Текст книги "Державный"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

Глава шестая
СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ ОЩЕРА

Спустя девятнадцать дней после того, как великий князь покинул Москву и повёл свои войска на северо-запад, по той же большой дороге, прямо пролегающей от Новгорода через Вышний Волочёк, Тверь и Москву – до самой Рязанской столицы, следовал со стороны Валдая на юго-восток верховой конный поезд, состоящий из десяти вооружённых всадников. Вчерашнее ненастье кончилось, из-за туч то и дело проглядывало запуганное давешними грозами солнце, и скачущий впереди всех на резвом гнедом коне боярин Иван Васильевич Сорокоумов радовался тому, что рана, полученная им десять дней назад в сражении на берегах реки Полы, не так невыносимо свербит. Будь ему лет двадцать – тридцать, подобное ранение зажило б за три дня, но бывалому рубаке было уже за пятьдесят, и даже пустячные царапины не зарастали неделями.

Оставив войско Холмского, одержавшее уже две победы над новгородцами, Ощера и его небольшой отряд пару дней пробирались лесными чащобами, покуда не достигли Валдайских холмов. Здесь они выехали на широкую дорогу и за вчерашний вечер проскакали полсотни вёрст довольно бодрым шагом, насколько это было возможно по раскисшей от прошедших ливней дороге. Теперь, подъезжая к Вышнему Волочку, они были по уши заляпаны грязью, рвущейся из-под копыт лошадей. Разумеется, они знать не знали, сколько им ещё ехать, покуда не встретится сторожевой полк великого князя. Известно было лишь, что по общему замыслу полки государевы должны двигаться к Новгороду через Волок Ламский, Тверь, Торжок и Вышний Волочёк.

Костя, двадцатилетний сын Ощеры, скакал рядом с отцом, стараясь не отставать. Поглядывая на него, Ощера с усмешкой отмечал, что у Кости не идёт из головы Анюта, крестьянская девушка из того села, в котором они сегодня ночевали.

– Что, сынок, приглянулась тебе сероглазая?

– Да ну! – буркнул в ответ Костя. – На Москве таких пруд пруди, даже лучше.

– А что ж грустный?

– Да вот, думаю, наши, поди, уж овладели Демоном, вовсю победу празднуют…

– А ты не думай, – возразил Ощера. – За нас Бог да государь думают, да верховные воеводы. Демон – крепость суровая, её так просто с наскоку не возьмёшь. Возвернёмся – ещё надоест томить её осадой.

Любопытно, правда ли Костя о Демоне думает или всё же об Анюте? В его годы Ощера бы больше о девушке мечтал. О ратном деле тоже, конечно, но о любовных битвах – предпочтительнее.

Дорога вылезла из леса и побежала по широкому лугу. Вдалеке показались всадники. Неповреждённой левой рукой Ощера стал натягивать поводья, останавливая коня. Когда Гнедко перешёл на медленный шаг, Иван стал пристально присматриваться к всадникам.

– Зайцев, что ли, бьют? – спросил Костя.

– Похоже на то. И ещё похоже, что не здешние они, – сказал Ощера. – Вон тот, кажется, Михаил Русалка. Или уж мне мерещится…

– И как ты только можешь видеть, Русалка то или не Русалка? – фыркнул сын. – По мне, они все одинаковые.

– Зубы стёрлись, а глаз до сих пор не стирается, – сказал Ощера с гордостью. – Кто у нас ещё есть глазастый? Баранец! – обратился он к Дмитрию Мещёрскому, за круглоту прозванному Баранцем[63]63
  Так в старину на Руси назывался арбуз.


[Закрыть]. – Что видишь?

– Наши это, – сказал Мещёрский. – Русалка, Роман Гривна, Никифор Тетерев, Иван Нога. Остальных не разгляжу, не знаю.

– Вперёд! – крикнул Ощера радостно. Конь под ним понёсся по лугу, быстро приближая к тем всадникам. Они, завидев Ощерин отряд, настороженно замерли, выстроившись, но вскоре и там нашлись зоркие очи – москвичи припустились навстречу своим.

Съехались.

– Ванька! Ты!

– Мишка, друже любезный!

– В гонцах от Холмского?

– Угадал.

– Как вы там? Не схватывались ещё со щокалками?

– Какой там не схватывались! Здорово потрепали гадёнышей!

– Да ну! Где же?

– Где-где, на ильменьской… – Ощера вписал срамное словцо.

– Да иди ты!.. Небось и не принюхивались!

– Чтоб не сойти мне с этого места! На мои именины, в самое Рождество Ивана Предтечи[64]64
  24 июня.


[Закрыть], дали первый бой под Русой, взяли Русу легко, всего с десяток человек и потеряли-то. Да проклятые, отступая, подожгли город с трёх концов, а наши озорники и ещё огня добавили.

– Ты же небось и добавил, – усмехнулся Русалка.

– Не, я, наоборот, тушил, – возразил Ощера. – Двинулись берегом Полисти к Ильменю и, не уйдя трёх вёрст от Русы, столкнулись с новгородской ратью, приплывшей на судах из Новгорода через Ильмень. Тут была сеча покруче, до самого вечера били их, пока всех не перебили. Я сам двоих зарубил вот этой рукою, которая у меня теперь раненая.

– Ты ранен? Сильно?

– Ничего, до новой брани заживёт. Это… Так вы что? В сторожевом разъезде?

– Понятное дело.

– А где государь?

– Да в четырёх вёрстах отсюда, – махнул Русалка в сторону востока. – Там весь стан наш теперь расположился, на берегу озера… Тетерев, как озеро называется?

– Коломное, – отозвался Русалкин дружинник.

– Зело добро, – расплылся в улыбке Ощера. – Доехали мы, значит. А у меня послание от Холмского к государю. Едем, дорогой дорасскажу про наши подвиги.

Они двинулись нарысыо по лугу к дальнему лесу. Ощера продолжал рассказывать:

– В бою на Полисти мы тоже мало потеряли, человек двадцать, а щокалок до двухсот душ положили да сорок в полон взяли. Дальше пошли по берегу Ильменя и в самый канун праздника Тихвинской Богоматери[65]65
  Празднество Тихвинской иконы Божьей Матери – 26 июня.


[Закрыть] у Коростыни встретились с ещё большим полком, по моим прикидкам, около двух тысяч их было. Тут уж мы сотню положили своих убитыми и ранеными, но зато и подлитовников этих наголову разбили, весь берег ильменьский усеяли их трупами, а от пленных узнали, что ещё одна большая рать на судах движется через Ильмень-озеро к устью Полы. Холмский с Акинфовым, не долго совещаясь, решили двигаться туда и сразиться, покуда рука наша такая лёгкая. И вот за день до Петропавловских торжеств[66]66
  День святых апостолов Петра и Павла – 29 июня.


[Закрыть] мы уже в новой сече. Там тыщ до трёх навалило – и рейтары, и шляхтичи, и литвины, но в основном, конечно, их новгородские прихвостни. Как взялись по нам из пищалей палить! Думали, мы струсимся, а нас только большее зло взяло. Особливо противно глядеть, как щокалки пред литвой да немцем себя выставляют. Некоторые в немецкой одёже расхаживают. На нас пальцем показывают и гишкают на своём кислом наречии. Нас москалями и москалями дразнят. «Щоб вас бис имал!» – кричат. Ну, мы и наехали на них и сами их поймали.

– Ну и каково они дерутся? – спросил один из Русалкиных дружинников по прозвищу Нога. У него одна нога длиннее другой была.

– Спеси много, надменности, – отвечал Ощера. – Этому они у литвинов быстро научились. Лучше бы поучились у немца драться. Немец хорошо дерётся. А эти прислужники ганзейские[67]67
  Ганза – торгово-экономическое европейское объединение XIV–XVI веков с центром в Любеке и опорными пунктами Лондоном и Брюгге на западе, Новгородом – на востоке.


[Закрыть] ни ударить, ни метнуть как следует не умеют. В той битве я своей рукой пятерых отправил в Вырий еньдропом питаться[68]68
  Вырий – славянский языческий рай; еньдроп – мифическая рыба, обитающая в реках Вырия.


[Закрыть]…

– Троих, кажется, – робко поправил отца Костя.

– Не тебе бы, лягушонку, квакать! – рассердился Ощера. – Да, троих. А пред тем ещё два раза булаву метнул метко, прямо в рылы попал, покуда ты за моей спиной прятался.

– Не прятался я! – чуть не плача воскликнул юноша.

– Это верно, – мягче сказал отец. – Не прятался он. Хорошо бился. Ни одного не убил, но махался отчаянно.

– Двух ранил, – тихо добавил Костя.

– А где твои-то сыны, Михаиле? – спросил Ощера у Русалки.

– Отправились рыбу ловить на озеро, – ответил тот. – А как же ранило тебя?

– Немец меня задел мечом по локтю, – ответил Ощера с уважением в голосе. – Славный немец, дай Бог ему доброго здоровья. Жаль только, что не у нас он, а у них. Когда мы сломили их оборону, я всё боялся, что убьют его. Нет, потом удалось мне увидеть, как он на кораблик взбежал и с отступающими ушёл по озеру. Человек триста их спаслось от нашего гнева.

– Больше, – сказал Костя.

– Ничего не больше! Помалкивай! Перебили-то мы сколько? Более двух тысяч. Да пленных взяли сотни три. Некоторые наши зело осерчали на нерусь эту новгородскую, над пленными стали измываться, носы отрезать, уши. Холмский быстро пресёк это грязное дело. – Ощера тяжело вздохнул. А сын опять вмешался:

– А ты же первый и кричал: «Режьте! Режьте!»

– Ну и кричал, а потом опамятовал, спохватился, что не Христово дело делаем. Сам же я не резал ведь!

– Ты нет.

– То-то же. А Данила Щеня, дурак, и того большую глупость сотворил – взял да и отпустил тех, с отрезанными носами и ушами, на волю. Теперь они придут в Новгород, станут показывать свои увечья, только большее отвращение к нам поднимут. И те, что за нас, за Литву пойдут. Слыхано, многие в Новгороде не желают полюбовного докончания с Казимиром, не хотят становиться Литвою, а ждут присяги нашему государю. Помнят о славе Александра Невского, который ни в какую ганзу ни за что бы не вступил и литовскому государю не стал бы кланяться, а немцев он и вовсе бил боем, – Ощера распалился, чувствуя, как боль в локте начинает отчего-то нарастать.

– Ну а как там татары наши дерутся? – спросил Тетерев.

– Молодцами, – одобрительно кивнул Ощера. – Вон с нами один ихний едет, Сеид, с докладом к Даньяру. Нет, касимовцы безупречные. А вот Ивана Руна полк подкачал – дрогнул, когда его литвины дробить взялись. Если бы хрипуновские ребята не пришли на подмогу, у нас бы левое и крыло провалилось.

– Всё-таки перевес в числе сыграл свою роль? – спросил Нога.

– Я б так не сказал, – пожал плечами Ощера. – Конечно, нас было в два с половиной раза больше, но не в этом дело. Всё равно на одного нашего убитого – пять-шесть ихних приходится. Думаю, ежели их вдвое-втрое больше будет, мы всё равно их посрамим. С нами крестная сила, а с ними один только бог торговли. Наших-то сколько сейчас при государе?

– Из Москвы вышло до пяти тысяч, – отвечал Русалка. – В Волоке князь Борис Васильевич с полуторатысячным полком добавился, в Твери три тысячи добрали; туда же, в Тверь, на кораблях Андрей Горяй приплыл с пятьюстами угличан, да в Торжке ещё полк угличский догнал нас, тысячи полторы. Вот и считай. Более десяти тысяч нас.

– Да нас на Ильмене почти столько же, – сказал Ощера. – Да Ряполовские со Стригой и Беззубцевым по Мете идут с восьмитысячным войском. Думаю, наш будет Новгород.

– Да, вот ещё новость, – сказал Русалка. – Воевода новгородский, Василий Шуйский, успел пройти по северным землям до самой Двины и собрать огромное войско, тысяч до двадцати. Узнав об этом в Твери, Иван Васильевич послал Василия Образца пройтись от Вологды по Сухне до самого Устюга, где и есть Образцова вотчина, собрать вологодцев да устюжан и заградить дорогу Шуйскому. Так что с Образцом шестьсот ратников ушло из Твери. Это пока единственный вычет.

– Двинцы – суровые люди, – сказал Ощера. – Щокалки не чета им. Двинцев нам тут не надобно. Хотя и их одолеем. С нами Бог.

– Так и государь говорит, – промолвил Тетерев.

– Ну и где же теперь полки Холмского и Акинфова? – спросил Нога. – Там же, в устье Полы?

– К Демону идут, – с надрывом, понятным Ощере, почти выкрикнул Костя. – Демон брать будут. Я отца просил меня оставить, нет, он меня с собой потащил.

– Цыц! – с шутливой сердитостью осадил его Ощера. – Сам ещё аньгел, а ему, вишь ты, Демона подавай.

– А отчего, любопытно знать, такое поганое имя у крепости? – сказал Тетерев.

– Пёс его знает, – отвечал Ощера. – Я так слышал, что старое название – Демьянь. Но щокалкам занадобилось переименовать. Демон. Так, мол, страшнее. Дураки, одно слово!

Пробравшись сквозь реденький еловый лес, обильно поросший ольховыми, ивовыми и осиновыми кустарниками, выехали к берегу езера, на котором широко раскинулся стан русских воинов, явившихся на новгородскую землю, чтобы вся эта бескрайняя, до Белого моря, до Перми раскинувшаяся Северная Русь не перешла под власть Литвы по спесивой прихоти новгородского веча. Ощера сразу оценил, как грамотно стан поставлен, Холмский с Акинфовым в этом смысле уступали государевым военачальникам, более беспорядочно устраивались. Богатые палатки были расставлены по кругу таким образом, что сплетённые из ветвей шалаши скрывались за ними, и издалека можно было подумать, будто весь стан состоит из богатых палаток. Передний край, к которому подъезжали Ощера, Русалка и их спутники, сплошь состоял из нарядных, ярких шатров касимовских татар, так что незадачливый лазутчик, поглядев на стан из лесной чащи, мог бы даже сдуру решить, что пришли татары, а не московское войско.

Вступив в татарскую улицу стана, тотчас же увидели и рослого красивого царевича Данияра. Как видно, плотно позавтракав, он решил размяться – на берегу озера под стволом широченной сосны был установлен столик, на котором располагались различные предметы, а Данияр стрелял по ним из лука. Сбив или не сбив предмет, стрела не улетала далеко, а вонзалась в кору дерева.

– Эй, Данияр! – крикнул ему Ощера. – Много врагов покрошил за утро?

– A-а, Иван! – узнал Ощеру татарин. – Ты, знать, многих убил. Хвастаться приехал?

Натянув тетиву, Данияр прицелился и пустил стрелу в небольшое недозрелое яблоко, положенное на бок, завязью в сторону стрелка. Стрела вонзилась точно остриём в завязь, расколов яблоко надвое и воткнувшись в ствол сосны.

– Ловко! – воскликнул Ощера.

– А ну ты? – предложил Данияр.

– Попробую, – стал слезать Иван с коня.

– А локоть, отец! – недоумённо воскликнул Костя.

– Сиди, разберёмся, – осадил его Ощера, подошёл к царевичу, встал на его место, взял лук и стрелу. Один из касимовцев положил на столик новое яблоко. Расстояние было шагов в пятнадцать, но зоркий глаз Ощеры видел не только само яблоко отчётливо, будто лежащее на ладони, он видел волоски на завязи и ползущего по яблочному боку муравьишку. Долго целиться боль в локте не позволила бы Ивану, и он постарался взять прицел до того, как стал натягивать тетиву. Изготовился, собрался с духом и, превозмогая нестерпимую муку, натянул лук и пустил стрелу точно в цель. Яблоко разлетелось, пронзённое в самую свою серёдку, в чёрно-мохнатую точку завязи.

– Ну и Иван! Силён боярин! – воскликнул Русалка.

– Отец!.. – восхищённо выпалил Костя.

– Хорошо-о-о, – засмеялся Данияр. – Якши хорошо!

– Ничего хорошего, – наигранно вздохнул Ощера.

– Как так? – недоумённо вскинул брови царевич.

– А так, – снова вздохнул Иван. – Метил-то я в муравья, который по боку лез, а попал в середину.

Глава седьмая
ТАТАРСКАЯ ГОРДОСТЬ

– Муравья-а? – удивился Данияр, не понимая, дурачит его Ощера или правду говорит. С детства он любил искусство стрельбы, и никто не мог сравниться в московском войске с ним в умении пускать стрелу точно в цель. Но по муравьям стрелять ему и в голову никогда не приходило.

Да нет, конечно, дурака валяет Ощера! Недаром и прозвище такое имеет в честь своего зубоскальства. Заулыбавшись, Данияр стал качать головой:

– Ах ты армай! Смеёшься над Данияром?

Вдруг ещё одна стрела со звоном вонзилась в сосну. Это Русалка, не слезая с коня, достал свой лук и выстрелил.

– Во! – крикнул он весело. – А я попал!

– Кого попал? – удивился Данияр.

– Как – в кого? В муравля! – отвечал Русалка. – Он по дереву полз, я его и убил. Думаете, вы одни такие меткие?

От такой наглости у Данияра аж голова закружилась. Он схватил лук и стрелу, стал всматриваться в ствол сосны. Никаких муравьёв он на сосновой бугристой коре не увидел. Урусы разразились добродушным хохотом.

– Лучше целься, царевич! – смеялся Ощера. – Наверняка бей, а не то оставишь муравья подранком – беды не оберёшься. Они в подранках лютее недобитого ае[69]69
  Ае – медведь (тат.).


[Закрыть].

– Муравля надо в гузнецо бить, тогда он вмиг околевает, – вторил скалозубу Ощере Русалка. – А ежели попадёшь в локоть ему, он тебя же потом и подстрелит. Иван-то у нас – тоже муравль, только его в детстве перекормили, вот он в человека и вырос.

– А я всегда муравью в глаз попадаю, – сказал Ощера.

– Ну и напрасно, – возразил Русалка. – От этого, говорят, потом сны муравлиные снятся. И будешь всю ночь во сне в муравельник щепки тягать.

Кровь прилила к лицу Данияра. Смеются! Он сильно нахмурил брови и опустил лук. Разве смеют они потешаться над ним? Эти злоязыкие урусы! Во-первых, он законный казанский царевич, и если угодно будет Аллаху вернуть Казань касимовцам, Данияр будет властителем одного из могущественных ханств, вот уже четвёртый десяток лет не подчиняющегося Орде, раскинувшегося от границ с Рязанью до Уральских предгорий. Во-вторых, он верноподданно служит великому князю Ивану, получая от Ивана немалую алафу[70]70
  Алафа – жалованье (тат.).


[Закрыть]. И в-третьих, смеяться можно только над тем, кого ты ставишь ниже себя, не так ли?

Впрочем, эти неучтивые урусы иной раз позволяют себе подшучивать над теми, кто стоит выше их по положению в обществе, а сами вельможи терпят эти пусть добродушные, но насмешки. Данияр вздохнул и стал придумывать, как ответить урусам и вместе с тем избежать ссоры с ними.

– Мехмет! Браслет! – крикнул он по-татарски своему нукеру.

Мехмет поклонился и отправился в близстоящий шатёр, откуда вскоре вернулся, неся в руке красивый золотой браслет, украшенный изумрудами и изящной арабской резьбой.

– Никак бахчиш кому? – улыбаясь, сказал наглый Ощера.

– Бакшиш, бакшиш, – сердито ответил Данияр, натягивая тетиву и прицеливаясь в самую середину ствола сосны.

– Опять на муравлей охоту затеял, – засмеялся было Иван Нога. Но никто на сей раз не поддержал потеху, все замерли, ожидая, что будет дальше.

Злость раззадорила татарина, он чувствовал, что не должен дать промаха, утрёт нос наглецам.

– Мехмет! – крикнул он сдавленным хрипом. Мехмет размахнулся низом и подбросил браслет в воздух.

Данияр не стрелял – скорее можно сказать, что стрела сама выбрала нужный миг и сорвалась с отпущенной тетивы, просвистела, вонзилась в сосну, а браслет, пойманный ею, закачался возле самого охвостья, стал по наклону медленно соскальзывать к наконечнику.

Общий рёв восхищения сладостными струями Каусара[71]71
  Каусар – река в мусульманском раю. В Коране сказано, что воды её «белее снега и сладостнее мёда».


[Закрыть] полился прямо в душу меткого стрелка.

– Дивно! Аи да царевич! – кричал Русалка.

– Вот это глаз! Вот это рука! – вторил ему Роман Гривна.

– Слыхал о таком, но не видывал! – ревел Тетерев. Только Ощера ничего не говорил. Хитровато улыбаясь, смотрел на Данияра, и видно было, что ему понравилось, как татарин ответил на насмешки. Чтоб ещё больше сбить с него спесь, Данияр небрежно махнул рукой:

– Аида, бери свой бакшиш.

– Щедро! – воскликнул Русалка. – Поручье-то, видать, дорогое. Чего стал, Иван, иди забирай, жене привезёшь, скажешь – в бою добыл добычу.

– В бою я своё и так раздобуду, – ответил Ощера. – А тебе, Данияр Касымович, большой рахмат[72]72
  Рахмат – спасибо (тат.).


[Закрыть] за щедрый бакшиш.

Он медленно направился к сосне, медленно стал протягивать руку к висящему на стреле браслету. Задор пуще прежнего охватил татарина, он быстро схватил лук, стрелу, мигом натянул тетиву и, почти не прицеливаясь, выстрелил. И снова попал! Стрела легла бок о бок с предыдущей, воткнувшись в сосну внутри окружности браслета.

– Ну, совсем добить нас решил своей меткостью! – воскликнул Русалка.

Общий восторженный гул и смех были новой наградой царевичу. Рука Ощеры, тянущаяся к браслету, пронзённому теперь уже двумя стрелами, опустилась, не притронувшись к «бакшишу».

– Вот что, Даньяр, – сказал Ощера, оборачиваясь. – Я возьму твой бахчиш, но при одном условии.

– Какай такай условии? – удивился Данияр.

– А вот слыхал я, – продолжал Ощера, – что багатуры Аксак-Темира[73]73
  Аксак-Темир – Железный Хромец – Тамерлан.


[Закрыть] умели и не такое. Якобы они могли на полном скаку подхватить остриём пики брошенное в воздух кольцо. Не слыхивал о таком?

– Бывало такое, – кивнул царевич, вспоминая рассказы своего деда о великом завоевателе Тимуре. Кажется, что-то подобное в тех рассказах проскальзывало. – И я так смогу, – вдруг сорвалось с его уст, так что он и сам испугался своего необоснованного хвастовства – ловить кольца остриём пики ему ещё никогда не доводилось. Да вряд ли и багатуры легендарного самаркандского амира умели нечто подобное. Обычные байки, всегда приписываемые великим эпохам и знаменитым людям! Но его охватывало дерзновенное чувство, что теперь всё получится, даже столь неслыханная ловкость.

– Сможешь? – вскинул брови Ощера. – Ну так вот моё условие: поймаешь вот этот перстень с моей руки на острие пики – возьму твой бакшиш, а перстень твой будет. Не поймаешь – каждый при своём имуществе останется, поручье – у тебя, перстень – у меня. Идёт?

– Якши! – сжав зубы, выдавил из себя Данияр и приказал (Мехмету принести острую пику и привести коня. Когда его приказ был выполнен, он рывком взлетел в седло, схватил пику, бодро подбросил её и стал отъезжать в сторону для разгона. Отъехав шагов на сорок, развернулся и посмотрел пристальным взглядом на Ощеру, который уже встал наизготовку и держал между большим и указательным пальцами свой перстень. Отверстие перстня открылось орлиному взору татарина, будто некая истина. Данияр нацелился на него тонким остриём пики, резко выдохнул из себя воздух и, больше не вдыхая, ударил коня по бокам каблуками. Послушный конь мигом тронулся вскачь, быстро приближаясь к тому месту, где стоял Ощера. Дальше произошло невероятное. Время замедлилось втрое, Данияр увидел, как медленно взмыла рука Ощеры, как из неё вылетело и полетело по воздуху отверстие перстня, как острие пики послушно вошло в это отверстие, насаживая на себя перстень Ощеры, как распахнулось небо, заваленное облаками, но которым плавали солнечные лучи…

Он поймал перстень, но от чрезмерного напряжения потерял равновесие и вывалился из седла. Грохнулся на спину, вскочил, подбежал к лежащей пике. Перстень валялся неподалёку.

– Я поймал! Поймал его! – выкрикнул Данияр по-татарски, охваченный страхом, что никто ему не поверит. Тут острая боль достигла его ощущений. Схватившись за локоть правой руки, ушибленной при падении, Данияр оглянулся и увидел, как Ощера снимает браслет со стрел, вонзённых в сосну. Нагнувшись, царевич поднял перстень, выпрямился, ожидая, что скажет Ощера, засчитает ли поимку перстня?

– Локоть? – спросил Иван, приблизившись. – Глянь-ка, локтями породнились!

Он сделал ещё шаг вперёд и вдруг размашисто обнял Данияра, крепко прижал его к себе, троекратно расцеловал в щёки.

– Я беру твой бахчиш, – сказал он, выпуская Данияра из своих объятий. – А перстень – отныне твой. Ты самый лучший багатур, Данияр. Когда-нибудь ты непременно станешь ханом Казани.

– Эспасибо, Иван, – сказал в ответ царевич, чувствуя, как слёзы поднимаются к глазам. Он надел перстень себе на руку. Разумеется, браслет раз в десять дороже, а то и в двадцать. Но Данияр был счастлив так, будто выменял курицу, получив за неё табун жеребцов. Пущим счастьем было бы разве что завоевание Казани.

– Иван! – раздался тут голос Русалки. – Ты к великому князю-то намереваешься на глаза появиться или будешь продолжать состязания?

– Ты гонес от канясь Данилы? – спросил Данияр, впервые за всё время задумавшись о цели появления здесь Ощеры. А ведь Сеид, прибывший вместе с Иваном, тоже доселе пребывал в войске Данилы Холмского, в полу амира Каракучи.

– Прибыл я сюда с добрыми вестями, брат Данияр, – ответил Ощера. – Побили мы крепко новгородцев и хотим ещё побить.

– Хорошо, – заулыбался Данияр. – Якши хорошо. Хочешь, я провожу тебя к Ивана Васильевича?

– Хочу, – сказал Ощера. – Айда вместе со мной!

– Ах ты Ощера! – ласково погрозил ему Данияр указательным пальцем, на котором теперь красовался Иванов перстень. – Какай ты хитрый! Маладес! – И он похлопал Ощеру по плечу. Тот в свою очередь сделал то же самое. – Айда к Ивана Васильевича, – сказал татарин весело, – а потом выпим вина!

– Вам же, агарянам, нельзя, – засмеялся Ощера.

– Мине можно! – задорно воскликнул Данияр. – Меня Аллах любит, он мне псе простит!

– Ну, если «псё простит», так выпьем, – сказал Ощера. – Эй, Русалка, выпьем сегодня по пол-юшки?

– По полдраницы-то? – отозвался Русалка. – Отчего ж не выпить?

Они все вместе отправились к великокняжеской ставке. По дороге Данияр спросил:

– Что такай пол-юшки и полдранис?

– Это лишь немногим ведомо, – опечалившись, отвечал Русалка, – Был у нас когда-то давно друг по имени Юшка Драница. Лихой рубака, весельчак, забавник… А выпить мог вдвое больше, чем любой из нас. Вот мы и говорили, что ежели хочешь напиться вусмерть, то следует осушить пол-юшки или полдраницы.

– Да, – грустно промолвил Ощера. – Почитай, уже более двадцати лет лежит наш бедный Юшка в сырой земле.

– Погиб? – с сочувствием в голосе спросил Данияр.

– В стычке с отрядом Дмитрия Шемяки, когда ещё князя Василия на московский трон возвращали, пал наш дорогой Драница от подлого удара копьём в спину, – поведал Русалка.

– Ай, ай, ай, яман, яман[74]74
  Яман – плохо (тат.).


[Закрыть]! – чувствуя прилив нежности к этим людям, которых ещё недавно готов был убить за их муравьиные насмешки, покачал головой Данияр.

– Помянем сегодня Юшку, раз уж он нам помянулся, – сказал Ощера. – Тебе сколько лет, Данияр?

– Трисать, – сказал царевич.

– Ну вот, нам всем столько же было, и Юшке, когда его смерть постигла.

– У мне туруг тоже погиб тва года назад, – сказал Данияр. – Асан звали. С канясь Данилом ходить бить Ибрагимовых шайтанов в Муромскую волость.

– Да Асана-то помню я, – сказал Ощера. – Весёлый был татарин.

– Очень весёлый, – вздохнул Данияр, вспоминая Асана, с которым дружил с самого раннего детства. Он вдруг остановил коня, отстал от Русалки и Ощеры и, поравнявшись с Сеидом, заговорил с ним по-татарски. В этом не было ничего предосудительного – с какой стати он обязан долго общаться с урусами?

– Ну что, Сеид, – обратился он к своему гонцу, – много там наших погибло?

– Не сказать что много, но и не сказать что мало, – отвечал Сеид, видимо не зная, как воспримет господин потерю двадцати татар в трёх битвах с новгородцами, много это ему покажется или не очень. – У юзбаши[75]75
  Юзбаши – сотник; унбаши – десятник.


[Закрыть] Сабира погибли унбаши Арслан, унбаши Халик и пятеро рядовых воинов – Талин, Рамазан, Давлет, Садык и Насыр. У юзбаши Ташлия пали четверо – Гельди, Садык, Шишман и Фазиль. У юзбаши Талипа пали трое – Турсун, Топчи, Сеид. У юзбаши Сафара тоже трое – Лачин, Сафар, Нияз. У юзбаши Сафара-младшего двое – Джафар и Ахмет. У юзбаши Али-Абдула – один Мехмет. У юзбаши Мансура и юзбаши Асана потерь нет.

– А как наши сражались? – спросил Данияр. – Доблестно?

– Подобно львам, – отвечал Сеид. – Наши стрелы косили врагов великого амира Ивана как траву. Наши сабли сверкали подобно молниям в ночи. Раненых у нас не намного больше, чем убитых. Потери урусов куда больше. У них на каждую тысячу по тридцать – сорок убитых и по пятьдесят – шестьдесят раненых. У новгородцев же на каждую тысячу по двести убитых и по триста раненых и взятых в плен. Но гордость наша задета, хазрет[76]76
  Хазрет – государь.


[Закрыть].

– Вот как? В чём же дело? Говори скорее, а то мы уже подъезжаем к великому шатру амира Ивана.

– Холмский воспретил нам забирать себе взятых нами же пленников, приказал всех отдавать ему, а унбаши Арслан погиб не в честном бою. Он был казнён по приказу Холмского, и твой брат, царевич Муртоза, стерпел такое унижение.

– Казнён?! – возмутился Данияр. – По какому праву? За что?

– На мой взгляд, совершенно несправедливо…

– Эй, Данияр! Идёшь с нами или нет? – уже кричал Ощера, стоя вместе с Русалкой у входа в великокняжескую ставку.

– Иду, иду! – махнул им рукой Данияр. Они, не дожидаясь его больше, вошли в двери ставки, – Продолжай, Сеид, только покороче.

– Унбаши Арслан сражался лучше всех, – заговорил снова Сеид. – Его люди взяли в плен более двадцати новгородских Урусов, да к тому же ещё полдюжины литвани и даже одного алмани[77]77
  Литвани и алмани – литовцы и немцы.


[Закрыть], а алмани в плен почти не сдаются. Но Холмский приказал всех отдать ему. И тогда унбаши Арслан разозлился и сам своею рукою перерезал всем пленникам глотки. Он имел полное право на это. И сказал Холмскому: «На, получи их!» А Холмский приказал тут схватить Арслана и отсечь ему голову.

– И Муртоза стерпел?

– Стерпел! И даже сказал, что Холмский прав.

– Хорошо же! – скрипнул зубами Данияр. – Сейчас я расскажу об этом Ивану! Проклятые урусы совсем зазнались! Они, кажется, полностью забыли, что по закону их земли по-прежнему остаются частью улуса Джучи и что они платят дань за то, что разрешается самоуправление!

Сойдя с коня, Данияр оправил на себе нарядный чекмень и зашагал в ставку великого князя. Там уже собрались главные воеводы – Александр Оболенский, Михаил Верейский, Пётр Челядин и Яков Кошкин. Государь сидел рядом с братьями, Борисом Волоцким и Андреем Горяем Углицким. Ощера и Русалка стояли пред Иваном Васильевичем с понурым видом. Дьяк Степан Бородатый готовился записывать.

– Мы, как прознали, собрались, ждём, а вас всё нет и нет, – говорил великий князь Ощере и Русалке. – Если бы не ваш возраст да не любовь моя к вам давнишняя, всыпать бы вам… А, Данияр! – заметил он вошедшего царевича. – Ну и ты хорош, братец! Знал же, как я жду вестей от Холмского, знал, что Ощера как раз и привёз эти долгожданные вести, так нет же – затеял какое-то дурацкое соревнование! Не стыдно ли тебе? А? Что молчишь? Отвечай, когда я тебя спрашиваю!

У Данияра спёрло дыхание от такой наглости со стороны этого муктасида[78]78
  Муктасид – согласно Корану, среднее между неверными язычниками, «кяферами» или «гяурами», и правоверными мусульманами. К муктасидам, то есть «недостаточно уверовавшим», относятся христиане и иудеи.


[Закрыть], который по возрасту с ним ровня, а по титулу и вовсе стоит ниже – всего лишь великий князь, в то время как он, Данияр, – царевич! Но гневный голос Ивана обезоружил Данияра.

– Виноват, – тихо промолвил он в ответ на ругань государя Московского. И тотчас подумал: «Ну ничего, вот когда я буду ханом в Казани…»

– Ладно уж, прощаю, – махнул рукой Иван. – Садись, Данияр. Тебя-то как раз не хватало в нашем совете.

Облегчённо вздохнув, татарин сел среди воевод великого князя и решил, что, пожалуй, Холмский имел право наказать Арслана. Может быть, не столь жестоко, конечно…