Текст книги "Победивший платит (СИ)"

Автор книги: Жоржетта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 43 страниц)

– Эрни? – переспрашиваю я. – Да, уже много лет. Он выглядел настолько сбитым с толку, и раздраженным собственной неосведомленностью, да и с идеей консилиума он согласился без возражений.

– Наверное, не следует мне сейчас звонить ему и отвлекать расспросами, – решает Нару. – Ты сможешь рассказать подробнее сам? Или тревога не позволила тебе запомнить подробности?

Не настолько много я знаю, чтобы от этих крох был толк, но отказывать милорду глупо. Я излагаю, стараясь не торопиться, все мне известное – и сам чувствую, как много пустот в этом рассказе. Я не знаю, что с Лероем, не знаю почему, не знаю даже, встречался ли он с кем-то, получал ли подарки или письма. Отдав на откуп жене и охране безопасность своего наследника, не совершил ли я ошибки?

Нару слушает спокойно и внимательно, будто готовится собрать еще одну мозаику, на сей раз из тех скудных данных, которыми я обладаю.

– Такое впечатление, словно твой сын где-то надорвал себе сердце, – задумчиво говорит он, когда я умолкаю и тянусь за чашкой кофе. – Скорее метафора, чем реальная опасность, но метафоры порою бывают действеннее прямых угроз.

– Это моя вина? – прямо спрашиваю я. Не ради переубеждений, как и не ради самообвинений, лишь из желания установить истину. – Мой гнев довел парня до этой беды?

– Не смей говорить такого! – рассерженно обрывает меня Нару. – Разве ты желал своему сыну зла?

Комм-связь не предназначена для того, чтобы кричать. И тем более на покровителя, с которым тебя связывает многолетнее почтение. Только поэтому я сдерживаюсь.

– Да, – медленно разжимая сжатые кулаки, признаю я. – Нару, вы же знаете мой характер. Лерой меня взбесил, и мне не раз приходила в голову мысль, что будь у меня лишь двое младших сыновей, я не потерял бы много.

Нару морщится, делая охранительный жест.

– Если бы наши проклятия сбывались так быстро и буквально, род человеческий изрядно поредел бы, – замечает он. – Лероя подкосил не отцовский гнев. Но недаром говорят, – он передергивает плечами, – что дракон выедает клятвопреступнику сердце. Случайна ли именно эта красивая метафора?

Злоба и стыд пропадают разом, оставляя с металлическим вкусом во рту полное понимание происходящего.

– Это кара? – тихо интересуюсь я. – Наказание? Один – лжесвидетель, а что до второго, так вы все видели сами, так?

– Дракон не упрекнул твоего сына во лжи, – укоризненно напоминает милорд. – Да и Эстаннис, насколько я могу судить, не лгал. Говорил формальную правду, стараясь представить себя в выгодном свете, возможно, – но это не лжесвидетельство, согласись.

Я развожу руками. Значит, покушение? Или, того страшней, чудовищное стечение случайных обстоятельств?

– Я однажды сам видел, – продолжает Нару, – как дракон закричал и лжесвидетель умер на месте, не перенеся позора. Но твой сын вышел из испытания оправданным. А что до Эстанниса, так мелочность даже перед лицом Небес не карается смертью. И все же...

– Лери неправ – в этом я готов поклясться жизнью, – устало говорю я. – Почему же тварь, хвала всему сущему, не заорала?

– Ты спрашиваешь меня? – разводит ладони Нару. – Все это предположения, столь же туманные, сколь пугающие. Но если болезнью твой сын обязан собственной хитрости, то предположу, что он в опасности, и чем дальше, тем больше. Впрочем, все может быть и не так.

– Он может быть жертвой очередного покушения, может – жертвой дракона, третьего не дано, я полагаю, – подытоживаю я. – Во внезапно развившуюся склонность Эйри к сердечным болезням я не верю. Не с нашим генотипом.

– Или жертвой случайности, – поправляет Нару педантично, – хотя эта вероятность меньше прочих. Перед тобой выбор, Иллуми. Если эта болезнь – дело случая, тебе не стоит даже заговаривать о драконе, чтобы не опорочить сына и себя самого. Если же нет, то тебе не стоит медлить. Недуг, насылаемый Небесами, могут излечить лишь они. Наши досточтимые предки были то ли сверх меры осторожны, то ли сверх нашего понимания мудры. Припоминаю некую историю...

Если милорд желает рассказать притчу, следует не спешить и выслушать его со всем вниманием. Этого требует и почтение к наставнику, и мой опыт: всякий раз такие рассказы оказывались благим подспорьем в моих мыслях.

– Мне тогда было лет пятьдесят, – припомнив, излагает милорд. – Некий ответчик однажды предстал перед Небесным судом в иске об имущественном споре. Он имел наглость пытаться выдать себя за истинного гема, но был всего лишь полукровкой, родившимся на свет благодаря преступной небрежности его матери. Дракон обличил его.

– Он знал о том, что его кровь нечиста, и, несмотря на это обстоятельство, рискнул притязать на права гема? – изумляюсь я.

Нару пожимает плечами. – Должно быть, не знал, если рискнул, или был чересчур самонадеян. Нечистая кровь его спасла: крик дракона заставил его лишь лишиться чувств, однако даже это оказалось пагубно для здоровья. Он был на грани смерти, однако некоторое время спустя я узнал, что виновный покаялся перед судом и кланом и принял на себя наказание, сделавшись садовником в услужении у Небесных. Я сам его видел. И, возможно, он жив и поныне.

– Занятно, – комментирую я машинально, похолодев от внезапной догадки.

Значит, полукровку дракон не убил, лишь наказал – но хотя бы пошел в руки. Теперь я запоздало понимаю, как он ведет себя в руках простолюдина. Поздняя, бесполезная догадка, весьма нелестная по отношению к моему уму. Странно только, отчего Нару сразу не предположил такого оборота дел, раз то, что дракон применяется лишь для испытаний благородной крови, для него не тайна.

– Эти знания – дело женщин, а не мужчин, – объясняет Нару, словно извиняясь. – Я не удивлюсь, если они по-настоящему доступны лишь разумению райских аут-леди.

Вот почему Эрика признали виновным, думаю я. Мы проиграли дело по моей вине, не по его, но измучиться мыслями по этому поводу я еще успею. В настоящий момент передо мною стоит другая дилемма: что страшнее – позор для рода, если эта болезнь в наказание, или угроза очередного покушения на наследника.

Разве что, – колет меня запоздалый страх, – сейчас и Эрик лежит в госпитальной палате за тридевять земель отсюда? А ведь он старше Лероя, и вне Цетаганды никто не догадается, что с ним...

– Тебе нужен хороший судмедэксперт, который разбирался бы в сложных отравлениях и их симптоматике, – подсказывает милорд, обеспокоенный моим молчанием. – Пока ты не сможешь сделать большего. Если я смогу узнать нечто о драконьем дыхании, я расскажу тебе сразу же. Но пока тебе придется принимать решение самостоятельно, и не затягивай с ним.

Как можно построить дом, не имея камня? Метаться между предположениями вслепую означает лишь навредить, да и происходящее с Лери пока что не настолько критично, чтобы торопиться с выводами, не имея на руках заключений профессионалов.

– Пусть разбираются врачи, – подытоживаю я устало. – Я в этом вопросе слишком пристрастен и слишком хочу, чтобы вся эта история закончилась поскорей.

Одиночество этим вечером выходит особенно невеселым: голова полна мыслей о том, как могло бы повернуться дело, пойми я раньше, что Небесные не ищут и не станут искать истину, но лишь желают примирить меня с супругой любой ценой. И что этой ценой стала бы голова Эрика, не окажи он мне неоценимую услугу и не сбеги. Где его искать, нужен ли я ему, как мне строить свою жизнь дальше – я не знаю.

***

Не проходит и суток, как поздним вечером Эрни связывается со мной снова, и выражение лица у него таково, что меня обдает жаром.

– Милорд, – не тратя времени, говорит Эрни, – вы не могли бы приехать? Как можно быстрее.

Я знаю, что это значит.

– Лери?.. – риторически уточняю.

– Очень серьезный приступ, – звучит в ответ, и связь обрывается.

Накидку я заканчиваю завязывать на ходу. Машина, какой бы ни была скорость, не покрывает расстояние мгновенно, и, увы, у меня есть время, чтобы успеть перебрать впустую все варианты действий, каждый из которых может быть как нужным, так и тщетным, и попробуй выбери единственный спасительный.

Встречающий меня у входа медбрат передвигается почти бегом. Тоже знак. В доме пахнет лекарствами: тяжелый, нагоняющий тоску запах, так что и дышать тяжело.

Все разногласия отступают и забываются разом, когда я отодвигаю створку двери и оказываюсь в палате. Лери лежит так неподвижно, что в первую секунду меня накрывает ужасом, но дыхание рывками поднимает грудь. От надсадного писка приборов и звуков мучительного, тяжкого дыхания волосы поднимаются дыбом. Это же не может быть мой сын, правда? Он же еще позавчера был почти здоров?

Мало ли что подумается и скажется в запале и раже? Когда чья-то жизнь подходит к режущей кромке предела, не остается ни любви, ни долга – лишь потребность любой ценой удержать.

Эрни выходит вместе со мною в коридор. Дверь в палату Лери отсекает шум его дыхания, как шлюз – безвоздушное пространство.

– Я предложил бы готовить мальчика к операции, – начинает он с места без приветствия. – Сердечный протез поддержит его до тех пор, пока мы успеем вырастить новые ткани...

Я отчетливо слышу в его голосе неуверенность. Долго ли он сможет удерживать моего наследника по эту сторону границы? Лерой еле жив.

– Сколько это займет времени, Эрни? – спрашиваю я, и врач морщится.

– Операция – сутки, клонирование сердечной мышцы – месяц. – Он трет лицо. – Дело не во времени, милорд. Я не могу вместе с сердцем пересадить и кардиостимулятор, в том виде, в каком он бы решил проблему. На сердечную мышцу и сопутствующие зоны идет поток хаотических... э-э, микросигналов, приводящих к пиковой нагрузке на ткани. Пересадка этого не изменит, я боюсь.

Я мотаю головой; прическа вот-вот распадется.

– Эрни, я ничего не понимаю, – признаюсь. – Вы можете попроще?

– Иллуми, я тоже не понимаю, – фамильярно, устало и чуть торопливо отвечает врач. – Не понимаю, что заставляет сердце почти здорового вчера мальчика сбиваться с ритма и надрывать собственную мускулатуру. Я предположил бы не естественное заболевание, а покушение, но весь мой врачебный опыт не подсказывает, как это могло быть сделано.

– А что говорят ваши коллеги? – обреченно спрашиваю я. Эрни кривится.

– Судебный медик еще не участвовал в консилиуме, – отвечает он, – но здешний специалист-токсиколог, которому случалось участвовать приглашенным экспертом в судебных заседаниях – да. Они в аналогичном недоумении.

Время, время. Его у Лероя почти не осталось, и решение нужно принимать сейчас.

– На что похоже это состояние? – уточняю я, стараясь справиться с нервной дрожью перенапряжения.

– На сенильные изменения, – коротко сообщает врач. – Будь вашему сыну вдесятеро больше, я, может, нашел бы это состояние естественным.

Если я сейчас не ошибусь, у Лери будет шанс дожить до этих естественных изменений. На то и надежда.

– Он транспортабелен?

– Вы с ума сошли? – изумляется Эрни. – Куда вы собрались его везти?

– В Небесный Суд, – не замечая непочтения, отрезаю я. – Там он может найти помощь. Если не получится, мы вернемся и попробуем ваши методы.

– Вы собираетесь увезти тяжелобольного из палаты интенсивной терапии разбирать тяжбы?! – Физиономия Эрни выражает полнейший скепсис. – Это опасно и неразумно. Оставьте лечение медикам, милорд.

– Я подпишу нужный документ, если вы желаете, Эрни, – сообщаю устало. – Где моя жена?

– Миледи в палате поблизости, – кивает в нужную сторону. – Милорд, поймите, мне нужна не ваша подпись, а моя собственная уверенность, что я делаю все возможное для спасения вашего сына. Если это не так, меня не успокоят никакие бумаги.

– Ваши усилия не помогают, – отвечаю я жестко. – Вы не можете понять, что с ним, а у меня есть один из вариантов объяснения. Если он ошибочен... что ж, лучше рискнуть и проиграть, чем безуспешно оттягивать его гибель. Извините, но именно так выглядят ваши попытки.

Эрни прикусывает губу. Хотел бы он сейчас поспорить с "суеверными предрассудками", судя по лицу, но не станет – есть дела поважней. Но на мгновение в его глазах мелькает сомнение: искренен ли я в желании спасти жизнь Лероя. В конце концов, сын со мною в конфликте... однако и это соображение Эрни благоразумно держит при себе.

– Готовьте его к поездке, – распоряжаюсь я, – и прошу вас, поскорее.

Палата, на которую мне указал Эрни, кажется пустой, и я уже решаю, что ошибся дверью, но в ту же секунду замечаю жену, сидящую в кресле, спиной к двери; очень прямо, неподвижно, как статуя.

– Кинти, – тихонько зову я, касаясь плеча. Глаза жены кажутся темными кабошонами, устремленными в никуда. – Дражайшая?

Она поворачивается плавным замедленным движением.

– Ты уже здесь? – спокойно осведомляется. – Ты был у него?

– Он умирает, – наклоняясь и глядя в туманные глаза, констатирую я. Не знаю, что за транквилизатор дал ей Эрни, но что не из слабых – определенно. – Ты мне ничего не хочешь рассказать об этой его болезни?

– Этого не может быть, – твердо сообщает леди. – Еще несколько дней назад он был здоров... почти, – спешно поправляется она. – Я не сводила с сына глаз все эти дни.

– Кинти, он умирает, – повторяю я твердо. – Не лги себе. Дракон выедает ему сердце, в этом дело.

– Дракон?.. – Кинти обрывает сама себя и дышит тихо, неглубоко и часто, словно это ей не хватает воздуха. – С чего ты это взял? – Сквозь лекарственное оцепенение почти прорывается крик.

– А что же еще? – наклоняясь еще ниже и наблюдая, как дергается жилочка на ее виске. Словно прорвется вот-вот. – Когда ему стало плохо, припомни? После суда. Поднимайся, – придерживая за плечо, требую я, – идем. Давай забудем пока эти чертовы обиды и спасем ребенка. Если ему не помогут Небесные – не поможет никто, ты это понимаешь?

– Небесные? – переспрашивает она непонимающе. – Лероя признали правым. Что еще могут сделать Небеса?

– Принять его извинения, – отвечаю я. – И наши, наверное, тоже. У нас нет времени на споры, они подождут, а Лери ждать не может. Я и вправду виноват. Но и ты пойди мне навстречу и не противься.

– Лери не простит нам, что мы из страха приняли решение о его вине, – семеня вслед за мною, возражает Кинти. – И что ты будешь делать, если это не воля Небес, а доброе имя твоего сына погибнет вместе с ним?

– Если он не выздоровеет, – обещаю я, не отпуская безвольной тонкой руки, – значит, я ошибаюсь, а он чист. Машину, – распоряжаюсь я, подталкивая Кинти к врачу. – И аппаратуру. Эрни, вы едете с нами.

– Я прикажу держать операционную наготове, – вздыхает покорившийся врач.

Лерой лежит в полузабытьи, вряд ли он сейчас слышит то, что говорится вокруг. Не слишком ли поздно? Довезем ли мы его живым? Что, если я ошибаюсь?

Все потом. Надеюсь, Эрни сможет привести сына в чувство, когда будет нужно. Платформа ровно плывет перед нами, не качнется, не звякнет, словно из тумана сделали белое облако, и поверх, еще белее – человек: дунь – растает. Насколько же непрочна жизнь, когда все висит на волоске: заупрямится Кинти, не окажется в храме никого из судей, не придет Лерой в себя...

На улице успело окончательно стемнеть. Следует поторопиться.

И мы торопимся: с погрузкой, с поездкой, с поисками баланса между скоростью и тряской, снаружи все темнее, фонари по краям дороги мигают желтыми ведьмовскими огнями, мокрый воздух холодеет с каждой минутой, и сквозь ограду и сад едва заметно светится окошко, обещающее спасение.

В эти минуты мне кажется, будто Лерой действительно пал жертвой божественного гнева, а не технологий. Но разница невелика: он солгал, и умирает, я вынудил его ко лжи, а Кинти помогла в эту ложь поверить.

Все мы виновны, и все мы здесь для того, чтобы исправить содеянное. Хватило бы сил.

Глава 34. Эрик.

Свидание с Родиной, оказывается, рождает не только ностальгию, но и паранойю. Следующие несколько дней я хожу по коридорам с оглядкой и избегаю центральной туристической зоны. Сектор, где расположены посольства, я специально отыскал на плане станции и стараюсь обходить окольной дорогой. А в кармане постоянно держу парализатор, хотя толку от него в прошлый раз и не оказалось.

Поэтому когда в один прекрасный вечер мне на комм приходит звонок с неизвестного номера, я настораживаюсь. Пусть комм-пульт не кусается, но осторожность не помешает: Я включаю только линию аудиосвязи и настороженно переспрашиваю:

– Слушаю?

– Эрик! – слышится из динамика довольно радостное, но тоже не до конца уверенное, словно неизвестный мне собеседник колеблется, туда ли он попал..

– Да? – отзываюсь. Смешная ситуация. Где-то я слышал этот, несомненно знакомый, голос. Кто-то из адаптационной группы ,что ли?

– Великолепно, я вас нашел, – к радости мягком баритоне примешивается открытое облегчение. – Это Хенн Рау.

Вселенная делает кульбит, напоминая, что кроме незабвенного Барраяра в ней успешно существует и Цетаганда. Я с недоверием включаю видеоканал, и физиономия в праздничных оттенках пурпурного и желтого появляется над пластиной комм-пульта. Свят-свят-свят, и вправду Рау. Этот-то откуда?

– Вы, должно быть, усиленно меня искали, майор, – прячу я недоумение за вежливостью.

Майор, улыбаясь, качает головой. – Я здесь проездом, и лишь надежда на удачу да желание встретить вас послужили поводом подать запрос в информационную службу.

М-да...чудо из чудес. Полосатая раскраска на физиономии смотрится почти как родная. Возможно, по контрасту с недавним теплым приемом со стороны соотечественников. Совсем я... мимикрировал.

– Вам повезло, что вы меня застали, – развожу руками.

– Несомненно, – излучает живейшую радость Рау. – Но окажется ли моя удача настолько велика, чтобы вы приняли мое приглашение поужинать где-нибудь в приличном месте? На этот раз, если вы не против, ресторан выберу я.

Гем-майор не злопамятен, но и проявлять чрезмерную снисходительность, забыв о той истории с парализатором, явно не намерен. Можно, конечно, сказать "нет", но... Черт меня дернул тогда дать слово. Так что раз уж этот тип меня разыскал, он не отвяжется, а обзаводиться еще одним преследователем мне не хочется категорически.

– Вы все еще опасаетесь эксцессов с моей стороны, Рау? – уточняю я суховато. – Или так и не простили мне обман?

– Эрик, – покаянно, но с явным оттенком незлого лукавства отвечает гем, – кто старое помянет... Оставьте подозрения. Я и вправду рад вас видеть.

Смешно сказать, но и я его, в каком-то смысле, – тоже. Хотя черта с два произнесу это вслух. Зато неожиданная ностальгия, надоевшее одиночество и естественное любопытство подталкивают меня принять приглашение. Может, он упомянет, как дела у Иллуми?

– Польщен, – усмехаюсь. – Хорошо, я помню, что обещал вам.

– Сегодня? – обрадованно переспрашивает Рау. – Где вы сейчас?

Нет уж, приглашать его зайти за мною было бы излишним. Небезопасно, нереспектабельно и... слишком интимно.

– Я вас сам найду, Рау. Я живу в спальном секторе, а вам с непривычки на станции слишком легко заблудиться.

Договорившись в восемь по станционному времени на холл с поющими фонтанами у остановки шарокаров «Центр», я прощаюсь. Озадаченный собственным поведением и заинтригованный будущей встречей. Рау, прощаясь, чуть ли не воркует.

Честно признаться, центр станции мне нравится. Не так вычурно, как на Цетаганде, но красиво, уютно и... анонимно. Там можно просто бродить вечерам, пялясь на прохожих, и никому до тебя не будет дела. Трудно сказать, впечатлили ли гем-майора здешние скромные чудеса декорума, но когда он видит меня, его физиономия сияет, как самая яркая вывеска.

– Добрый вечер, – улыбается он. – Я понял, что был слишком официален, лишь повесив трубку. А ты совершенно такой же, как и на Цете, удивительно – я думал, места меняют людей.

– Месяца не прошло, – пожимаю плечами. – Уж если меняется мир вокруг меня, да еще так быстро, было бы излишеством меняться самому. Различие одно: здешние места я уже изучил, в отличие от вашей планеты.

– Здесь просто гораздо меньше достопримечательностей, – смеется Рау. – Хорошо, будешь моим гидом.

– Ты на Комарре один или с компанией? – уточняю я, рискнув поддержать легкомысленное "ты", когда мы сворачиваем в один из широких коридоров.

– Мммм. – Чуть замявшись, Рау уточняет: – С несколькими знакомыми. Яхта слишком велика, чтобы путешествовать на ней в одиночку. Они пошли сегодня в казино, а у меня что-то нет настроения для веселья в шумной компании. Вон тот ресторан тебя устроит?

– Предпочитаю что-нибудь попроще, – говорю честно.

Я в злачных местах центра станции не большой знаток, но подозреваю, что один здешний обед съест моих ползарплаты.

– А, – легко улыбается Рау, – цены? К счастью, сегодня мы разоряем не мой карман. Окита – помнишь такого? – проиграл мне пари, и залогом был хороший ужин. Предлагаю отыграться на нем вместе, Эрик.

Поднимаю бровь. Рау прямодушен до хитрости.

– А не дуришь ли ты меня, майор, прости за прямоту? – спрашиваю честно. – Я и сам в состоянии заплатить за ужин, будь уверен. В благотворительности не нуждаюсь.

Рау, не обидевшись, пожимает плечами и стучит пальцем по комму. – Не веришь, спроси у него сам.

Ход беспроигрышный. Общаться с приятелями Рау, памятными по тому злосчастному приему, я не стремлюсь. Незачем им знать, где сейчас бежавший, пусть и прощенный, убийца. Ладно, поверю гем-майору на слово и возьму контрибуцию с Цетаганды хоть в таком виде.

Заведение действительно не из дешевых, и внутри оно впечатляет: серебристая отделка, окна-иллюминаторы, открывающие вид на отражатель, гигантским цветком плывущий в черноте и согревающий станцию. Семь светящихся зеркальных дисков, плод инженерного гения и просто восхитительное зрелище, на которое Рау поглядывает с явным одобрением, ожидая официанта с меню. Отдельный кабинет, расстояние и обстановка как раз для доверительной беседы.

Я верчу в пальцах десертную ложечку, поглядывая на майора. Либо он меня разыскивал специально и зачем-то врет напропалую... либо везуч сверх меры, нечаянно вспомнил, протянул руку – а вот он я.

– Как дела дома? – интересуюсь вежливо. – У тебя не было, э-э, сложностей?

– Нет, – качает Рау головой, явно отметив это "дома". – Но это неинтересно. А ты как устроился, Эрик?

Пока приносят ужин – вино неплохо, горячее превосходно, хотя лучшим соусом к блюду для меня стали бы новости Рау об одной известной обоим персоне, – я честно излагаю свои обстоятельства в самых обтекаемых выражениях, вроде "пользуюсь возможностями местного образования и рассчитываю в будущем на быструю карьеру". Подробности быта грузчиков Рау не касаются. – Если будет оказия, – добавляю сухо, – сообщи Старшему Эйри, что со мной все в порядке.

Это самый прозрачный намек, но Рау, к моему удивлению, беседу об Иллуми поддерживать не хочет. Догадывается? Ревнует? Обижен?

– Не стану, – отказывается он решительно. – Если ему интересно, как ты устроился, он узнает сам. Найдет тебя. Я же нашел.

Меня неприятно царапает логический вывод из сказанного, но гем-майор прав.

Рау видит, что я помрачнел, и поднимает бокал.

– Пусть несчастья пройдут стороной, – негромко советует он. Вполне стандартный тост, но не звучит фальшью.

– Пусть – соглашаюсь. Пусть случится чудо, и все станет по-прежнему... только как именно? Вернуть мирную жизнь с Иллуми или полную опасностей и гордости участь боевого офицера? Страшно подумать: пожелал возвращения войны. Нет, прошлое надо забывать и оставлять за спиной, если оно не высказывает желания с тобою пообщаться.

А вот Рау общаться очень даже хочет.

– Значит, на ближайшее время ты устроился здесь? – уточняет он, лениво любуясь плывущим зеркальным цветком. – Очень обнадеживающая новость.

– И чем же? – поднимаю бровь. Ах, какие знакомые словесные кружева, сходящиеся по спирали ко вполне определенной цели... Но пусть сам скажет.

– Тем, – улыбается он, – что наша встреча может быть не последней. Всегда приятно видеть знакомое лицо в чужом месте...

– А может, мы успеем друг другу наскучить уже к концу этого вечера, – подсказываю я альтернативу. – Или как? Спрашивать про твои планы на сегодня бесполезно?

– Ну почему же! – Рау смеется, демонстрируя белоснежные зубы. В сочетании с гем-гримом смотрится по-прежнему жутковато. – Отвечу. Вопрос хороший, в нем таится второе дно, верно? Не стану ограничиваться общей фразой о приятном вечере на двоих, но и ты открой карты.

– Подозреваю, что ты по-прежнему питаешь надежды на красивый роман с букетами. А для меня ухаживания – штука настолько непривычная, что я не узнаю их, даже столкнувшись нос к носу. Учти.

– Уже столкнулся, – смеется Рау. – Сожалею, если мое галантное внимание тебе неуютно.

На меня неожиданно накатывает желание высказаться начистоту. – Знаешь, Хенн, во мне борются сейчас два искушения: одно – послать тебя к черту с этой сомнительной идеей, другое – самому вручить тебе букет попышней, чтобы ты не тратил время на подобные глупости.

– Гм? – с интересом осведомляется гем, и даже глаза у него загораются. – Не удивишься, если я скажу, что предпочитаю второй вариант?

И я, если честно, – тоже.

***

Мы обходимся по простому, без ботаники и оперы, – то есть цветов и серенад. Майор настаивает на том, чтобы пойти ко мне, и я соглашаюсь, рассудив, что безопасней показать Рау мою бедную квартирку, чем самому в роскошной гостинице рискнуть попасться на глаза остальным из его компании. Конечно, в недорогом спальном секторе, где я снимаю жилье, цет в раскраске – нечастый гость, но время уже позднее, и я надеюсь, что любопытных глаз вокруг не слишком много.

В крошечной неромантичной прихожей в пару квадратных метров – встроенный шкаф, уходящая в пазы дверь санитарного отсека и проход в комнату, с кухонным уголком за низкой стойкой, – Рау меня целует, потянув на себя и прижавшись лопатками к входной двери. Целоваться он умеет мастерски, почти артистично, и куда как лучше Иллуми, если подобное сравнение еще способно посетить мою голову. Симпатичный, совершенно посторонний мне тип, вкусно пахнущий хорошей выпивкой и давно ко мне подкатывавшийся. А почему бы нет? Мир не опрокинулся. А я не давал обета уйти в монастырь.

Я один уже скоро месяц. Долгий перерыв после счастливой телесной сытости. Месяц ожидания, надежды, разочарования, вынужденного целомудрия и непрошеных эротических снов, приносящих горечь вместе с возбуждением. А тут мужчина, гладкий, искусный и безусловно меня желающий, да еще как раз тот, которому я обязан спасением собственной шкуры. Мы, грузчики, люди простые. А они, цетские лорды, – соблазнительные и совершенно без комплексов.

Надувная кровать чуть пружинит, принимая двойной вес. И даже не надо объяснять холеному, сладко пахнущему, красивому парню, чтобы тот раздвинул колени. Прикусив губу, Хенн всем телом подается вверх, прогибая спину, едва ли не пришпоривая меня скрещенными за поясницей ногами.

– Ощущаешь мои достоинства... сероглазый?

– Еще бы, – выдыхаю, с наслаждением вколачиваясь в податливое и горячее, – замечательно даешь. Наглядно. Словно тебя специально для этого сделали, а потом долго учили... всем полком.

– Преувеличиваешь, милый, – оскаливаясь в улыбке, сообщает он. – Всего-то ротой.

Стискиваю его бедра так, что на бледной коже должны потом оставаться следы моих пальцев, и доказываю дьявольски соблазнительному созданию, врагу, военному разведчику, цету проклятому, что я – его мужчина и это замечательно. Рау вьется и вскрикивает, закусывает собственные пальцы, словно чувствуя приближающийся миг потери всяческого контроля и не желая выглядеть неизящно. Есть ли что-то более возбуждающее, чем эта точно отмеренная доза мужской беспомощности?

Он выгибается – гибкий, похожий больше на животное странной получеловечьей породы, чем на обычного мужчину, пусть даже со всеми цетагандийскими эстетическими изысками. И ногти, впивающиеся в плечо, впечатление лишь усиливают, как и низкое долгое мурлыканье, доносящееся до меня сквозь гул крови. И вправду создан для подобного времяпровождения, сам это понимает и такой судьбе рад.

– Давай, барраярец, – шепчет он, кусая губы. – Не медли.

Я не медлю, – напротив, не могу затормозить, подлетая на полной скорости к финишу. Вспышка, и я получаю свое, в эту секунду искренне не понимая, какого черта я устроил себе период воздержания.

– Хорош, – признаюсь я, тяжело дыша и буквально растекаясь после впечатляющего финала по кровати и по распластанному подо мною телу.

Пальцы, стиснувшие мое плечо, медленно разжимаются, и мокрый с ног до головы Рау прерывисто вздыхает и закрывает глаза.

– Рад, – соглашается он расслабленно. – Комплименты сразу после того, как – дорогого стоят.

Но тратить поздний вечер на сон Рау все же отказывается, со смешком требуя у меня положенной нежности, заботы и чашку кофе – хотя бы растворимой дряни. Крепкий напиток действительно бодрит, а еще придает ощущение некоей нереальности. День или ночь, неясно, – на станции разница условна, – незнакомое место, не тот мужчина в постели рядом со мной, а старые привычки так и норовят всплыть на поверхность, окончательно меня запутывая.

Рау садится на постели с кружкой, скрестив ноги. – Тебе стимулятор добавить? – интересуется он, дотягиваясь до сброшенной на пол накидки и выуживая оттуда упаковку ампул.

– Что, так и носишь это добро с собою, чтобы время на сон не тратить? – невольно любопытствую я.

– Именно так, – Рау кивает, допивает кофе залпом, потом вытягивается рядом со мной и без лишнего стеснения закидывает руку на грудь. – Я собираюсь с толком провести оставшиеся нам часы за исследованием, хм, межкультурных различий.

– В каком это смысле? – спрашиваю, оторопев.

Рау улыбается, явно довольный, что сумел меня озадачить. – Ты ведешь себя с энтузиазмом юноши. У нас нравы посвободней, следовательно, годам к сорока уже пройдено все и вся, можно не слишком рваться попробовать новое. А ты сдержан – но то, что прорывается сквозь эту сдержанность, просто восхитительно.

Гем вдруг облизывает палец и проводит им по моему животу; мышцы непроизвольно сокращаются, и Рау довольно улыбается. – Видишь, какой ты чувствительный? – Он потягивается, потершись о меня гладкой щекой. – Барраярцы – это увлекательно.

– Во множественном числе? – суховато уточняю.

– Конечно, – кивает; темно-красные, слишком яркие для зеленоватых глаз и бледной кожи, волосы щекочут Рау плечи, и он собирает их ладонью, отбрасывая назад. – Я разве не рассказывал? Один молодой, упрямый и подозрительный капитан, совсем как ты, а имени я, представь, так и не узнал. У меня с тех пор слабость к сероглазым... только не вздумай себя считать заменой на этом основании, окажи милость. И, как и тебя, уговаривать его мне пришлось весьма долго. Ты хотя бы знаешь о том, что между мужчинами это возможно, и опытом не обделен.