Текст книги "Победивший платит (СИ)"
Автор книги: Жоржетта
Жанр:
Фанфик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 43 страниц)
Засада – это просто. Хотя идея засады на своих же (а также представление о своих, как о тех, кто угрожает мне арестом за попытку помочь) заставляет голову идти кругом.
Одежка "Департамента доков и шлюзов" – самая приметная форма, которую мне приходилось носить. И не случайно. Рыжий комбинезон с люминесцентно-зелеными поперечными полосами, на которые при ярком свете и смотреть больно, дает гарантию, что твой напарник не проглядит тебя в полутьме причального отсека и не наедет сослепу автопогрузчиком. Но в подходящей обстановке такая одежда прячет своего обладателя лучше маскхалата в лесу. Я сижу на приступке грузовой платформы неподалеку от выхода пассажирского рукава, ковыряюсь отверткой в приводе подъемника, сняв кожух, и до меня решительно никому нет дела.
А мое единственное дело – ждать и думать.
Если я прав и это никакой не цет, чем такая ошибка может повредить Барраяру? Отношения с Цетагандой сейчас и без того хуже некуда, но двум империям друг от друга никуда не деться. Репарации и обмен пленными, пограничные барьеры и прохождение флотов, спокойная ненависть, постоянное недоверие и регулярные попытки с обеих сторон осадить и осудить горячие головы, вопящие о мести. Странная, кстати, месть – сперва украсть фор-леди, потом отпустить живой и невредимой. Дурацкая. Может, все происшедшее – вздорная выходка идиота, и последствий она за собой не повлечет, я зря дергаюсь?
Сижу, тяну кофе из стаканчика: не видите, у работяги перекур? Быстро просматриваю новости, в который раз ищу по названию своей бывшей родины. Строчка букв бежит по экранчику наручного комма. "... посол Барраяра заявил о невозможности продолжения переговоров до тех пор, пока не будут принесены извинения..." Не пронесло. Маховик пошел раскручиваться. "... Голос Небесного Двора Цетаганды опровергает причастность подданных империи к экстренному происшествию в барраярском консульстве..." Если бы я еще хоть немного понимал в межпланетном праве и мог разобраться, о чем эти переговоры и что за кусок уплывает у нас изо рта! Если они приостановятся – проиграет ли Барраяр, выиграет ли Цетаганда, или вообще получит выгоду кто-то третий? Одно не обязательно означает другое. Черт возьми, этим должны заниматься люди, разбирающиеся в предмете: дипломаты, специалисты.
"Но не твердолобые СБшники", раздраженно бурчу я себе под нос.
Крепко меня зацепило пренебрежение бдительного лейтенанта Форсуассона.
Может, потому я так и уперся? Желание доказать свою правоту даже через голову упрямого цербера? Попытка вопреки всему заявить, что я барраярец и исполняю свой долг – а, следовательно, со мной поступили неправильно, произошла ошибка и все еще можно изменить? Или, не дай бог, потребность приправить адреналином монотонность рабочих будней? Если дело в этом, может, мне вправду лучше успокоиться и не отнимать время у занятых людей?
Нет, со вздохом признаюсь я сам себе, сминая в кулаке пустой бумажный стаканчик. Какой там адреналин, какое желание. Я напьюсь на радостях, свалив с себя это дело. Это послание, пришедшее не по адресу, не в ту голову и без сопроводительной записки. Пусть консул сам решает, стоит ему копать в этом направлении или нет.
Несколько раз за вечер над тоннелями переходных рукавов мигают лампочки рабочего цикла, но всякий раз оттуда выходят не те, кто мне нужен. Интересующая меня группа весьма характерна: несколько человек, одни мужчины, с военной выправкой, барраярским выговором, и хотя бы один из них будет в мундире. Да и номера рейсов, загорающиеся на табло, не похожи на аббревиатуру, которой меня снабдил диспетчер Бриджес. Хотя нет, вон тот – какой нужен...
Инструменты валяются без дела на полу платформы, я лихорадочно вслушиваюсь в размазанные эхом голоса из зева туннеля, пытаясь в топоте ног определить строевой шаг форменных сапог, а в неразборчивом гуле – раскатистый гортанный акцент родной планеты. Да, барраярцы: здоровенный охранник в зеленом идет на шаг впереди наголо выбритого плотного мужчины, сутки назад дававшего интервью по поводу нападения на его леди-супругу. Консул лорд Форпински. Я делаю несколько быстрых шагов к нему – ладони разведены, охране должно быть ясно видно, что в руках у меня ничего угрожающего нет, только диск – электронная копия моего рапорта.
– Сэр! Прошу вас, сэр, мне необходимо сообщить вам важную информацию по поводу недавнего покуше...
Черт. Из-за спины консула появляется тот самый сержант-СБшник, что выворачивал мне руку при обыске – как его, Егоров, что ли? – и окончание моей речи вместе со всеми красками станционного вечера стирает жужжание парализатора.
***
Я просыпаюсь от мутного сна, когда меня в запястье кусает пчела. Стоп, какие пчелы на станции? Конечно, это укол шприц-пистолета. Синергин, наверное: в голове проясняется. Ровно настолько, чтобы мне удалось разлепить веки и... обнаружить, что я уже не на станции. Я сижу плотно пристегнутым в пассажирском кресле катера.
Сзади, откуда-то из второго салона, доносятся голоса с привычным выговором.
– ... Посольский катер – барраярская территория, и мы были у самого рукава. Нам не пришлось ни тащить тело через всю станцию, ни объясняться с местной полицией по поводу задержания, сэр. Я полагаю, огласки нам не нужно.
Пытаюсь повернуться и обнаруживаю, что к штатным ремням безопасности кресла добавлены наручники, и оба запястья пристегнуты к подлокотникам. Не встать. А покрутить головой мешает высокий подголовник. Можно только слушать.
– ... знаете, что это за человек, сержант? – А этот голос мне незнаком. На бас Форпински, который я слышал в интервью, вроде бы не похоже.
– Переодетый цетагандийский лазутчик, милорд. Из ренегатов. Мы давно за ним следим.
Барраярская СБ, определенно. Только зачем им понадобилось меня похищать?
Прислушиваюсь к ощущениям. Если бы маршевые двигатели были запущены, даже в холостом режиме, их низкий гул заставлял бы кресло дрожать в такт. Но вибрации нет. Значит, катер либо стоит на твердой поверхности... либо неподвижно парит в космосе. Первое, конечно, предпочтительнее.
– Полагаю, вы провели все процедуры безопасности, сержант? – в незнакомом голосе старшего из двоих, кажется, звучит ирония. – Парень надежно связан и пристегнут к креслу?
– Да, сэр. Разумеется. Мы его предварительно обыскали...
– И нашли оружие?
В голосе сержанта заминка. – Н-нет, сэр. При нем не было даже шариковой ручки. Диск, который он держал в руке, в настоящий момент сканируется на предмет вирусов. Но то, что он переоделся в станционную форму, чтобы подобраться к своей цели поближе... Он уже пытался проникнуть в посольство, сэр.
А вот это уже бред. Никуда я не проникал! И ни в кого не переодевался. Но возражать в таком тоне смысла нет – это прозвучит детским лепетом.
– Полагаете, его удостоверение фальшивое, – уточняет второй голос полувопросительно.
Самое настоящее оно, идиоты. Я честно отработал в Доках-и-Шлюзах месяц, и намерен работать дальше, если переживу сегодняшний день. А для этого надо не валяться в кресле бесчувственным телом, а хоть что-то предпринять.
Я прочищаю горло и произношу как можно более громко и разборчиво:
– Господа, теперь я прошу вас дать мне возможность поговорить с барраярским консулом. – Фыркнув, добавляю. – Раз вы удостоверились, что я безопасен.
Шаги за спиной.
– Я бы не рекомендовал, сэр... – в голосе сержанта нотки почти просительные. Значит, этот неизвестный точно выше его по званию.
– Почему же? – в интонациях, похоже, звучит сухая усмешка. – Вы только что доложили, что обыскали его и обездвижили?
Говорящий появляется передо мной. Худощавый седой мужчина в темном гражданском кителе хорошего покроя немного сутулится, словно на его осанке сказались годы. Интересно, кто это? Маловероятно, что сам посол поднялся в небеса, чтобы выслушать мои просьбы и запросто со мною побеседовать. Какой-то опытный чиновник из его аппарата – это максимум, на что можно рассчитывать.
– Этот человек объявил себя свидетелем по интересующему меня делу, и я предпочту выслушать его сам, – ставит он точку в споре он, пожав плечами. Сержант не возражает больше, но бдительно маячит за плечом чиновника, не отходя ни на шаг.
Спасибо и на том, что "этот человек", и не "этот лжец и предатель, желающий дезинформировать барраярские власти". Впрочем, в качестве извинений за то, что я обездвижен и связан, этого явно мало.
– Я предпочел бы разговаривать не в наручниках и лично с консулом Форпински, а не с очередным чиновником, – морщусь я. – Вчера я убедился, что исполнители предпочитают не передавать мою информацию наверх.
Седой смотрит на меня и неожиданно фыркает. – Вот как? Значит, вы, юноша, требуете барраярского консула, и ни на кого другого не согласны. А вам не кажется, что подобная настойчивость может говорить против вас – особенно после того, как на супругу Форпински только недавно было совершено покушение?
– Именно поэтому я хотел бы сообщить свои сведения милорду, как заинтересованному и облеченному властью лицу, – объясняю я. Этот собеседник определенно поприятнее Форсуассона, но кто сказал, что я могу доверять ему больше?
Седой качает головой. – Действительно. К сожалению, консул Форпински сейчас занят. Не знаю, достаточными ли вам покажутся мои полномочия, господин Форберг... – Он поднимает бровь. – Я Ксав Форбарра, министр иностранных дел Империи. Вас устроит?
Сказать, что я изумлен, значит не сказать ничего.
Что это – мистификация или правда? Принц Ксав, старший и ненаследный сын императора, действительно возглавлял корпус барраярских дипломатов. Он еще до войны был нашим послом на Бете, и почти всю войну выторговывал у богатых галактических держав договоры о поставке оружия и технологий на Барраяр. Но я был не того полета птицей, чтобы знать его в лицо. Теоретически принц или кто-то из персон его ранга как раз должен присутствовать сейчас на комаррских переговорах, но раз они оказались прерваны, да еще из-за случившегося именно здесь... Да, совпадает.
С другой стороны – какой смысл немолодому почтенному человеку меня обманывать, назвавшись чужим титулом, если я и так готов выложить то, что знаю, первому же лейтенанту в барраярском мундире?
– Да, Ваше Высочество, – отвечаю я твердо, стараясь не смутиться в той нелепой ситуации, в которой я оказался. – Устроит. Это больше, чем я мог бы ожидать. С вами я готов говорить и в наручниках.
– Признателен вам, Форберг, – суховато кивает принц. – Я бы предпочел сейчас не заниматься отдельно вопросами безопасности. Так что вы собирались сообщить консулу?
– Я считаю, что человек, напавший на консульство и похитивший леди Форпински, не был цетагандийцем. Я имею основания считать, что его одежда была краденой, а прилагающиеся к ней духи использованы неуместно и против правил этикета, – поясняю я коротко. – Все подробности записаны в моем докладе на диске, и я готов обосновать каждое из своих соображений, если милорд того пожелает.
– На диске? – Он оборачивается к эсбешнику. – Сержант, запросите консульство. Пусть ваши коллеги возьмут текст с диска, перекодируют в безопасный вид и перешлют сюда. И немедленно. – Он оборачивается ко мне. – Потерпите, пока я прочту?
Потерплю, куда я денусь. Спасибо синергину, постпарализационной тошноты практически нет. Я киваю.
Через несколько минут в руках у дипломата оказываются два распечатанных листка – предмет моих долгих мучений, лаконичная выжимка из истории про шарокар, «Пламенеющую розу» и Хенна Рау.
Принц Ксав проглядывает напечатанное, задумчиво хмыкает и машинально делает несколько шагов по проходу между кресел. Похоже, он из тех людей, которым лучше думается на ходу.
– Неожиданно. Я собирался провести расследование по прибытии на станцию, но никак не ожидал, что одно из обстоятельств дела буквально свалится мне на голову прямо у трапа. На мой взгляд, слишком причудливо для вымысла. Вы готовы подтвердить сказанное под фаст-пентой, Форберг?
Я скриплю зубами. Мысленно.
– Сожалею, милорд. Цетагандийцы определили у меня аллергию. Они, разумеется, могли соврать или ошибиться – прикажите провести тест сейчас, – но если нет, вам придется верить мне на слово.
Или не верить, что вероятнее.
– А если мы вдруг поверим, каких действий вы ждете? – любопытствует он вдруг. Вряд ли ему нужен мой совет, конечно, но я отвечаю:
– Ну... я бы на вашем месте постарался проверить происхождение нападавшего по своим каналам. Если тело лежит в морге станционной полиции, можно запросить генетическую пробу. Должны же гемы чем-то отличаться от обычных людей? – Принц Ксав приподнимает бровь, и я осекаюсь. – Я не знаю, сэр. Мои рассуждения не заходили так далеко. Полезна эта информация или нет, и чем именно, должны решать политики. Вы, например.
– А почему вы не сообщили информацию в консульство с соблюдением должной процедуры?
– Я пытался, но офицер службы безопасности выразил мне недоверие и отказался передавать эти сведения наверх.
Вежливая формулировка для «меня обозвали цетским прихвостнем и выгнали пинком под зад».
– И тогда вы решили прикинуться станционным работником и подстеречь делегацию после посадки?
– Я не прикидывался, сэр, – говорю чуть обиженно. – Форма, как и мое удостоверение, настоящая. Я живу и работаю на этой станции.
Принц берет из рук сержанта СБ в руках пластиковую карточку-удостоверение с моей голограммой, читает, усмехается.
– Фор – и нанялся грузчиком, – в смешке мне слышится легкое пренебрежение.
– Чтобы получить работу по гражданской специальности, мне нужно уметь обращаться с современной техникой. Здесь мне предоставляют бесплатное обучение, да еще и жалование платят. Не вижу в этом ничего зазорного. – Я все-таки начал оправдываться, а зря.
– Это обучение включает в себя курс по тонкостям цетагандийского этикета? – насмешка в голосе принца маскирует явное недоверие.
Я и сам удивляюсь, какие петли описывает моя судьба, если честно.
– Я был депортирован с Барраяра на Ро Кита и прожил три месяца в клане гемов. Эти знания были частью образования, полученного мною там.
– Но по истечении этого времени вы покинули Цетаганду? Почему? – допытывается он.
– Я там не прижился и, в конце концов, оказался обвинен в преступлении, которого не совершал. – Вот так. Ни одного слова лжи – и ни единого слова про Иллуми.
– Вот как? Вы рассчитываете убедить меня, что у вас есть свои основания недолюбливать цетагандийцев? – На этот раз холод в голосе принца Форбарра слышен совершенно отчетливо.
Я дергаю щекой.
– Отнюдь, сэр. Среди цетагандийцев есть те, кого я считаю личными врагами, и те, к кому я дружески расположен. Но к этой истории мои симпатии и антипатии отношения не имеют. Я просто рассудил, что ложь может быть выгодна только солгавшему, значит, вся эта мистификация направлена во вред Барраяру. Может, и Цетаганде тоже, – добавляю я после недолгого колебания.
– Дружески расположен, – немного смягчив тон, хмыкает Ксав. – Вы не стыдитесь в этом признаваться, юноша?
Почему-то мне кажется, что здесь звучит скорее ирония, чем гнев. Но все равно, сказанное цепляет меня слишком болезненно.
– Приговора, по которому меня изгнали с Барраяра, для стыда достаточно, – огрызаюсь я почти машинально, прежде чем успеваю сообразить, что такое поведение не совсем уместно, и добавить: – Извините, сэр.
– Кстати, о приговоре. – Расхаживающий по проходу принц останавливается, поднимает палец. – Изгнание не предполагает наказания за то, что вы ступите на барраярскую землю, если я правильно помню. Это хорошо. Поступим следующим образом. Пока ваша информация проверяется, я предпочту, чтобы вы были в пределах досягаемости. Но держать вас связанным в катере – не лучшее решение. Вы пробудете это время в консульстве – в охраняемом, но комфортном помещении. Надеюсь, ваше желание помочь Барраяру поможет вам на день или два смириться с неудобствами, и вы дадите нам добровольное согласие. Так?
А если я скажу "нет" – меня оставят сидеть связанным в катере, а потом выбросят в пространство через шлюз, хотелось бы знать?
Ладно. Аккуратные комнатки станционного консульства не похожи на мрачные застенки.
– Добровольное, сэр, – киваю я.
Обещанное заточение длится около полутора суток. В комнате есть кровать и санитарный блок, кормят меня сносно, бранью больше не осыпают и даже соглашаются, хоть и без восторга, передать моему бригадиру сообщение, что я вынужден взять пару дней за свой счет. Наверное, Пит решил, что я или загулял, или все-таки не рассчитал время, натолкнулся на ревнивого мужа, а теперь лечу сотрясение мозга. Комм-терминал в комнате предусмотрительно отключен, но мне приносят кипу барраярских газет месячной давности, и их содержанием я могу скрашивать окрашенную тревогой скуку.
В газетах по большей части официоз – естественно, кроме "Вестника Форбарр-Султаны" дипломатической почтой сюда периодики не доставляют, – но даже из повторяющихся сообщений о назначениях в кабинете министров и светской хроники можно сделать свои выводы. Например, судя по тому что на многих формальных мероприятиях отметился кронпринц, а не сам император, здоровье Его Величества Дорки оставляет желать лучшего. Не мудрено, в его-то годы; уже пожилой принц Ксав приходится ему сыном. Возможно, на Барраяре скоро грядет смена власти... И традиционная амнистия по поводу восшествия монарха на престол. Но мне на нее рассчитывать не придется, увы.
Утром второго дня ко мне является лично хмурый Форсуассон и нехотя сообщает. – Ваши подозрения подтвердились, Форберг. Милорд Ксав велел передать вам благодарность. Вы можете быть свободны. Вот ваш комм.
У меня на языке теснятся десятки вопросов, но нет смысла задерживаться, чтобы их задать – или чтобы насладиться торжеством над офицером безопасности, вынужденным сжав зубы признать мою правоту. Вместо законного удовлетворения от выполненного сложного дела я чувствую лишь усталость и тянущее беспокойство. Больше всего на свете мне сейчас хочется покинуть гостеприимные барраярские стены, из которых я, если честно, уже не надеялся выбраться. Взгляд Форсуассона сверлит мою спину весь путь до выхода. Полагаю, я обзавелся еще одним личным врагом.
И это надо принять во внимание. Принц Форбарра, отнесшийся ко мне со снисхождением и даже уважительно, уже покинул станцию, но глава здешнего СБ лейтенант Форсуассон остался здесь надолго. Мало того, что он меня и раньше ненавидел, как предателя; теперь к этому наверняка прибавилось унижение нешуточного выговора от начальства. Было бы разумнее покинуть эту станцию поскорее, не дожидаясь неприятностей. Не то следующая случайная встреча в коридорах наградит меня не только подбитым глазом. Или ко мне в комнату вдруг нагрянет с обыском полиция, да еще обнаружит там что-нибудь вполне достаточное для приговора. У меня уже есть два. Пожалуй, коллекционировать их – чересчур экзотическое увлечение.
Паранойя? Трусость? Попытка дуть на воду после того, как я неоднократно обжигался на молоке? Не знаю. Но когда интуиция вопит слишком громко, сложно не прислушаться к ее советам. Или хотя бы не попытаться логически проанализировать ситуацию, чтобы окончательно развеять или укрепить неосознанные страхи.
Что меня держит на станции? Деньги? На билет третьего класса заработанного за месяц хватит, если не лететь через полгалактики. Возможность услышать барраярскую речь? Сейчас моя ностальгия здорово потускнела.
Или может, то, что в пяти днях лету отсюда живет мой Иллуми?
Уже не мой, кажется. Месяц полного молчания, презрительная сухая записка от адвоката, и все. "Если ему было интересно, как ты устроился, он бы сам тебя отыскал", сказал Рау. И я не могу винить Иллуми, если, оскорбленный моим поступком, он решил выбросить меня из головы и постараться забыть дурман последнего месяца. Я уже давно не верю в чудеса и не жду от него писем.
И сам ему не написал ни строчки.
Черт. А, может, это он воспринимает молчание с моей стороны как знак разрыва, обиды, ненависти к его планете... мало, что за глупость может прийти в длинноволосую цетагандийскую голову? Может, он тоже боится написать мне, как я боюсь написать ему, чтобы не услышать окончательное и безнадежное "нет". Или, не дай бог, получить ультиматум, на какой способен влюбленный эгоист? Или он просто упрямо ждет от нахала извинений, подстегиваемый привычной гордостью?
Неожиданная мысль больно жалит и не дает покоя. Почему я сам ему не написал? Деррес уведомил меня, что мне не нужно опасаться судебного преследования за пределами Цетаганды, так чего же я прячусь? Жду, на манер прекрасной девицы в башне, появления рыцаря с букетом роз? Хватит тянуть. Если я собираюсь уехать далеко отсюда, нам с Иллуми найти друг друга или даже просто обменяться письмами окажется гораздо сложней, дольше и дороже.
Письмо по прямому лучу, на известный мне адрес Дерреса, с наивежливейшей просьбой передать вложенное содержимое лорду Эйри – я вдруг понимаю, что адреса Иллуми не знаю, – через сутки окажется на месте. Одновременно быть лаконичным и не выглядеть бесчувственным болваном с претензиями – вещь нелегкая; хорошо бы только получатель не расценил написанное как "где ты шляешься столько времени, негодяй, я исстрадалась в одиночестве"...
"Иллуми,
Мое письмо будет коротким и касаться только двух жизненно важных вещей.
Во-первых, я обязан извиниться. За оскорбивший тебя побег, за малодушное молчание. Еще я чуть было не сломал тебе жизнь, но за такое извинений не просят.
И второе, и главное. Я должен спросить, как нам теперь быть. Осталось ли вообще какое-то «мы»? Нужен ли я тебе?
Если ты ответишь «нет», если мое имя вызывает у тебя сейчас только досаду и раздражение, я пойму. Хотя, несмотря на все доводы разума, надеюсь услышать «да».
Но каким бы ни был твой ответ, пожалуйста, ответь скорее.
Эрик."
Вот так.
Через пару-тройку суток я буду знать, на каком я свете. Получу в ответ «да» – можно будет расспросить, как именно представляет себе Иллуми нашу совместную жизнь, если нас разделяет несколько П-В туннелей и судебный приговор. Услышу, что гораздо вероятней, «нет», или письмо просто красноречиво станется без ответа – хоть попрощаюсь по-человечески. И тогда с чистой совестью можно будет думать об очередном побеге, хотя бы в сторону пресловутого наемного флота Бо.
ГЛАВА 37. Иллуми
Каменные стелы со знаками семей, окруженные паутиной дорожек, застывшим лесом высятся под куполом, ладонями накрывшим мемориал Тысячи Доблестей. Нару, задержавшись у камня с именем своего дома, стоит неподвижно, а я, не решившись тревожить его светлую скорбь, кружу по тропинкам, читая знакомые имена. Кое-кого из удостоенных чести быть признанным образцом славы я знал лично – и некоторых слишком хорошо. Мимо камня с именем Хисоки я прохожу, не задерживаясь, зато на знак дома Эстаннис смотрю долго. Изящные линии, складывающиеся в надпись "Риз Эстаннис", еще свежи, курильница не погасла, и поминальные свитки, украшающие стелу, не успели пожелтеть.
Будь ты проклят, Риз Эстаннис, за свою глупую алчность. Стремясь расколоть мой дом, ты начал с коварного совета, а закончил покушением на убийство, и получил по заслугам. Вам с Хисокой будет о чем поговорить, встретившись по ту сторону бытия.
Нару, почтивший память своего родича, – двоюродного племянника, если память мне не изменяет, – улыбается, подойдя ко мне. Корзинка для свитков в его руке опустела, а накидка в тепло-коричневых и лиловых тонах в точности подходит последнему месяцу осени и поводу встречи. Теплое прощание, не несущее в себе обиды или тоски; мог ли отец подобрать мне наставника лучше...
– Здравствуй, Иллуми, – оценив мой вид внимательным взглядом, приветствует Нару. – Рад видеть тебя, но не рад, что у тебя такой уставший вид.
– И я рад видеть вас, милорд, – склонив голову, принимаю я предложенную партию. Охотно верю, что далек сейчас от совершенства: последние дни осени потребовали от меня научиться не только думать о многих вещах сразу, но и терпеливо ожидать возможности действовать, когда внутри все изнывает от нетерпения. – Благодарю вас за то, что вы хоть на время спасли меня от стряпчих.
Оставив за спиною окаменевшую честь Эстаннисов, мы посвящаем себя неторопливой прогулке по хитросплетениям дорожек. Увы, даже ласковая грусть предстоящего расставания не избавляет меня от мыслей о том, сколько из знаков почета прячет под собой гниль.
– Твоя решимость не поколебалась настолько, чтобы ты отказался от развода и передачи Старшинства? – поддразнивает Нару, почуяв мое настроение и явно желая превратить горечь в решимость.
– Вы же знаете мое упрямство, – поддерживаю я его намерения. – Я не стал бы задерживаться здесь и дня, но жажда перемен пока уступает чувству долга.
Нару кивает одобрительно.
– Срок твоего отъезда зависит лишь от усилий целой армии стряпчих и от того, как скоро будут подписаны бумаги?
Я согласно вздыхаю.
– Не думаю, что родичи способны сделать что-то сверх того, что уже сделано, чтобы удержать меня здесь, – обтекаемо формулирую. – Кинти и раньше не слишком цеплялась за этот брак, Лерой уже почти здоров...
– ... но тебе приходится изменять условия развода в соответствии с... недавними новостями? – осторожно переспрашивает милорд. Ах, хитрец. Полагаю, в общих чертах он уже в курсе событий – а то, что для него пока еще составляет тайну, я намерен скрывать от кого угодно из гем-лордов, но не от него.
– Наказание, уготованное Кинти, довольно сурово, – пожимаю я плечами, – но вполне заслуженно и не вредит семье. Я не стану загонять ее в угол, милорд.
– Из уважения к былым узам? – мягко продолжает Нару. – Или потому, что не желаешь рисковать установившимся миром? Не отвечай, мой мальчик. Я удивлен лишь тем, что ее вина стала известна.
Многозначительная пауза полна вежливого недоумения. Нару, как всегда, прав: обернись дело иначе, и я сам сделал бы все, чтобы вина моей супруги осталась одной из семейных тайн.
– Кинти пришлось признаться, – отвечаю я, проясняя ситуацию. – Выбирая между своей тайной и жизнью Лери, она выбрала сына, и я не могу сказать, что этому не рад. Думаю, на судей это тоже произвело благоприятное впечатление, иначе она не отделалась бы временным лишением прав заключать генетические контракты и участвовать в состязаниях.
– А тебе не приходило в голову, что это признание могло быть еще одной хитростью? – мягко спрашивает Нару. – Твоей супруге не откажешь в быстроте ума, и она знала про смерть Эстанниса... Она рискнула – и спасла Лероя, а ее кара оказалась мягче, чем могло бы случиться.
Увы, нет. Вина Кинти неоспорима, как ни хотел бы я иного.
– Она принесла Небесным документальные свидетельства, записи и вещи убийцы, – говорю я коротко, не желая вдаваться в подробности. – Как бы ни изощрен ум леди Эйри, она не хитрее всего суда вместе взятого.
– И надолго ее ограничили в правах? – ухватывает самую суть Нару. Жестокость наказания не такова, чтобы заставить его ахнуть, но перспективы дома Эйри он желает знать, как свою ладонь.
– На десять лет, – отмахиваюсь я. – Сравнительно с содеянным – сущая малость.
– Да, – кивает Нару, – тонко. Она не сможет блистать в ни в чем, что ей позволено обычаем, ей придется отойти на задний план, и, поскольку она будет вынуждена молчать о стороннем запрете, все сочтут ее отказ проигрышем и слабостью. Неплохо.
– Небесные хитры, – неодобрительно комментирую я, и признаю с неохотой.– Я не могу их не уважать, но не могу понять и поостерегусь иметь дело в дальнейшем. Признаться, я не понимал ранее, что чудес следует, в первую очередь, опасаться.
Нару разводит руками. – Бесполезно гадать о намерениях аутов и о том что прячется у них в рукавах.
– Я все думаю об этих... волшебных созданиях. – Я вздрогнув, вспоминаю прекрасные вспомнив радужные переливы змеиного тела. – Живой яд, живой антидот.
– Тебе позволено рассказать подробнее? – утвердив, наконец, свой свиток на одной из ветвей, Нару кивает в сторону близкой скамейки. Я киваю и, усевшись рядом с покровителем, приступаю к рассказу. Нару слушает молча, не мешая мне изливать душу; впрочем, последние дни утихомирили и ужас, и гнев, оставив лишь четкое понимание произошедшего.
– ... оба этих животных, – завершаю я, – всего лишь приспособления, способные контролировать проводимость нервных пучков миокарда. Я говорю со слов Эрни; все время, что он искал причины болезни Лери, он всего лишь искал не там. Мне самому в голову не могло придти, что излучение определенной частоты способно влиять на автономную иннервацию сердца, однако это – неоспоримый факт.
Не волшебство, не высшая истина, – с глупой обидой думаю я. Всего лишь умно настроенное оружие, едва не взявшее жизнь моего сына. Каким же я был наивным идиотом, раз считал, что чудеса следует почитать. Любое благо может стать оружием, любое лекарство – ядом.
– Опасные чудеса, – спокойно соглашается покровитель, выслушав мою сентенцию о том, что я сыт по горло умениями аутов. – Я надеюсь, ты не слишком подробно обсуждал эту тему с врачом? Он предан твоему Дому, но он – низший, и подобное знание может стать для него неуместным и опасным.
– Не слишком, – подтверждаю я. – Он низший, но не глуп, и дорожит жизнью.
– И он не был замешан в том, что задумала твоя жена? – спрашивает Нару напрямую. – На суде он был ее... Лероя, разумеется, свидетелем.
Если Эрни действительно замешан в этом деле...
– В таком случае его действия – прямое покушение на жизнь Лери, – задумчиво говорю я, вспоминая бледное лицо врача и его раздраженный шепот. – Он отговаривал меня везти мальчика в суд.
– Если врач желает зла своему пациенту, у него есть много способов причинить это зло скрыто и безнаказанно, – пожимает плечами Нару. – Если же медик не был врагом твоему сыну, логика подсказывает, что он не знал о происходящем. И ты прежде говорил мне не раз, что доверяешь ему.
Все это верно. У Эрни был не один десяток шансов убить Лери так, что никто не смог бы его заподозрить.
– Думаю, если Эрни и помогал ей, то тоже будучи обманут, – поразмыслив, отвечаю я. – Кинти хитра и опасна; но меня радует, что ее яд предназначался для врагов семьи. И Эрни не враг себе, чтобы вредить тем, кто держит его под крылом.
– Ты не оставляешь спину незащищенной, – кивает Нару. – Похвально. Да, запрет на генетические контракты лег лишь на твою супругу или на всю семью Эйри?
– На всех нас, – с усмешкой сообщаю я. – Это хорошо. Для младших женитьба не актуальна еще долго, а у Лери за десяток лет прибавится ума и опыта.
– А ты сам твердо полагаешь, что подобная возможность тебе не понадобится? – с мягкой усмешкой подкусывает Нару. – Обвинение с твоего Эрика так и не снято, насколько я могу судить.
