Текст книги "Прежде чем мы проиграем (СИ)"

Автор книги: wealydrop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

Гермионе приходит мысль впиться зубами в кожу, потому наклоняется, но не может уцепиться.

– Ты ненормальная?! – ошарашенно восклицает тот, заламывая ей локоть, со злости ударяя наотмашь.

Из глаз сыпятся звёзды, – всё стало казаться не реальным, как в игре – как в повторяющемся дне: показалось, что у неё есть куча попыток прожить этот день заново, а значит, сделать всё, что угодно, лишь бы не повторять то, что уже было.

Со всей присущей строптивостью она толкает волшебника к стене, не замечая, что сзади стоит громоздкий шкаф, – тот ударяется головой об угол полки, на мгновение закрывает глаза, теряет равновесие и грузно падает на пол, потянув за собой Гермиону.

Она резко выдёргивает руки из ослабевшего захвата, поспешно отползает на несколько шагов и ошеломлённо вглядывается в побледневшее лицо, и только спустя несколько секунд понимает: волшебник не держит её, не сжимает запястья и локоть, он просто не двигается.

Гермиона резко выдыхает, замирает и не сразу соображает, как протяжный вой слетает с пересохших губ.

Что с ним? Почему он замер? Почему не дышит? Почему не закрывает глаза?

Внутри что-то неприятно защёлкало, а в горле появляется комок. Ей хочется притянуться поближе, убедиться, что волшебник жив и просто потерял сознание, но она не может пересилить свой страх, а воображение рисует картинки, как она, склонившись над неподвижным телом, поймана в ловушку грубыми руками без возможности отцепиться и убежать.

Гермиона долго всматривается в светлые кучерявые пряди, раскинувшиеся на полу, пока не замечает тёмную жидкость, вытекающую из-под головы, стремительно бегущую к светлому воротнику рубашки, чтобы окрасить его в багровый цвет.

Губы приоткрываются, и раздаётся протяжный стон, – она не верит своим глазам. Медленно подползает ближе, оказывается возле груди и протягивает дрожащие пальцы к небольшой струйке бордовой жидкости. Прикасается, чувствует тепло, притягивает к себе руку и неверующим взглядом разглядывает на своём пальце пятно, капля от которого падает на пол. Ей кажется, что услышала звук спадающей с кожи крови. Крови Кормака Маклаггена.

Ладонь затряслась на глазах. Нет, не может быть. Не сейчас. Не в этот раз. Не сегодня.

День не повторяется! Нет сейчас Тома, который придёт на помощь и скажет, что завтра есть шанс прожить этот день заново!

Гермиона громко всхлипывает, отползает назад и задерживает дыхание.

Неужели заново переживать тот самый день, когда она увидела мёртвых слизеринцев? Неужели заново убегать, прятаться и продумывать дальнейшие действия? Неужели в этот раз ей действительно прямо сейчас же нужно спасать свою шкуру, не медлить, не идти в гостиную, а срочно бежать? Кажется, в этот раз всё будет по-настоящему.

Где та самая Гермиона Грейнджер, которая не убегает, как отъявленный преступник, а пытается найти оправдание, логику, борется за справедливость?

Ей безумно страшно за себя, за то, во что она ввязалась, погрязнув в истории повторяющегося дня, который изменил жизнь и её саму.

Ладонь опускается к полу, обмазывает его кровью, а глаза смотрят на ужасный развод – следствие, вызванное её действиями. Она чувствует, как её трясёт, ужасно дёргает из стороны в сторону, потому что в этот раз она не обстоятельство, вызвавшее смерть, – она именно причина. Убийца.

Глаза наполняются слезами, они быстро спадают вниз. Гермиона не чувствует жалость, но ей больно, что всё довело её именно до этого дня, до этого момента, когда от отвращения и ужаса, невольно, убила человека. Убийца. Убийца.

Стоны и всхлипы оглушили пустую аудиторию.

Том. Том!

Из-за него она дошла до такой жизни! Из-за чёртовой диадемы, что взяла в свои руки! Из-за дня, повторяющего вновь и вновь!

Она ненавидит его! Она ненавидит эту связь! Она ненавидит всё, что только есть в воспоминаниях за последние месяца!

Гермиона слышит, как хлопает дверь, и в испуге оборачивается, приготовившись подорваться и бежать, но никого не видит в своём кругозоре.

Жалящая до невозможности магия полыхнула в сердце, желая притянуться к неизвестному и невидимому, и, простонав сквозь слёзы и судорожные вздохи, Гермиона не понимает, как ладони невольно тянутся к этому. Ощутив чужое прикосновение и моментально притянувшееся тепло, Гермиона подаётся вперёд, цепляется в мокрый от дождя плащ и тянет вниз, заставив невидимого волшебника склониться к ней и задержать на себе взор.

Это стало привычкой – ровняться с её лицом, ловить её взгляд, приоткрывать губы и отдавать серебристую нить, моментально тянущуюся из груди к его губам. Это самое первое, что он делал в первые минуты их встречи. Никогда не касается губами, вылавливает её рассеянное, расслабленное состояние, хватает небрежно за плечо и медленно вдыхает приоткрытым ртом витающее в ней волшебство, которое беспрепятственно она отдавала ему, не требуя того же взамен.

Ей не нужны ощущения, дающие силу, превосходство или уверенность. Она всего лишь хотела взаимодействовать с ним, чувствовать тепло, приятно струящееся по венам и артериям, и просто быть исключительно нужной, а не приятным бонусом в качестве дополнения к его амбициозной и постоянно к чему-то стремящейся личности. Она хотела ему доказать, что может сколько угодно внушать себе, что он только пользуется этим, однако не сможет продержаться и недели без её присутствия. И не потому, что магия затрещит по швам, заставляя искать, тянуться и сметать всё на своём пути. А лишь потому, что он привык к ней, Гермионе, – она стала неотъемлемой частью его жизни, заняв немало места внутри. Он не замечал, как невольно делится с ней мыслями, высказывает точку зрения и с помощью обсуждений пытается доказать самому себе свою же правоту, найти логику, укрепить мнение и считать его истинно верным. Он не заметил, с каких пор стал интересоваться её жизнью, чем она взволнована и что хочет высказать в очередной раз, сидя в глубоком кресле недалеко от сияющей зелёным блеском лампы, освещавшей половину заливающегося румянцем лица. Он не придал значения тому, что с терпением и порой неким энтузиазмом выслушивал серые будни Гермионы, в которых она целенаправленно избегала любого общения с кем бы то ни было.

– Почему ты не возвращаешься к прежней жизни? Всё уже закончилось и ничего не происходит, – как-то спросил он у неё.

Она подняла глаза и не сразу ответила:

– Вернуться к прежней жизни? Ты серьёзно? Если ты думаешь, что мне легко удалось забыть те две недели, то знай, что всё наоборот. Не было ни дня, когда я не подумала об этом.

– Не подумала обо мне? – его невозмутимость порой пришибала так, что от лица отходила кровь.

– Ты виноват в этом, – сдержано ответила Гермиона и поджала губы.

– Не я, и ты это прекрасно знаешь. Если не забыла, то именно меня выдернуло из моего тысяча девятьсот сорок седьмого, а не тебя.

– Благодаря тебе же, – быстро вставила та, чуть сощурив глаза.

– Если бы ты не нашла диадему…

– Если бы ты не заколдовал её!..

Том издал смешок и покачал головой.

– Ты пытаешься меня переспорить?

– Знаю, что глупо. Ты упёртый, как баран, – поморщила Гермиона и поймала на себе до ужаса пустой взгляд.

Том некоторое время молчал, удерживая на себе её взор, затем тихо произнёс:

– По-твоему, я просто так заколдовал её? Чтобы потешиться над тобой?

– На моём месте мог оказаться любой волшебник…

– Но оказалась ты, – твёрдым голосом перебил Том, отчего та прикрыла рот и погрузилась в размышления.

В самом деле, он же не выбирал, кто найдёт вещь, принадлежащую ему. В общем-то, её вообще мог никто не найти, и Том не исчез бы из своего времени. Гермиона задавалась вопросом: а рад ли он был этому?

Она пыталась найти ответ в его лице, часто и долго всматривалась в глаза, надеясь определить его отношение к происходящему, но терялась только в догадках. Он наверняка и сам не знал, радоваться или нет. Во всяком случае, ей уже было очевидно, что Том не ожидал такого будущего для себя, и можно было смело предположить, – вряд ли это был восторг, судя по тому, как часто он внимательно и напряжённо вслушивался в её рассказы, а после впадал в глубокую задумчивость. Было ли ему лучше в своём настоящем? Наверняка. Там он хотя бы был в курсе всего и до недавнего времени пребывал в уверенности в своих действиях и выбранном пути, пока, не оказавшись здесь, не понял, что все решения вели к тому Волан-де-Морту, что гоняется за Гарри, видя в этом самую важную и великую цель. Разве это сделает его великим? Превосходным?

Гермиона посмотрела на Тома и после нескольких минут тишины произнесла:

– Ты рад?

– Что это ты? – переспросил он невозмутимо и тут же легко добавил, дёрнув бровью: – Да.

– Я не об этом, – слабо качнула головой Гермиона. – Что здесь оказался, ты рад?

И он ничего не ответил.

Она ждала несколько минут, наблюдая, как тёмные глаза постепенно погружаются в омут каких-то воспоминаний и размышлений, а затем тонут где-то далеко и, скорее, не в этом времени, и ей стало понятно, что на это Том не скажет ничего – может быть, и сам не знает.

Но было достаточно знать то, что он рад именно ей, когда на месте Гермионы мог оказаться кто-то другой. Но может ли она сказать, что рада именно ему?

Перед ней без дыхания лежит волшебник; кровь, недавно бежавшая из-под затылка, застыла и больше не струится к уже пропитавшемуся ею воротнику; едва тёплая ладонь сжимает её пальцы, внушая чувство живости и настоящего, а она?..

Сейчас её пальцы сжимают чужую ладонь, а стеклянные глаза пытаются разглядеть невидимое и спрятанное от взора, но вот ладонь резко отпускает, исчезает, словно её и не было, оставляя только привкус чего-то тёплого и необходимого, к чему оледеневшие пальцы тянутся и пытаются дотронуться.

Она чувствует, как рядом с телом Кормака кружит магия, мечется и что-то проверяет. Кожа пытается нащупать импульс, разряд, губы готовы снова отдать серебристую нить, лишь бы происходило взаимодействие с источником спокойствия и жизни, но не может зацепить ничего подобного, ощущая лишь напряжение и раздражение.

– Том!.. – срывается с губ, и, слово в молитве, продолжает звать его.

В ответ тишина и не малейшего прикосновения.

На её глазах голова Кормака сдвигается, обнажая кровавый сгусток на левой части затылка, куда пришёлся удар, отчего она сглатывает и, судорожно вздыхая, прикасается ладонью к губам, чтобы остановить крик, готовый вырваться из груди.

– Том!..

Ей жизненно важно услышать голос, понять, что она не одна, что не лишена помощи и какой-то поддержки. Перед глазами снова встала погоня, когда Том дёрнул её в неизвестный тоннель и уволок во тьму, после которой они оказались в Лондоне, в гостинице, где впервые ощутила желаемое тепло, перемешанное с жестокостью его нрава. Тогда она пожелала выйти из игры, ослушавшись его указаний, не провалившись в сон, чтобы закончить тот ужасный день. Он был зол, ужасно зол, хватаясь за горло, не давая вдохнуть и крупицы воздуха. Но почему? Разве это было не в её голове, чтобы он смог изменить всё, что угодно? Разве не он был властелином той жизни, что крутилась в замкнутом круге две недели? Почему он вышел из себя, будучи способным воплотить свои планы в следующем, после следующем или когда, не известно, дне? Или это, всё-таки, было не в её голове?

Его ладонь прикоснулась к щеке, наделяя необузданным теплом, к которому Гермиона была не готова. Сущность нестерпимо затрепетала, желая обхватить источник волшебства, задыхаясь от силы и давящего превосходства. Пальцы коснулись шеи, напоминая ужас, пережитый чуть больше месяца назад, и она невольно встрепенулась, пытаясь отгородить себя от хватки, но ладонь нежно просочилась к затылку и настойчиво потянула вперёд, а шёпот разразил тишину, воцарившуюся до недавнего времени в ушах:

– Он жив.

Гермиона снова выдыхает, не веря слуху, а лишь глазам – спутанные кучерявые волосы были окрашены в бардовый цвет, а сам волшебник оставался неподвижным. Нет, она убила его, он не жив.

Раздаётся тихий стон, на который Гермиона получает в ответ ещё больше тепла, разливающегося в крови, стремительно проникающего в каждый волокон нерва, но осознание отторгает его, не поддаваясь чужим манипуляциям – не хватает сил, чтобы вырвать ужас, вызванный деянием.

Ей вспомнился день, когда она узнала, что Том не простой волшебник, попавший в капкан времени повторяющегося дня, а именно юный Волан-де-Морт, обладающий крестражем, на котором запечатлена тёмная магия, и по иронии судьбы нашла и под его влияние попала именно Гермиона. В тот вечер он увёл её в Лондон, знал и чувствовал, как ей больно и тяжело от осознания, что всё это время была под натиском волшебного призрака, который сейчас стал телесным волшебником, переместившемся из своего времени в её настоящее. Именно из-за Тома она подверглась испытаниям того и других дней. Именно из-за него в её груди появилась трепещущая и постоянно беснующая магия, желающая притянуться к самому тёмному волшебнику её времени. Именно из-за него она не переносит общение ни с друзьями, ни другими людьми, имея странное чувство, что вокруг неё собрались волшебники, от которых можно ожидать любой выпад, который в корне ей может не понравиться. Например, как сейчас. И бегая от ужаса пережитого, она невольно убивает студента, оказываясь в той же ситуации, что и со слизеринцами, временная смерть которых основательно испортила не только день, но и дальнейшую жизнь, внедряя в сознание и память такие вещи, переживания от которых чуть не свели с ума. И это всё из-за Тома.

Во всех ситуациях он по-хитрому выходил в свете спасителя и помощника, в то время как сам же создавал и выстраивал для неё этот ужас.

– Я тебя ненавижу! – срывающимся не своим голосом восклицает Гермиона, искренне веря этому чувству – у неё были все основания ненавидеть.

Том не появляется, но по-прежнему держит рукой, опуская чуть ниже, к шее, чтобы обхватить горло. Она чувствует, как пальцы смыкаются, натирая нежную кожу, а тёплое дыхание врезается прямо в лицо.

– Ты не убила.

Голос звучит жёстко и непоколебимо, словно пытается разорвать барабанные перепонки, но та сглатывает липкую слюну и сквозь слёзы бессильно мямлит:

– Я убила! Убила! Я… я не смогла… пересилить…

Всё меркнет в незыблемой темноте, а слова беспорядочно слетают с губ, лишённые какого-либо здравого смысла.

Ладони сползают на плечи, больно хватают, дёргают наверх, и, как марионетка на ваге кукловода, Гермиона поднимается на ноги и чувствует, как руки обхватывают в кольцо и прижимают к влажному плащу, неприятно защекотавшему раздражённые от слёз щёки. Волшебник резко дёргает за волосы, поднимая голову кверху, прижимается к губам и медленно вдыхает магию, заставляя тело трястись, как в лихорадке. Становится легче, туманится рассудок, но изнутри так и вырываются обидные слова, кричащие о ненависти и жестокости, отчего Том с жадностью сдавливает сильнее, перекрывая поток воздуха, пока в лёгких не осталось ни крупицы, как и гнетущих мыслей в голове. Стенки начинают гореть и ужасно болеть, ладони нащупывают грудь и пытаются оттеснить волшебника, но он, как скала, замер на месте, не давая сделать даже полшага назад.

Тело становится ватным – кажется, как будто его обожгли изнутри и пронзили чем-то острым и ковыряют ноющую рану, расползающуюся во все стороны. Ещё немного и Гермиона готова лишиться чувств, но вдруг крепкая рука отпускает, губы ощущают прикосновение прохлады, а в глазах начинают плясать чёрные тени, призывая забрать ещё больше волшебства, так жизненно необходимого для того, чтобы быть спокойной.

Туманный взор выискивает тёмные глаза, чтобы вкусить магию, но перед ней остаётся пустота, и лишь охладевшие липкие пальцы чувствуют присутствие рядом. Почему он не даёт увидеть себя? Разве он не понимает, как это важно сейчас?!

Она что-то мямлит об этом, едва шевеля языком, бегает глазами по комнате, выискивая чёрные зрачки, а пальцами больно вонзается в плотную ткань, да так цепко, словно это последние секунды, и всё исчезнет. Ладони настырно притягивают ближе, а невидимый волшебник не сопротивляется – приближается, позволяет хватать себя, терпеливо ожидает, когда дрожащие руки перестанут тянуться к лицу и вонзятся в волосы с судорожным вздохом, слетающим с губ.

Гермиона снова просит показаться, но вместо исполнения желания, чувствует, что тот надвигается на неё, заставляя пятиться назад. Невольно поддаётся, не понимая, зачем это делает, врезается в какой-то угол, а в следующую секунду ощущает, как чужие руки обхватывают, её ботинки отрываются от земли, а сама садится на ровную поверхность.

– Сиди здесь, – слышится рядом, ладони поверх прикасаются к её и разжимают, а затем внутри окутывает пустота, а скребущий гул в ушах усиливается.

Чёрные пятна во взгляде пляшут ещё сильнее, и едва ли Гермиона различает, как бездыханный гриффиндорец начинает трястись, затем его светлая шевелюра поворачивается, а с губ слетает хриплый стон. И в этот же момент она, наконец, видит Тома, наклонившегося к телу, и невольно вглядывается в его волосы, ужасно растрёпанные и настолько кудрявые, словно он только что вышел из парилки. Ей виден только профиль ангельского бесстрастного лица, но вот уголок губы дёргается, и до ушей доносится давящий шёпот:

– Очень жаль, что не она убила тебя. Умереть от удара в тысячу раз безболезненнее, чем от моей руки…

Хриплый стон проносится по всей комнате громче и оглушительнее – он ужасно сдавливает барабанные перепонки, и Гермиона медленно поднимает руки, чтобы закрыть уши, но не может дотянуться, словно только что из неё высосали все силы и оставили брошенной куклой, лишив координации.

– Зачем преследуешь её, ублюдок? – снова различает тихое шипение Тома. – Она разве что-то тебе должна? Отвечай!..

Уши закладывает ещё сильнее, как только раздаётся дикий нечеловеческий крик. Гермиона в очередной раз пытается избавиться от давящего гула, но руки непослушно вздымаются к плечам и снова ослаблено падают на колени.

Крик превращается в прерывистые стоны, и та смутно видит, как Том небрежно заламывает кисть Кормаку, с ненавистью выгибая в неестественное положение. Он снова кричит, ещё пронзительнее, чем прежде, затем судорожно выдыхает под звук шипения:

– Ты больше не подойдёшь к ней, не встретишься взглядом и даже не посмотришь в её сторону…

– К-кто ты? – сипло спрашивает Кормак, наконец, поднимая руку с пола, пытаясь схватиться в ладонь, что больно удерживает его.

Гермиона видит, как уголок губ поднимается вверх, а сменившийся на сладкий голос ещё тише отвечает:

– Я тот, кто убьёт тебя, если твой взгляд хотя бы мельком скользнёт по ней. И не углом об полку, а куда больнее и мучительнее. И да, я не дам тебе потерять сознание, уяснил?

Затем Том резко отшвыривает от себя кисть, поднимается на ноги и тихо фыркает:

– Кому-то расскажешь, и не успеешь моргнуть, как окажешься в моих ногах.

– Мне нужна помощь… – тихо постанывая, шепчет в ответ тот.

– Помоги себе сам, – жёстко бросает Том, отворачиваясь, и Гермиона ощущает, как от пустого взгляда в её сторону всё нутро начинает полыхать огнём.

Она останавливает на чёрных зрачках завороженный взор, больно сглатывает и таит дыхание, боясь лишний раз колыхнуть воздух, витающий между ними. От него не исходит ни одна эмоция, и Гермиона не может понять почему. Почему все эти дни и недели она прекрасно различала его настроение, состояние, а сейчас словно зияла дыра, словно действие магии прекратилось, исчерпав себя?

И от этой мысли становится страшно. Неужели он смог избавиться от этого? Неужели он смог избавиться от неё?

Невыразимый ужас застревает комом в горле. Ещё ужаснее, чем от мысли, что она убила человека. Ещё страшнее, чем осознание, кто перед ней. Ещё невыносимее, чем жить постоянно в одном и том же дне.

Теперь Гермиона не может вдохнуть и думает, что лучше умереть, чем переживать проявляющуюся в ту же секунду боль. Воображение молниеносно рисует, как Том меняет течение установившейся жизни, нагло использует её и остаётся ничем неудержимым – сам по себе, как и хотел.

Но разве не она недавно думала, что ненавидит его? Разве не она жалела, что судьба подкинула такой подарок?

Казалось, Том вычитывает всё во взгляде, немного хмурится и зачем-то быстро подходит к ней, неожиданно обхватывает рукой за спину и, придерживая за талию второй, поднимает со стола. Гермиона не сразу понимает, что он несёт её к выходу, но осознаёт лишь тогда, когда дверь аудитории хлопает, а спустя некоторое время ботинки касаются каменного пола, но она едва удержала равновесие и сейчас пытается выпрямиться.

Странное чувство, как песчинки из песочных часов, просачивается в грудь. Несносный поток тепла и заботы окружает тело, обнимает за плечи, а спустя мгновение Гермиона понимает, что это не её ощущения, а чужие. Они едва сдерживаются, но всё равно выплывают на поверхность и пронзаются в артерии, смешиваясь с кровью, заставляя сердце трепетно биться и плавиться в нежном потоке.

Внезапно с головы до ног проходил холодок, а затем появляется странное ощущение, что на неё вылили ведро ледяной воды. Гермиона оборачивается и не видит рядом Тома, хоть и чувствует его руку на плече, а когда взгляд упал на собственные ладони, то не увидела и их, осознавая, что он наложил дезиллюминационные чары.

Она не заметила, как оказались у Выручай-комнаты. Кажется, они были в нескольких шагах от неё, но на самом деле прошли приличный путь с третьего этажа до заветной стены, скрывающей хорошо защищённое место от чужих глаз.

Том толкает дверь и пропускает вперёд, но, видя, как она замешкалась, хватает за руку, заходит первый и ведёт за собой вглубь комнаты. Под его напором Гермиона резко разворачивается лицом, скользит по ничего не выражающим глазам и останавливает на них взор, не имея представления, что сказать и как реагировать. Внутри перемешалось столько разнообразных эмоций, что в них проще захлебнуться, чем выразить хотя бы одну из них. Нервы натягиваются, как струны, ожидая хоть какую-то реакцию волшебника, но он замер, как скульптура, лишь едва заметно поджимая тонкие губы.

Гермиона делает короткий вдох, приоткрывает рот, но говорит не сразу, замечая, как моментально заслезились глаза.

– Я… я испугалась.

Однако Том не двигается и ничего не отвечает, словно ожидает чего-то другого.

– Ты же знаешь, что это приводит меня в ужас! Тем более… тем более от… просто в ужас! Я не смогла!..

Слёзы скатываются вниз, и Гермиона опускает глаза, на мгновение зажмурив их. Ладони отпускают плащ, чтобы притянуться к лицу и стереть солёную воду, но в этот момент она ощущает, как Том кладёт руки на плечи, приближается вплотную и под поднятым пристальным её взором выпрямляется, чуть приподнимая голову.

– Почему ты молчала? – задаёт неожиданно вопрос.

– Я… я не считала, что это важно тебе и… в конце концов, это моя проблема, – сглатывая, объясняется Гермиона, чувствуя себя ребёнком, провинившимся перед родителем.

– Раньше ты тут же звала на помощь, совсем не заботясь, что это только твоя проблема.

Она поднимает взор и заглядывает ему в глаза так, словно он только что жестоко оскорбил её.

– Ты больше не здесь…

– Но чувствую не меньше, а то и сильнее, – заканчивает за неё Том.

Гермиона открывает рот, чтобы ответить, но замирает, не зная, что сказать. Нервы тянутся ещё сильнее, и одна струна лопается, как только та замечает проявляющуюся улыбку на губах.

– Знаешь, Гермиона, – заговорил он, поднимая глаза к потолку, а затем медленно возвращая к ней взгляд, – если бы не это, я бы не пришёл в это время. Но и этого вообще не было, если бы ты сказала о проблеме ещё раньше.

Гермиона прижимает ладони к пылающим щёкам и обращает внимание, как Том внимательно проводит взглядом этот жест.

– И… как ты это представляешь себе? Нужно было прийти сюда и сказать, что меня достают?

– Прийти и сказать, – слабо кивает Том, на секунду чуть сощурив глаза.

– Послушай, – нервно сглатывая, слабо отвечает та, отступая на шаг и обнимая себя за плечи, – если бы не ты, то ничего вообще бы не было никогда.

– Откуда такая уверенность? – сдержанно отзывается Том за её спиной.

– Просто чувствую, – ненадолго обернувшись, говорит Гермиона и закусывает губу, услышав, как тот делает к ней шаг.

– Ты ненавидишь меня, – с усмешкой бросает в ответ Том, отчего та опять оборачивается и сильнее обнимает свои плечи. – Ну же, скажи это! Скажи это вслух ещё раз.

Она приоткрывает губы, но не произносит и слова.

– Скажи, – чуть надавливает на голос Том, делая ещё полшага к ней.

Гермиона мотает головой и принимается снова кусать губу.

– Я знаю, почему не скажешь, – слабо улыбается он. – Потому что знаешь, что соврёшь, а потом будет больно.

Она опускает голову, вспоминая жалящее чувство в груди после лживых слов, и глубоко вздыхает, чувствуя опустошение внутри.

– Тогда скажи, почему тебе стало больно, как только в голову пришла глупая мысль, что я избавился от тебя?

– Я… – начинает, но запинается, выискивая в себе ответ.

– Ты привязалась ко мне?

Гермиона поднимает взор и ощущает щекочущую неловкость, которая стремится сжечь кожу и проникнуть внутрь.

– Да, – находя в себе силы признаться, отвечает и тут же отворачивается, но Том останавливает её и заставляет посмотреть ему в глаза.

– Так с чего ты взяла, что я не смог? С чего ты взяла, что твои проблемы меня не интересуют? С чего ты взяла, что я решил оставить тебя?

Гермиона невольно хмурится, чувствуя, как неловкость превращается в растерянность.

– Это напоминает мне тот раз, когда… когда ты заставлял меня влюбиться в тебя, а потом я узнала, что ты был призраком, которому только это и нужно было.

– Я уже не призрак, и не думай, что я говорю всё это, преследуя какую-то цель.

– А зачем тогда?

– Чтобы облегчить твою жизнь, – легко отвечает Том, наклоняя голову вбок.

Гермиона впадает в ещё большую растерянность, но находит, что ответить.

– Облегчить мою жизнь? Для чего?

– Чтобы облегчить свою.

Она ощущает, как на ладони, обнимающие плечи, ложатся его руки. Она ждёт и готовится, как стремительный поток магии скользнёт к ней в грудь, пронзит нервы и отравит кровь, потому медленно закрывает глаза, но проходит несколько секунд, и ничего не происходит. Затрепетав ресницами, Гермиона приподнимает веки и видит перед собой смеющийся взор, а затем чувствует, как тонкие губы прикасаются к щеке и неторопливо скользят к уголку рта, обнажая улыбку чуть сильнее.

– У меня… нет сил, чтобы… дать тебе магию, – слабым голосом возражает она, но впитывает в себя странное ощущение от того, что Том никогда так аккуратно и крадучись не пытался завладеть волшебством – всегда это было либо резко, либо неожиданно, либо жадно.

– А я не прошу, – коротко отвечает он, откровеннее обнажая смех в тёмных глазах, от чего Гермиона широко распахивает свои и впивается туманным взглядом.

Его губы прижимаются к её, захватывают нижнюю, слабо оттягивают и медленно отпускают, возвращая на прежнее место.

Гермиона приоткрывает рот, ощущая, как превращается в топлёное масло, и не может отвести взгляда от заблестевших глаз.

– Что ты делаешь? – спустя несколько секунд выдыхает она, наблюдая за самодовольным взором, опущенным на неё.

– Тебе рассказать, как это называется? – смеётся в губы и заново дёргает нижнюю. – Ты серьёзно не знаешь?

И Гермионе становится так же смешно, как и ему. Не веря своим глазам, она закрывает их и не скоро возвращает к нему взгляд, пытаясь прожевать в затуманенном сознании происходящее.

Том продолжает играться: медленно вонзает пальцы в каштановые волосы, очерчивает носом невидимые линии по расслабленному лицу и захватывает приоткрытые, изгибающиеся в слабой улыбке губы, время от времени мягко врезаясь зубами, сдерживая в них дрожь.

Вдруг в сознание, как кинжал, вонзается мысль, и Гермиона чуть отворачивает голову, неожиданно спрашивая и ощущая, как от волнения мгновенно пересохли губы.

– Что я должна сделать?

– О чём ты? – спрашивает Том, носом поворачивая назад её голову.

– Ты чего-то добиваешься от меня своими… действиями, – неуверенно отзывается Гермиона, пытаясь не смотреть в тёмные заинтересованные глаза.

Он тихо смеётся, на секунду закусывает её беззащитную губу и коротко отвечает:

– Ничего.

– Не лги, Том, – выдыхает та, пытаясь не поддаваться на сладкую уловку.

– Разве ты почувствовала, что мне больно сейчас? Нет. Значит, я не солгал.

И Гермиона не сдерживается, поднимает глаза и встречается со смеющимся манящим взором.

– Если бы мне нужно было что-то от тебя, то воспользовался бы магией – это проще простого.

– Но… зачем тогда?..

– Просто хочется, – сверкая глазами, с усмешкой перебивает Том и прижимает её к себе крепче.

Гермиона не может скрыть изумление и блуждающую улыбку, появившуюся на губах, но тут же слабо качает головой и медленно проговаривает:

– Ты шутишь.

– Почему ты так реагируешь? – тем же тоном спрашивает Том, оглядывая светлое лицо озорным взором.

– Твои… порывы меня пугают, – ещё ярче улыбается Гермиона, пытаясь спрятать губы, но ничего не получается.

– Меньше болтай, больше будут радовать, – странно усмехается он и прикасается ко лбу, затем медленно шёпотом ей в губы добавляет: – Иначе я могу изменить решение, потому не вынуждай – что-то мне подсказывает, я этого не хочу.

Гермиона немного хмурится, но ощущает, как по коже начинают бегать мурашки, сердце готовится сделать кульбит, а к подсознанию, как Том к губам, подкрадывается восторг.

– Том, не играй со мной, – молящим голосом просит она, однако сдерживает касание. – Если это не по-настоящему…

– Разобью тебе сердце, я знаю, – быстро перебивает и приоткрывает пересохшие губы.

Гермиона трясётся и сдерживает смех. Она не верит в происходящее, кажется, это сон или иллюзия, но точно не жизнь. Что с ним? Неужели он, наконец, совладал с собой, принял неизвестные ощущения и нашёл в этом больше плюсов, чем минусов?

Без магии и тепла, без жадности и неразумности пробудил в ней кипящий вулкан с горящей, медленно стекающей лавой, плавящей все внутренности и душу.

И она плавится от восторга ощущений, что сейчас испытывает Том. Все рецепторы различают человеческое тепло, тело желает раствориться в сладкой отдаче её чувствам, витающим и томящимся уже долгое время и теперь открывшимся без привычного волшебства. В эту же секунду ей хочется закричать, жадно вцепится и не на секунду ни за что не отпускать, различая точно то же самое в нём.

Он ослабляет захват, медленно дышит и странно улыбается в губы, завороженно глядя сверху вниз на миловидные очертания. Затем рука проскальзывает под волосами и притягивает Гермиону к плечу, а сам касается щекой копны волос и прижимается, поднимая туманный взгляд на стену, начиная переминаться с ноги на ногу, тем самым заставляя и ту сдвинуться с места.