Текст книги "Победивший платит (СИ)"

Автор книги: Жоржетта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

– Кто тут старший? – вздергивая бровь, осаживаю я наглеца. Это удалось бы лучше, не будь улыбка устойчивей полос грима. – Хочу и буду.

– И кто-то говорил, что терпение это добродетель? – ехидно осведомляется барраярец. – Немного осталось. Погоди.

– Тебе еще придется вымыть мне волосы, – предупреждаю, умалчивая об истинной причине нелюбви к сложным прическам. Полтора часа терпеть прикосновения парикмахера – самый верный способ, позабыв о делах, тут же отправиться в Дом Услад. – И учти, в процессе я за себя не ручаюсь.

– Только не утони, – улыбается Эрик, проскальзывая мне за спину. Я чувствую его дыхание на шее, но гораздо сильнее легкого дуновения впечатляет ощущение пальцев, медленно перебирающих волосы, массирующих голову, с томительной неспешностью взбивающих белую шапку шампуня. Прикосновения осторожны, словно по контрасту с теми резкими движениями, которыми он орудовал мочалкой. Вот он проводит ладонью за ухом, подбирая пряди, и вновь перемещает пальцы на макушку, собирая локоны в кулак, пропуская сквозь пальцы, поглаживая… Я тихонько шиплю сквозь зубы.

И он все понимает. Потому что сообщает на ухо, чуть прихватив губами мочку: – Скажешь, когда хватит? Или подождать, пока это м-м... не станет очевидно? – Ладонь с растопыренными пальцами перемещается уже на основание шеи и по миллиметру движется вверх, чуть массируя кожу подушечками, и я не выдерживаю.

– Ты, – сорвавшимся голосом прошу, – на сушу... не хочешь?

Черт, ну до чего же он хорош – поразительно, неожиданно хорош, притом что искушенность – не его стиль, и он не делает ничего особенного. Я чувствую себя так, словно искупался в "Пламенеющей розе", и только требования разума позволяют мне удержаться от того, чтобы подгрести под себя законную добычу.

Впрочем, прозрачно намекнуть мне не запрещено. Заведя руки за смуглую спину, я обхватываю барраярца за бедра и вжимаюсь, демонстрируя очевидность насущных необходимостей. У нас впереди еще полночи, и сладость предвкушения щекочет изнутри.

Эрик кивает, и струя из душа, включенного на игольчатый режим, неожиданно окатывает мою разгоряченную голову. Контраст удивительно приятен, но, не давая мне блаженно осесть на дно ванны, Эрик крепко придерживает меня за плечо.

С трудом вернувшись в реальность, я тяжело, как доисторический ящер, выступаю на мгновенно впитывающий избытки воды подогретый пол. Лишь досушивая волосы, понемногу прихожу в себя. Инстинкты тоже древние и тяжелые, так что самоконтроля хватает лишь на то, чтобы не наброситься на барраярца прямо здесь. Может быть, я переигрываю со спокойствием – но иного способа справиться с собою нет, и я все равно не могу не прожигать Эрика взглядом сквозь завесу волос. Если промедлить еще немного, случится пожар.

В спальню мы выходим, одетые лишь в полотенца, и те остаются лежать возле кровати. Занавесь, закрывающая постель – маленький дом в доме, темные невесомые полотнища, – расступается, повинуясь движению руки, и я приглашаю Эрика в это, защищенное от прочего мира, пространство.

– Иди сюда.

Эрик ухмыляется и, неожиданно ускользнув из-под руки, падает на постель ничком – так, что пружинит матрац.

– Ого! – по-мальчишески азартно заявляет он. – Такое бы ложе, да мне в семь лет. Как бы я на нем замечательно прыгал.

– Можешь попробовать сейчас, – в нетерпении согласный на любой его каприз, соглашаюсь. Вот я уже рядом, занавесь задернута, сквозь голубовато-серую ткань пробивается свет ламп, встроенных по краям кровати, создает впечатление полной отстраненности от мира: нет нигде и ничего, только это пространство, плывущее по ночи, как корабль.

Эрик крепко, медленно проводит ладонями по моим плечам, и я едва не срываюсь в стон, громкий и откровенный сверх допустимого.

– Ну, я в твоем распоряжении, – хищно и требовательно улыбается барраярец. – Вымытый, очищенный от предрассудков, как апельсин от кожуры, и изрядно разгоряченный.

Он, конечно же, понимает, насколько не одинок в своем состоянии.

– И не ты один... – констатирую, целуя, оглаживая жадными руками по плечам, по спине. – Хорошо, что ты достаточно крепок.

Притягиваю к себе, обхватив руками и ногами – а не так Эрик и тяжел, можно перевернуться на спину, увлекая его за собой, – и целую до головокружения и гипоксийных звездочек перед глазами.

Мой любовник выдыхает рывками, как после тяжелого бега. Я чуть отстраняюсь, поворачиваю его на бок, давая себе пространство для действий, и отвечаю уже не словами – чем-то вроде широкой гаммы шипения, стонов и мурлыканья: то втираюсь в него все теснее, то вылизываю шею, грудь, прикусываю соски, провожу пальцами по животу, лаская умелой ладонью ниже – и не встречаю ни малейшего возражения. Потом, положив ладони на ягодицы, прижимаю плотней.

– Так хорошо?

– Хорошо, – отвечает обычно упрямый барраярец с каким-то удивлением в голосе. – Наверное, я действительно изменился, если одна эта мысль не вызывает у меня бешенства. Но если я живу здесь, с тобой... то почему бы не жить с тобой, а? – Тихо смеется. – Или ты дожидаешься формальной капитуляции, Иллуми?

– Не капитуляции, – дразня зубами мочку его уха, предлагаю я. – Просьбы.

Пусть даже сдержанной – мне хватит, мне и сейчас уже более чем хватает, но нужно себя обуздать.

– Хм? – он катает слово на языке, склоняется еще ниже. – Иллуми? Э-э… пожалуйста.

Ну, наконец-то. Сколько можно было испытывать мою выдержку, в самом-то деле? Ловлю губы нетерпеливым поцелуем и с деланной строгостью добавляю, когда отрываюсь от горячего, охотно отвечающего рта: – На первый раз сойдет.

Расслабившийся Эрик без сопротивления ложится на лопатки. Он не солгал, его и вправду покинуло обычное настороженное напряжение; поставь сейчас барраярца на ноги – не удержится, и не нужно.

Потянувшись за флаконом, предусмотрительно выложенным неподалеку, прошу, слыша в собственном голосе нетерпеливую жадность:

– Постарайся лежать смирно.

Медленно и нежно, укрощая желание взять свое целиком и без промедлений. Хорошо бы мой непокорный избранник сумел выдержать, не дергаясь особо, пять следующих минут, а лучше – десять...

Боль может быть приятной, пусть он об этом не имеет ни малейшего понятия. Но здесь и сейчас ей не должно быть места.

Я намеренно замедляю движения, раз за разом проникая в невольно сопротивляющееся тело, добавляя масла и глубины, стараясь дышать ровно – это помогает сдержаться.

Нависнув над добычей сверху, я ловлю себя на собственническом желании оставить метки, знак, что отныне он мне принадлежит, – жестко и требовательно, прихватывая зубами и зализывая, меняя силу и длительность, так, чтобы поцелуем вскружило голову.

И делаю. Удивительно, как точно Эрик отвечает, каждым полустоном и вздохом, и как легко и естественно случается все, чего в нетерпении дожидались и он, и я. Приходится приостановиться, чтобы – вдвоем же – перевести сбившееся дыхание. Мы вжимаемся друг в друга, замираем, я бормочу любовнику что-то бессвязное, задыхающееся, сладкое, сам не очень понимая, о чем.

– ... не больно? – наконец, спрашиваю. По-прежнему расслабленное тело подо мной словно идет волной, Эрик по-прежнему меня слушается, как ни поразительно.

– М-м, нет... Лежать... смирно? – переспрашивает он осторожно.

– Нет, – едва ли не со стоном разрешаю. Искусственное спокойствие должно даваться ему дорогой ценой, раздразненное долгой прелюдией тело пытается урвать свое, и я с величайшим трудом удерживаюсь от того, чтобы навязать парню предпочитаемый ритм. – Делай... что хочешь.

Мне приходится немного отстраниться – отчего-то Эрик чуть напрягается – и снова прижаться, отбросив мешающиеся волосы за спину. Странное ощущение, он точно в смятении, и я пытаюсь и успокоить, и выяснить, все ли в порядке.

– Так хорошо ...?

Он подается ко мне навстречу – длинным, до невозможности медленным, почти робким движением, переходя наконец от полной неподвижности бесчувственного, или притворяющегося таковым, тела к первому отклику.

Мед-лен-но. Еще медленней. Совсем тихо. Иначе и нескольких секунд не продержаться.

Короткие отрывистые поцелуи. Замедленные движения, шумное дыхание, сердце грохочет в каждой вене. Я чувствую его как самого себя... и даже эта непривычно прохладная, опасливо сдержанная телесная радость кажется мне не обидной, а прозрачно ясной. Как мне удалось изгнать страх из его души, так холодность постепенно покинет тело, и удовольствие когда-нибудь проявится в полную силу, разбуженное привычными для мужчины ощущениями. А пока – слитные общие движения, потихоньку усиливающиеся, естественные, как дыхание или ходьба. Постепенно увеличивая темп – остатками мыслей хоть немного себя придерживая, – с беззастенчивым довольным стоном при каждом движении...

Сквозь мое собственное удовольствие прорывается мгновение ошеломительной короткой разрядки, настигшей Эрика, – такой для меня сладкий, но почти сразу миновавший, спазм мышц и выдох-стон. Мудрое тело расслабляется сразу же – если бы не это, я бы, пожалуй, мог ему навредить. Потому что ручаться за себя я просто не в состоянии. И несколько десятков секунд, полных жара, дрожи и близкого предела, запоминаются смутно, как картина, увиденная сквозь вуаль. Наслаждением смыло все.

Я прижимаюсь щекой к потному виску, успокаиваясь, вслепую поглаживая покорного и горячего, как разогретый солнцем камень, любовника; справившись с сонливостью, отстраняюсь и заглядываю в лицо, проверяя, все ли в порядке.

Взмокший, ошалевший, он смотрит на меня и сквозь меня, явно слабо узнавая даже очевидные предметы: степень ошеломления барраярца очевидна хотя бы по тому, что он просто молчит, переводя дыхание, и даже не пытается сдержать расплывающуюся улыбку, абсолютно дурацкую.

– Воды, – требует, наконец, решительно мотнув головой.

Я невольно фыркаю от смеха. Вот она, непосредственность варвара – после сногсшибательного секса потребовать не признаний, обещаний или ласковых слов, а банального возмещения потери жидкости.

Разумеется, я помогаю Эрику с этой маленькой бедой, и он обнимает меня за плечи, притягивает поближе почти хозяйским жестом. Я не сопротивляюсь, устраивая тяжелую голову на своем предплечье и набросив поверх нас простыню.

Эрик решительно поворачивается на бок, лицом ко мне и, не выбираясь из объятий, умащивается, щекоча коротким "ежиком" плечо и закинув ногу мне на бедро, заявляет напоследок: "Все равно не женюсь, и не надейся", блаженно закрывает глаза и засыпает почти сразу. Поразительно – он язвит даже во сне, даже несмотря на то, что разгорячен и растаял. Мне стоило бы выбраться из постели, как минимум из соображений гигиены, но что-то подсказывает, что эта идея физически неосуществима.

Я тихонько посмеиваюсь, касаясь свободной рукой всего, до чего могу дотянуться.

– Замуж выйдешь, – еле слышно. – Шутка, не бросайся.

Слышится тихий необидный рык сквозь сон. Для порядка, очевидно. И я засыпаю тоже.

Глава 16. Эрик.

Утро. Солнечный луч, как ему и положено, просачивается сквозь щель в занавесях и стеснительно танцует где-то в углу. Архитектор, устроивший этот дом, разумно позаботился, чтобы прямой свет в глаза не будил спящего по утрам... Незнакомая комната, непривычная постель. И вытянувшееся рядом, разморенное сном, обнаженное тело. Мой цет тихо дышит, блуждая во снах, но рука его бессознательно и уверенно закинута мне на бок, и отпускать он не намеревается. Хотя бы волосы он еще вчера благоразумно свернул узлом, не то они бы заняли полпостели.

Ну что, пришла пора для утренней истерики добропорядочного мужчины на тему "меня поимели"?

Только если я буду полнейшим идиотом. После моего лагерного опыта (кольнуло с привычной досадой и моментально отпустило) девственников в этой постели нет. И будь я проклят, если стану стыдиться хоть чего-то, бывшего вчера, вплоть до щекотного воспоминания о том финальном удовольствии, неподобающем, маловероятном, но самом настоящем... Э-э, стоп. Не стоит растравлять утреннюю эрекцию, пока мой... любовник еще спит.

И сладко же спит. Острые черты лица смягчены сонным довольством. Меряю его взглядом, в котором удивления не меньше, чем интереса. В гриме у моего гем-лорда вертикальная полоска у губ, словно брезгливая раздраженная складка. А этот незнакомец скорее мил. Точнее, не незнакомец – просто тот, с кем я впервые познакомился только вчера вечером.

Ха, как там говорится в пословице, "секс не повод для знакомства"? Повод, и еще какой, но смысл фразы не в том. Секс – не самое важное, что бывает в жизни. Если бы не так, черта с два я бы вчера лег даже под этого – желанного, искусного в постели, интересного до безумия типа. Но херами меряться, споря, кому быть снизу, было бы вчера мальчишеской глупостью. И немного трусостью, есть такое. Пробовать самое опасное лучше сразу, как в воду с головой. А уж наутро, обсохнув, размышлять у него под боком, страшно было или здорово.

Буду уж честен с собою: неплохо. Можно и повторить – через пару недель... или часов, как сложится. Но пока Иллуми беспечно посапывает и не намерен просыпаться, у меня есть время подумать. На кой черт я ввязался в интересные отношения с женатым, между прочим, мужиком? А мне скоро возвращаться в город и представать перед светлые очи его неизвестной пока супруги, и уж она не преминет высказать мужу все насчет странного выбора. Из нас двоих он сейчас уязвимее. Моя катастрофа уже позади, а вот кардинально поломать его жизнь я могу без усилий. Если он об этом не подумал, уж я-то мог? Хотя какое там думать, у меня вчера вся кровь отлила от мозга ниже пояса...

Аккуратно поглаживаю выпавшую из стянутого узла прядь, перечеркивающую подушку. Он вздыхает, всплывая из глубокого сна в поверхностный: веки начинают вздрагивать, чуть напрягаются мышцы, и меня он прихватывает еще крепче. Вот собственник!

– Привет, – хриплым со сна голосом сообщает Иллуми, наконец, и неверяще моргает.

Обычные утренние хлопоты – одевание и душ, неизбежный грим и расчесывание спутанной со сна шевелюры, случайные касания, почти дружеские объятия... Иллуми тактично не замечает моего возбуждения, я плачу ему ответной вежливостью, пока он не проговаривается, приказывая принести завтрак в комнату:

– Прятаться не будешь?

А смысл? Слуги уже точно знают, что я у себя не ночевал. Вряд ли они рыщут по саду, разыскивая меня, храпящего пьяным сном под каким-нибудь кустом. Улыбаюсь и отрицательно качаю головой, заслужив в ответ облегченное:

– Я боялся, что... – Иллуми недоговаривает, когда его некстати, или слишком кстати, прерывает на полуфразе вошедший с подносом камердинер. Лишь после его ухода объясняет: – Боялся, что ты... пожалеешь, что ли. Или не пожалеешь, но решишь на этом закончить проявления своего, хм, любопытства.

– Я – нет, – отвечаю твердо, и он облегченно делает шаг ко мне, обнимает, трется носом о загривок. Как будто само прикосновение – небывалое удовольствие. – А ты? Тебе скоро возвращаться в город. Ты уверен, что я в новом качестве вписываюсь в твою прежнюю жизнь? Жена, друзья, мальчики-девочки, или кто там у тебя... – Я с настороженностью жду ответа, пока мои руки машинально сооружают что-то многоярусное на тосте. – Похоже, я совратил тебя с пути истинного?

– Самонадеянный нахал, – смеется Иллуми, садится и делает первый глоток пахнущего специями кофе. – В мою, – подчеркнув голосом местоимение, – жизнь ты вписался, остальное поправимо.

– А в жизнь твоей семьи? – спрашиваю прямо.

Он медлит, постукивает пальцами по столу.

– Поймут они сразу, слепых у меня среди родни нет. Но, боюсь, у тебя неверное представление о ситуации. Кинти, мою жену, происшедшее может позабавить или удивить, но не более того. Вмешиваться она, безусловно, не станет. Моя подушка – это только мое дело; то же касается и увлечений Кинти.

– И ты даже не услышишь упрека, что тащишь в дом черт-те-что?

– Сам факт твоего наличия в семье ей бы и в голову не пришло оспаривать. Семейный долг – дело особое. А стали бы мы любовниками или нет – лишь наше с тобою дело. – Внезапно фыркает от смеха. – Я только что вспомнил о Бонэ. Провидец чертов.

– Стали любовниками... – Я пробую слово на вкус и задумчиво прищелкиваю языком. Нечто сладкое, терпкое и из области фантастики. – Надеюсь, это не отменяет остальных развлечений? Лисы, рапиры и вечерний чай?

– Массаж, пение и соревнования по скоростному разжиганию каминов, – подхватывает Иллуми в тон и смеется, а потом, отставив чашку, кладет ладонь поверх моей руки. – Конечно, не отменяет.

***

Несколько дней пролетели быстро, и, наконец, доктор Эрни согласился снизить строгость моего заключения – то есть ограничиться ежесуточной физиотерапией в городском доме. Сборы не заняли много времени – мое имущество свободно уместилось бы в бумажном пакете для пончиков. Разве что пришлось сходить попрощаться с садом, усыпанным хвоей, семейством неуловимых лисиц и беседкой – крайней слева, у пруда.

Вот уже машина – обтянутая изнутри шелком и кожей коробочка, высокотехнологичное чудо – скользит над землей. Мы сидим бок о бок и говорим.

– ... Совсем с ума сошел, – продолжает Иллуми наш давний то ли спор, то ли поддразнивание.

– Воистину, – подтверждаю я, сам запоздало удивляясь воркующему тону своего голоса. – Нормальный с тобой разве свяжется?

Иллуми улыбается. – Ты бываешь таким забавным... не обижайся.

– Я? – Делаю чопорное, надменно серьезное лицо. – Да я само совершенство.

Иллуми подхватывает игру, и озадаченное выражение на его лице сменяется официальным. – Разумеется, – важным тоном соглашается он. – Поскольку ты являешься в некотором роде моим трофеем, постольку было бы странно обнаружить в тебе хоть один изъян.

– Ну, положим, если бы их не было вовсе, военным трофеем стал бы ты... – Воздеваю поучительно указательный палец.

– Имевшие место небольшие дефекты, – он прикусывает губу, явно чтобы не расхохотаться, – были созданы специально для того, чтобы я мог их устранить к собственному удовольствию.

Тут уже не выдерживаю я, начинаю хихикать. От иронии ситуации, от блаженного состояния удовольствия или от того, что в эти дни впервые за невообразимо долгое время – отпустило. То ли чувство вины, то ли ненависть к себе самому. Ушло и растворилось.

– А ты ведь нервничаешь, – тихонько замечает Иллуми.

Мандражирую перед возвращением, да, точно. – Ты здесь и ты в городе – два разных человека, – объясняю. Задумчиво тру переносицу двумя пальцами. – Должно быть, побаиваюсь, что прежний Старший Эйри неожиданно вылезет из потайного шкафа. – Можно просто прислониться к его плечу, даже не делая попытки обняться.

Он обнимает меня сам, притягивает к себе. – Официальная маска у меня, конечно, есть, без этого никак, и вполне возможно, что тебе придется с ней сталкиваться, но нечасто. Потом, ты великолепно умеешь вытряхивать меня из этой скорлупы.

Пожимаю плечами. – Если маска – часть церемониала, мне она не мешает. Но, боги, как же ты меня тогда ненавидел! Как будто я вызов самому твоему существованию. И одновременно держал мертвой хваткой, не отпуская ни на сантиметр. После такого наша идиллия выглядит подозрительно, – усмехнувшись.

– А ты и был вызовом, – коротко. – Но мало ли проблем случается в старых семьях... И далеко не все они заканчиваются вечной враждой. Люди мирятся, знаешь ли. Никого не удивит, что и мы с тобой нашли общий язык, – веско подытоживает он как раз в тот момент, когда машина опускается на подъездную дорожку городского особняка.

Выходя, оглядываю смутно знакомый – сколько раз я его видел, три, четыре? – подъезд, поднимаю на миг глаза к затянутому облаками небу. Чего тянуть? Пора.

Сквозь ряд выстроившихся в вестибюле с приветствиями слуг мы проходим, как нож сквозь масло. За ними гостиная, и нас там ждут. Очень красивая дама, хрупкая золотистая блондинка с серо-зелеными глазами. Интересно, сколько ей лет на самом деле? Безупречно молодая внешность не скрывает острый, проницательный взгляд зрелой женщины. И трое парней – от семилетнего где-то пацана до почти совершеннолетнего юноши. И вся эта родня – кто важно, кто с визгом, а кто и с мягкой улыбкой – направляется к нам.

Торможу так, словно вылетел из-за поворота прямо к засаде, и замираю в паре шагов позади Иллуми, с очень вежливой улыбкой на лице и заложив руки за спину. Я рассматриваю воссоединение семейства с дистанции, пока дети забрасывают отца энергичными приветствиями и ворохом новостей, а их мать мягко улыбается при этом зрелище.

Когда Иллуми наконец представляет меня – не скажу, что ждал этого мига с нетерпением, но хорошее воспитание обязывает, – я с самым официальным выражением на лице склоняю голову и чуть не щелкаю каблуками. Не нарочно, машинально. Эдакое высокомерие от застенчивости.

– Рад личному знакомству, миледи. Благодарю за гостеприимство вашего дома.

Каким я предстал ее глазам? Чужак-варвар, любимая игрушка ее мужа или сомнительное наследство от родственника? А что объяснили детям – "настоящий живой барраярец, не кормить и не дразнить" или просто безымянный "гость дома, новый родич"? Мягкая улыбка леди и негромкий чистый голос красивы, но ситуации не проясняют.

Дети удаляются, а взрослым в соответствии со светским этикетом предлагается выпить по бокалу прохладительного.

– Солнечная ягода, плюс еще... восемь компонентов? – гадает Иллуми, покатав глоток во рту.

– Девять, – поправляет его леди Кинти, и переводит сектор обстрела на меня. – Будет ужасно банально спросить вас, Эрик, как вам здесь нравится, – прячет улыбку за бокалом. – Поэтому считайте, что я задала этот и все полагающиеся вопросы, а вы ответили и с честью пережили это испытание.

– Обязательно, миледи, – киваю я в тон, цедя напиток из бокала. Пальцы сцеплены на колене, спина прямая, на губах легкая улыбка – осанку контролирую, как по учебнику хороших манер, только что губами не шевелю, перебирая в памяти подпункты. – Смиренно надеюсь, что сумел снабдить свой воображаемый ответ всеми положенными в этом случае комплиментами.

Кажется, у дамы нет слишком явных претензий, что я не так пахну или не так выгляжу. Мою военную куртку она, должно быть, приняла за милую инопланетную причуду, а запах мужниных духов от чужого человека пусть уловила, но ничем не дала этого понять. Прекрасная выдержка. Даже не хихикнула.

Она заговаривает с мужем о семейных делах, и я ненадолго получаю передышку. Полушутливые жалобы на хлопоты воспитания; предупреждение о каком-то очередном серьезном разговоре, который хочет устроить с отцом Лерой – "он твоя копия, и ты знаешь, как трепетно он относится к своим обязанностям старшего сына"... Я не знаю, обычна ли такая супружеская беседа или спектакль поставлен в расчете на постороннего зрителя, которого, впрочем, немедленно вовлекают в орбиту обсуждения.

– Дети, – возводит глаза к потолку Кинти, – это что-то потрясающее. В смысле, трясет похуже урагана. Эрик, у вас юноши такие же... бодрые?

– По разному, – тихонько хмыкаю. – Но нашим, похоже, отпущено меньше времени на взросление, поэтому их разрушительная энергия направлена вовне.

"Удачный эвфемизм для того факта, что в свои шестнадцать-семнадцать они уже приносят присягу и идут стрелять в ваших парней". А я тут сижу и пью изящный коктейль в компании моих родственников-цетагандийцев. Мать твою за ногу (хорошо, что утонченные дамы не умеют читать мыслей), до чего же все запуталось!

Услышав, что леди Эйри отправляется в город за покупками, Иллуми немедленно предлагает: – Дражайшая, если ты намерена нанести серьезный урон магазинам, мы с Эриком, пожалуй, составим тебе компанию. Выедем в город вместе, разбежимся часа на четыре – за меньше ты не управишься, и мы тоже, – а потом, пожалуй, встретимся в "Облачной чашке".

Прогулка по магазинам меня, как любого истинного мужчину, ужасает заранее, но делать нечего. Надо сбрасывать старую кожу и маскироваться нынешними одежками, а в одиночку я, к сожалению, потрачу в этом страшном месте вдвое больше времени и со втрое меньшим толком. Дай только бог, чтобы, сжалившись, меня повезли в магазин с готовой одеждой, а не устроили визит в дорогое ателье.

Дорога запоминается в основном легким щебетом леди – жалобы, что ей не позволили сесть на водительское место ("ты же не ездишь, а летаешь в полуметре над мостовою, Кинти!"); рассказ про какие-то модные живые ткани ("от солнечных лучей бутоны на рисунке начинают распускаться"); упоминание о предстоящем бале, на который "идти не хочется, но что поделать – надо"; ироничные комментарии к действиям других водителей. Я образцово играю роль "застенчивого провинциала". Интересно, жена Иллуми старается держаться нарочито легкомысленно потому, что смущена моим обществом или, напротив, хочет успокоить мои возможные страхи? Облегченно вздыхаю, когда светловолосая головка скрывается за дверью разукрашенного, как зимнепраздничный пряник, магазинчика.

Результат прогулки по торговым рядам вкупе с моими попытками осознать масштаб цен и перевести цетагандийские деньги в барраярские марки, один: то ли у меня проблемы с арифметикой, то ли у Иллуми – с головой, раз одна рубашка стоит как половина лошади. Движимый одновременно экономной скупостью и привычной сдержанностью, выбираю фасоны попроще, любимые темные тона, закрытый ворот и уж если вездесущую здесь вышивку, то заметную только вплотную. Это был общественный долг, а напоследок оставляется капелька удовольствия. Еще за городом Иллуми обещал подобрать мне на свой вкус что-нибудь для дома, с крепкими пуговицами, которые обязаны будут выдержать, когда он станет с меня это одеяние сдирать. Теперь он с самым чопорным и гордым видом выкладывает передо мной рубашку из бархатной, тонкой замши, медово-рыжего оттенка палого листа или полированной грушевой доски. Строгий покрой и высокие манжеты – уступка мне, но скользящая мягкость материала, точно живая шкурка, выбрана моим хитрым соблазнителем уж точно не случайно.

И на этом, пожалуй, хватит – стыдно будет, если моя стопка коробок с одеждой окажется выше, чем у его жены. Устал. Хочется посидеть где-нибудь наедине. Что-то многовато впечатлений за один день, и толпы посторонних людей – цетов, чужаков, врагов... – вокруг с непривычки действуют на нервы.

Иллуми ведет меня в обещанную "Чашку", и мы устраиваемся в закрытой кабинке. Там царит тишина – уютная, мягкая, как одеяло, или как шапка сливок над кофе. Сижу, грею ладони о тонкий фарфор, расслабленно молчу. Через час сюда придет супруга моего любовника, но пока – комфортное молчание на двоих и возможность ни о чем не думать.

Лишь маленькую кофейную бесконечность спустя я решаюсь приступить к осторожным расспросам о том, что сейчас меня беспокоит больше прочего – о его семье. Да, жена и дети Иллуми действительно не очень понимают, что я такое. Глава семьи сообщил им только самую официальную информацию, без подробностей: начиная с того, что я воевал, и заканчивая моим лечением. Им со мною неуютно, да и мне проще быть со своей новой роднею деликатным, как с хрустальной вазой, и не слишком часто попадаться им на глаза, о чем я и сообщаю, смягчая иронию улыбкой.

Иллуми сомневается. – А если ты решишь остаться здесь надолго, – с надеждой подсказывает он, – не надоест вам танцевать этот словесный менуэт? Вам надо привыкать друг к другу по-настоящему.

Что тут причина, а что следствие? Может, наоборот, я не смогу остаться потому, что не сойдусь со своими цетскими родственниками? Как далеко простираются мои способности к адаптации? Забавно. Иллуми считает что я по-барраярски упрям и агрессивен, я уверен, что во мне чересчур много гибкости и склонности приспосабливаться...

– Я постараюсь. Но менять пришлось уже так много... Полагаешь, я сумею измениться еще сильнее? Ради тебя?

На этот раз задумывается надолго.

– Ради меня – вряд ли. Честно. Ради себя – возможно, не знаю. Но я рад, что ты говоришь о своей адаптации в таком ключе. Звучит так, словно ты начал воспринимать Цетаганду как всего лишь один из существующих миров, а не как персональный ад на земле. Это вправду радует, Эрик, вне зависимости от того, останешься ты со мной или нет.

– В большой степени меня примиряет с этим миром наличие в нем тебя, но я не сказал бы, что это говорит о моем здравом рассудке, – признаюсь честно.

Горячий взгляд плавится сладостью, как шоколад. И перед ним негоже отступать в страхе, как и перед маленькой чашечкой вязкого коричневого напитка. Ох, как хочется домой. С чувством выполненного долга и совершенного подвига запереться у себя в комнате, и не в одиночестве. Пусть семейство Эйри штурмует дверь с целью освободить заложника...

– Учти, еще парочка таких выпадов, и я не смогу ручаться за здравость своего поведения, – угрожающе мурлычет Иллуми.

– Нечего облизываться на дальних родственников сомнительного происхождения, явно перепутав их с пирожным, – парирую, но накрываю его ладонь своей.

Хорошо, что столик узкий. Словно нарочно придуманный для того, чтобы над ним целоваться, закрыв глаза и чуть ли не урча от сосредоточенного удовольствия. Поцелуи вперемешку со смехом – это... замечательно. Как пузырьки в шампанском. Еще и еще...

От двери слышится отчетливый смешок.

Я сижу лицом ко входу, и если бы не закрыл глаза, когда целовался, сумел бы увидеть, как приоткрылась дверь. Но теперь мы застигнуты на месте преступления, и супруга Иллуми взирает на происходящее с ясной улыбкой, острой как ее любопытство. Щеки у меня горят. Решив, что не стоит усугублять адюльтер еще и невежливостью, приподнимаюсь со стула, склоняю голову – приветственно или покаянно, даме решать. – Миледи...

Миледи кивает и садится на спешно придвинутый законным супругом стул.

– Дорогой, – обращается она к нему очень вежливо, – я хочу кофе с мороженым. Тот, холодный, помнишь? И с шоколадной крошкой. Будь так добр...

Да, похоже, выпроваживает, и совершенно неприкрыто. Иллуми остается только смерить свою половину взглядом и ретироваться, закрыв дверь за собой.

Ну что, леди сейчас будет снимать с меня шкуру лопаточкой для торта, верно? Имеет все права. Сижу, жду.

Ее улыбка такая спокойная, почти ленивая. – Я очень не вовремя, да?

– Вам решать, леди Кинти, – отвечаю твердо, решив мученически пасть под острой лопаточкой и не менее острым язычком разгневанной супруги. – С драматической точки зрения вы появились именно в нужный момент.

Не с гневом, но с легкой грустью она мне сообщает:

– Не знаю, радоваться или огорчаться, но я вечно оказываюсь в нужном месте в нужное время. – И с любопытством, слишком чистым, чтобы быть естественным, прибавляет: – По меркам твоего народа мне сейчас полагается устроить скандал?

– По меркам моего народа я совершил как минимум три позорных вещи одновременно, – соглашаюсь.