Текст книги "Победивший платит (СИ)"

Автор книги: Жоржетта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

– И верно, – пребывая в благодушии, подшучиваю я, хлопая Пелла по плечу, – где бы еще могли встретиться двое благородных лордов. Зашел за чем-то определенным, или просто решил попытать счастья?

– Договориться о заказе, – озвучивает он третий вариант. У Пелла на редкость хорошее настроение: очевидно, его день тоже выдался удачным. – И то зашел почти случайно – я в этих краях по семейным делам. А ты что-то уже присмотрел?

– Куда там! – отмахиваюсь, – еще пара клинков, и оружейную придется расширять, сам знаешь.

– Пока ты не начал это грандиозное дело, – усмехается Пелл, – нужно нанести тебе визит. Как насчет того, чтобы пофехтовать сегодня?

Я киваю, с немалым удовольствием предчувствуя хороший вечер.

– На это можно будет посмотреть, лорд Пелл? – осторожно вмешивается в разговор подошедший Эрик.

Эрик. Идея весьма недурна, как по мне, однако Пелл отвечает так, что я невольно вздрагиваю. Меряет Эрика взглядом, словно вдруг заговорившую кошку, и прохладным тоном, явно демонстрирующим, насколько неуместно и бесполезно присутствие низшего во время спарринга, интересуется:

– Зачем это тебе, Младший?

Пелл может быть отвратительным типом, если захочет, и сейчас именно такой момент. Одним тоном он дает понять, что любому образованному человеку ясно: барраярец и высокое искусство фехтования в одном помещении не уживаются.

Эрик реагирует предсказуемо: очень вежливо и самую малость обиженно кивает, извиняется и отходит к оружейной витрине, старательно сосредотачивая внимание на оружии в стойке, а не на голосах в пяти шагах за спиной.

Куда и делось хорошее настроение. Полупрезрительный тон и взгляд, обращенный к моему младшему, злит чрезвычайно.

– Друг мой, – вполголоса и раздраженно замечаю я, – хоть у меня и нет формального права учить тебя вежливости, но еще пара выпадов в том же стиле, и наша встреча может оказаться отнюдь не тренировкой.

Пелл понимающе усмехается. Перспектива драться всерьез обычно греет ему кровь и радует сверх достойной цивилизованного человека меры.

– Ладно уж, – решает он отступить. – Если тебе, Патриарх, так хочется покрасоваться перед своим младшим, а он достаточно воспитан, чтобы вести себя во время поединка тихо, так и быть.

Хотел бы я знать, был ли я таким же невыносимо спесивым ублюдком? Если так, то поразительно, как я только не умер, подавившись собственной гордыней.

– Если ты при этом будешь помнить о том, что он – мой младший, и вести себя соответственно, можем считать этот вопрос решенным, – отвечаю, находя в официальном положении дел спасение от его высокомерия.

– Я помню, что он твой, – кивает Пелл, намеренно опустив определение. – И позволь выразить тебе восхищение. Он теперь почти не похож на барраярца, а я-то их повидал достаточно.

– Ну что ты, – любезно парирую я, сощурясь, – это не моя заслуга, и не его. Как нет твоей вины в том, что даже твоя безупречная доблесть не смогла даровать победу твоему полку. Судьба, что с ней поделаешь...

Удар достигает цели, и Пелл морщится. Его полк изрядно поредел в свое время, и превосходство крови все равно не принесло Империи победы над упрямыми, дикими, отгородившимися от внешнего мира мужчинами, ставящих интересы своих господ выше собственного будущего.

– На поверку судьба обычно оказывается чьей-то глупостью, – отвечает Пелл, сбавив тон. – Так я зайду сегодня?

– К ужину, – предлагаю я, и мы прощаемся. Спина у Пелла прямая, как палка, и оттого он кажется выше своего роста. А Эрик замкнулся, как забрало опустил, и я, не будучи уверен в том, бешенство ли это или простое раздражение, побаиваюсь предстоящего вечера. Безусловно, он не станет вести себя недостойно, но смогу ли я если не примирить этих забияк, то хотя бы вынудить их не враждовать в открытую?

И случившуюся сцену, и предполагаемый спарринг лучше обговорить без посторонних ушей. Мы выходим, попрощавшись с мастером и ничего не купив: в подобном состоянии не стоит брать в руки острую сталь.

– Не принимай на свой счет, – стараясь смягчить ситуацию, прошу я. – Пеллу придется поумерить свою спесь, или это сделаю я. Дело не в том, что ты мой любовник, – быстро добавляю, дабы расставить точки над "i", – но так говорить о моем родственнике?

Что до спеси, то Пелл и вправду исключительно самолюбив и норовист, даром что не Старший. Его дед, лорд Хар, исключительной крепости старик – страшен, вспыльчив и мудр в равной степени. Но лет через пятьдесят, если ничего не изменится, Пелл и его переплюнет.

Эрик разводит руками.

– Иллуми, я тебя испортил. Тебя уже удивляет нормальная цетагандийская реакция на меня. Ты же сам так ко мне относился?

Парень прав, все дело именно в этой нестыковке ожидаемого и действительного. Я бешусь, когда замечаю в сородичах свои недавние реакции. И чем больше сходства, тем больше и бешенства.

– Я изменил свое мнение, – отвечаю, – и прочим неплохо бы уяснить, почему.

– Ты дружишь с Пеллом не меньше времени, чем я воевал, – негромко напоминает Эрик. – И он имеет полное право, – тут барраярец замолкает, явно тщательно подбирая слово, – сторониться меня. Не то, чтобы я боялся твоего друга, но если мы поссоримся, неприятно станет тебе.

– Если дружба крепка, то вынесет и несогласие с моим выбором, – приходится отрезать. – А если нет – это проблемы Пелла, не мои и не твои.

– А мне тогда что делать? – спрашивает он почти беспомощно.

Я пожимаю плечами.

– Отбивайся от Пелла, когда он в очередной раз попробует тебя уязвить, и не лезь в драку сам.

– Иллуми, – укоризненно вздыхает он, – я и так держусь как какой-то чертов пацифист.

И я это ценю, в том не зазорно признаться.

***

Пелл выходит из машины и идет к дверям своей обычной, размашистой и упругой походкой. В сочетании с его невысоким ростом и взрывным характером эта манера ходить всегда создавала впечатление спешной целеустремленности, и рукопожатие тоже выходит энергичным.

– Ну, привет, – жизнерадостно здоровается он. – Заждался?

– Мы с тобой фехтовали в последний раз месяца три тому назад, – напоминаю. – Заждался, конечно.

– Ужас как давно, – соглашается Пелл и продолжает беседу на ходу: – Когда ты удалился за город в это свое отшельничество, я чуть было не заключил пари, что больше недели тебе там не выдержать. Хорошо, что я не так азартен, а то бы с треском проиграл.

– С кем же ты пытался поспорить? – улыбаясь, интересуюсь я. – С нашим Перышком?

– Ну как ты только догадался? – иронизирует Пелл. – Впрочем, что взять с человека искусства, который видит, я цитирую, "подлинное эстетическое совершенство в отступлении дикой природы перед человеческим гением", час подряд наблюдая за фигурной стрижкой кустов... Но не думал, что тебя хватит на два месяца сплошного эстетизма. Были сложности, от которых ты мудро решил укрыться за городом, я верно понял?

– Нет. И да, – не желая лгать, отвечаю я. – У меня были сложности, которые я решал за городом.

– Могу лишь порадоваться тому, что они закончились, – усмехается Пелл. – Сделать твоего младшего предлогом отъезда – тонкий ход, аплодирую.

Я незаметно улыбаюсь. Пелл перехитрил себя сам без малейших усилий с моей стороны.

– Это был не предлог, – сообщаю я, решив не вводить друга в заблуждение. – Условно удачное стечение обстоятельств.

– Тем изящнее, – возражает Пелл. – Твоего появления уже ждут с нетерпением, дружище. Столичные сплетники договорились чуть ли не до вашей с Бонэ клановой ссоры. Хотя много ему чести. Но если это и вправду так, рассчитывай на меня как на секунданта; никого другого на этом месте я не потерплю.

– Я думаю, с него уже хватит, – поясняю свою позицию. – Пусть благодарит судьбу, что жив остался. Наказание за глупость он получил, какой смысл убивать его сейчас, заново впутываясь во всю эту историю? Нет, ну его к демонам. Но за предложение – спасибо.

– Это не предложение, – полушутливо хмурит брови этот забияка, – это требование. Ну что, покажешь, чему хорошему ты научился на вольном воздухе?

Мне нечем похвалиться. За последние месяцы я брал в руки оружие раза три или четыре, и вот результат: Пелл чуточку раздраженно интересуется, не счел ли я за благо предаться пацифизму после того, как едва не зарезал юного идиота. Всего лишь четвертый подход, а я уже замечаю за собой участившееся дыхание, что уж говорить о результатах боя...

– Я посвящу тебе ближайшие пару недель, – угрожает и обещает Пелл, не слишком интересуясь моим мнением. Короткий перерыв между боями предназначен для смены оружия, и мой приятель добивает меня с помощью нотаций. – Из эгоистических мотивов: не хотелось бы терять подходящего партнера из-за его лености.

В этот момент дверь фехтовального зала все-таки приоткрывается, и Эрик заходит внутрь с видом рассеянным, деловым и независимым: сочетание, невольно и недвусмысленно демонстрирующее крайнюю степень смущения.

Пелл даже отвлекается от процесса выбора клинков; его недовольство не демонстративно, но и не скрыто.

– Решил полюбопытствовать, Младший? – интересуется он. Отчего-то обращение, верное по сути, царапает слух, хотя фамильярное "Эрик" звучало бы еще хуже.

Эрик лаконично кивает и усаживается чуть в стороне, снимая с жаровни греющийся чай. Я не успеваю увидеть, сделал ли он хоть глоток: Пелл, в отличие от меня, навыков не растерял, и наседает быстро и агрессивно, так что я вынужден обороняться, теряя все преимущества роста. И хотя за много лет фехтование перешло для меня уже в разряд рефлекса, но я с досадой вижу: по точности сложных связок я сейчас уступаю. Вот уже два очка потеряно... На пятом подходе я перехватываю взгляд Пелла и понимаю, что в продолжении боя смысла нет. Пеллу фехтовать неинтересно, а я делаю ошибки, простительные для дилетанта, но недопустимые для человека благородного.

Я кланяюсь, благодаря за бой и испытывая острую неприязнь к себе самому; а впрочем, чего я ожидал, пренебрегая регулярной тренировкой? Не стоит искать себе оправданий: проблемы, требующие немедленного решения, закончились, и самое время вспомнить об обязанностях не только перед семьей, но и перед самим собой.

Эрик, наблюдавший за боем с азартом зрителя и, похоже, тоже расстроенный моим проигрышем, не выдерживает и отставляет чашку.

– Не окажете ли и мне любезность спарринга, лорд?

Пелл одаривает его выразительным прищуром, в котором удивление сочетается с недоброй насмешкой.

– С чего ты взял, – неторопливо отвешивает он, нимало не тревожась о моей реакции, – что мне интересно драться с барраярцами, Форберг? Во время войны – еще куда не шло, а здесь ты мне не соперник.

Я вижу, как у Эрика на скулах расцветают некрасивые пятна румянца; сдерживается он с явным усилием.

– Пелл? – полувопросительным намеком вмешиваюсь в происходящее. "Ты разговариваешь не просто с "Форбергом", он мой младший, это в каком-то смысле его дом. Какого черта ты нарываешься, дружище?"

Недосказанное увещевание оказывает действие: пожав плечами, Пелл вновь берется за оружие, кивком предлагая Эрику взять подходящий клинок. Я сижу, опершись подбородком на сплетенные кисти, и наблюдаю. На первый, неожиданно быстрый и хлесткий удар Пелла Эрик отвечает агрессивной защитой; да, запас сил и времени у него мал, несколько минут всего, и он старается выложиться полностью. В глазах у Пелла видна легкая скука, когда он аккуратно отражает атаки Эрика, раз за разом. Я сам знаю это чувство – верный спутник превосходства, неравенства сил, обращенного в свою пользу, когда каждое движение противника предсказано твоим опытом и умением.

– Достаточно? – приостанавливаясь посередине атаки, насмешливо осведомляется Пелл. – Я же говорил, ты мне не противник. Или ты благоразумно поддаешься, чтобы не превзойти своего Старшего?

Что за ядовитый язык, и никакого почтения к дому. Впрочем, Пеллу простительно. Его кожа не отмечена шрамами, но того же не скажешь о душе. Война, как видно, не проходит бесследно для каждого, кого задела.

Эрик нарочито медленным движением убирает в стойку меч, и я равно готов возблагодарить его сдержанность и рассердиться на нее же.

– Нет, – коротко буркает он, обуздав раздраженную горечь, и честно отвечает: – Я переоценил свои силы, и сожалею, что отнял у тебя время. Надеюсь в будущем оказаться успешнее.

– Надеюсь, – бесстрастно отмечает Пелл. – И я предпочитаю официальное обращение, когда разговариваю с малознакомыми мне людьми. "Лорд Пелл", на будущее. Что простительно для твоих сородичей в лесу, не подходит для цивилизованного дома.

– Не смею вас более обременять, – цедит Эрик как можно более сдержанно, замыкаясь. – Намерение было неудачным с самого начала. Иллуми, мои извинения.

Кивнув, он выходит, оставляя нас наедине, и, право же, я никогда еще не был так близок к тому, чтобы в осколки расколотить многолетнюю дружбу.

– Ну что ж, – сообщает Пелл, проследив взглядом закрывающуюся дверь, – это разумно, не пытаться прыгать выше собственной головы. Ты хотел, чтобы я проверил, не совсем ли он безнадежен?

Что Эрик не безнадежен, я знаю без тебя и хотел бы привести зарвавшегося вояку в чувство холодностью интонаций, но умению держать удар фехтовальщиков учат в первую очередь.

– Хотел проверить твою, дружище, наблюдательность, – безмятежно отвечаю я, – каковы твои выводы?

– А мне стоило заметить что-то особенное? – пожав плечами, интересуется он.

– Хочешь сказать, ты не заметил, как он держит спину? – удивляюсь я вполне невинно. – Ты же мне когда-то хвалился, что по походке бойца, входящего в зал, легко определишь количество стычек, в которых он побывал.

Пелл отпивает чая, ставит чашечку на край подставки из душистого дерева.

– А, ты об этом, – слишком небрежно отвечает. – Да, зажат чересчур. Что-то я читал у наших мудрецов про пагубный эффект барраярской выправки.

– Это не выправка, – качаю я головой. – Или, по крайней мере, не только она. Если забыть о зажатости и недостатке опыта, он показался тебе потенциально неплохим фехтовальщиком?

– Да, – соглашается Пелл рассеянно, но без колебаний, – у него могут быть перспективы: лет через десять усердных тренировок. Он наблюдателен и не бездарен, но даже твой сын держит оружие в руках крепче.

Полагаю, этот сомнительный комплимент мне стоит принять на свой счет, оставив на долю Эрика поздравления с выздоровлением. О чем я и сообщаю, и теперь наступает мой черед скрашивать молчание чаем.

– Болел? – переспрашивает Пелл, покачивая оставшийся глоток с мельчайшей чайной пылью на дне чашки. – Проблемы с адаптацией или прививки не сделал вовремя?

Предположение отчетливо отдает традиционным неудовольствием человека, считающего инфекционное заболевание вызовом роду человеческому и результатом личной глупости заболевшего.

– Что ты, – качаю я головой. – Раздробленный поясничный позвонок и полгода без лечения.

Стоило сказать это хотя бы ради того, чтобы увидеть, как широко умеют раскрываться обычно суженные карие глаза.

– Полгода? – недоверчиво переспрашивает Пелл. – Ваша семья никогда слишком не интересовалась медициной, но все равно со стороны твоего брата запускать этот случай было слишком. Если ты ничего не путаешь, твой младший должен ходить по дому с палкой и не переступать порог этого зала.

– Полгода, – подтверждаю я. – Ничего не хочешь изменить в своем прогнозе, Бойцовый? Учти, барраярцы живут меньше – следовательно, делают все быстрее.

– Ах, конечно же, и шестимесячные дети у них уже кусают сырое мясо, – саркастически соглашается он, однако уверенности под этой колкостью немного. – Поживем-увидим. Ты всегда любил трудные задачи, Иллуми, но эта может не иметь решения. Сделать из инвалида фехтовальщика и из барраярца – члена своей семьи... тебя спасет разве что упрямство.

– Благодарю за комплимент, – отвечаю в тон. – Мне действительно хотелось бы, чтобы время от времени с ним фехтовал и ты. Так он восстановится быстрее. Впрочем, я сомневаюсь в том, что эта затея не закончится лазаретом, если вы приметесь при каждой встрече заново переигрывать войну.

– Что ж, немного поучить его фехтованию и смирению было бы полезно, – парирует уязвленный Пелл, и мне приходится поправить сказанное.

– Фехтованию. Я буду тебе очень благодарен, если им ты ограничишься, друг мой.

– Я – ограничусь, – веско сообщает оправившийся от изумления Пелл. – Второму он научится сам, если способен делать выводы. С виду он, кстати, обучаем. Хотя самолюбив не по способностям.

Ох, кто бы говорил о самолюбии... мы все трое хороши.

– Его врожденная гордость получила почву, – спокойно замечаю. – Для члена моей семьи это нормально; я бы обеспокоился, случись иначе.

– Надо полагать, Хисока подбирал его именно по этому качеству? – легко спрашивает Пелл. Мне приходится проглотить ярость, с некоторых пор полыхающую при упоминании имени братца.

– Не думаю, – отставив свою чашку, отвечаю, – но его выбором я доволен.

Это правда, а правда заслуживает того, чтобы быть сказанной вслух.

– И ты его еще оценишь, – добавляю, усмехаясь. Я очень удивлюсь, если два таких задиры не найдут общего языка... и да хранят их боги от тяжелых ран.

– Очень мне надо оценивать варвара, – хмыкает Пелл, поднимаясь. – Ты – мой друг. А он, пусть по странному стечению обстоятельств и твой Младший, все же изначально генетический брак, невоспитанный и необученный. Но пока ты им доволен, на остальное можно закрыть глаза.

– Я буду благодарен, – повторяю, не желая заново ввязываться в спор, – если ты примешься за нас обоих.

Кажется эта фраза – последняя точка в примирении. Неловкая напряженность, чуть было не вылившаяся в открытую взаимную обиду, если не забыта, то похоронена глубоко. И желая сгладить ее мельчайшие следы, мы с нарочитым оживлением обсуждаем последние новости: кого повысили в чине, кто заключил генетический контракт, когда и где будут проходить концерты столичной оперы и светские приемы...

– Ты ведь не намерен провести этот сезон вдалеке от событий света? – интересуюсь полувопросительно.

– Ну да, – подтверждает Пелл. – Мои обязательства, разумеется, не идут в сравнение с твоими, ведь я не обременен семьей...

– ...обременят и тебя, не сомневайся, – подхватываю я. – Я слышал, лорд Хар всерьез подыскивает тебе невесту.

– Он занят поисками достойной меня пары последние пятнадцать лет, – отмахивается Пелл. – Поверить не могу, что его требованиям удовлетворил, наконец, хоть один контракт. И даже дед не говорит о моей потенциальной супруге так часто, как ты о своем дикаре. Он твой новый проект? Или просто новый сердечный друг?

– Он – вдовец моего брата, – твердо отвечаю я, поднимаясь и провожая гостя до машины. – Будь с ним бережен.

– Как с яйцом феникса, попади оно мне в руки, – уверяет Пелл, и мы прощаемся до следующей встречи.

Глава 20. Эрик.

Дверь фехтовального зала я закрываю очень аккуратно, чтобы не хлопнуть со всей силы. Не нашедшая выхода беспредметная злость зудит в сжатых кулаках, подначивая на глупости, о которых я после пожалею. Поэтому ограничиваюсь одной-единственной – схватив свою старую куртку, сбегаю из дому, пинать сухие листья на дорожках парка и думать о случившемся.

Что меня так обозлило?

То, что меня победили? Первым клинком Барраяра, а то и всей галактики, я себя никогда не считал. Случалось быть побитым и в тренировочном поединке, и даже на дуэли – бог миловал, отделался тогда дыркой в боку, а не в сердце (а еще гауптвахтой потом, и хорошо, что ею одной). Немного неприятно получить щелчок по носу именно в том, что считал своею традиционно сильной стороной, но, в сущности, сам виноват. Полгода без тренировок, и нечего надеяться на чудо. Он показал, что превосходит Иллуми, а Иллуми без большого труда справляется со мной, выводы очевидны.

То, что меня оплевали? Надменный гем-лорд со всем возможным фырканьем и ядом продемонстрировал, как я ему не нравлюсь? Тоже мне, открыл Южный Континент. Я его обожаю не больше, чем он меня, война закончилась слишком недавно, и если с гражданскими цетами как-то удается поиграть в мысленную игру "у нас нет личных счетов", то с кадровым офицером этот номер взаимно не проходит. Поэтому попытку стереть оппонента в порошок словесно вместо прямого мордобития (это не считая, что по стенам развешано много чего подходящего колюще-режущего) следует считать образцом вежливости и примером миролюбия.

То, что друг моего любовника меня окатил пренебрежением на глазах у последнего? Ревность, так что ли? Может, и ближе к истине, но не разумнее первых двух пунктов. Хорошо еще мне хватило ума не переминаться там под дверью, пытаясь вслушаться, на какие лады склоняют два цетагандийца мою барраярскую фамилию. Вряд ли я всерьез опасаюсь, что Иллуми вдруг встряхнется, посмотрит на меня трезвым взглядом, вздохнет – "и с кем я связался?", – и постарается отдалиться от "дикаря". Я, конечно, параноик, но не сумасшедший же. Прекрасно помню, как он какой-то час назад говорил о своих намерениях зарвавшегося приятеля осадить, если что. И осадил бы, не вылети я сам спешно за дверь.

Да не на них я, кажется, сердит. На себя. Оцетагандился дальше некуда, стараюсь изо всех сил понравиться раскрашенными гемам, из кожи вон лезу, чтобы сойти за своего... Не отказываюсь уже, сам тянусь. Ловушка между "быть нужным" и "быть свободным", а шансов вернуться на Барраяр не осталось давно. Был бы хотя бы один... нет. Один шанс – это слишком мало, чтобы воспользоваться, и слишком много, чтобы пережить неудачу.

Соблазнительная безысходность, чего уж говорить.

Небо уже совсем темно-синее, и сквозь частую паутину веток тепло светятся окна дома. Единственного дома, в стенах которого меня соглашаются принимать. Но лишь когда я улавливаю издалека шум двигателей отъезжающей машины, я рискую туда вернуться. Под кров, под защиту, под опеку. Мне от этой мысли так же неловко, как, наверное, Иллуми от случившейся недавно сцены.

***

– Не злюсь я на твоего Пелла, – объясняю я в который раз Иллуми, формально не покривив душой. – Стыжусь, это есть. И расстроен. Он прекрасно дал мне понять, что даже в вещах, которыми я традиционно гордился, я ничего не стою. – Усмехаюсь почти зло, вопреки всем своим словам. – Я мало чего умею в этой жизни. Гордиться своими боевыми подвигами здесь мне точно не с руки. Одни не оценят, другие возненавидят, а третьи просто полюбопытствуют, что я, такой из себя патриот, вообще на Цетаганде делаю. Кем твои приятели меня считают, перебежчиком, да?

– Чушь, – роняет уже раздосадованный предыдущим разговором гем-лорд. – Твой имидж с моим связан, как собака с цепью – как ты думаешь, знающие меня люди могут поверить, что я буду уважать перебежчика?

– А ты думаешь, они вообще верят, что ты меня уважаешь? – огрызаюсь автоматически. Нечего на меня голос повышать, хоть ты и Старший. – Укрощение уважения не требует.

– Глупости, – отрывисто сообщает он, раздраженно дернув головой и мотнув распущенными прядями. Потом смотрит на меня пристально, точно оценивая тяжесть состояния, и немного снижает тон. – Мне нужно, чтобы они тебя приняли, и поверь, я не об одном тебе забочусь. Я хочу, чтобы ты здесь акклиматизировался и никуда от меня не делся. Без адекватного общения с обществом это невозможно – тебя потянет куда-нибудь, где тебя будет уважать не только любовник.

– Что же, считаешь, мне чье-то там уважение дороже того, что есть между нами? – возмущаюсь неподдельно. – Хорошо ты про меня думаешь, спасибо. Ты мне дорог и нужен, понятно?

Черт, да что со мною? Это почти... почти признание, а я его раздраженно швыряю любовнику в лицо, словно перчатку во время ссоры?

Иллуми усмехается безрадостно. – Это у тебя национальное или пожизненная привычка? Непременно за кого-то держаться или быть кому-то верным. Носить чью-то форму?

– Мы форы, – вставляю веско. Да. Мы. – Это военная каста, как и гемы, хотя у вас, кажется, некоторые позволяют себе роскошь об этом забывать.

– К чему такое количество солдат в мирное время? – пожимает плечами Иллуми, сворачивая с личной на военную тему. Не сказать, что одна безопасней другой. В моем прошлом не было ничего, кроме войны, а на войне – не было иных врагов, кроме размалеванных цетов.

– Во-первых, не солдат, а офицеров, – педантично поправляю я его, фиксируясь на деталях, чтобы не срываться на эмоции. – А во-вторых – охрана, гарнизоны, пограничная служба, военное обучение, оружейное дело – мало ли что. Да и правильно говорят, кто не желает кормить свою армию – будет кормить чужую. Нашу правоту подтвердила практика.

«Да, мы победили, пожертвовав целым поколением и пятью миллионами человек. А цеты ушли, оставив нам технику и космопорты.» Все верно. Только имею ли я теперь право на это «мы»?

Иллуми фыркает. – Меня просто удивляет, а иногда и злит ваш подход к жизни. И к военному делу в том числе. Ваш император в своей гордыне положил полстраны, вместо того, чтобы процветать под рукой Цетаганды. Да, войну начали мы, но это не повод во всем считать ваши обычаи и ваш строй безупречными.

– Нас они устраивают. – Не желаю это даже обсуждать. – У нас дома осталась куча всего, что нужно – и должно – менять, но форская верность Империи – не из этой категории. Так что уж не прохаживайся на ее счет, ладно?

– Постараюсь сдерживаться, – явно неискренне обещает Иллуми. – Хотя это будет сложно. Эта ваша высшая ценность очень отражается не только на обществе, но и на твоих личных принципах, и некоторые из них кажутся мне полнейшим и жесточайшим варварством.

Картинно развожу руками. – Но они же мои? Примирись с тем, что у тебя в доме завелся варвар. Или я навязываю эти принципы тебе?

– Нет, хуже, – отвечает мой любовник зло. – Ты себя изводишь из-за страны, которая, не попытавшись разобраться, мгновенно зачислила тебя в шпионы, или кем там тебя считают твои сородичи.

– Знаешь что, – рявкаю, постепенно закипая уже всерьез, – потрудись не объяснять мне, что моя родина меня недостойна. Это как минимум оскорбительно.

Если разговор зашел об оскорблениях... ох, плохи наши дела.

Может, мне все-таки удастся объяснить мою позицию логически, не доводя дела до ссоры?

– Видишь ли... Будь я уверен, что попал сюда лишь из-за цепи нехороших случайностей, то мог бы заорать «Люди, да за что же это? Я не виноват!». К сожалению, я виноват, и точно знаю, в чем именно. Это меняет дело. На то и даны нам принципы, чтобы им следовать – а пойдешь на компромисс хоть раз, и неизвестно заранее, как оно тебе аукнется. Формально я виновен... в измене. – Морщусь.

Иллуми передергивается, как от холода, хотя в комнате стоит обычно комфортная для него прохладная свежесть.

– Чушь. То, что ты попал именно в этот лагерь, и то, что Хисока положил глаз именно на тебя, и вся завязка этой истории – вот это именно случайности.

Усмехнувшись. – Расскажи мне кто-нибудь мою же историю, в любом из двух вариантов: про офицера, который лег под врага, спасая свою шкуру, или про барраярца, который согласился пойти замуж за цета... я бы выразился непечатно. Да, я разделяю принципы моего общества и горжусь ими. Пускай они бьют по мне самому. Есть такое понятие: мораль, знаешь ли... Она у меня вот тут, – для наглядности стучу пальцем по грудине, – и извлечь ее оттуда даже из самых благих намерений тебе не удастся.

– Ваша мораль жестока и нелогична, – без обиняков заявляет Иллуми. – И странно, что ты воспринимаешь ее как должное. Даже самого порядочного человека обстоятельства могут прижать так, что не вывернешься. Да и то – ты же не секреты военные выдавал?

– Когда порядочного человека прижали, у него остается стандартный выход. – Ножом по горлу или пулю в висок, вот именно. Не самая лучшая тема для разговора с любовником? Досадливо хмыкаю и хлопаю себя ладонью по колену. – Тебе охота считать, что ты один тут понимаешь, как надо жить? Переспорить я тебя не смогу, факт, а вот поссориться мы рискуем.

Иллуми, судя по интонациям, моими словами не убежден, но решает махнуть рукой: – Ладно, делай как знаешь, и пребывай в восторге от своих принципов, это твои проблемы, в конце концов. Жаль, что ты не позволяешь себе помочь.

А переделать меня под свой образец значит помочь? Да, отдам Иллуми должное: ему нравится обо мне заботиться. Беда в том, что грань между "заботиться" и "контролировать" такая тонкая... Или в этом и дело? Может, лишь отвечая за меня и управляя мною полностью, он чувствует себя со мною... в безопасности?

Ну так мое чувство безопасности изо всех сил противится попыткам растворить то, что я считаю своим "я". Нет уж. Мне нужно право наступать на собственные грабли и обязанность платить за собственные ошибки. За двадцать лет войны в барраярскую кровь въелся принцип «Империя правее человека», если бы не он – мы бы не победили. Не стоит Иллуми силой рвать последние ниточки, связывающие меня с моим миром. Даже трижды ради моего блага. Не дамся.

Так что, поморщившись от излишнего пафоса, тем не менее считаю нужным сказать:

– Моя совесть – это действительно мои проблемы. И слава богу, что она у меня хоть немножко сохранилась в этой роскоши.

Он лишь пожимает плечами. – Слегка потрясти основы вбитой в тебя морали – почему нет? Если она действительно верна и логична, ее это только укрепит; если нет, так нечего за нее и цепляться.

Тоже мне, искуситель нашелся.

– Это будет жульничество, понимаешь? – спрашиваю тихо, уже не надеясь, что он меня действительно поймет. – Попытка подогнать задачку под ответ. Другого человека я бы за такое осудил, а себе предлагаешь сделать поблажку?

– Осудил, да? – медленно переспрашивает он. – Если человек заплатил собой за возможность выжить, так он уже черт знает кто?

– Да, потому что сразу платишь лишь половину цены! – огрызаюсь в полный голос, дергая головой, словно зло отбрасывая что-то. – А вторую...

Осекаюсь, не зная, как продолжить. Сколько мне еще стыдиться? Всю жизнь? Пока не случится чудо и мне не придет указ с императорской печатью, прощающий за грехи вольные и невольные? Или письмо от родных, которые в лучшем случае считают меня погибшим, а в худшем – выродком? Увы, не та у меня ситуация, когда наказание одновременно означает и прощение.

– Вот-вот, – едко подхватывает Иллуми, прекрасно угадав недосказанное. – Полгода уже ты ешь себя поедом за одно-единственное, трижды оправданное решение! До конца жизни собираешься?

А он собирается всегда меня этим попрекать? Что ж. Раз мой цетагандийский приятель так резко реагирует на мою слабость, выход только один – скрыть и спрятать. Иллуми начался в моей жизни позже, и зачеркнуть прошлое не в состоянии. Уязвить – да. Но не исправить дело.

– Ты прав, – киваю спокойно. – Давай договоримся? Ты от меня больше слова не услышишь на эту тему, а я не буду получать от тебя рецептов, как мне устроить свое душевное спокойствие. И мы будем радоваться обществу друг друга.