Текст книги "Победивший платит (СИ)"

Автор книги: Жоржетта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

– Три? – морщит тонкую бровь. – А, соблазнил женатого мужчину, да еще и чужака?

Да, наивное удивление нашими обычаями у нее точно не получится. Попадает практически в точку. Интересно, какие книги брала в своей библиотеке миледи Эйри, готовясь к возвращению мужа с барраярским родственником в нагрузку.

Улыбаюсь непроизвольно, ловлю себя на этом и возвращаю лицу по возможности каменное выражение. – Я должен вам извинения, или в данной ситуации они бессмысленны?

– Они хуже, чем бессмысленны – они попросту глупы, – парирует Кинти Эйри. – У вас это все серьезно, судя по некоторым признакам, я не ошибаюсь?

Вот сговорились они, что ли? Или Иллуми открыто демонстрирует нечто – как там бывает у наших дам, язык цветов, вееров и лент? – непонятное чужаку вроде меня, но ясное, как открытая книга, для его близких. Надо бы спросить.

– Этот вопрос тоже стоит задать не мне. Хотя я бы ответил "да", – прибавляю честно, понимая, что ложь уже не спасает, но смотрится отвратительно. И все же любопытство побеждает, и я добавляю, усмехнувшись смущенно: – А... по каким признакам?

– Иллуми очень... – она задумывается, подбирая термин, – инопланетники назвали бы это "деловым человеком". Это не совсем то, но тебе должно быть понятно. Человек, у которого на первом месте всегда стояли семейные дела, бизнес и так далее. Ни разу не видела его таким... воодушевленным. – Улыбается, склоняет голову. – Я бы только порадовалась за него, но, Эрик, есть два щекотливых вопроса.

– Спрашивайте, леди, – не принимая пока нового обращения по имени, соглашаюсь. – Я отвечу. На них, или за то, что натворил, простите мне мой каламбур.

– Во-первых, успокой меня: вы не собираетесь оформлять отношения? Официально, я имею в виду?

Брак? С мужчиной? После того, как я один раз уже наступил с размаху на эти же грабли? До такой степени мое свободомыслие еще не дошло, и представить себя в белом платье в свадебном кругу как-то совершенно не тянет. Ожесточенно мотаю головой. – Ни в коем случае, насколько я понимаю ситуацию. Я не дам своего согласия, даже если об этом сумасшествии и зайдет речь.

Она улыбается с явным облегчением.

– Замечательно. Не то чтобы я была против таких браков, но... они – удел младших сыновей. Для Старшего клана подобный союз означает явную потерю лица и уступку низменным эмоциям, а, значит, понижает позицию всех Эйри. Тем более с чужаком, чей генный статус... словом, это совершенно неприемлемо, ты же понимаешь. Скандал, и если Лероя я удержу от дуэли, то за мужа не поручусь. И второе, не менее важное: ты собираешься уезжать с Цетаганды, или нет?

Еще неделю назад ответ на этот вопрос был мне самому почти ясен. Теперь же мир сделал сальто в воздухе и перевернулся вверх ногами, и в этот самый момент решение уехать потеряло почти всю свою былую привлекательность. Тем более когда меня настойчиво к нему подталкивает белокурая хрупкая женщина с глазами, точно два пистолетных дула. И все же я не могу сказать ни да, ни нет. Кто поручится, что мое мнение не переменится еще раз через пару суток, а то и недель?

– Я вынужден нарушить свое обещание отвечать, – пожав плечами, – потому что вы попали на вопрос, на который у меня нет ответа. – Смотрю в глаза. – Вы предпочли бы ответ "да"?

– Я бы предпочла вариант, при котором мой муж остался бы здесь, – твердо ставит точку гем-леди. – О Барраяре, хвала богам, речь не идет, но и другие планеты могут быть небезопасны. Здесь иногда тоже бывает жарко, но Иллуми опытен и знает, откуда ждать удара, поэтому нам хватает сил его отразить. Если ты вправду хочешь передо мной извиниться... – чуть кривится, – удержи его от глупостей вроде поездки на эту ненормальную Бету без охраны.

Вот так мысль. Неужели охватившая нас с Иллуми страсть не только так очевидна, но еще и так легко описывается для окружающих словом "безумие"? "Уехать" для меня всегда означало покинуть Цетаганду одному и не оставить обратного адреса. И я уверен, признаться, что такой вариант леди Эйри не огорчил бы.

Чуть морщусь, прочищаю горло. Такие вещи надо не только решать, но и произносить твердо.

– У меня нет намерений увозить Иллуми с его родины. Мне на личном опыте известно, что значит «сломать жизнь», и с ним я так не поступлю. Так что можете умерить свои опасения, миледи. Даю слово, что не посягаю на ваш покой и семью.

Она сидит, подперев щеку рукой, и смотрит на меня со спокойной прохладцей.

– Мне все равно, с кем мой муж делит подушку, но я не стану покорно терпеть, если он начнет подвергать свою жизнь опасности – неважно, из-за тебя или нет. Не ошибись, считая мою позицию шаткой. И эти слова – угрозой.

Еще одна улыбка, яркая и тонкая, как клинок солнечного луча, прорвавшегося сквозь тучи.

– И не вздумай сейчас убегать. Он, возможно, и обещал не искать тебя по свету, но я-то нет.

Даже так? Черт побери, Иллуми был прав, говоря про "свое второе Я в юбке". Опасная дама. И традиционная цетагандийская ошибка в попытке сломать меня силой... впрочем, о барраярском упрямстве гем-леди тоже могла быть осведомлена, и нарочитые ошибки могут быть ловушками, мне об этом надо помнить.

Упрямо, коротко склоняю голову. – Вам нечем угрожать мне, леди, и нет причины опускаться до угроз. – Она не может сделать мне ничего, а вот Иллуми не заслуживает тихой войны в собственном доме, разразившейся безо всякого повода. Лучше избежать силовой конфронтации с противником, чье положение куда крепче моего, или позиционная война будет длиться вечность. Поэтому смягчим тон: – Я и сам могу обещать вам, что не претендую ни на иное официальное положение внутри клана, ни на влияние на Иллуми, вследствие которого интересы вашей семьи будут ущемлены. Такая формулировка достаточно точна?

– Достаточно, – кивает леди Кинти. – Взамен я не буду усложнять вам жизнь... и начну, пожалуй, с того, что открою дверь несчастному мужу, уже четверть часа ждущему возможности войти. – Смешок звучит как прелестный серебряный колокольчик. Хрупкая, беззащитная женщина... с железной хваткой.

Что же, думаю я, глядя с самым безмятежным выражением лица на входящего Иллуми, обещание с меня взяли с запасом. Попытаюсь ли я отнять у него семейное время, затрону ли семейную репутацию – все послужит для его супруги законным предлогом открыть военные действия. Но собираюсь ли я претендовать на нечто большее, чем ни к чему не обязывающий приятный досуг?

– Ну как, открыт огонь и есть ли жертвы? – шутит Иллуми, ставя на стол матовый высокий стакан с сахарным инеем по ободку.

– Мы не обсуждали ничего опаснее свадебных фейерверков, – отвечаю, не солгав ни единым словом. Но ощущение такое, словно я вышел из-под обстрела, и только сейчас, передохнув, начну подсчитывать, насколько велики потери.

Ревнив все-таки женский род, на одной планете или на другой – роли не играет. Дома так могла бы реагировать форская жена, застукавшая своего мужа с игривой горничной. Судя по всему, допустимые здесь вольности с подушкой не распространяются на соперничество с леди за планы, разум и интересы ее законного супруга. Хотя отдадим ей должное. Невообразимо сложно поверить в то, что душевное равновесие и благополучие гем-лорда Эйри для меня постепенно становится чем-то очень важным. Я и сам-то с трудом это понимаю.

***

Домой все трое возвращаемся в одной машине, улыбаясь друг другу до того благостно, что сводит скулы. День был долгий, и вымотал он всех преизрядно. Но все когда-нибудь кончается, и мы с Иллуми остаемся наедине.

Теперь можно бесстыдно предаться отложенной до вечера нежности, как другие предавались бы пороку. Она-то нам не возбраняется? Ходить по пустующим гостевым спальням, проверяя, в какое из окон вернее заглядывает закатное солнце; примерять свежекупленную одежду, превращая постылое занятие в откровенный стриптиз; ловить кожей ласку тонко выделанной замши и нахально проскальзывающей под нее теплой ладони; выбирать шпильки из его волос, точно ягоды из травы... А потом остаются лишь жадные вскрики и быстрая разрядка, которая не расслабляет, а наполняет силой. Стимулирующий коктейль, блаженно ноющее тело, энергии хоть отбавляй – она преображается в болтовню, которая сама слетает с кончика языка.

– Фантастика какая-то. У тебя репутация человека замкнутого, гордого и прагматичного. Я – злой, отчаянный и в принципе не умею быть мягким. А как мы себя ведем? – вопрошаю я Иллуми, не шевелясь и не сдвигаясь ни на миллиметр в его объятиях.

– Как два влюбленных идиота, – дает он единственно правильный ответ.

Хм, точно. – Одно нас оправдывает – что нашему, э-э, роману еще и недели не исполнилось.

– Больше, на самом деле, – негромко и доверительно поправляет он. – Я давно понял, что у вас, барраярцев, очень странный метод ухаживания. А я его только подхватил.

– Ты еще скажи, я тебя соблазнил, – фыркаю. – Совсем с ума сошел. Оба сошли.

– Я это первым сказал, нет? – смеется Иллуми.

Помню: для посторонних наши отношения должны напоминать, самое большее, необязательный легкий флирт. Правильнее сохранять хоть немного автономии; жить порознь, захаживая друг к другу, принимать своих гостей, вставать каждому в то время, в какое удобно, не выслушивать взаимных претензий насчет беспорядка в ванной. И... не показывать всем и каждому, что я – приложение к Иллуми.

Но это потом, а пока мы лежим в его постели, без зазора прижавшись друг к другу, как две фигурки в паззле. И зачем я только потратил пол-вечера на выбор собственной комнаты, если в его в кровати уютнее?

Глава 17. Эрик.

Через пару дней Иллуми безапелляционным тоном объявляет, что не дело сидеть дома и ему пора показаться приятелям. И я к этой поездке прилагаюсь. Я пытаюсь было возражать, но он только уточняет, весело прищурясь:

– Ты, помнится, когда-то рвался в Дом Услад? Мы обычно встречаемся там и проводим уйму времени за беседой и любованием танцами.

Да, было дело. Вечность назад. Если тогда я получил решительный, чуть ли не грубый отказ от человека мне, в общем, постороннего, почему сейчас подобное предложение делает мне мой любовник? Настороженный, я отвечаю чуть суше, чем стоило бы: – В танцах я ни черта не смыслю, а к девочкам нам точно лучше ходить поодиночке.

– Не можешь же ты вечно быть в изоляции? – мягко спрашивает Иллуми, словно не видя никакого дурного подтекста. – Я не принуждаю, упаси боже. И девочки, – вдруг ухмыляясь, – там появляются не сразу.

Странно. Когда у нас дома заваливается развлекаться мужская компания, они быстро представляют новичков, моментально договариваются, будут ли в кабаке платить по кругу, и уже минут через пять начинается самое веселье. – Как это?

Иллуми усмехается.

– Это целый ритуал. Сперва люди долго здороваются и интересуются делами – болтают, проще говоря; потом угощаются, и на этом этапе присматриваются к девушкам... потом, как правило, девушки поют или танцуют, или развлекают гостей приятной беседой... и вот потом парочки удаляются, чтобы пообщаться более интимно.

Какое, однако, чинное поведение в веселом доме. – Больше всего мне это напоминает ухаживания на деревенской вечеринке, – признаюсь. – Жареные орешки, осторожные переглядывания, обязательные танцы и лишь потом можно удаляться в сторону сеновала. Разве что барышня вправе сказать кавалеру "нет".

– Так и здесь, – кивает Иллуми, сравнением отнюдь не задетый. – Ни одна девушка не пойдет с неприятным ей человеком.

Гражданские свободы для работниц борделя? Видимо, у меня слишком явно падает челюсть, потому что он поясняет: – Если девушка ублажает партнера, не испытывая добрых чувств, он не может этого не ощутить. Много ли удовольствия он получит? Нужно быть полным идиотом, чтобы, получив отказ, настаивать... и таким неприятным клиентам просто возвращают деньги. Пусть идут в дома для низших, там дела обстоят иначе.

Ах, да. Для низших. Отголосок старого разговора царапает, как могла бы резать слух диссонирующая нота, и я со злой язвительной усмешкой напоминаю: – Я-то низший. Меня туда хоть на порог пустят?

– Что за чушь приходит тебе в голову! – тут же вскипает Иллуми. – Любить можно только равного. Так что не вздумай меня оскорблять подобными высказываниями.

Повисает напряженная, потрескивающая статическим электричеством тишина. Я не хотел его обижать, напоминаю себе. И он меня тоже. И... "любить". Черт.

– Знаешь, Иллуми, – предлагаю кротко, – не заказать ли нам в дорогом салоне парочку-другую шелковых флажков с вышитой вручную надписью "Внимание, культурный барьер!" И поднимать их посреди разговора в качестве превентивной меры.

– Замечательная идея, – ворчат в ответ, – но ты ошибся с размерами. Нам целый транспарант понадобится.

... Прошла гроза стороной. Я успокаиваюсь. Ладно, бывает, не поняли. – Наверное, заслужить от платной девочки отказ позорно? – осторожно прощупываю почву.

– Да нет, – удивленно пожимает плечами Иллуми. – И мне отказывали пару раз. Ну не понравился, бывает. Жизнь несовершенна.

– Пришлось уйти с вечеринки? – догадываюсь.

Усмехаясь, он меня поправляет нарочито назидательным тоном, как папаша, открывающий своему юному отпрыску тайны взрослой жизни. – Я разделил вечер с другой, и не могу сказать, чтобы был разочарован. Все девушки – и юноши, если того пожелает гость, – в Доме первоклассны, и обижаться на кого-то из них так же нелепо, как на дождливую погоду. Дом Услад – не место для соперничества, туда приходят просто получить удовольствие. А нарочно оставаться весь вечер одному – неявный упрек заведению. Так что ты без красотки не останешься.

Таким тоном он мог бы расхваливать мне какие-то особенно удачные пирожные, которые мне непременно стоит попробовать. И, черт возьми, я сам не против.

– Если ты категорически откажешься, можем ограничиться официальной частью и сбежать, – предлагает Иллуми с сомнением и добавляет совсем жалобно: – Но не хотелось бы.

Интересно, это хитрость, призванная придать мне легкомыслия, или... – Погоди-ка. Это не затем, чтобы скрыть, что я тебе больше любовник, чем дальний родственник?

– Идея хорошая, – фыркает Иллуми, прижимая меня к себе, – да разве удастся? Вокруг нас ведь не слепые. Ох, и припомнят мне поединок с Бонэ... Не станешь же каждому объяснять, что я раньше терпеть тебя не мог? К тому же ты барраярец... сам знаешь, какое количество общеизвестной чуши разделяет наши народы.

Чуть кривится.

– Пока тебя не узнаешь получше, в эту чушь даже можно поверить.

М-да. Про дуэль я как-то забыл. Остается отшутиться: – Будешь говорить, что я не устоял перед тобой и сдался на условия победителя. – Делаю преувеличенно смиренную мину. – Как, выгляжу я укрощенным? – Вздыхаю. – Боюсь, с моими нынешними привычками я безвозвратно испортился для нормальной жизни.

– Ничего, – мягко утешает меня Иллуми. – До тех пор, пока ты не начал выращивать котят на деревьях, ты еще не полностью потерян для своих устоев.

Хохочу, с трудом выговаривая: – Если я начну... выращивать на деревьях котят, а в чайной чашке разводить рыбок... то окажусь потерян для всего, кроме уютной психиатрической больницы.

Иллуми не подхватывает штуки, озадаченно морщит лоб, лишь потом понимает. – А, ты не в курсе. Это биотехнология – традиционное развлечение наших дам.

– Только дам? – уточняю с некоторой тревогой, представив разговоры сегодня вечером. Мутанты... бр-р, не лучшая тема.

– Мужские хобби обычно гораздо обыденнее. Из тех, с кем мы сегодня встречаемся, – живопись, поэзия, старинное оружие. Сам увидишь. Пора одеваться, между прочим. – И шлепком по плечу он отправляет меня к двери.

Час спустя выясняется, что мы составляем замечательную контрастирующую пару. Я в своем закрытом полувоенном стиле – пиджак застегнут доверху, высокие ботинки зашнурованы и даже перчатки в кармане. И Иллуми в новой накидке из мелко искрящейся на складках ткани, с драгоценными камнями в прическе и хитро свитыми браслетами на обеих руках. Он одобрительно кивает и, как последний штрих, добавляет несколько капель из уже знакомого флакона с "Ястребом". Себе на шею, волосы и кисти рук, мою же стрижку только ерошит душистыми пальцами. – Хватит и намека.

***

Дом Услад оказывается банально уютен. В небольшом округлом зале у дальней стены нечто вроде подиума, остальное место занимают диваны и столики с угощением. Пахнут ароматическим маслом светильники, переговаривается сидящая компания. Появившемуся Иллуми откровенно рады, я вызываю скорее настороженное, но незлое любопытство. В ответ на представление сам коротко киваю, щелкая каблуками. Полдюжины названных имен пока не говорят мне ничего, но постраюсь их запомнить.

Занимаю руки бокалом и разглядываю тех троих, к кому подсел Иллуми.

Светловолосый скуластый мужчина без возраста – Арно, кажется. Холодное лицо вместо грима отмечено лишь наклейкой на скуле, да и приковывает оно взгляд меньше, чем накидка сочного багряного цвета. Второй, Пелл – моего примерно роста (значит, невысокий для цета) крепыш; он играет кончиком длинной рыжеватой косы и реплики бросает отрывисто. И третий, которого я невольно разглядываю, точно скульптуру в музее, и неудивительно: безумно переливчатые складчатые одежки, авангардный грим, и на этом раскрашенном лице просто написано, что главная из его работ – он сам. Иллуми говорил, что один из его друзей – художник? Фирд или Фирн, вот как его зовут.

Заметив мое внимание, переливчатый цетагандиец с именем на Ф принимает картинную позу, давая собой полюбоваться, и лишь затем встает и подходит ко мне. Надеюсь, он сам начнет разговор; у меня на языке вертится только бестактное "этого наряда лошади не пугаются?".

– Какой минималистичный стиль, – осматривает он меня с ног до головы. Похоже, разговор и впрямь пойдет об одежде. – Такова барраярская мода?

– Скорее ее имитация из подручных средств, – вежливо киваю, вступая в разговор.

– Напоминает армию и все ее несвободы, – заявляет категорично. Еще один штатский умник. – Вы воевали? – Я успеваю только кивнуть, как он продолжает делиться сведениями: – Пелл тоже побывал на вашей войне; недолго, впрочем.

Меряю невысокого гем-лорда взглядом и решаю на этот вечер сию подробность не акцентировать. – Я носил форму не один год. Привычное – значит комфортное, – развожу руками.

– Одним словом, война взяла вас за руку и ведет своей тропой, – отставляет бокал. – Вы очень отличаетесь от других барраярцев? Характером, принципами, судьбой?

– А вы сильно отличаетесь от остальных гемов? – парирую. – Эстетизмом или любопытством?

Разноцветная улыбка приобретает некоторый оттенок надменности.

– Не стану утверждать, что отличаюсь кардинальным образом, но эстетизм – моя работа. А любопытство – сопутствующий фактор. Вы рисуете?

– Вовсе нет. У меня точная рука и хороший глазомер, – улыбаюсь проникновенно, вспомнив про мою основную специальность, – но рисование тут ни при чем.

– Тогда вам будет понять сложней, но я попробую. Без любопытства художник мертв. Если добавить к этому достойному чувству утонченный вкус, получим признанные произведения, – хихикает, – и пару выставок в столичном зале искусств.

Закуривает сигарету, запах от нее сладкий и непривычный.

– Но если, – вдруг очень серьезно, – к любопытству и вкусу добавить настоящую жизнь, можно получить шедевр. В вас этой жизни хоть отбавляй, будет жаль, если здешняя обстановка это исправит. Вы так резво взялись за, э-э, адаптацию...

– Резво? Не сказал бы. Нам понадобилась пара месяцев обоюдных усилий, чтобы найти хоть какой-то путь, – вежливо пожимаю плечами. – Спасибо Иллуми, что мы сейчас вообще ведем этот разговор.

Улыбается.

– Благодарите его? Забавно. Я, знаете ли, в курсе того, каким Иллуми может быть, если его хорошенько рассердить. А этим браком он был чертовски рассержен.

– Я тоже не подарок, когда злюсь. Мы были оба рассержены сложившейся ситуацией, но выбора не было: из нее следовало найти приемлемый выход. Как видите, мы сумели. – Ставя точку в сентенции, отпиваю глоток. Нечто освежающее и пряное.

– Похвальное здравомыслие, – замечает безмятежно Фирн. – Теперь вам остается познакомиться поближе с его друзьями? Я вам помогу. Мой коллега по изящным искусствам – Арно, – окликает он.

Киваю подошедшему. Хорошо, что он, а не тот третий, воевавший. Незачем дразнить старые рефлексы.

– Наша жемчужина поэтики, – представляет Фирн, – капризная, как все таланты. Кто-то, помнится, обещал появиться на именинах моей кузины? И не с пустыми руками?

У поэта чуть розовеют скулы.

Сам не знаю, с чего это я встреваю в выяснение отношений старых приятелей со своей вежливой репликой: – Рад познакомиться. Стихи мне в некотором роде понятней, чем живопись. Даже в походной жизни им найдется место; ведь, кроме головы, поэту мало что нужно.

– Так и есть, – кивает, – я бы сказал, что это благословенное сумасшествие, которое иногда получает признание окружающих...

– Одним словом, – язвит Фирн, – нашей жемчужине очень повезло. Иначе она украшала бы больничные стены.

Он смеется, негромко и со вкусом. Любитель шуток, это очевидно.

– Перышко! – взвивается тот. – Я триста раз просил не называть меня этим дурацким прозвищем, плодом убогой фантазии "Тонкого Ушка"!

– Это одна газетенка, – поясняет мне Фирн, видя мое недоумение. – Ее редактор осмелился составить нечто вроде конкурсного листа поэтов, соотнеся их с драгоценными камнями. Арно достался жемчуг, и с умыслом. Общеизвестно, что жемчужина гаснет, разлученная со своим владельцем. А у Арно тогда как раз были проблемы с покровителем... все, я умолкаю, иначе светоч нашей поэзии убьет меня или скончается от ярости сам.

– Куда мне до темперамента Иллуми, – довольно меланхолично возражает Арно.

– О, да, – подтверждает Фирн. – Патриарх у нас человек опасный. Безо всякого оружия, прошу заметить.

И какой черт меня дернул, расслабившись, подпустить шпильку?

– С вооруженными цетагандийцами я справлялся без труда, вряд ли испугаюсь и здесь...

Пелл, услышавший это, принимает реплику на свой счет и немедля подключается к разговору с мрачным:

– Не вижу чести в войне, превращенной в успешную бойню. Лишь поэтому она мне не интересна. Я доказал, что сражаюсь не хуже всех этих примитивных карьеристов и вернулся.

– Пелл, ради всех богов, – возмущается Фирн, – хоть сегодня избавь нас от филиала военных действий в отдельно взятом мирном доме услад! Война окончилась, не забыл?

– Окончилась, – сообщает Пелл досадливо. – Но еще не вывелись идиоты, которые смеют намекать, что наш Дом приложил недостаточно усилий для победы. Хотя вон он, – Пелл подбородком указывает на меня, – живое доказательство пусть малой, но победы нашего духа.

–... но он, – сладким голосом добавляет Фирн, – скорее на счету Дома Эйри, нет?

Краска заливает щеки и уши, румянец стыда или гнева – сам не разберу. Я тяну паузу до тех пор, пока мое дыхание не делается абсолютно ровным, и лишь потом с любезной улыбкой отвечаю:

– Если с одним барраярцем, и то пленным и раненым, пришлось несколько месяцев справляться двум цетагандийским гем-лордам – неудивительно, что победили мы.

Воцаряется крайне неприятная пауза, достаточно долгая, чтобы все всё оценили и поняли. Поэт хладнокровно прикидывает в уме вероятность начала боевых действий, художник с удовольствием следит за эскалацией конфликта, а вояка окаменел лицом и готов сорваться. Но в этот момент мне сзади на плечо мягко ложится уверенная рука.

– Господа, – суховато и очень спокойно изрекает Иллуми, – сейчас вы говорите с младшим моей семьи. Примите этот факт как должное и не провоцируйте изменений его статуса в боевую ипостась. Воспоминания слишком свежи.

Старший, да? Точно. Даже вспыльчивый гем-офицер его слушается. А уж мне и закон велел, что очень кстати.

Благодарю пришедшую на помощь кавалерию коротким кивком – или тенью почтительного поклона, как кому покажется, – и, поворачиваясь к оппоненту, ровным голосом предлагаю:

– Лорд Пелл. Взаимные счеты между нами слишком глубоки и вынуждают нас к поступкам, нежелательным для собравшихся, вне зависимости от их исхода. Предлагаю заключить перемирие. Ради ваших же друзей.

Пелл выдерживает паузу, потом кивает. Фух, обошлось.

К нему почти сразу же подсаживается девушка и начинает что-то щебетать, явно сглаживая настроение гостя. И не к нему одному – похоже, хозяйка заведения решила, что лучший способ избежать скандала – отвлечь и развлечь мужчин, и отпустила своих девушек с танцпола к гостям. Мне достается миниатюрная брюнеточка в алом, хорошенькая, и для своей профессии – просто скромница: и косметики на лице по минимуму (особенно в сравнении с безумьем грима на лицах мужчин), и стоит она в паре шагов поодаль, улыбаясь, пока я не соизволю обратить на нее внимание. Лишь тогда устраивается рядом на диванчике и принимается легко и ненавязчиво щебетать, вовлекая меня в разговор, так что даже вопросы вроде "а как господину у нас нравится?" звучат не обязательной программой, а искренним интересом. Иллуми говорил, здесь принято поболтать, прежде чем вести девочку в номера? Не буду нарушать традиции, тем более что спешить некуда.

– Милорд Иллуми с друзьями посещают нас уже полтора десятка лет, – с гордостью за заведение сообщает она. – Мы низшие, да, но мы высшие низшие, иначе господа не находили бы удовольствия в нашем обществе и не тратили бы на нас времени больше, чем требуется для удовлетворения страсти.

– Постоянство привычек – это хорошо... – изрекаю задумчивую бессмыслицу, потягивая коктейль по капле. – Значит, ты хорошо их знаешь?

Брюнетка пожимает плечиками, звякают какие-то подвески на рукавах платья.

– Я знаю всех, но, – позволите? – чуть доверительно склоняется ко мне, – чаще всех со мною бывал господин Арно. Он нравится мне. Он добрый, веселый, и мне всегда понятно, о чем он говорит, даже когда не понять ни слова.

– Ты бы хотела сейчас сидеть с ним, а не со мною?

– Нет, – качает головой. – Его я знаю давно, а вы, господин, совсем непонятны – это интересно...

– Ну что во мне интересного? – усмехаюсь. – Разве что экзотика. Я с... с планеты, где успел повоевать вон тот лорд.

Смеется негромко. – Пойдемте погуляем, господин? – предлагает. – Я вам на ухо расскажу.

Гулять мы отправляемся в комнаты, и остальное выходит приятно и предсказуемо. Грудь у нее как раз такая, как я люблю – маленькая, помещающаяся в мою ладонь, – и желание девочка вызывает сразу, вопреки всем подсознательным опасениям. Нарочитая покорность, прячущая профессиональное умение, мускусный женский запах и мягкость, от которых я успел отвыкнуть... Мое тело и мужское самолюбие быстро получают свое. Порцию дистиллированного качественного удовольствия, не осложенного чувством, – не больше и не меньше. И ионный душ напоследок, когда я вежливо отказываюсь от десерта – возможности быть вымытым с ног до головы нежными ручками с наманикюренными алыми ногтями.

Спустившись вниз, вижу в зале оживление, кто-то хлопает – ах да, все тот же Фирн, – сквозь шум пробивается характерный резкий голос Пелла – "нет, вот сюда". Черно-белой головы с блеском камней в прическе среди собравшихся не видно; очевидно, Иллуми тоже отправился инспектировать верхние этажи в женской компании.

– Милорд Пелл будет бросать ножи, – тихонько поясняет моя спутница, держащаяся в полушаге позади. – Это задумано как состязание, только он его всегда выигрывает, так что редко кто пробует.

– И какой интерес в состязании, в котором нет соперников? – усмехаюсь. Я, конечно, кроток и миролюбив, но упускать такой конвенционный случай просто грех. Вижу низенького гем-лорда в десятке шагов от мишени. Хотя какой он низенький – просто так смотрится на фоне остальных. "Я тут скоро комплекс неполноценности заработаю, рядом с этими дылдами..." Девица, видимо, повинуясь здешнему этикету и не приближаясь к делам мужчин, отходит в сторону.

Раз за разом – сизоватый блеск короткого лезвия в руке Пелла, быстрое движение и глухой стук стали, пронзающей доску, обтянутую кожей. Судя по виду, кожу недавно меняли, но порезов на ней уже наберется прилично. Свист – удар, свист – удар. Через какое-то время начинаются фигуры, так сказать, высшего пилотажа: с закрытыми глазами, с оборота, в узенькую щелочку между двумя уже вонзившимися клинками... Неплохо. Только, на мой вкус, дистанция должна быть побольше раз в пять, а мишень – норовить нырнуть за камень при малейшем шорохе и обдать тебя оттуда плазменным огнем.

– Красиво работает, – вежливо замечаю Фирну. "Выпендрежник", добавляю мысленно. – И какие тут правила?

Оборачивается удивленно. – Правило только одно – не промазать, соблюдая изящество и скорость. Неужели тоже хочешь?

– Нельзя? – уточняю.

– Нет, почему нельзя. – Фирна идея как минимум забавляет. – Эй, Пелл! – громко окликает он. – Когда закончишь, одолжишь мне ножички?

Пелл, не оборачиваясь и не сбиваясь с ритма бросков, отрезает: – Тебе? Эстетическое вдохновение накатило – хочешь предложить кому-то с ними попозировать?

– Как это ты так с лету догадался? – ехидничает Фирн.

Запас ножей у Пелла в руках заканчивается, и он великодушно предлагает, поворачиваясь: – Бери.

Лишь теперь гем-лорд видит меня; лицо его твердеет, но он ничего не говорит. И правильно: отпусти он шуточку насчет скульптуры дикаря с ножом в зубах, конфуз бы так легко не погасили.

Подхожу к мишени, выдергиваю метательные ножи – полдюжины штук, чуть длиннее ладони, с удобно обтянутой рифленой кожей рукоятью. Посоревнуемся, мои размалеванные друзья? Прикидываю один в руке, сложив прочие на столик. Простой бросок, без переворота, цель слишком близко, баланс смещен к рукояти... поехали. Первый блин получается не слишком удачно – нож ложится в левый верхний квадрант. Ладно, превратим недостаток в достоинства. Цокаю языком и быстро отправляю ему вслед остальные пять; попадания ложатся по кругу плотно – все торчащие рукояти легко было бы охватить растопыренной пятерней, даже такой изящной ручки, как у маленькой брюнетки. "Цветочек", как мы это называли.

Что еще можно сделать с ножом, кроме как уложить в мишень? Обычно эту задачу превращают в нетривиальную дистанция, видимость и дурная привычка мишени вслушиваться в лесные шорохи. О красоте мы обычно не задумывались, как и об изысках. Валяясь на привале, бойцы выбирали для своих упражнений подходящую сосну, и по условиям первый промахнувшийся бежал собирать весь урожай. Поэтому никто не всаживал ножи в ствол выше человеческого роста – и пользы в таком навыке мало, и есть шанс, что именно тебе придется потом оттирать руки от смолы после лазанья по деревьям.

– Не против, если я отойду подальше? – вежливо спрашиваю, когда на ум приходит одна мысль.

Пелл пожимает плечами. – Хоть до той стены, – кивком указывает на позицию в двадцати метрах от мишени.