Текст книги "Лес рубят - щепки летят"
Автор книги: Александр Шеллер-Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
ЛИЦОМ К ЛИЦУ С БЛИЖНИМИ
Катерина Александровна отворила тяжелую дверь парадного подъезда и очутилась в обширных сенях перед широкой лестницей. Около одного из окон, бывших по обе стороны дверей, у ясеневого стола сидел с газетой в руках высокий худощавый старик в долгополом черном сюртуке и белом галстуке. Услышав шум отворившихся дверей, он неторопливо повернул голову, приподнял брови и через очки посмотрел на посетительницу.
– Куда? – лаконически спросил он.
– Могу ли я видеть княгиню? – произнесла Прилежаева.
– А вам зачем? – снова спросил старик.
– Я воспитывалась в школе под ведением княгини и ищу места, – проговорила в замешательстве Катерина Александровна, на которую пристально смотрел через очки старик.
Спокойно выслушав ее ответ, он неторопливо отложил газету на стол, сдвинул очки на лоб и поднялся с места. Глядя на него, можно было подумать, что у этого человека четыре глаза, так как его настоящие глаза были от старости почти такими же бесцветными, как его очки, блестевшие на темном лбу.
– Вот что я вам скажу, моя милая, – наставительно начал старик, подходя к Катерине Александровне и положив ей на плечо свою костлявую руку. – Если вы хотите через ее сиятельство княгиню Марину Осиповну достать место, то напишите вы… Писать-то умеете?
– Умею.
– Ну да, – успокоился старик, разрешив возникшее в его голове сомнение. – Так возьмите вы, сударыня моя, напишите просьбу и пришлите ее по городской почте или сами передайте ее в домовую контору, дворецкому нашему, Константину Ивановичу Воронову. Потом, когда он примет это самое ваше прошение, вы спросите его, когда он велит прийти за справкой. Ее сиятельство княгиня Марина Осиповна ангел, а не женщина, она все сделает, что возможно, коли просьба попадет к ней в руки…
– Я знаю, что она добрая, но…
– Вы знаете! – усмехнулся старик добродушно-насмешливой улыбкой и неторопливо вынул табакерку. – Весь город это знает! – внушительно произнес он, пощелкивая пальцем по табакерке. – Да, весь город!
– Но это так долго придется ждать ответа. Мне бы хотелось лично видеть княгиню, – промолвила Катерина Александровна.
– Мало ли бы чего! – покачал головою старик, поднося к посу открытую табакерку и нюхая табак так, как, вероятно, нюхал его в старые годы сам покойный князь Гиреев. – Если бы ее сиятельству княгине Марине Осиповне принимать всех лично, то у нее и времени бы свободного не осталось, да и здоровья-то не хватило бы. Тоже ведь всякий народ с просьбами ходит, иной совсем без пути идет, беспокоит ее сиятельство княгиню Марину Осиповну. Где же бы ей самой со всеми объясняться? Константин Иванович наш уж на что здоровый мужик, а и он иногда из сил выбьется с этими просителями. Ведь иногда просто умопомрачение о чем люди просят; недавно одна барыня приходила просить ее сиятельство княгиню Марину Осиповну о разводе. Да разве ее сиятельство княгиня Марина Осиповна митрополит? Вы только то рассудите…
Катерина Александровна поняла, что старик никогда не кончит своих рассказов, и потому поспешила поблагодарить его и уйти. Но отделаться от скучавшего в одиночестве швейцара было не так легко: он снова начал объяснять ей, как написать просьбу, куда подать и когда прийти за справкой. Вырвавшись из общества добродушного телохранителя княгини Гиреевой, Катерина Александровна пошла домой, написала просьбу и на следующий день снова отправилась в дом Марины Осиповны, в домовую контору.
Домовая контора помещалась на дворе гиреевского дома при квартире Константина Ивановича Воронова, бывшего дворового княгини, испробовавшего на своей спине не одну сотню ударов розгами, служившего казачком, лакеем, камердинером и потом получившего звание дворецкого и вольную. Увидав на дверях одного из надворных подъездов надпись на медной доске, гласившую, что тут находится контора, Катерина Александровна переступила порог этих дверей, поднялась по лестнице во второй этаж, где снова увидала медную доску с той же надписью, и вошла в двери. Перед нею была просторная комната, заставленная шкапами и столами. На столах и в шкапах были кипы деловых бумаг; в углу комнаты стояло множество пробных голов сахару, присланных с заводов княгини. Прежде чем успела оглядеться Катерина Александровна, из-за груды бумаг, лежавших на одном из столов, послышался грубый вопрос.
– Куда вы?
– Я просьбу к княгине, – начала Катерина Александровна.
– Чего ж таскаетесь в контору? – еще более грубо перебил ее сердитый голос. – Не знаете разве, что в моей квартире принимают просьбы. Ступайте. Напротив дверь.
Катерину Александровну немного смутил этот прием. Она вышла из конторы и вошла в другую дверь, на которой была медная доска с надписью: Константин Иванович Воронов. Квартира начиналась темной передней, из которой вела дверь в небольшую гостиную, убранную старомодной мебелью, литографированными картинами и портретами князей Гиреевых; картины и портреты были обделаны в темные гладкие рамы из красного дерева с потемневшими бронзовыми звездами на углах. Здесь Катерина Александровна встретила множество народу, сидевшего в ожидании Воронова. Большая часть из этих личностей были старики и старухи в поношенных одеждах, с сонными лицами, не выражавшими ничего, кроме тупого привычного терпения. Катерина Александровна обвела глазами присутствующих; она не думала встретить здесь кого-нибудь, кто был бы хоть сколько-нибудь знаком ей; но ей нужно было отыскать свободное место, что было не очень легко сделать, так как при ее близорукости ей казалось, что в комнате нет ни одного свободного стула. Прежде чем она успела оглядеть всю комнату, из противоположного угла послышался чей-то любезный и предупредительный бас:
– Вам, сударыня, место нужно? Не угодно ли воспользоваться, здесь есть пустой стул и местоположение приятное – у окна.
– Благодарю, – промолвила молодая Прилежаева и направилась к окну.
– Теперь единственная роза поместится подле цветов, – любезно произнес тот же бас и, в восторге от своей галантерейной фразы, притопнул ногою.
Этот звук был настолько резок, что Катерина Александровна взглянула на пол и увидала деревянную ногу своего любезного соседа. Она невольно улыбнулась и взглянула на его лицо: синевато-багровый нос с черными крапинками разогнал ее последние сомнения насчет соседа, она узнала в нем штабс-капитана, о котором с таким смехом рассказывал ей брат.
– Простите невольное любопытство отставному служаке, – развязно начал штабс-капитан Прохоров. – Какая случайность, какие превратности судьбы могли занести вас, прекрасная роза, в воронье гнездо?
– В воронье гнездо? – удивилась Катерина Александровна.
Штабс-капитан лукаво усмехнулся.
– Я хотел сказать: в гнездо Воронова, – любезно произнес он более ясную остроту.
Катерина Александровна снова улыбнулась.
– Я пришла просить княгиню о месте.
– О месте? Вы пришли просить о месте в каком-нибудь приюте, за каким-нибудь черным столом классной комнаты! Несправедливость фортуны, гонения рока! – горячо возразил штабс-капитан. – Знаете ли вы, сударыня, что если бы фортуна была справедлива, если бы у нее не было повязки на глазах, то не вам бы пришлось просить о месте, а люди должны бы были прийти к вам и на коленях просить вас осчастливить их и занять подобающее вам место. Это место – простите солдатскую откровенность старого инвалида – это место под венцом подле какого-нибудь из первых вельмож и первых красавцев империи!
Штабс-капитан окончательно воодушевился и стучал и деревянной ногой и костылем. Катерина Александровна была отчасти рада его болтовне, так как эта болтовня успела несколько разогнать скверное впечатление, произведенное на девушку приемом Воронова.
Штабс-капитан еще продолжал ораторствовать, когда в комнату быстро вбежал приземистый, корепастый старик с обстриженными под гребенку седыми волосами и с рысьими, перебегавшими с предмета на предмет глазами, сверкавшими очень недружелюбно из-под густых бровей.
– Эк вас натащилось! Продохнуть нельзя! – проговорил он грубым голосом, в котором Катерина Александровна тотчас узнала голос, слышанный ею в конторе.
Она встревожилась. Это не ускользнуло от внимания штабс-капитана, и он, ловко наклонясь к ее уху, любезно шепнул ей:
– Воронье карканье не всегда перед дождем.
В голове молодой девушки при этой штуке промелькнула мысль о том, что и в самом деле не съест же ее Воронов, и она улыбнулась, очень ласково взглянув на отставного философа.
Воронов между тем отбирал просьбы и ругался с просителями, из которых, впрочем, большая часть вовсе не имела никаких просьб и пришла за получением пенсий, выдававшихся ежемесячно княгиней и задерживавшихся Вороновым иногда на десять, иногда на пятнадцать дней, порою же на целые месяцы и даже совсем: он отдавал деньги в рост, и потому эти пенсии нужны были ему для оборотов. Накричавшись вдоволь на разных стариков и старух, Константин Иванович подошел к штабс-капитану.
– А вы, ваше высокоблагородие, опять здесь, – прошипел он ироническим тоном, которым старался прикрыть кипевшую в нем злобу. – Зачем изволили пожаловать?
– Все за тем же, все за тем же, почтеннейший, – развязно произнес философ, не поднимаясь с места перед Вороновым и закинув конец деревяшки на сапог своей единственной ноги. – За деньгами.
– Да давно ли вы получили пенсию?
– Недавно, недавно, ровно месяц тому назад, – шутливо произнес штабс-капитан.
– Помилуйте, вы, кажется, недели две тому назад были.
– Ах вы, шутник, шутник! – проговорил штабс-капитан. – Ведь у меня книжка, почтеннейший, книжка. Мне нельзя из году одиннадцать месяцев сделать.
Штабс-капитан неторопливо вынул из кармана своего потертого сюртука засаленную книжку, передал ее Воронову, подбоченился и насмешливо уставил свои глаза на дворецкого.
– Читать умеете, почтеннейший, значит, видите, – промолвил он.
– Забыл, забыл! Тут память потеряешь, как с утра до вечера с вами возишься, – проговорил сквозь зубы Воронов и пошел к столу вписывать в книжку число, когда выдана пенсия. Воронов не кричал на штабс-капитана и, по-видимому, немного побаивался его.
– Что ж поменяемся местами, почтеннейший, – промолвил штабс-капитан. – Я, пожалуй, не рассержусь.
Воронов ничего не ответил на это предложение и молча передал штабс-капитану книжку и три рубля. Штабс-капитан развернул книгу и, защурив левый глаз, стал рассматривать правым, что записано в книжке.
– Ну, а как делишки? – промолвил он, засовывая книжку в карман. – Детишкам на молочишко в нынешний месяц осталось?
Воронов молча бросил на него свирепый взгляд и обратился к Катерине Александровне.
– Под Варной, батюшка, были! – проговорил штабс-капитан, спокойпо встретив молниеносный взгляд Воронова.
– Что вам? – спросил Константин Иванович у Катерины Александровны.
Она объяснила и подала просьбу.
– Придите через месяц, – сухо ответил он.
– Через месяц! – воскликнула Катерина Александровна.
– Ну да. Глухи вы, что ли? – грубо проговорил Воронов.
– Нельзя ли пораньше…
– Что вы думаете, что у княгини только и заботы что о вас…
– Но место мне необходимо теперь. Нельзя ли…
– Да вы уж не думаете ли, что княгиня так сейчас и даст вам место? Места-то у нее не в кармане сидят, – проговорил Воронов и повернулся спиною к Катерине Александровне.
– Да вы-с, сударыня, у него толку не добьетесь, – спокойно проговорил штабс-капитан. – Он в военной службе не бывал и не знает, что значит военные действия. У него все через месяц. А вы лучше обратитесь к графине Белокопытовой и через нее добейтесь аудиенции у княгини.
Катерина Александровна взглянула на штабс-капитана и совершенно не понимала, для чего он так усиленно моргает ей глазами и кивает головой на Воронова.
– Вы можете обжаловать решение почтеннейшего Константина Ивановича, – продолжал штабс-капитан, поднимаясь с места. – А теперь пойдемте, нам по пути.
– Эй! как вас, – крикнул Воронов, обращаясь к Катерине Александровне. – Если вы непременно хотите скорее знать решение княгини, то заходите через неделю.
– Охота вам, почтеннейший, так беспокоить себя, – добродушно заметил штабс-капитан.
– Вы, ваше высокоблагородие, шли бы своею дорогой и не вмешивались бы в чужие дела, – прошипел Воронов.
– И, батюшка, с той поры, как мы поганых турок колотили, в привычку вошло в чужие дела мешаться, – ответил штабс-капитан. – Честь имею кланяться.
Спустившись с лестницы, Катерина Александровна с искренней благодарностью пожала шершавую руку штабс-капитана. Он ловко приподнял фуражку и сделал какое-то движение деревяшкой, как будто желая расшаркаться перед своею собеседницей.
– Главное: не унывать! – произнес он. – Ведь это хамы и трусы. У нас кто кого перекричал, тот и прав; это, знаете, с позволения сказать, как у шулеров: кто кого в игре пересмотрел, тот и выиграл. Вам куда? осмелюсь спросить.
– Далеко. На Пряжку, – ответила Катерина Александровна.
– А! у меня там есть одни короткие знакомые, – промолвил штабс-капитан. – Вдовушка одна, такая славная бабенка, с сынишкой живет. Надо будет как-нибудь на днях завернуть к ним.
Катерина Александровна промолчала, не находя ничего странного в том, что у штабс-капитана есть знакомая вдовушка, живущая со своим сыном на Пряжке; но каково же было ее изумление, когда штабс-капитан начал ей рассказывать историю вдовушки, оказавшуюся ни более ни менее, как историею матери самой Катерины Александровны.
– Да это значит, вы говорите про мою мать, – улыбнулась Катерина Александровна, выслушав историю своей семьи, сильно разукрашенную пылким воображением философа.
– Неужели? Очень рад, очень рад познакомиться! – промолвил воин, нисколько не смущаясь, что он назвался коротким знакомым матери своей собеседницы.
Сказав еще несколько любезных фраз и спросив подробный адрес Прилежаевых, штабс-капитан расстался с Катериной Александровной на углу Невского проспекта. Он жил за Невским монастырем, так как там, около Невы, как он говорил, и воздух лучше и все-таки есть в некотором роде природа.
Возвращаясь домой и раздумывая о том, что ей пришлось видеть в это утро, молодая девушка не могла не сознаться, что случайная встреча с штабс-капитаном не только рассеяла в ней тяжелое впечатление, произведенное Вороновым, но и помогла ей в том отношении, что Воронов месячный срок ожидания сменил на семидневный. Молодую девушку даже заинтересовал этот беспечный инвалид, этот философствующий нищий, и она не могла понять, почему она сразу, подобно своему брату, почувствовала к нему симпатию, тогда как она вообще не любила нищих и считала последним делом протягивание руки. В ней была не только простая нелюбовь к попрошайству, но она чувствовала, что она сама скорее согласилась бы украсть, чем попросить Христа ради. Ей было тяжело и горько, что ее мать должна была кланяться дяде, что ее мать приняла спитой чай от графини. Но, несмотря на все это, она все-таки не могла смотреть на штабс-капитана так, как она смотрела на старуху, живущую у них в кухне. Почему? Этого она не могла объяснить себе.
Прошла неделя. Катерина Александровна снова отправилась в домовую контору княгини Гиреевой. Прождав час в приемной комнате Воронова, молодая девушка наконец удостоилась свидания с дворецким. Он подошел к ней и объявил, что нужно подождать еще неделю. Константин Иванович действовал в этом случае по своему обыкновению: он решился пригласить просительницу явиться к нему через неделю, чтобы потом снова сделать то же предложение и продолжать подобный образ действий до тех пор, пока просительница не устанет ходить к нему или не предложит ему вознаграждение за его хлопоты. Вознаграждения обыкновенно принимались им через жену, которая с участием расспрашивала просителей об их участи. Катерина Александровна увидала, что из ее хождений к дворецкому княгини выйдет очень мало толку и решилась наведаться к нему еще раз, а покуда похлопотать снова о частном месте. У нее были захвачены с собою адресы тех лиц, которые требовали через газеты прислугу, и она отправилась на поиски. Она уже не в первый раз решалась на подобные поиски и выносила из них очень безотрадные впечатления. Но несмотря на это она все-таки надеялась чего-нибудь добиться. Отыскав дом, означенный в одной из публикаций, Прилежаева позвонила у дверей, на которых красовалась визитная карточка с надписью: Николай Егорович Шершнев. Перед нею не скоро отворилась дверь.
– Могу ли видеть госпожу Шершневу? – спросила Катерина Александровна у растрепанной толстой служанки, отворившей дверь.
– Вы, верно, место ищете? – спросила служанка.
– Да.
– Ну, идите вон прямо: барыня у себя в спальной.
– Как же так? Вы лучше доложите, – нерешительно промолвила Прилежаева.
– Чего докладывать! У нас нешто как у людей? У нас без докладу прет всякий сброд, – небрежно ответила служанка, по-видимому, очень мало уважавшая своих господ.
Катерина Александровна сняла салоп и тихо пошла по указанию служанки. Перед нею была отворенная дверь в спальню Шершневой. Эта комната была отделана светлыми обоями и обставлена мебелью, обтянутой розовым лощеным коленкором, покрытым вязаными кружевами. На окнах стояли цветы, когда-то очень дорогие, но теперь сильно повысохшие. Между цветами распевала канарейка в роскошной, но запачканной клетке. Чем-то крайне молодым веяло от этой спальни; казалось, она была отделана для новобрачных. Но в то же время в этой мило отделанной комнате царствовал невообразимый хаос: на украшенной кружевом и кисеею кровати лежали крошечные, затейливо отделанные ботинки и спала болонка; на мягком розовом кресле, походившем на раковину, лежало светло-зеленое шелковое платье, на полу валялись две игрушки, на одной из свечей висела легкая наколка из блонд и цветов; на розовом диване лежали черные панталоны и фрак. Казалось, что эта комната только что оставлена проснувшимися после бала хозяевами и ожидает, когда ее приберет не очень рачительная прислуга. Но было уже около второго часа и потому этот беспорядок еще сильнее бросался в глаза и заставлял думать, что хозяйка дома встает очень поздно. Катерина Александровна еще с порога заметила хозяйку этой квартиры. Шершнева была очень молода, почти походила на девочку; она сидела у большого туалетного зеркала, украшенного кисеей. Перед нею на столе были разбросаны браслеты и стояла открытая коробка с конфектами. Молодая женщина сидела в легкой блузе, закрыв платком глаза. Она, по-видимому, плакала. Смущенная Катерина Александровна хотела было уйти, когда Шершнева быстро отерла глаза, бросила в сторону батистовый платок, топнула с детскою досадой ножкой и засмеялась, взглянув на себя в зеркало. Она, как будто разговаривая со своим отражением, сделала такую детски-капризную, смешную гримасу, что Катерина Александровна не могла удержаться от улыбки. Шершнева только в эту минуту увидала в зеркало, что она не одна в своей спальне. Взяв из коробки конфекту и положив ее в рот, она обернулась к посетительнице и вопросительно посмотрела на нее.
– Вы публиковали о горничной, – начала Катерина Александровна.
– Ха, ха, ха! – захохотала детским задушевным смехом Шершнева. – Это все Nicolas напутал. Публикует: нужна горничная, а нам нужна няня. Ха, ха, ха! Как он еще не написал, что нам гувернантку нужно или компаньонку.
Катерина Александровна совсем растерялась от этого шаловливого смеха.
– Но я могу занять и место няни, – начала она через минуту.
– Вы? Дитя? Вас самих еще нужно нянчить, милочка! – весело и добродушно улыбнулась Шершнева, желая в то же время принять вид серьезной женщины, а не шаловливой институтки, три с половиной года тому назад вставшей со школьной скамьи для того, чтобы отправиться под венец.
– Я не так молода, как вы думаете, – промолвила Катерина Александровна.
– Может быть, может быть! Только в ня-ни я вас не возь-му, – протяжно произнесла Шершпева, качая головой.
– Я привыкла к уходу за детьми. В моей семье у меня было трое детей на руках.
– Не-ет, такую хорошенькую нельзя в няни взять, – задумчиво продолжала Шершнева.
– Кто станет смотреть на мое лицо!
– Ах, боже мой, все, все! Мой Nicolas первый на вас засмотрится! – наивно воскликнула Шершнева и надула губки. – Вы думаете, он теперь в должности? Нет, он по Невскому ходит и смотрит на хорошеньких. Вот видите, – указала Шершнева на какие-то клочки разорванной бумаги, валявшейся на полу, – это у него все были портреты всех хорошеньких актрис. Я взяла, подобрала сегодня ключ к его столу, отыскала их и – вот!
Шершнева с комическим трагизмом указала на груду бумажных лоскутков. Катерина Александровна едва удерживалась от улыбки, хотя ей было тяжело сознавать, что, по-видимому, и здесь ее ждет неудача.
– Вы видели, я плакала, когда вы вошли, – продолжала Шершнева жалующимся тоном обиженного ребенка. – А в мои годы даром не плачут! Я очень, очень несчастлива! Я вас не могу взять к себе, потому что Nicolas станет еще меньше любить меня!
– Поверьте, что я сумею держать себя скромно, – заметила Катерина Александровна.
– Ах, милочка, я нисколько не сомневаюсь! – горячо ответила Шершнева. – Но что же вы станете делать с мужчинами, если они не могут пропустить без внимания таких черненьких глаз, как ваши.
– Да разве я виновата, что у меня такие глаза! – воскликнула Катерина Александровна.
– Не думаете ли вы, что я в этом случае виновата! – снова надула губки Шершнева.
В эту минуту из-за дивана послышался детский лепет:
– Мама бяка, бяка!
– Сама бяка, сама бяка! – с детскою горячностью ответила Шершнева. – Скверная девчонка, скверная девчонка, опять начала!
Из-за дивана вылезла крошечная девочка с пухленьким личиком и, приблизившись к Шершневой, начала хлопать ее ручонкой по платью.
– Бяка, бяка, тьфу! – плевалась девочка.
– Скверная, скверная! – раздражительно кричала Шершнева, хлопая рукой по руке ребенка. – И на тебя тьфу! Пошла прочь, пошла в кухню, к Александре.
Девочка, накричавшись досыта, упала на пол и начала колотить по полу руками и ногами.
– Лежи, лежи! злая, злючка! – дразнила ее Шершнева.
Катерина Александровна с немым изумлением глядела на эту сцену.
– Это просто невыносимая девчонка, – раздражительно говорила Шершнева. – Мне с нею покоя нет!
– Если бы вы взяли меня, то поверьте, что я справилась бы с ней, – заметила Катерина Александровна.
– Нет, нет, вас я не возьму, – проговорила Шершнева.
– Если бы вы знали, как я нуждаюсь в месте, – сказала Катерина Александровна.
– Вы, милочка, верно, очень, очень бедны? – спросила ласковым тоном Шершнева.
– Да.
– Ну, вот я поищу вам место. Оставьте свой адрес.
Катерина Александровна оставила свой адрес и пошла. Она еще не переступила порога этой комнаты, когда за нею послышался голос молодой женщины.
– Послушайте! – начала Шершнева каким-то заискивающим тоном. – Скажите мне откровенно, вас Nicolas подослал? Вы его знаете?
Катерина Александровна вспыхнула.
– Как вам не стыдно! – сказала она.
– Не сердитесь, не сердитесь! – заговорила Шершнева. – Но вы такая хорошенькая, а от Nicolas всего можно ждать.
Катерина Александровна уже не слушала ее и вышла в переднюю.
– Ну что, определились? – спросила ее толстая служанка.
– Нет, – сухо ответила Катерина Александровна, надевая салоп.
– И слава богу! – произнесла служанка. – У этих вертопрахов и жить-то никто не станет. Сама хороша, а он еще лучше. Кругом должны, а по балам да по тиятрам скачут, как сороки, прости господи…
Катерина Александровна, не слушая болтовни служанки, вышла на улицу. Она пошла по направлению к Миллионной, по новому адресу. Ей недолго пришлось искать дом и квартиру генеральши Оболенской, напечатавшей в газетах, что ей нужна горничная. Дом был велик, Оболенская жила широко, и в Миллионной каждый лавочник мог указать на жилище этой госпожи, тридцатипятилетней вдовы старого генерала. Позвонив у дверей, Катерина Александровна была встречена лакеем в черном фраке и белом галстуке. Он окинул глазами одежду Катерины Александровны и спросил, чего ей надо. Она объяснила и попросила доложить барыне. Через минуту ее попросили войти в комнату. Пройдя по мягким коврам, среди полумрака двух больших комнат с тяжелыми и темными драпри, Катерина Александровна очутилась в отделанном малиновым шелком будуаре, где царствовал красноватый полусвет, очень эффектно освещавший фигуру немолодой женщины и в то же время не дававший возможности рассмотреть подробно резкие черты, может быть, давно отцветшего лица. Женщина, с книгою на коленях, в волнах кружев и шелку, лежала на мягкой кушетке. Это была Оболенская, скучающая барыня, убившая свою молодость со старым мужем и стремящаяся теперь найти человека, который решился бы убить свою молодость со старою женой. Оболенская почти не пошевелилась на своей кушетке. Она сощурила глаза, медленно поднесла к ним лорнет и осмотрела с ног до головы посетительницу. Через минуту она сухо проговорила:
– Извините, милая, мне нужна горничная из порядочного дома.
Оболенская опустила лорнет и придвинула ближе развернутую книгу. Катерина Александровна побледнела более обыкновенного. Ее обдало каким-то холодом от этого приема.
– Мой отец был чиновник, – в смущении проговорила она.
– Вы меня не поняли, – лениво и небрежно проговорила Оболенская, не поднимая глаз от книги. – Мне нужна горничная, жившая в порядочном доме.
Барыня подняла свои глаза и еще раз с пренебрежением осмотрела наряд Катерины Александровны. Последняя только теперь поняла, что ее платье действительно могло сразу обличить, что она еще не успела обворовать никаких порядочных господ.
– Но я, поверьте мне, я могу все… – начала она.
– Я вам верю, но вы понимаете, что мне такая горничная, как вы, совсем не нужна, – перебила ее барыня заметно раздраженным голосом. – Я даже не понимаю, как вас впустили сюда.
Катерина Александровна поняла, что если Оболенская раскаивается, что прислуга впустила такую невзрачно одетую посетительницу, то легко может случиться, что прислуге будет отдан приказ выгнать непрошеную гостью. Прилежаева неслышно вышла из кабинета.
– Что, не взяли? – спросил у нее молодой лакей.
– Нет!
– Эх, жаль! – промолвил он. – Я так и думал, глядя на ваше платье, да уж впустил наудалую, думал, сова-то не рассмотрит в темноте… А все бы повеселей было с вами, хорошенькая барышня.
Он подмигнул Катерине Александровне своими масляными глазами. Она ничего не ответила и задумчиво вышла из дома. Она шла потупив голову тихими шагами. Завернув еще в один дом, не застав там хозяев, она пошла домой по направлению к Большому театру.
– Так прекрасны и так печальны! – раздался позади ее молодой голос.
Она не оборачивалась, она почти не слыхала этого восклицания. Ее мысль была занята вопросом, что делать, как выйти из тяжелого положения. Чем более думала Катерина Александровна, тем менее оставалось у нее надежды на получение частного места без рекомендации. Она уже успела побывать после смерти отца не у одних Шершневых и Оболенской, она стучалась и в другие жилища. Неудачи следовали одна за другой, и каждый раз Катерину Александровну поражали те причины, вследствие которых ее не брали на место. Шершнева боялась ее красоты, Оболенская смотрела с презрением на ее наряд, купчиха Микулина испугалась, что она из благородных, и заметила прямо, что ее и обругать будет нельзя; чиновница Макарова объявила, что ей старушку няню нужно, которая и детское белье стирала бы, и полы подмыла бы, и помогла бы кухарке постряпать, и повязала бы вечером чулочки для детей; иногда причины, по которым получался отказ, были еще нелепее, еще смешнее.
Молодая девушка задавала себе вопросы: может ли быть верным служение у подобных господ, не будет ли это зависеть от самых нелепых капризов, от чисто случайных, бессмысленных выходок этих людей, не будет ли оно простою станцией после минутного отдыха, за которой придется снова нуждаться и искать таких же неверных мест; но если это так, то можно ли на таком шатком основании осуществить свои планы воспитания Антона, на которое потребуется и много денег, и, может быть, много лет.
– Послушайте, что же вы молчите? К чему такая суровость, прелестная незнакомка! – снова раздался над ухом молодой девушки все тот же неотвязчивый молодой голос.
Катерина Александровна по-прежнему не обратила на него внимания и продолжала думать. Она видела невозможность ожидать чего-нибудь верного от частных мест и решилась во что бы то ни стало искать казенного места. В ее голове созрел какой-то новый план. «Никакие Вороновы не запугают меня, – думалось ей. – Чего бы ни стоило, а уж я добьюсь встречи с княгинею».
– Так вы так-таки и не хотите говорить со мною? – настойчиво продолжал молодой голос.
Катерина Александровна подняла голову и взглянула на лицо своего спутника. Это был молоденький, красивый, стройный прапорщик, с едва пробившимся черным пушком над верхнею губой и на щеках. Его прелестное пухленькое личико походило на женское лицо или на лицо шаловливого мальчугана, только что оставившего классную скамью и желавшего казаться уже хлыщом и фатом, чтобы его не звали красной девушкой и милым мальчуганом. Катерина Александровна весело улыбнулась.
– Я привыкла ходить без лакеев, – промолвила она. – Если вам хочется принять на себя эту должность – идите. Но вам придется идти очень далеко.
Девушка замолчала и пошла своей дорогой. Она была не только покойна, но даже чувствовала прилив веселости, как это всегда бывало с нею, когда ей удавалось окончательно решиться на что-нибудь. Уличный шалопай между тем не отставал и начинал переходить из любезного тона в нахальный.
– Вы не только лакеем хотите быть, но желаете и с полицией иметь дело? – промолвила Катерина Александровна, снова взглянув на непрошеного спутника. – Я могу, если угодно, позвать первого попавшегося городового.
– Дура! – пробормотал прапорщик, увидав, что Катерина Александровна тем же спокойным и ровным шагом переходит к будке.
Молодая девушка осталась одна и, пройдя еще несколько улиц, добралась до дома.
– Где ты запоздала? – промолвил Антон, встречая ее на улице. – Я уж хотел идти отыскивать тебя. А мы тоже сегодня находились с матерью. Кланялись, кланялись, – завтра, говорят, покланяйтесь…
Сестра нагнулась к брату и поцеловала его.
– Погоди, все скоро кончится, все кончится, – проговорила она.
Брат посмотрел на нее и удивился, что его Катя так весела.
– Да ты нешто место достала? – спросил он.
– Кажется! завтра узнаешь, – успокоила она брата. На следующий день она снова шла к дому княгини Гиреевой. Подойдя к парадному подъезду, она стала ходить у дома. Погода была довольно ясная, хотя и холодная. Но Катерина Александровна, по-видимому, решилась не обращать внимания на холод. Она уже раз десять прошлась мимо дома, когда наконец ее заметил старый телохранитель княгини. Он начал следить за нею из окна. Молодая девушка не переставала мелькать перед его окном. Старик покачал головою и неторопливо вышел на подъезд.
