Текст книги "Победивший платит (СИ)"

Автор книги: Жоржетта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

Я покорно следую распоряжению... покорно? Да что это со мною? Раны – слишком обыденное зрелище, чтобы ввести меня в шоковое оцепенение и растерянность. Должно быть, полчаса назад услужливый лакей слишком буквально понял слово "транквилизатор", подсунув мне в бокале успокаивающее, способное наградить меланхоличным состоянием духа разъяренного слона. Может, и к лучшему, не знаю. Ведь пока мне остается только ждать возвращения Иллуми.

Тем не менее, первым до меня добирается не мой Старший, а полиция, с приглашением на отдельную беседу.

Логика в этом есть – Лерой моя родня, пусть номинально, – поэтому я иду вслед за полицейским констеблем (запоминаю кодировку автоматически: серый грим, черные прямые полосы-насечки на скулах), не ожидая неприятных сюрпризов, зато рассчитывая хоть как-то развеять свою неосведомленность относительно происходящего. Кстати, не черта ведь не знаю о здешнем судопроизводстве. Придется положиться на здравый смысл.

В отдельной комнате меня ожидает за столом цет: средних лет, в уже знакомом полицейском мундире, только с отделкой побогаче, и раскрашенный в те же цвета, что и констебль, но более затейливыми завитками и узорами. Цепкий, наблюдательный взгляд охватывает меня с ног до головы, и какие выводы сделал его обладатель – бог весть. По кивку я занимаю кресло напротив – нога на ногу, ладони на подлокотниках, поза свободная, расслаблен. Жду.

– Назовите себя, пожалуйста, – начинает офицер со стандартного предложения.

– Эрик Форберг... – микроскопическая пауза которая с каждым разом становится все короче, – ... из дома Эйри.

– Вы знаете, почему вас вызвали для разговора?

Знать не знаю, но если я не совсем идиот, то должен догадываться.

– С сыном моего Старшего случилось несчастье.

– Что вам об этом известно?

Меньше, чем хотелось бы, если говорить о должной осведомленности, и гораздо больше – в том смысле, то лучше бы этого вообще не случалось.

– Я только что видел Лероя без сознания, на носилках, со следами крови, а хозяин дома сообщил, что на мальчика напали. Это все, что я знаю, и я не отказался бы узнать больше.

– Все? – переспрашивает полицейский, явно игнорируя намек на то, что полиции стоит поделиться информацией с обеспокоенной родней жертвы. – Вы утверждаете, что никоим образом не причастны к этому происшествию?

Червячок обеспокоенности, заморенный было чудо-коктейлем, поднимает голову. Даже если мы с Лероем повздорили, неужели это повод считать меня виновным в его бедах лишь потому, что я барраярец?

– Разумеется, нет, – с некоторым раздражением сообщаю.

– В каким отношениях вы находитесь с пострадавшим?

Скользкий вопрос, и отвечать на него нужно правду.

– В родственных. Ни личных симпатий, ни близкого знакомства между нами нет.

– Мистер Форберг, как вы полагаете, у Лероя Эйри были враги?

Бывают ли враги у детей? В моем понимании Лерой еще мальчишка, даром что у нас дома его сверстники уже сражались наравне с остальными с оружием в руках.

– Не знаю, – пожимаю плечами. – Я не успел узнать его близко и не рискну строить предположения.

– А у вас, мистер Форберг?

Свою вражду я оставил... где? По ту сторону П-В туннеля, ведущего к Барраяру. Или за запертой дверью комнаты, где меня держали в заточении и куда Иллуми пришел, чтобы принести мне извинения и предложить свою жизнь? Точно не скажу, но, в любом случае, до этого бала она не дожила. Впрочем, это с моей стороны.

– Личные враги – вряд ли. Но большинство ваших соотечественников недолюбливает меня из-за моего происхождения. Не уверен, можно ли это считать враждой.

– И Лерой Эйри в том числе?

"Нет, он меня обожает и находит мое происхождение забавным!" После того, как мальчик высказал все свои эмоции публично и не понижая голоса, такой ответ вряд ли сойдет, даже если об этой ссоре полиции пока не известно.

– В общем, да, – соглашаюсь. – Ему сложно принять инопланетника в качестве члена семьи и друга своего отца.

– У вас с ним сегодня состоялась ссора?

Уже известно, стало быть. Оперативно работают.

– Да, – признаюсь. Понимаю, куда он клонит, но поделать ничего не могу.

– Незадолго до того, как с ним, как вы выражаетесь, случилось несчастье, – сделав пометку в блокноте, констатирует полицейский. – Вы вели беседу на повышенных тонах?

– Я – нет, – поправляю. – Сердился только Лерой. Я попытался его... – образумить? осадить? привести в чувство? – ... успокоить, но не преуспел.

– И в ходе беседы прозвучали угрозы, – подводит итог полицейский. Прелестная формулировка. "То ли он шубу украл, то ли у него, но ведь что-то было!". – Что вы сделали по окончании разговора?

Что сказать: "вскипел и с трудом успокоился"? "Пришел к выводу, что Лерой – юный идиот"?

– Сел на диван и попытался обдумать случившееся.

– Где именно вы сидели и как долго думали? – Мне кажется, или в тоне звучит ирония?

– В одной из гостиных справа от выхода в сад. И... не скажу точно. Четверть часа, полчаса; я не смотрел на хроно, – сухо. – Пока не услышал женский крик; тогда я встревожился и поспешил на шум.

– Вы общались с кем-то за это время?

– Нет, – пожимаю я плечами. Напротив, моей целью было специально забиться в угол, чтобы ни одна живая душа не потревожила, и потихоньку сцедить яд.

– Предположим. Господин Форберг, вам знаком этот предмет?

На столе, прикрытый бумагами, обнаруживается нож в прозрачном пластиковом пакете.

Склоняюсь и осматриваю вещь, благоразумно не прикасаясь. Кожаная рукоять с тисненым спиралевидным узором, короткое лезвие. На лезвии – жирно поблескивающая бурая пленка. Хорошо знакомый клинок, только час назад, когда я держал его или его брата-близнеца в руке, на нем не было крови. Сердце стискивает холодок нехорошего предчувствия, но я стараюсь отвечать спокойно:

– Это метательный нож. Цетагандийской работы. Похож на те, что висят в здешней оружейной, – добавляю осторожно.

– Вам когда-нибудь доводилось держать в руках подобное оружие?

– Я военный, и это входит в мои профессиональные навыки, – поправляю чуть сухо. Потом до меня доходит смысл вопроса, и я поправляюсь: – Конкретно цетагандийские ножи – как минимум дважды. В последний раз – в оружейной в этом доме.

– Вы были в здешней оружейной? Зачем?

– Я пошел туда по просьбе гем-майора Рау. – Вот уж никогда не думал, что могу быть благодарен цету хотя бы за видимость алиби. Потому что остроглазый следователь, похоже, утверждается в мысли, что я намеренно собрал по дому все колюще-режущее и пошел убивать бедного Лероя.

– Опишите ваше пребывание там подробнее. Последовательность действий.

Вот уж это легко.

– Я снял со стены барраярский меч и продемонстрировал гем-офицерам клеймо на нем, затем вернул на место. Потом они ушли, а я остался и еще минут десять тренировался с метательными ножами. Затем я выдернул их, убрал обратно в перевязь и вышел. Все.

– Вас кто-либо видел в оружейной после ухода Рау и его знакомых?

Да, похоже, что этого алиби недостаточно.

– Не уверен. Кажется, нет.

И еще два раза я отвечаю "нет". Нет, я после этого не заходил больше в оружейную. И нет, я ничего оттуда не выносил. Хотя я понимаю, что это вопросы скорее риторические, на которые способен ответить "да" лишь умственно отсталый злоумышленник.

– Вы повторите свои показания на официальном допросе с использованием фаст-пенты? – интересуется полицейский, складывая бумаги, и, разумеется, получает мое согласие.

Наркотик правды на мне еще не пробовали. Говорят, на полчаса превращаешься в хихикающего идиота, но это я как-нибудь стерплю. Дома цетская разведка меня допрашивала по старинке... коротко передергиваюсь при этом воспоминании. Ситуация допроса сама по себе не сахар, а допрос у цетагандийцев волей-неволей вызывает еще и старые ассоциации. Спокойно. Это – не враги... пока. Зато фаст-пента – единственный быстрый способ оправдаться от всяких подозрений и пресечь глупости, приходящие в голову ретивым полицейским служакам.

Видимо, вызванный незаметным сигналом своего шефа, появляется полицейский ниже чином с медицинским чемоданчиком в руках. Он достает оттуда плоскую бумажную упаковку, достает и отлепляет с пластиковой основы кружок пластыря. – Препарат переносите? – интересуется он, и, не дожидаясь моего ответа "не знаю, не пробовал", сообщает: – Сейчас проверим. Руку протяните и закатайте рукав. Да, любую, хоть правую, хоть левую.

"Кожная аллергическая проба", диктует следователь в записывающее устройство. "Эрик Форберг".

Я делаю, как велено, хоть и трепыхнувшись мысленно: вдруг это яд, а не аллергическая проба? Полицейский медик клеит мне на запястье пластырь и засекает время. Спокойно, спокойно... Сейчас все разъяснится, и меня отпустят.

Под пластырем тем временем зарождается нервный зуд, стреляющий вплоть до кончиков пальцев. Медик, выждав пару минут, отдирает пластырь, являя всеобщим взорам красное припухшее пятно, словно от пчелиного укуса, которое невыносимо хочется драть когтями.

– Аллергическая реакция, – пожимает плечами полицейский. – Подозреваемый не может быть допрошен под препаратом.

Следователь кивает, как будто ждал подобного исхода. – Что ж. На основании открывшихся обстоятельств, позволяющих заподозрить Эрика Форберга к причастности в покушении на Лероя Эйри, а именно – реального мотива, возможности и способа совершения преступления, и невозможности подозреваемого оправдаться признанием под воздействием фаст-пенты, я выношу решение о задержании господина Форберга и препровождении его под стражу в охраняемое помещение.

О, черт... Я в растерянности замираю; возвышающийся рядом охранник уже готов предложить мне пару новеньких наручников и эскорт в уютную уединенную камеру.

В эту самую минуту дверь распахивается и входит, почти влетает, Иллуми, с жесткой спиной и острой как бритва улыбкой.

Часть 4. «Подследственный»

ГЛАВА 23. Иллуми

В происходящее верится с трудом. Ножевое ранение, поражена печень, обширная кровопотеря. Не может быть, чтобы вечер в приличном доме превратился в такой ужас – сквозь обрывки разговоров окружающих я прохожу, словно в сонном кошмаре, тягостном сером мороке, не позволяющем очнуться. Ледяные пальцы едва держащейся на ногах Кинти намертво зажаты в моей руке, наш сон разделен на двоих, и только то, что хрупкая женщина, привыкшая к благополучию, не должна увидеть своего ребенка окровавленным и разложенным на операционном столе, помогает мне самому не рвануться туда, в залитую белым светом комнату, где сейчас спасают жизнь моего Лероя.

И нет никаких гарантий. Ни малейшей возможности вымолить, повлиять, помочь. По пальцам одной руки можно пересчитать то, что хуже такой беды.

Кто? Кто мог сделать с ним это?!

Никто из тех, кого бы я мог назвать с определенностью. Я думаю об этом, глядя на то, как деловито суетящиеся медики перемещаются в операционную. Счастье, что семья Табор, по старой моде, строила свой дом как самодостаточную крепость.

Никто из моих врагов не ненавидит меня до такой степени, никому не выгодно срезать молодую ветвь, чтобы иссох корень... или все же?..

Боги, пусть он останется жить. Как угодно, каким угодно, возьмите любую плату – только бы жил.

Кинти, ледяным столпом застывшая у дверей госпитального блока, дрожит мелкой дрожью, и я успокаиваю ее, чужим голосом и не слыша себя.

В утешениях нуждается не только она: гости, несомненно, шокированные произошедшим, требуют его не в меньшей степени.

– Все закончится благополучно, – с усилием отведя взгляд от белой двери операционной, говорю я. – Лорд Табор, вы успокоите собравшихся?

Хозяин дома, держащийся удивительно хорошо для человека, чье обиталище стало местом преступления, касается моего плеча. Он выражает сочувствие и уверенность, что происшедшее не останется безнаказанным, как будто наказание преступника сейчас важнее всего.

– Не сомневаюсь в этом, – автоматически подтверждаю я, – полиция уже едет?

– Уже на месте, – отзывается Табор. – Я лично проводил их в сад. Моя охрана следит, чтобы никто не смел приблизиться к... месту.

Подобная неуклюжая тактичность должна быть оценена по достоинству, как и то, что обе хозяйки дома уводят бледную, как бумага, Кинти. Надеюсь, кто-нибудь догадается дать ей успокоительного; нрав моей леди, хрупкий и твердый, как алмаз, может быть расколот только направленным ударом, и сейчас она на грани срыва.

Тягостное осознание своей беспомощности здесь гонит меня прочь, и прохлада сада принимает меня прежде, чем я успеваю понять, что именно намереваюсь найти на месте с примятой травой и лужей чернильно блестящей крови. Здесь тоже царит деловая суета: люди в форме ходят, ищут, переговариваются, то и дело исчезая из поля зрения и появляясь вновь.

Кажется, я тоже на грани срыва, – сознаю не сразу, и надеюсь, что никому не придет в голову сейчас вступать со мной в близкий контакт. Убью. Все окружающее воспринимается с отвратительной четкостью ярости, и так уже было однажды, я помню.

К счастью, от меня держатся на приличном расстоянии, точно всех отталкивает какое-то силовое поле. И от оскорбительных слухов о вспыльчивости Эйри бывает польза.

Крупные темные пятна отблескивают вдоль дорожки, ближе к сломанной живой изгороди превращаясь почти в ручей, чудовищный узор из крови моего ребенка. Я смотрю на них, перебирая в памяти все события этого вечера, и нашу ссору, и то, как нервничали оба дебютанта...

– Милорд, – слышится сзади почтительное и деловое, – мы нашли... изволите взглянуть?

Офицерские нашивки на мундире полицейского свидетельствуют о неплохом послужном списке, я киваю.

– Оружие? Изволю.

Из-под куста тяговым лучом извлекается что-то тускло-металлическое, пойманной рыбой поблескивающее в желтых отсветах переносных фонарей. Метательный нож. Довольно хорошей работы, судя по рукоятке, но без именных знаков. Липкое, еще не просохшее лезвие в комочках земли. Я морщусь от омерзения. Оружие не виновато, но даже смотреть на него неприятно, как неприятно смотреть на несовместимое с нормальным ходом вещей уродство.

Вот этот кусок стали, ведомый злой силой, едва не стоил жизни любимому созданию. И еще неизвестно, чем закончится дело... я отгоняю эту мысль, как насекомое с ядовитым жалом. Все будет хорошо, Лери крепкий мальчик.

– Неизвестно, кому он принадлежит, – сообщает полицейский. – Вы не видели этой вещи ранее?

Самообладания мне хватает лишь на то, чтобы покачать головой, и полицейский продолжает:

– Мы снимем генную пробу, милорд. До того времени почтительнейше прошу Вас поделиться с нами соображениями, что могло стать причиной этого преступления. Ваш сын с кем-то враждовал? Ему угрожали?

Не считать же угрозой жизни школьное соперничество.

– Не больше, чем любому другому благоразумному юноше из хорошей семьи, – отвечаю я.

Неприятное предчувствие низкой струнной нотой звучит в душе, но умолкает почти сразу: со стороны боковой дорожки появляется хозяин дома.

– Мне сказали, вы что-то нашли, – морща лоб, объясняет он свое появление.

Офицер, коротко кивнув, щелкает пультом переносного головидеоустройства, и в воздухе возникает увеличенное в несколько раз изображение находки. Медленно поворачивается, демонстрируя кожаную рукоять и грязь на хищном лезвии. Надо полагать, теперь это изображение будут безрезультатно показывать всем, в тщетной надежде на опознание. Человек, задумавший покушение на Эйри, должен был иметь в голове что-то, помимо ненависти, и оружие бы припрятал.

Все это слишком странно. Слишком... правильно, как бы дика ни была подобная мысль.

– Мои люди сейчас проверяют, кому принадлежит кровь, но у меня сомнений практически нет. Вам знаком этот предмет, милорд? – повторяет полицейский заученный вопрос.

– Знаком, – внезапный ответ хозяина дома заставляет меня вздрогнуть и обернуться. – Этот нож – из коллекции трофеев. Целый набор таких висит в соответствующем зале.

Зудящая тревога впивается в меня снова, громче и страшнее на этот раз. Да что же происходит, во имя всех и всяческих богов?

– Если это поможет расследованию, вы можете забрать остальные у меня из оружейной, – добавляет Табор, и я с удивлением обнаруживаю, что замерз до невозможности.

– Это трофейное оружие? – уточняет полицейский. – Где и и у кого его взял ваш Дом, милорд?

– Не совсем так, – поправляет хозяин дома. – Набор для удобства хранился рядом с трофеями, но это обычные ножи. Я сам заказывал их лет десять назад у оружейника, и долгом мести они не заточены.

Мысль, пришедшая ко мне в эту секунду, ужасна настолько, что избавиться от нее нет никакой возможности, можно лишь не выпустить ее наружу. Ледяной крошкой вниз по спине, враз пересохшими губами – это даже не подозрение, я знаю точно, что Эрик не мог поднять руки на моего ребенка, но от моего знания никому не легче.

– Поблизости от оружейной был буфет, – уточняет хозяин дома, и офицер ловит намек на лету.

– Там стоял кто-то из слуг? – говорит он. – Мы расспросим их немедля.

В разговорах ни о чем и напряженном молчании проходит еще четверть часа, пока комм на руке у полицейского не пищит.

– Видел? Да. Пускай опишет, – выслушав сообщение, оборачивается защитник закона. – Последними в оружейной были господа офицеры.

Он прислушивается к тому, что произносит невидимый осведомитель, и вновь обращается к нам.

– Пурпурный и шафран. Милорды, кто из вас будет так любезен напомнить мне, чьего дома эти цвета?

Бывает такой страх, что кажется – земля уходит из-под ног. И сейчас я стою, пожираемый им заживо, думая только о том, что бедность мимики и плохое освещение служит мне хорошую службу.

– Дом Рау, – первым вспоминает Табор. – В списке приглашенных гем-майор Рау. Полагаю, он не откажется прийти и помочь следствию, видя горе лорда Эйри.

А Рау, помнится мне, побывал в плену и чудом избежал смерти. Великолепно, черт бы его подрал. Ни с кем другим судьба не могла свести моего барраярца в этот проклятый вечер.

Гем-майор, появившийся в сопровождении полицейских с пугающей поспешностью, не скрывает обеспокоенности. Я бы тоже беспокоился, оказавшись в подобной ситуации. Пусть между нашими домами нет и не было вражды, для нее никогда не поздно.

Рау принимается спешно выражать сочувствие, путаясь во фразах; стоящий рядом офицер, коротко глянув на выражение моего лица и перебивает излияния Рау вежливым покашливанием.

– Милорд, позвольте задать вам несколько вопросов? – явно для проформы осведомляется полицейский. – Вы были в комнате с трофеями примерно за час до... инцидента?

Я подхожу поближе, вполне овладев собою. Нет смысла гневаться на молодого болтуна, не понимающего неуместность своих соболезнований.

– Недавно был, – подтверждает Рау. – Не знаю в точности, час или больше, но недавно. У нас с Сетти вышел прелюбопытный спор насчет одного экспоната. Разумеется, прав оказался я.

– Не откажитесь перечислить имена ваших спутников? – продолжает полицейский, и Рау охотно откликается.

– Конечно. Я, капитан Далет, Сетти... лейтенант Сеттир, и еще Окита. Но мы там пробыли недолго. Барраярец разрешил наш спор, я получил с Сетти свой выигрыш и отправился спускать легкие деньги за карточным столом.

– Барраярец? – вскидывается полицейский. – Какое странное прозвище!

Ах, если бы.

Рау пожимает плечами.

– Да нет, какое прозвище! Как раз милорда Эйри, – кивок в мою сторону, – новый родич.

Полицейский ошарашенно смотрит на меня, но льющийся из уст Рау словесный поток не позволяет ему пребывать в ступоре слишком долго.

– Задиристый такой, – с невольным уважением произносит Рау. – Но его помощь пришлась кстати. Там был один необычный клинок, для кавалерийского мал, а баланс смещен к острию... вам это наверняка ни о чем не говорит, но барраярец с ходу назвал род войск, и все стало на свои места. Погодите-ка, а при чем тут это?

Молодой Рау действительно такой глупый мальчик или хорошо разыгрывает роль светского анацефала с хорошо подвешенным языком?

– При том, – отвечаю я, – что офицер, кажется, вполне уверен в кандидатуре первого подозреваемого.

Как бы первый не оказался единственным. Мне срочно необходимо увидеть Эрика; как в кончиках пальцев зудит невыносимая тревога, так в ошеломленном уме ядовитым насекомым мечется чудовищная мысль.

Я не верю в его виновность. Но не могу игнорировать доказательства прежде, чем взгляну ему в глаза.

– Вы пришли к такому же выводу, милорд? – уважительно переспрашивает полицейский, медленно понимая всю ситуацию в целом. – Позвольте, я закончу... Майор Рау, вы ушли из оружейной вместе с названным вами человеком?

– Да нет, – пожимает плечами Рау. – Он остался что-то там разглядывать, зачем он нам?

– Полагаю, сказанное вами могут подтвердить свидетели из перечисленных вами господ? – сухо интересуюсь я, вынимая из уст офицера положенную ему реплику. Рау чуть поспешнее необходимого кивает, и мне же приходится поблагодарить его за содействие, прежде чем юнец удалится.

Меня колотит мелкой дрожью, как нервическую барышню, полицейский скороговоркой излагает полученную информацию в комм и, закончив, вцепляется в меня. Словно охранный биоконструкт в незваного гостя.

– Вы позволите, лорд Эйри? – не предполагая возможности отказа, спрашивает он. – К сожалению, дело не терпит отлагательств. Касательно упомянутого майором вашего родича... простите, как его зовут?

– Эрик Форберг. Вдовец моего младшего брата, Хисоки Эйри, – отвечаю я. Пульс бьется в ушах траурными колоколами.

– Он действительно барраярец? – давая волю своему изумлению, уточняет офицер.

Я киваю с безразличием статуи:

– Действительно. Сражался, попал в плен и таким образом познакомился с моим ныне покойным братом.

Следователь качает головой, но комментарий оставляет при себе. Я ему почти благодарен: у меня есть время опомниться, выстроить линию поведения, сформулировать максимально сдержанные ответы на вопросы, которые последуют... в том, каких именно щекотливых тем они будут касаться, как и в том, что молчанием дела не поправить, я не сомневаюсь ни секунды.

Я рассказываю. Офицер слушает меня с чрезмерным, на мой взгляд, вниманием. Я не лгу ни словом, но и чистой правдой мои слова не назовешь, учитывая количество умолчаний.

– Его признали недееспособным и предоставили моим заботам. Теперь он принадлежит к клану Эйри, – заканчиваю я.

Даже низший должен понимать, что это значит: если мой новый родич виновен, я убью его сам, если нет – никому не позволю обращаться с ним, как с диким животным.

– Он знаком с вашим сыном, разумеется? – прислушиваясь к деловитой суете на соседней дорожке, продолжает расспросы полицейский.

– Разумеется, – подтверждаю я. – Впрочем, они практически не общались, даже обитая в одном доме. Не находили общих тем для разговора.

– В каких они отношениях? – уточняет офицер, что-то помечая в своем органайзере. – Между ними были какие-то конфликты, неприязнь или ссора?

Усмешка не отличается весельем, и я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, но хуже, чем сообщить полиции ответ, может быть лишь позволить им узнать его не от меня.

– Лерой не одобрял его присутствия в доме, но сыновняя почтительность неизменно оказывалась выше недовольства.

– Благодарю вас, – захлопнув блокнот, говорит следователь, – на этом пока все. Желаю вашему сыну благополучного и скорейшего выздоровления, а вам – торжества справедливости, милорд.

– Офицер, на минутку? – отводя следователя в сторонку от суетящихся неподалеку коллег, прошу я. – По совокупности косвенных улик мой деверь заслуживает вашего пристального внимания, я полагаю?

– Если его вина будет доказана, то даже казни, – отвечает полицейский. – Разумеется, я не в курсе относительно особенностей правосудия для особ вашего круга, милорд...

– Несколько рано говорить о казни, вам не кажется? – оскаливаюсь я. – Где он сейчас?

Мой комм звенит, я взглядом прошу полицейского подождать и выслушиваю новости. Операция завершилась, состояние Лероя тяжелое, но стабильное, немалая кровопотеря практически компенсирована переливанием. Мальчик пока без сознания... к своему счастью, не то доблестные стражи порядка вцепились бы и в него. Офицер топчется на месте, пока я выслушиваю медика, уточняя детали.

Переносная реанимационная капсула, в которой сыну предстоит провести как минимум неделю, уже готова и настроена, в настоящий момент Лери перемещают в нее из операционной, и берегут, как яйцо феникса.

При таком присмотре сына можно перевести в разряд проблем второстепенных, как бы цинично это ни звучало.

Мне требуются все силы, – вообще все, что есть, – и я не могу себе позволить отвлекаться.

– Он на допросе, – проконсультировавшись с коммом, отвечает офицер. Во мне словно лязгает затвор.

– На допросе, и я узнал об этом только что? – не считая необходимым скрывать свой гнев, повторяю я. – С каких пор моих родственников допрашивают, не поставив в известность меня самого? Я хотел избежать огласки, неприличной для почтенного рода, но теперь, боюсь, буду вынужден действовать иначе.

– Милорд, по совокупности косвенных улик... – начинает офицер, автоматически делая шаг вслед за мной. – Материалы следствия, разумеется, останутся закрытыми. Остальное не наше дело.

– До тех пор, пока я являюсь Старшим клана, и до момента изгнания недостойного из рода, если таковое случится, я обязан присутствовать при любом допросе и любой процедуре, связанной с официальным дознанием, – отчеканиваю я. – И, насколько мне известно, я имею право взять любого из своих родичей на поруки. Эйри под арестом – да вы хоть представляете, что это такое? Газеты, реакция двора...

Пусть лучше я буду выглядеть помешанным на добром имени семьи кретином, что не так уж далеко от истины, чем Эйри, испуганным до истерики потенциальной потерей барраярца.

– Я понимаю ваши опасения, милорд, – несколько ошарашенно отвечает идущий следом за мной полицейский. – И я готов не оформлять это задержание как арест подозреваемого: в бумагах будет написано, что следствию требуется его помощь как свидетеля до выяснения обстоятельств... пока мы не вытрясем из него признание. Разумеется, не проявляя ни малейшего неуважения к вашей фамилии, лорд Эйри. Вам самому нет необходимости вмешиваться в эту рутину. Я обещаю, мы сделаем все быстро, чисто и без какой-либо огласки. Барраярец поупрямится, но шансов у него нет.

Я останавливаюсь, как охлестнутый.

– Вытрясете?! Вина Форберга не доказана, – цежу я сквозь зубы и сквозь накатывающую злость. – Я настаиваю на полноценном расследовании, а не этом... избиении младенцев. Его барраярское прошлое само по себе – не преступление и не улика.

– При чем тут его прошлое, – дергает щекой уже раздосадованный этим разговором следователь. – Хватает и того, что он натворил в настоящем. У Форберга, похоже, в наличии мотив, возможность и способ убийства. И я намерен его возможности пресечь. Опасный чужеземец не должен оставаться на свободе.

– Пресекайте, – пожимаю я плечами. – Домашнего ареста либо освобождения под залог окажется более чем достаточно. Или моего слова вам мало?

– Я не уверен в том, правомерен ли подобный выбор в данной ситуации, – сухо замечает полицейский. – Я бы лично уволил того, кто позволил бы подозреваемому в попытке убийства и его жертве находиться в одном доме.

Очередной вызов мешает мне ответить. Офицер – я так и не знаю его имени – подносит комм к уху и мрачнеет.

– К вопросу об уликах, – говорит он, дослушав. – На рукояти ножа остался органический след, и он соответствует кожной пробе вашего родича. Милорд, вы все еще настаиваете на том, что хотите взять его на поруки?

***

Когда я, наконец, добираюсь до Эрика, он выглядит на удивление хорошо для человека, пережившего допрос с пристрастием. Сказывается практический опыт, вероятно. Мысль меня злит, и подогревает без того бурлящую злость все то время, что я совершаю формальности, необходимые для того, чтобы как можно скорее получить возможность остаться с ним наедине и, наконец, поговорить без помех. Барраярец ошеломлен – а кто бы не был ошеломлен на его месте, – и тщательно держит лицо, за что я ему благодарен.

– Охрана? – сухо переспрашиваю я, выслушав долгие излияния следователя относительно необходимости таковой. – Вы полагаете мой дом недостаточно защищенным, или результат допроса требует взятия под стражу? Если так, я вызову адвоката и подам запрос на домашний арест.

Глаза полицейского расширяются; Эрик сказал бы – лезут на лоб.

– Вы желаете сейчас уехать домой, оставив вашего сына на попечение врачей, лорд Эйри? И увезти вашего родственника, чье упорство в показаниях, увы, невозможно подтвердить допросом под фаст-пентой?

"Значит, он не признался", – думаю я с иррациональным облегчением, – "его вина под вопросом. У полиции множество улик и подозрений, но прямых доказательств нет, и это мне на руку; еще не хватало, чтобы в семейное дело вмешивались власти."

– Мой сын нетранспортабелен как минимум до утра, – с наигранным спокойствием констатирую я. – И мне было бы невежливо утомлять лорда Табора еще и своим присутствием. Потому я желаю временно оставить Лероя на попечение моей супруги и хозяина дома и заняться выполнением прямых обязанностей Старшего клана.

И, наконец, взглянуть в глаза человеку, однажды пытавшемуся убить меня. Бывшему врагом моего Дома – и сейчас практически получившему официальный статус такового.

Следователь качает головой, но отповедь явно на него повлияла.

– Пусть так, – с явной неохотой соглашается он. – Если вы, милорд, оформите залог, то увозите барраярца в свой дом, но я должен отправить с вами охрану и проследить, чтобы подозреваемый был размещен в изолированном помещении. Прошу меня простить, мне нужно отдать необходимые распоряжения.

Он поднимается и выходит, забрав с собой часть персонала, я смотрю на держащегося из последних сил Эрика и подзываю слугу.

– Передайте мои извинения лорду Табору. Моя жена, надеюсь, в состоянии побыть при Лерое, а у меня, – коротко глянув на Эрика, – есть неотложные дела.

Судя по виду, мажордом наглядно представляет себе процесс сдирания кожи с барраярца и варки оного в кипящем масле и счастлив тому обстоятельству, что обе этих процедуры произойдут в другом доме.

– И отдайте распоряжение сообщать мне о состоянии сына каждые полчаса, – заканчиваю я. Слуга кивает, я оборачиваюсь к оставшимся в комнате полицейским. – Теперь мы можем уезжать?

Я не успеваю прикусить язык, и это "мы" срывается ужасающей недвусмысленностью. Надо полагать, слух о том, как Эйри оставил в чужом доме жену и раненого сына, а сам уехал почивать с любовником, который и есть несостоявшийся убийца, прибавится к прочим весьма скоро.

– Младший? – командую я.

– Да, мой лорд? – отзывается Эрик, послушно и незамедлительно поднимаясь.

– Домой, – отрывисто приказываю.