Текст книги "Прежде чем мы проиграем (СИ)"

Автор книги: wealydrop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)

– Пусть будет так. А теперь беги вниз, во вторую залу – моя метка уже жжёт, он скоро явится сюда.

Долохов подбадривающе хлопнул по плечу Тома, тот кивнул и, вкладывая всю благодарность, которую он испытал от услышанного, прошептал:

– Спасибо.

Том получил в ответ кивок, накинул дезиллюминационные чары и быстро побежал вниз, с каждым шагом всё чётче слыша, как где-то внизу раздаётся сдавленный крик Гермионы и высокий смех Беллатрисы. Он так быстро оказался в главной зале, что не сразу различил присутствующих. Его взгляд был тут же прикован к Гермионе, которая бездвижно лежала на полу, и лишь стеклянный взор молниеносно бросился в его сторону, словно говоря о том, что она знает – он пришёл за ней.

Через некоторое время он перевёл внимание на Беллатрису – часть её лица была выжженной так, словно её кто-то клеймил, оставляя следы ветвистой молнии, пересекающей тяжёлую бровь, правую щеку и уходящей под тонкий шарф, закрывающий шею, где, как помнил Том, было страшное месиво из мяса и крови, которое, очевидно, превратилось в страшный на вид шрам, да и вряд ли заживший до конца. Она была вне себя от ярости, перемешанной с радостью от поимки Поттера. Волан-де-Морт мчался уже сюда, Поттера не было видно, и, казалось, вся комната замерла, ожидая чёрт знает чего.

– Что же, когда мы всё выяснили, полагаю, грязнокровка нам больше не нужна. Забирай её, Сивый, – нарушил тишину высокий голос Беллатрисы.

Том быстро посмотрел на волосатого мужчину, стоящего в группе других егерей, которые как раз поймали их в лесу, и стал придумывать план по спасению. Никакого домовика ещё не было, да и откуда ему появиться?..

Не успел Том об этом подумать, как над потолком что-то заскрипело. Он поднял взгляд на люстру и увидел маленького домового эльфа, который откручивал цепь, а в следующий миг Том с ужасом понял, что люстра прямо сейчас полетит вниз, на Гермиону. Он резко бросился к ней, схватил за руку и под визг домочадцев, отбегающих от летящей люстры, вытащил Гермиону, которая сама резко перекатилась по полу, пряча голову от обрушившихся на неё осколков. Беллатриса что-то громко завизжала, и в этот момент на пороге зала появился Поттер и побежал на Малфоя, но тот уже готов был взмахнуть волшебной палочкой, как Том пустил в него проклятье, палочка вылетела из его ладони и попала прямо в руки Поттеру, который следом набросился на Драко и повалил его за диван. Ещё миг, и Нарцисса пошатнулась, приготовившись наносить проклятие, однако Том быстро обезоружил её, выбив палочку, и та отлета за диван, где как раз с Малфоем возился Поттер.

Всё происходило, как в замедленной съёмке: волшебники не понимали, откуда вылетают вспышки, которые насылал Том, пока поднимал Гермиону с пола. Поттер истошно выкрикнул её по имени, и Том, схватив её за руку, потащил в сторону Гарри, который находился рядом с домовиком. Оба перепрыгнули диван, уклоняясь от проклятий, Гермиона протянула руку к Поттеру, в которого вцепился эльф, внутренности скрутило, и помещение мгновенно исчезло.

Они приземлились на пожухлую траву, Том резко поднялся на ноги и посмотрел на Гермиону, которая настолько была слабой и бледной после пыток Беллатрисы, что Поттеру пришлось поднять её с земли и держать некоторое время, пока она уверенно не встала на ноги.

– Как ты? – выдохнул Гарри, внимательно рассматривая подругу.

Она лишь кивнула, видимо, не в силах что-то сказать, а затем прислонилась рукой к дереву и облокотилась на него.

– Гарри Поттер, вы в порядке? – недалеко раздался тонкий голосок домовика.

– Спасибо, Добби! Ты не представляешь, как помог нам! – просиял Поттер, вставая перед эльфом на одно колено.

Добби не сдох? Очевидно, каждые секунды у этого эльфа были на счету, и если бы они ещё ждали, когда Уизли подбежит к ним, чтобы трансгрессировать вместе, то его ждала бы неминуемая гибель, как все предыдущие разы. Наверное, в этом было дело.

– Я рад помогать Гарри Поттеру, – расплылся в улыбке эльф, поклонившись.

– Откуда ты узнал, что мы находимся в поместье Малфоев?

– Мистер Дамблдор отправил меня помогать вам, сэр. Он сказал, что вы в опасности, – хлопая большими глазами, отозвался Добби.

Тем временем Том подошёл к Гермионе и нетерпеливо дёрнул её несколько раз за кофту, после чего та оттолкнулась от дерева и слабо произнесла:

– Гарри, нам нужно уходить отсюда.

Гермиона прекрасно понимала, что хочет от неё Том, и это заставило его невольно улыбнуться. Узнав всю правду о предыдущих их взаимоотношениях, он не мог не чувствовать себя превосходно и как-то даже счастливо, понимая, что в этот раз они настолько сильно оказались близки, словно две части одного целого, способные понять один другого без лишних слов, полагаясь только на чувства.

Поттер посмотрел на подругу и кивнул, поднимаясь с колен.

– Куда ты сейчас, Добби?

– Я живу в Хогвартсе, Гарри Поттер. Я вернусь туда и скажу, что помог вам, сэр.

– Мистер Дамблдор – это Аберфорт?

– Да, сэр. Он работает в Кабаньей голове.

– Передай ему спасибо…

– Гарри, – тоном, не терпящим возражения, обратилась к нему Гермиона.

Поттер потрепал по макушке домовика и подошёл к Гермионе, которая лениво, с отрешённым видом протягивала ладонь другу. Том видел, как ей было плохо, и даже немного изумился, ощущая в ней крупицы прожигающей ненависти, вызывающие раздражение и молчаливость.

Она даже не поблагодарила Добби за оказанную помощь!

Как только ладонь Поттера коснулась Гермионы, Том трансгрессировал их в Лондон, в маггловский спальный район, при виде знакомой местности которого у Гермионы расширились глаза.

========== Глава 26. Исступление ==========

– Странно, что я вспомнила об этом месте только сейчас, – уверенно лгала Гермиона, осторожно заходя в гостиную, с которой было связанно слишком много воспоминаний.

– Здесь вполне уютно, – слабо улыбнулся Гарри, пересекая порог комнаты следом за подругой и внимательно разглядывая обстановку квартиры. – Как раз две комнаты: одна для тебя, а другая для меня. Уверена, что твои родственники не вернутся?

– Это квартира бабушки, а она умерла, после чего квартира стала принадлежать маме. А ты сам знаешь, где мои родители, – безжизненным голосом отозвалась Гермиона, поворачиваясь лицом к Поттеру. – Так что располагайся с удобством. Надо будет что-то придумать с едой…

– Только не говори, что ты собралась в магазин – на тебе лица нет! Тебе следует отдохнуть и…

– Гарри, не надо со мной нянчиться, как с ребёнком. Мы потеряли всё, что у нас было: ни палатки, ни лекарств, ни вещей. Так или иначе, нам придётся выбраться из дома, хочешь ты этого или нет. И чем быстрее это произойдёт, тем лучше будет для нас, – твёрдо возразила Гермиона и, скрестив руки, прошла мимо друга к выходу из комнаты.

Всё это время Том стоял, облокотившись о столешницу, понурив голову, и вслушивался в разговор в гостиной, и когда заметил Гермиону, немного встрепенулся.

– Хорошо, но в магазин пойду я, – появился из комнаты Поттер, догоняя подругу, чтобы видеть её.

– Как пожелаешь…

– Гермиона, ты же поняла, где находится чаша?

– Сейф Лестрейнджей, – кивнула она, почему-то испытывая такое откровенное безразличие ко всему, что даже Том не совсем понимал, что с ней происходит.

– Нам нужно придумать, как попасть туда и…

– Гарри Поттер, ты шутишь? – с тенью ядовитой насмешки воскликнула Гермиона и засмеялась. – Как ты собираешься попасть в Гринготтс?

– Твой пессимизм мне не нравится, – немного подумав, отозвался Поттер, слегка нахмурившись.

– Это реализм, Гарри, – устало отозвалась та, и любой намёк на смех в голосе исчез, словно его и не было.

Том немного отступил в сторону, чтобы лучше видеть лицо Гермионы, замечать её эмоции, которые, по ощущениям, ему совсем были не понятны. Да, явно среди всего внутри её разрывала прожигающая ненависть, которая словно вырезала на лбу страшное слово «месть», но что это за отчуждённость?

Она выглядела так, как будто ей стало абсолютно всё равно.

Что она надумала или какие мысли вертятся сейчас в её голове, впуская в кровь отравляющий яд мести, которая почему-то не трепещет чувства Тома, чтобы притянуться к ней и загладить их?

– Там, в подвале, был мистер Олливандер и Полумна, – тихо заговорил Гарри. – Они просидели не один месяц.

Он ждал, когда Гермиона что-нибудь скажет, но она отвернулась к столешнице, схватила чайник, чтобы налить воду, и спустя несколько мгновений спросила:

– Что-нибудь узнал от них?

Поттер нахмурился ещё сильнее, обошёл Гермиону, чтобы поймать её взгляд, и, коснувшись плеча, спросил:

– Что с тобой, Гермиона?

– Ничего, – тут же сдавленно отозвалась та, и в этот момент Том почувствовал, как что-то слишком мощное и тяжёлое пытается пошатнуть её опоры и ворваться, как смерч, внутрь.

– Почему ты не спрашиваешь: что с ними?

– Что с ними? – эхом повторила его вопрос Гермиона, по-прежнему не глядя на друга, ставя чайник кипятиться.

Поттер тяжело вздохнул и на несколько мгновений прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями, затем снова положил руку на плечо подруги и начал говорить:

– Гермиона, я знаю, что Лестрейндж тебя…

Та резко вздрогнула, отшатнувшись от Поттера, посмотрела наконец ему в глаза и, не сдержав себя, закричала:

– Ты ничего не знаешь, Гарри! Не говори, что ты знаешь! Тебя не пытала эта сука!..

У Поттера чуть ли глаза на лоб не полезли, когда он услышал, как та начала браниться, всплёскивая руками, а Том едва подавил желание по велению магии оказаться рядом с ней, чтобы подавить начинающуюся истерику: внутри неё треснули опоры, и реки ненависти и боли хлынули в душу, заполняя все внутренности гнилой водой.

–…эту тварь я уничтожу собственными руками!..

– Гермиона! – бросился к ней Поттер, серьёзно обеспокоившись, однако та со всей силы оттолкнула его.

– Не трогай меня! Ты совсем ничего не знаешь! Не знаешь!..

Она тут же спрятала ладонями глаза и отвернулась, закусив палец, чтобы не закричать и не броситься в слёзы.

– Гермиона, я… – осторожно начал Гарри, полностью поражённый происходящим, но больше не решился к ней подойти.

– Оставь меня, – грудным голосом потребовала та, затем тряхнула копной волос, запрокинув голову назад, словно заставляя слёзы закатиться обратно, и резко бросилась в спальню.

Поттер простоял некоторое время неподвижно – Том видел, как шестерёнки в его мозгу лихорадочно крутились, что-то соображая, – затем он вытащил из своего мешочка мантию-невидимку, медленно прошёл к выходу из дома и, обернувшись в сторону спальни, крикнул:

– Я добуду еду. Скоро вернусь.

Гермиона ничего не ответила, и Гарри толкнул дверь и вышел на улицу.

Как только в доме повисла тишина, Том тихо прошёл к спальне и зашёл внутрь, увидев Гермиону, стоящую напротив окна. Со скрещенными руками на груди она смотрела на улицу сквозь белоснежный тюль, сдерживая в стеклянных глазах слёзы, и что-то шептала себе под нос – совсем как в тот раз, когда узнала, что Поттер является крестражем и не могла свыкнуться с этой мыслью.

Том тихо запер дверь в комнату, снял дезиллюминационные чары и поравнялся рядом с Гермионой, также посмотрев на улицу, полностью копируя её позу.

Он не знал, откуда в нём берутся знания о психологии человека, но почему-то во всех ситуациях прекрасно видел, как следует поступить, чтобы добиться от человека того, что ему было нужно. Том был абсолютно уверен, что бессмысленно бросаться к Гермионе с утешениями, более того, она точно отказалась бы от его тепла, пребывая в объятиях обжигающей ненависти и боли.

Это явно не то, что ей нужно.

Поэтому он оставался неподвижным, ожидая, когда та заговорит первой – обычно люди, пребывая в долгом молчании, всегда говорят в первую очередь то, что их больше всего беспокоит.

Прошло несколько минут, и Гермиона наконец поднесла ладонь к лицу, вытирая оставшиеся слёзы, а затем повернула голову к Тому и с лёгкой улыбкой произнесла:

– Я не понимаю, что происходит со мной.

Том ничего не ответил, лишь так же повернул к ней голову, продолжая хранить молчание. Тем временем Гермиона обняла себя руками и спустя несколько мгновений продолжила:

– Знаешь, это было больно и… мне показалось, что вся жизнь пронеслась перед глазами. Знаешь, что я вспомнила?

Взгляд Тома стал вопросительным, и он немного больше повернулся к ней, опуская руки вниз.

– Я вспомнила, какой я была до того, как встретила тебя.

– Крестраж или меня?

– Тебя, – тихо отозвалась Гермиона и немного отвернулась, отводя глаза. – Я ожидала чего-то плохого от тебя. Не это.

– И тебя это расстраивает?

– Нет, наоборот. Я рада, что вышло всё именно так, хотя казалось это невозможным. Однако я буду честна с тобой: как же я хотела бы, чтобы ничего из этого не было.

– Почему?

– Это больно, Том, – грустно сообщила Гермиона и с искажённой улыбкой посмотрела в тёмные глаза. – Мне кажется, словно из меня вырвали какой-то кусок – очень важный и как будто бы бесценный – и вместо него вставили что-то другое, совсем противоречащее предыдущему. И это всё какое-то чужеродное: оно постоянно думает и ведёт себя так, как я бы не смогла.

– У тебя шок, Гермиона.

– Наверное, ты прав, но вряд ли ты сможешь понять то, что я пропустила через себя. Я не знаю, как это объяснить, но… мне кажется, как будто я что-то потеряла. Мне настолько плевать, что будет дальше, и сейчас во всём этом я даже не вижу смысла. Я не вижу смысла в том, что мы ищем и уничтожаем крестражи, потому что Гарри – крестраж, и, выходит, его тоже нужно убить. Искать крестражи, чтобы спасти свою шкуру на случай, если у нас что-то не получится? Как, по-твоему, я буду вообще жить? Я потеряю и последнего друга, и тебя – не это ли худшая жизнь? Разве ты не понимаешь, что моё существование станет бессмысленным?

– Тебе не кажется, что ты слишком быстро сдаёшься? – тихо отозвался Том.

Гермиона опустила глаза и пожала плечами.

– Не думаю, что я решила сдаться. Просто здесь есть только один выход – нужно, чтобы у нас всё получилось. Тогда мы выиграем. Если же я останусь здесь, то… я не самоубийца, вроде. Но я не выдержу.

– И правда не похоже на тебя, – усмехнулся Том и пробежался взглядом по комнате.

– Я устала. Эта непонятная беготня, которая в конце будет явно бессмысленной. Мы прожили в палатке больше полугода и ради чего? Уизли ушёл, Гарри в отчаянии, и боюсь представить, что он будет чувствовать, когда узнает, что должен умереть и всё было зря, а что у нас с тобой есть? Ты тоже должен исчезнуть, а получится ли у меня сделать то, что нужно?..

– Ты переживаешь за создание крестража, верно? – наконец догадался Том, глядя, как та начала заламывать руки, с разочарованием покосившись на него.

– Это вряд ли, – качнула головой та, затем сильнее сжала свои плечи. – Я боюсь, что в придачу ко всему сделаю это зря. Мне кажется, вся моя жизнь в какой-то момент полетела в пропасть, а я не могу остановить это, потому что назад пути нет.

– Выход есть всегда, – спокойно отозвался Том, пристально заглядывая в стеклянные глаза. – Просто ты уже выбрала более подходящий тебе. Что тебе мешает отказаться от всего? Бросить Поттера? Не создавать крестраж?.. – Том немного помолчал и ещё тише добавил: – Не идти за мной в прошлое?

Гермиона вздрогнула, невольно отступив на шаг назад, и посмотрела на Тома, как на сумасшедшего, резко возразив:

– Что ты несёшь? Я не могу поступить как-то иначе! Я в любом случае отправлюсь за тобой!

– Почему?

– А это нормально будет, если я прожила всё это зря?! Сделать всё, чтобы мы выиграли, а после на последнем шаге отступить?

– И ты уверена, что не отступишь?

Гермиона плотнее сжала губы, сверкнув глазами, затем твёрдо выдала:

– Ни за что.

Том некоторое время смотрел на неё изучающим взглядом, затем показал насмешливую улыбку.

– У тебя точно шок. Ложись, поспи.

Гермиона тяжело вздохнула и перестала обнимать себя, заметно расслабляясь.

– Просто я ненавижу, когда кто-то касается меня, – выпалила та и задрала рукав на левой руке, обнажая кровоточащие царапины, выведенные острым кинжалом. – Эта сука явно заслуживает смерти.

– Но мои касания особенные, не так ли?

Том медленно подошёл к Гермионе, нависнув над ней, как скала, и осторожно положил ладони ей на плечи, после чего та спустила обратно рукав и, пошатнувшись, прильнула к его груди, закрывая глаза.

– Ты в целом особенный, – с каким-то облегчением отозвалась она, упираясь в него лбом.

Том аккуратно обнял её, слабо прижимая к себе, словно она хрустальный бокал на тоненькой ножке, и упёрся подбородком в макушку, задумчиво посмотрев куда-то в сторону.

Что бы она сказала, если бы узнала, какие в предыдущих жизнях у них были отношения? Подумала бы она об этом так же, как он?

Это так странно и противоречиво – осознавать, что буквально одну жизнь назад Том не стоял так с Гермионой, не обнимал, не успокаивал и не пытался чем-то помочь в преодолении трудностей. Так необычно представлять, как он мог бы её за что-то пытать или наказывать, какими-то происками вытягивать информацию, насильно держать подле себя и постоянно жить в сомнениях и ожидании предательства, пытаясь просчитать все возможные её ходы для отступления.

Если бы знать: в какой момент всё накренилось?

Воспоминания о тонком пучке нитей, увиденном им, когда он без чувств валялся на постели, взирая на высокий потолок комнаты, с недавних пор не давали ему покоя. Было ли это правдой или фантазией воспалённого мозга от шока и усталости? Было ли то самое вещество реальным, спустившимся к нему, или он всего лишь воображал, как ребёнок перед сном, визуализируя в своей голове красочные картинки? Да и как он понял, что именно означает эта субстанция?

Хотя Гермиона однажды сама впервые вытянула из него мерцающую нить, которая отдалённо напоминала тот самый тонкий пучок, представляемый когда-то им в голове.

Насколько сильно мир полон загадок и тайн, что иногда всё происходящее кажется нелепым неосознанным сном, в котором идёт череда событий, которые по своей сути абсолютно неизменны. Однако Долохов был прав: не важно, что происходит – важно лишь то, как ты это время проживёшь.

Это показалось даже каким-то искуплением за ошибки прошлых жизней, и сердце тронула незнакомая печаль: ведь он даже не вспомнит ничего из того, что было здесь, когда вернётся назад.

Он не вспомнит, как познакомился с Гермионой, улавливая мощь её первоначальной ненависти, зная, как в бешенстве могут сверкать её глаза, насколько она горяча и упряма, как сложно её надломить и убедить в чём-то.

Не вспомнит, как она жадно впитывала потоки его волшебства, каждый раз умоляя о большем, а после, насытившись, растворялась в этом, устремляясь в какую-то мягкую бездну, прикосновения к которой проникали к нему в сердце, и становилось очень тепло – ему казалось, что он перерождается в эти моменты как феникс, набираясь мощью. Как новый глоток жизни, кажущейся прекрасной и совершенной в своём понимании.

Не вспомнит, как они развлекали себя беседами, устроившись в Выручай-комнате – он в кресле, она на диване, – в которых было полно споров и несогласий, но ещё больше стремления понять собеседника и дать возможность высказаться. Он засыпал под слова Гермионы, звучавшие так тихо, словно она сама уже провалилась в сон и рассказывала о том, что видит: её голос визуализировался в разнообразные картинки, превращаясь в сказки, в которых было много оттенков цветов и волшебных звуков. На задворках сознания он боялся, что, проснувшись, не увидит её в комнате, но каждый раз она безмятежно спала, и он курил первую сигарету за день, сквозь сизый дым внимательно изучая разгладившееся после тяжёлого дня матового оттенка лицо, которое было спокойным и умиротворённым только в эти минуты. Он имел странную привычку уходить раньше, чем она проснётся: возможно, не желая, чтобы её новый день начинался с его образа, считая, будто где-то в подсознании он символизирует разочарование и тяжёлое бремя. Ему казалось, тем самым он давал ей несколько мгновений представить, что всё происходящее было всего лишь страшным сном, и он искренне дарил ей эти секунды, полагая, что они куда более весомые, чем часы, проведённые в реальной жизни с ним. И прежде чем уйти, бросал на Гермиону последний взгляд, словно награждая силами на новый серый день, который может стать роковым.

Не вспомнит, как они прожили несколько недель в этой квартире, воссоздавая странную иллюзию семьи, где обязательно были совместные завтраки, обеды и ужины, а после последнего с напускным спокойствием ложась в кровать под тёплое одеяло и прижимаясь друг к другу, нередко начиная с касания губ и заканчивая белоснежным мерцанием в зрачках, искры в которых готовы были посыпаться, как фейерверк. Иногда секс казался ему чем-то нелогичным, и он никогда не хотел бы забыть, как в их первый раз сказал, что это отвратительно. Но чёрт, этого хотелось ещё! Было так непривычно разделять с кем-то спальню, засыпать, обнимая что-то мягкое и тёплое, просыпаться и, возможно, с разочарованием осознавать, что в этот раз ему некуда уходить. Он проводил много времени в гостиной, сидя на диване и ожидая, когда Гермиона проснётся, стараясь сохранить для неё те волшебные моменты, в которых она посчитает миг пробуждения самым прекрасным и не оттягивающим заботами и проблемами. И он часто думал об этом, когда остался один в этой квартире – она стала казаться без Гермионы пустой и безжизненной. Здесь же он провёл самые ужасные дни своего пребывания в этом времени – и даже этого никогда не хотел бы забывать. Воспоминания о самых отчаянных днях календаря приобрели какой-то оттенок меркнущего золота, как у опадающих осенью листьев. Он не хотел бы забывать даже разочарование и боль от одиночества и невозможности прикоснуться к Гермионе снова. Ежедневная тошнота и биение сердца в агонии имели образ чего-то важного и необходимого – того, что он обязан был прожить. Серые дни словно были сложены в какой-то альбом с фотокарточками, который хранился как напоминание о цене, которую ему пришлось заплатить, чтобы всё было сейчас именно так, а не как-то иначе. Что любой мандраж, любая капелька пота, вышедшая из него во время ознобов, как при наркотической ломке, не были пустыми и бессмысленными. Во всём этом был смысл, и теперь казалось, что всё пережитое вело именно к этому моменту жизни. К этому «сейчас», когда Гермиона упёрлась в него лбом, а он аккуратно её обнимает, словно укутывает в какую-то бархатную мантию и прячет от всего мира.

И разве можно видеть всё это бессмысленным?

Даже если у них в очередной раз ничего не получится, есть огромный шанс повторить всё не так, как было тринадцать раз подряд. Он проживает четырнадцатую жизнь, он понял, что так провести этот отрезок времени возможно, и это оставляет надежды, что, если и будет пятнадцатый раз, то он будет схож с этим. И на самый крайний случай он не против прожить жизнь ещё раз именно так и никак по-другому.

Но почему-то внутри сидела уверенность, что это был последний раз.

Том осторожно отстранил от себя Гермиону, не убирая ладони с её хрупких плеч, некоторое время всматривался в тёмные, насыщенного цвета карие глаза и, показав слабую улыбку, наполненную кристально чистой искренностью – вряд ли она хоть раз в жизни видела от него такую, – мягко и уверенно произнёс:

– У нас всё получится, потому что… потому что мы вместе и… наверное, потому что ты мне очень важна.

Странно, но слова дались не с таким трудом, как он себе представлял.

В её взгляде мелькнула тень изумления, но губы быстро вздрогнули, а на глазах отчего-то проступили слёзы. Она искренне улыбнулась и, расплакавшись, сдавленно, словно через ком в горле, пролепетала:

– Ты мне тоже очень важен.

Она снова уткнулась в его рубашку, тихо всхлипывая, на что Том подумал: ей явно следует отдохнуть, насколько она была сейчас впечатлительной. Почувствовав после этого невыразимое облегчение, он крепко обнял Гермиону, прижимая к себе, и медленно прикрыл глаза.

Да, вся жизнь шла именно к этому моменту, и очень жаль, что потом ему этого не вспомнить, зато он может вспоминать и жить этим сейчас, пока они здесь и пока ничего ещё не закончилось.

***

Поттер вернулся, когда за окном уже было темно; Гермиона давно спала, а Том который час сидел за письменным столом, изучая пергаменты, переданные ему Долоховым. Он постучался в спальню, поэтому Тому пришлось быстро скомкать всё, спрятать во внутренние карманы и наложить на себя дезиллюминационные чары.

Гермиона проснулась не сразу: она лениво вытянулась вдоль кровати, перевернулась несколько раз и лишь потом открыла глаза, сбрасывая пелену сна.

– Гарри? – хрипло отозвалась она, посмотрев на закрытую дверь.

– Я принёс еду и одежду, – сообщил он, и слышно было по звуку, как он прижался к дверному косяку.

Гермиона поднялась, прижав к заплаканным глазам ладонь, словно проверяя, выветрились ли слёзы, подошла к двери и открыла её.

– Как ты? – озабоченно поинтересовался Поттер, внимательно вглядываясь ей в лицо.

– В порядке. Я спала, – кивнула та, выходя из комнаты и проходя мимо друга на кухню.

Поттер бросил мимолётный взгляд на комнату, затем последовал за Гермионой.

– Я взял горячий шоколад и…

– Спасибо, Гарри, но если ты в следующий раз решишь взять шоколад, то мне бери двойную порцию, хорошо? – послышался ответ от Гермионы.

Наступила тишина, в которой Том прошёл к кровати и прилёг на подушку, желая забыться сном, однако мысли о прочитанном не давали ему покоя.

Он узнал, что впервые написал Долохову о том, чтобы тот предупредил его о будущем, которое его ждёт, в красках описал увиденное, Волан-де-Морта, политическую ситуацию в мире и всё, что узнал на тот момент о будущем себе. Как и полагалось, ничего не изменилось, так как это была петля, появившаяся чёрт знает почему, и хоть Волан-де-Морт знал о своём будущем, всё равно не мог сойти с дорожки, не веря в прочитанное. На второй раз Том описал точно то же самое, считая, что один лист пергамента и одна петля были крайне не убедительны.

Однако снова ничего не изменилось – он продолжал становиться Волан-де-Мортом, невзирая ни на что. Тогда Том задумался о роли в этой истории Гермионы, и на протяжении семи жизней изучал события и их последовательность, параллельно отравляя жизнь Грейнджер. В некоторых пергаментах встречались не самые приятные сцены насилия, после которых у Гермионы было нарушено как физическое, так и психологическое здоровье. Это не укладывалось в голове, но он умудрялся наносить увечья настолько изобретательно в ответ на её оскал, что, пока об этом читал, поджимал губы, чувствуя некоторого рода отвращение к самому себе. Хорошо, что в то время она спала, однако Том невольно поднимал на неё взгляд поверх пергаментов и сквозь сжатые зубы нервно проглатывал тягучую слюну, ощущая болезненные уколы по нервам.

Вот такой была её жизнь с ним?

Как она это всё вынесла? Или как он её тогда не прикончил?

Десятки строк о её мучениях стояли перед глазами, стоило ему прикрыть веки. Каждая жизнь была полна жестокостей и пыток, и лишь одна из последующих отличалась: Том попросил Долохова перепрятать крестраж.

Его никто не должен был найти, но… как такое возможно, что его нашла некая Полумна Лавгуд?! Это была самая трагичная петля, в которой Том довёл бедную девочку до сумасшествия, а после всё закончилось тем, что она совершила суицид, не оставив даже записки. История почему-то оборвалась быстрее – странно, но она даже толком не записана наполовину и о многом не было сказано. Последнее, что красовалось на этом пергаменте: «Нужна именно Грейнджер».

Вся мысль сводилась к тому, что только с помощью Гермионы можно прервать петлю, потому что на это нужен сторонний человек, готовый броситься за ним в прошлое, и она единственная соответствовала решению этой проблемы.

Следующие несколько жизней практически ни в чём не менялись, заканчиваясь одним и тем же, и лишь к последнему была жирная сноска: «Ни в коем случае ничего не рассказывай мне об этом! Я не должен ничего узнать о течении истории, пока что-то в ней кардинально не изменится.»

Том, очевидно, в тот раз надеялся на успех своих домыслов, и какое облегчение, что он его достиг! Из истории были вычеркнуты все устрашающие взаимоотношения с Гермионой, преобразуясь в лояльные и даже слишком трепетные, чтобы не улыбаться уголками губ от воспоминаний, как он преодолевал свой рубеж чувств. Он до последнего тешил себя мыслями, что по-настоящему не привязался к Гермионе, попутно убеждая в этом её, но чего стоил её полунедоверчивый и полусаркастичный взгляд, обжигающий так, что после этого вся сущность кричала о том, какой же он дурак! Сначала не уследил за собой, затем ещё долго не верил в это.

Ему вспомнилось, как она удобно устраивалась у него в ногах, кладя голову ему на бедро и мягко обнимая, а его пальцы медленно устремлялись в пушистую копну густых волос и ритмично сминали их, получая от этого непередаваемое удовольствие и расслабление, словно так должно быть всегда. Ему казалось, она готова замурлыкать, а он лишь думал о том, какого чёрта она сидит с ним и верит в то, что он оступится и прыгнет в пропасть чувств, перестав держать равновесие над обрывом, которому уже не было ни конца ни края. Он зашёл в тупик, а она, расстёгивая в гостиной мелкие пуговицы на его рубашке, заставила его сорваться в бездну, сладострастно дыша ему в губы, заманивая в ловушку касаниями рук, обнажая на его лице откровение, с которым с трудом пришлось смириться. Он позволил ей раскрыть своё исступление от обладания ею, вдыхая победу над ней и выдыхая своё самое сокровенное признание в страстном неравнодушии к ней.

Они делали именно так, потому что им это нравилось.

Том не мог лежать с закрытыми глазами, перебирая как в калейдоскопе воспоминания, потому распахнул их и уставился в потолок, завороженно наблюдая, как на нём пляшут тени от веток деревьев, очаровывая покачивающимися движениями. Он не слушал, как на кухне за ужином о чём-то разговаривают Гарри и Гермиона. Он не слышал ничего, кроме быстро бьющегося сердца, трепещущего от пережитого, лишь явственно вспоминая, как пытался удержаться на лезвии ножа, прежде чем самому сорваться вниз. И когда Гермиона тихо вошла в комнату, пожелав Гарри доброй ночи и плотно прикрыв за собой дверь, он посмотрел в опустившемся сумраке на её очертания, резко подскочил с постели, снимая с себя дезиллюминационные чары, и по-собственнически вцепился в округлые плечи, находя губами её губы и впиваясь в них с решительной силой, ощущая, как настигнувший жар вскружил ему голову.

Она не ожидала такого выпада, потому вздрогнула и хотела отшатнуться, но его ладони уже скользнули за спину, крепко прижимая к разгорячённому телу, а сам Том принялся наступать на неё, заставляя упереться в стену и неподвижно пребывать ещё в некотором ошеломлении. Ладони с жадностью заскользили по изгибам женского тела, но губы не вырывали никакую нить, а наоборот, страстно ласкали её, призывая отозваться.