу. Запрети ему хвастать.

– Хорошо, хорошо.

Оставив брата, который, кажется, и впрямь призаснул, Иван Васильевич повёл Булгака и всех, кто вместе с ним привёз Андрея, за стол. Кроме них обедать с государем сели Мамон, Ощера с сыном Сашей, Хруст, Образец, Пётр Челяднин да горестный Русалка, позавчера вернувшийся в великокняжескую ставку с похорон сына. Обед был не пышный, на стол подали расстегаи с мясом и яйцом, блины с припёком, щи с грибами да зайцев в сметане. На запивку – пиво. Некоторое время ели молча. Пред глазами Ивана всё стояло бледное, неживое лицо братика. Изо всех своих братьев Иван Васильевич только его и любил-то. Жаль будет, коли помрёт!

Уже когда принялись за зайцев, великий князь спросил Булгака:

– Ну что, Ваня, много вы татар под Опаковом побили? Только чур без болтовщины.

– Много. Тысяч тридцать, не меньше.

– Царевичи их привели?

– Двое царевичей во главе их были. Жаль, не удалось уменьшить Ахмату число сыновей.

Все молча покосились на Русалку. Тот, отложив от себя кусок, встал из-за стола и быстро вышел вон. Тягостно вздохнув, все снова принялись за еду.

– Я видел, как Михайла Яковлевича сына убили, – сказал Булгак. – Я ж на обеих переправах бился. Ей-Богу, не хвастаю! Старательно тюфячки наши поработали. Особенно Свиное Ухо.

– Что за ухо?! – удивился государь. Значит, не бредил Андрей!

– Мы так самый лучший тюфяк под Опаковом прозвали, – пояснил Булгак. – Многих татар из него Игнаша-тюфянчей покосил.

– Значит, стоим-таки на Угре? – сказал государь.

– Стоим и будем стоять! – молвил один из тех, что приехали вместе с Андреем и Булгаком.

– А мы уж ждали к этому времени Ахматку здесь, на Луже, – сказал Василий Фёдорович Образец.

– Не дойдёт он досюда, скопытится, – уверил всех Булгак.

– Вижу, лихой ты воин, Иван Васильевич, – сказал ему великий князь. – Быть тебе в будущем большим воеводою, не хуже Холмского.

– Ещё переплюнем!.. – ляпнул Булгак и устыдился.

– Одолеем Ахмата – сами на Казань, на Орду ходить будем, – замечтался государь. – Исконные наши земли у Литвы отнимем – Смоленск, Киев, Чернигов, Галич, Волынь, Минск, Полоцк. Всё снова Русью станет, под единою державой наших наследников, ежели я сам под свою державу собрать не успею. Море Русское[147]147
  Чёрное море в старину на Руси называли Русским морем. Турки называют Чёрное море Турецким морем и по сей день.


[Закрыть] снова должно быть русским. Корсунь, Сурож, Керчь, Тмутаракань – не крымскому хану принадлежать, а московскому государю. И сами мы – не Щучьим улусом должны наименоваться, а Великим царством Московским и всея Руси!

– Эх, кабы так! – воскликнул Ощера.

– Да будет государь наш царём державным! – поднял свою чашу с пивом Ванька Булгак. Все разом поднялись и выпили стоя. Потом почему-то смутились при виде возвращающегося за стол Русалки и, усевшись, молча прикончили зайчатину.

После обеда Иван Васильевич отправился верхом на прогулку по кременецким окрестностям. Его сопровождали старик Ощера и Булгак. То бишь три Ивана Васильевича поехали прокатиться. На всякий случай захватили с собой полные саадаки. Государев Храпко в последние дни стал прихрамывать, и сегодня под великим князем был вороной жеребчик по прозвищу Колдун. Развеселившись от пива и радужных мечтаний о будущем величии Московского государства, великий князь оживлённо рассказывал Булгаку о достоинствах здешней местности в случае, если тут придётся дать решительное сражение Ахмату.

– Либо здесь, – говорил он, – будет новое Куликово, либо, я пока ещё раздумываю, не отойти ли чуть дальше, на берега Протвы, к Боровску. Сдаётся мне, там ещё лучше встретить царя ордынского. Только бы нам не пересидеть на Угре и вовремя стянуть сюда все силы. Чуть реки встанут, срочно надо отступать от Угры.

– Жалко! – возразил Булгак. – Больно хорошо мы их там держим.

– А как лёд? – сказал Ощера. – По льду-то им раз плюнуть будет переправляться. Ни свиные, ни собачьи, ни бычьи уши не помогут.

– Нет, отступать придётся. Сие решено, – молвил великий князь. – Я на днях отправил к Боровску моего муроля, он должен осмотреть там всю местность, каково там возможно расположить пушечные наряды.

– Тяжко будет людям отступать, – вздохнул Булгак. – Все готовы насмерть стоять, а не пустить Ахмата за Угру. Крепким стоянием перестоять его! Ну да тебе, государь, виднее.

– Мне виднее. Я вчера Товаркова-Пушкина отправил в Якшуново на переговоры, – кивнул великий князь.

– Перегово-о-оры?! – изумился Булгак. – Какие с собакой Ахмутом могут быть переговоры?

– Важнейшие, Ваня, – улыбнулся государь. – Он теперь по зубам получил и готов выслушивать наши условия. А покамест мы с ним будем калякать, выиграем время. Глядишь, братья в конце концов подойдут с подкреплением, морозы ударят…

Он оглянулся. Кременецкая крепость темно и угрюмо лежала в отдалении на холме, со всех сторон окружённом лесами. Всюду из-под полупрозрачной лёгкой пелены снега ещё виднелась зелень травы, желтизна опавших листьев. Заяц-тумак внезапно выскочил из куста и кинулся наутёк. Великий князь первым заметил его, выхватил свой лук, быстро выправил стрелку, натянул тетиву, почти не прицеливаясь, выстрелил. Промахнулся. Псари пустили по зайцу собак.

– Отчего-то тут тумаков много, – сказал Ощера. – Говорят, они невкусные. А по-моему, такие же, как беляки или русаки.

– Просто некоторые брезгуют, что помесь, – сказал государь. – И напрасно. Иная помесь бывает не хуже, а даже лучше. Вот и моих младших сыновей тоже, поди, будут недолюбливать. Они ведь тоже, можно сказать, тумаки. Однако я часто замечаю – заяц-тумак хитрее беляка или русака. Только не этот. Этого вон уже хватают.

– Это верно, что тумаки разные бывают, – согласился Ощера. – Вон Юшка Драница – каков помес был! Литовца с вотячкой. А душой был самый что ни на есть русский человек. Возьмёшь же иного русского, а в душе – и вотяк, и поляк, и вогул, и монгул.

– Как мои братья, Андрей с Борисом, – хмыкнул великий князь. – Вроде бы русского корня, а ведут себя как литвины хитрозадые.

– Зато Малой Андрей каков оказался, – сказал Ощера. – И кто бы мог подумать! Такая был рохля.

В это время прискакал Ларион Масло. При взгляде на его хмурое, озабоченное лицо Иван Васильевич почувствовал, как всё внутри оборвалось. Не дай, Господи!..

– Что, Ларя? – тревожно спросил он окольничего.

– Гонец от братьев прибыл, – отвечал Ларион.

– А Андрюша как там?

– Почивает.

– Слава Богу! Так что гонец-то?

– Братья приезжают, – всё так же хмуро отвечал окольничий. – Завтра утром будут в Кременце.

– Ну – ра-адость! – заулыбался Иван Васильевич. Он вдруг подумал, что если Андрей Малой умрёт, то он подведёт братьев к его трупу, поставит подлецов на колени и заставит пред мёртвым телом давать клятву… Хотя какую с них возьмёшь клятву-то? Да и не стоит их клятва того, чтоб ради неё умирал милый Андрюша.

Всё-таки ему приятно было надеяться на то, что братья забудут свои обиды и станут добрыми помощниками. Он, конечно, понимал, почему они так долго не едут – выжидают, как сложится стояние против Ахмата. Что, если ордынский царь нанесёт сокрушительное поражение? Что, если Казимир всё-таки придёт на помощь Ахмату? Но Казимир рассуждал точно так же, как Андрей с Борисом, а Ахмата покуда держали за горло. Видать, поняли братья, что стыдно так долго не являться на подмогу. Все сроки прошли для их явки.

Старшего Андрея он не любил. Во-первых, за то, что он был долго несравненным любимчиком у матушки, ибо родился в трудную годину углицкого заточения. Во-вторых, за то, что сам Андрей не любил Ивана. Будучи родительским любимцем, он недоумевал, как это так – любят его, а наследником престола считается Иван? И Иван всегда чувствовал эту зависть. Борис был полегче, нежели Андрей Горяй. Но этот всю жизнь был в подчинении у Андрея, который подавлял его своей вечно обиженной волей.

– Казимирка их замуж не взял, так они за нас всё-таки решили пойти, – сказал Ощера. – Придётся брать невестушек залежалых.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок, – ответил Ларион.

– Эй, окольничий! – сверкнул на него глазами Иван Васильевич. – Забываешься! Кто ты и кто они – соображай!

Ларион испугался. Видя его смущение, государь смягчился. Поразмыслив, повелел:

– Иваны Васильевичи! Обоим вам поручаю срочно собрать размещённые по округе войска и подтянуть их к Кременцу. Неизвестно, что там у братиков на уме и кого они ведут сюда. Ихних кметей в крепость строго-настрого не впускать завтра – токмо самих братьев да небольшую свиту. Тяжёлый денёк будет, тяжёлый!