Текст книги "Прежде чем мы проиграем (СИ)"

Автор книги: wealydrop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 48 страниц)

– Беллатриса довольно сурова к своим пленникам, но не беспокойся – с ними ничего не произойдёт, пока его нет.

– Беллатриса жива?

– Вполне, только выглядит неважно.

– Откуда ты всё знаешь? – поморщившись от боли, спросил Том, поднимая взгляд на Антонина.

– У тебя есть догадки?

– Прекращай с играми: я не в том состоянии, чтобы…

– Я хочу всего лишь понять, до чего ты дошёл. Это очень важно, ибо было необходимо, чтобы ты максимально ничего не знал, – объяснил тот, подпирая щеку ладонью на подлокотнике кресла.

Том передёрнул желваками, отвёл взгляд в сторону и, чувствуя раздражение от горящих ощущений магии, как можно спокойнее ответил:

– Важно, потому что в этот момент стало важным узнать результаты этой временной петли, верно? Потому что очень скоро всё закончится, а я могу не успеть описать в письме ту информацию, что попадёт к тебе в юности, когда я вернусь в своё время, не так ли? Я додумался до этого давно, Антонин: написать тебе письмо, – Том на несколько мгновений приложил руку к правой части груди, показывая, что там оно находится, – я не только додумался, но и подтвердил свои догадки. Августус Руквуд рассказал мне, что именно ты пробил секретность аврората, что именно ты был под оборотным зельем и что ты тогда наложил заклятие подчинения на Тонкс. Ты знал, что в первый день моего прихода я пойду к Лестрейнджам – ты ждал меня там. Это ты пробил оборону школы так, что почти некому было её защищать, а в тот момент я вышел на Тонкс, которая любезно согласилась пропускать незнакомца в замок. Ты всё время мне лгал, Долохов…

– Впечатляюще, правда? – усмехнулся Антонин, снова принявшись поправлять манжету.

– Ты… – Том запнулся, не зная, что он чувствует по этому поводу, разрываясь между злостью и восхищением, затем прикрыл на секунду веки и, заглянув в тёмные глаза волшебника, протяжно выдохнул: – Это было очень профессионально. Твои навыки довольно мастерские, но, тем не менее, я всё равно многое узнал!

– Я промахнулся с Руквудом. Не думал, что ты от него что-то узнаешь.

– Ты неплохо его запугал, – невесело отозвался Том, потушив окурок и скрестив руки на груди.

– Как он обхитрил меня?

– Не уверен, что это та информация, которую тебе следует знать.

– Здесь, когда почти всё уже свершилось, я имею право знать, а вот следует ли написать тебе это в твоём очередном письме – решай сам, – улыбчиво отозвался Антонин, принявшись доставать новую сигарету.

Том некоторое время молчал, затем ровным тоном, борясь со внутренним ужасом Гермионы, заговорил:

– Он написал сам себе записку, догадавшись, что ты придёшь за ним. После того, как ты вычистил его воспоминания, он наткнулся на письмо, отправленное самому себе же, и из тех строк поведал мне информацию, которую оставил.

– Чёртовы шпионские замашки, – выругался Долохов и затянулся сигаретой.

– Он работал международным агентом у правительства, забыл? – нахмурившись, спросил Том, опустив руки в карманы. – Почему я не должен был ничего узнать?

– Потому что в прошлый раз ты знал всё, и каждый раз ты просил в письме меня рассказать тебе о грядущих событиях. Ранее ты знал всё сразу же, и знаешь что случилось?

Том вскинул брови, ожидая ответа.

– Ничего.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего не происходило, ничего не менялось. Ты верно двигался всему написанному, не меняя ничего, и в последний раз ты додумался до того, что в следующей петле ты не должен ничего знать. Ты не должен знать ни события, ни их последовательность – ничего из того, что написано тобой в письме. И теперь, когда ты впервые ничего не знаешь и прожил этот год по наитию, всё сдвинулось с мёртвой точки.

– Как ты это понял? – затаив дыхание, быстро спросил Том, жадно желая услышать ответ.

– Я заметил первое расхождение с той петлёй – уродство Лестрейндж. В тот раз ты не встретил её возле школы, Грейнджер не побежала за Поттером, когда Снейп и Малфой убегали прочь, потому что в тот раз вас там попросту не было – вы пришли позднее, когда всё закончилось. Это был первый сигнал о том, что в отличие от предыдущей реальности, в этой что-то изменилось, однако я не спешил к тебе, потому что, мне казалось, этого было слишком мало, чтобы точно быть уверенным: всё не повторится снова. Я принялся ждать, выполняя ровно то, что было описано тобою в письме. Честно говоря, твои домыслы, изложенные там, навеивали сомнения, потому что решиться на ещё одну петлю и попробовать прожить её, ничего не зная, и возложить всю разгадку лишь на то, что события должны измениться, – звучит как-то странно и сомнительно. Но я выполнил всё то, что ты от меня хотел. Я ждал десятки лет того дня, когда встречу тебя и своими глазами смогу убедиться, что листы пергамента, исписанные твоим почерком, не были чьей-то злостной шуткой, которая отравляла постоянно мои мысли всю жизнь. Честно? Я всё равно обомлел, когда увидел тебя в гостиной Лестрейнджей. Даже захотелось, чтобы это было сказкой, но никак не тем, что я видел.

– Ты заранее готовился к моему приходу, – спокойно перебил Том. – За день до моего визита ты сделал то, что вызовет переполох в Министерстве.

– Потому что я верил, что это не обман, хотя знаешь, всякие мысли бывали у меня в голове. Было и такое, что я хотел отказаться от всей этой затеи, потому что риск, что Тёмный лорд может об этом узнать, был велик и стоил бы мне, скорее всего, жизни.

– Брось, вряд ли он бы прикончил тебя…

– Ты не знаешь его, Том, – покачав головой, протяжно отозвался Антонин. – Это не тот волшебник, которого ты видишь в себе. Это… всего лишь тот клочок души, который остался после смерти Поттеров, и поверь, там уже нечему особо было оставаться. И теперь представь себе, как он тронулся умом, превратив маледиктуса в крестраж? Поверь, неприятное зрелище…

– Поэтому ты каждый раз помогаешь мне? Что тебя заставляет это делать? Почему ты не бросаешь эту идею?

Антонин молча затянулся несколько раз сигаретным дымом, а после безмятежно улыбнулся, отстранённо, словно находясь не здесь, посмотрев на Тома.

– Я хорошо помню тебя другим и твоё появление здесь отлично освежает мне память о былых временах. Иногда мне кажется, что где-то там, в далеких сороковых или пятидесятых, мы совершили ошибку, отчего всё пошло к чертям. Я не хотел бы такого будущего ни тебе, Том, ни себе.

– Отвратительно, Долохов, когда ты стал таким сентиментальным? – Том поморщился, чувствуя, как искренние и тёплые слова собеседника больно задели за живое, вызывая непонятные щекотливые ощущения в груди, от которых хотелось растечься на полу бездыханно.

Он чувствовал какую-то несвойственную ему благодарность, которую не доводилось ранее ощущать, а взгляд, брошенный на Антонина, был полон уважения.

Тот в своей манере рассмеялся и поправил шляпу, спавшую на лоб.

– Не зря же ты ко мне обратился в этом письме? Почему ты выбрал именно меня, Том?

– Если бы я знал, почему в первый раз обратился именно к тебе, то рассказал бы, а так, увы, я даже представления не имею, какая по счёту эта петля, – насмешливо отозвался он, высунув из кармана ладонь и протягивая её Долохову.

Тот неторопливо достал сигарету и протянул её Тому.

– Так или иначе, каждый из нас сделал то, что считал нужным. И вот сейчас, только сейчас, Том, я понял, что всё в этот раз должно получиться.

– Ты разгадал секрет, как отправить Грейнджер в прошлое? – подкурив сигарету и тут же выпустив дым, перебил Том.

– Этот секрет был разгадан тобою ранее, просто ты не успел осуществить замысел, хотя и выразил эту мысль верно, но об этом чуть позже, – покачал головой Антонин. – Пойми, что важным было то, что ты разгадал в последний раз: скрыть от самого себя события, чтобы они из петли в петлю не повторялись, понимаешь? Весь ключ был в этом. Каждый раз мы с тобой следовали тому, что было написано, и не пытались ничего менять, но, судя по твоим словам из письма, когда мы додумались до этого и решили хоть что-то исправить – всё равно ничего не менялось. Это было невозможным. Было слишком поздно. Как странно бывает, правда? Человек попадает во временную петлю для чего? Чтобы что-то в ней изменить, иначе петля всегда будет замыкаться, не иметь своего начала и конца. Но как ты можешь изменить то, что знаешь с самого начала? Чем больше ты избегаешь обстоятельств, тем с большей силой они захлестывают тебя, и в какой-то момент у тебя нет выхода: приходится следовать написанному, потому что иначе ничто не поможет. Никто не поможет. Иначе всё закончится раньше и снова попадёт в новую петлю. И сейчас, глядя на очередное изменение, слишком существенное для обстоятельств, которые были ранее, я смело могу заявить, что ты был прав, и у нас всё получилось.

– Какой ранее была история? Что изменилось?

– Расскажи мне, что ты сделал с Рональдом Уизли? Он вас не нашёл?

Том приоткрыл губы, чтобы тут же отозваться, но почему-то перехватило дыхание. Этот вопрос совсем не показался странным, а даже наоборот, возникло чувство, что к этому вопросу он готовился давно, словно сотни раз должен был услышать его и ответить, но ни разу он ни от кого не прозвучал.

– Нет, – собравшись с мыслями, отозвался Том и затянулся дымом, облокачиваясь на стол. – Я… не позволил ему вернуться. Избил и бросил в снегу.

Антонин выразил на лице искреннее изумление и не сразу произнёс:

– В каждой истории Рон Уизли был рядом с вами.

Он зачем-то полез ладонью внутрь своего пальто и достал оттуда стопку измятых, довольно стареньких пергаментов и потряс ими.

– Знаешь, что здесь? Тринадцать историй твоей жизни в этом времени. Тринадцать, Том!

Тот шумно выдохнул дым, быстро потушил сигарету в пепельнице и, оттолкнувшись от стола, схватил протянутые пергаменты, на которых его почерком были описаны ситуации и мысли, ярко бросающиеся в глаза.

«…и когда их утащил домовой эльф из поместья, я встретился с Волан-де-Мортом. Он был вне себя от ярости и собирался покончить даже со мной, но словно какой-то проблеск разума мелькнул в его глазах, и я почему-то не смог ничего сделать с ним. Я быстро ушёл…»

«…с прошлых раз я точно зафиксировал время появления троих в каминном зале Министерства. Они должны быть там в 9:07, в этот самый момент я схвачусь в Гермиону, которая попытается спихнуть меня вместе с Яксли, но если с последним получилось, то со мной нет. В этот момент Грейнджер сильно опасается меня, она сомневается и не верит, но магия заставляет её склониться…»

«…мы приходим тогда, когда ни одного Пожирателя нет в замке – они ушли. Дамблдор уже пал с башни, вокруг много людей. Я отпускаю Гермиону, и она уходит к друзьям. Судя по предыдущим историями, мы должны встретиться в следующий раз в её доме. Я ухожу к себе и жду…»

«…мне пришлось наложить заклятие подчинения на Тонкс. Я не слишком уверен, что она готова просто так послушаться меня и, учитывая мою историю, беспрепятственно сдружиться со мной на протяжении такого короткого времени. Она аврор – когда-то у неё закрадутся сомнения на мой счёт, поэтому рисковать не следует…»

Том резко отложил пергаменты, понимая, что многие детали случились совсем не так, как было описано в каждой истории. Они повторялись, местами где-то менялись на более положительные или отрицательные ситуации, но были не такими, как сейчас. Сейчас в свежем пергаменте Тома, который он полагал утащить с собой в прошлое, всё было написано не так.

Он отлично поладил с Гермионой. Она не пыталась его отпихнуть в Министерстве, а наоборот, захватила его с собой. Они своими глазами видели, как Дамблдор пал с Астрономической башни, а после наткнулись на Беллатрису, которая едва выжила после этой встречи. Затем спустя несколько дней Том забрал Гермиону к себе, а не ждал, когда она вернётся в родительский дом. И… Том не накладывал на Тонкс никакого заклятия – она добровольно и сама помогала ему.

Казалось, прямо сейчас перед Томом пронеслась вся его жизнь здесь: он действовал без предписанных им же правил, без подсказок и помощи, полагаясь лишь на самого себя. А Долохов, выходит, за его спиной помогал сложить обстоятельства и подтолкнуть на верные решения?

Выходит, тринадцать раз он пытался выяснить всю жизнь, максимально собирая информацию, чтобы в следующей жизни помочь себе, а на переходе в четырнадцатый раз понял, что собирал не для себя, а для Долохова, который должен пустить всё на волю течения и лишь следить за подходящими моментами?

Четырнадцать, мать его, раз!

Том прикрыл глаза и пошатнулся от осознания насколько это много. Ему вспомнились тринадцать дней Гермионы, прожитых в повторяющемся дне, пока на четырнадцатый день она не поняла, что нужно следовать воле случая и происходящее неизбежно. Четырнадцать страшных дней!

А у него четырнадцать жизней?

– Дамблдор завещал Уизли интересную вещицу, которая позволила трансгрессировать именно в то место, где вы находились, если произносили имя Рона. В тот день кто-то из них двоих говорил о нём, и Уизли оказался рядом, только из-за защитных заклинаний не мог найти вас. А после знаешь, что должно было произойти? Уизли должен был достать меч Гриффиндора из озера, и именно он должен был уничтожить крестраж, понимаешь?

Долохов небрежно потушил сигарету в пепельнице и оттолкнулся от спинки кресла, продолжив:

– И вроде бы кажется, что это не имеет значения, верно? Какая разница: вернулся он или нет? Какая разница: он уничтожил крестраж или кто-то другой? Самая большая разница была именно в этом. Хочешь я открою тебе самый важный секрет? Почему у тебя ничего не получалось всё время?

Том посмотрел на Долохова из-под полуопущенных ресниц – он улыбался, он возбуждённо рассказывал и не мог скрыть своей улыбки, как будто маленький ребёнок, которому подарили целый холодильник мороженного.

– Потому что Грейнджер не смогла сделать то, что от неё требовалось. Том, ты догадался, как отправить её в прошлое ещё ранее, но ты не смог убедить её совершить это! Знаешь, чем должна была закончиться история? Грейнджер под твоим натиском создаст крестраж, из неё выйдет вся твоя магия; всё то, что её держало рядом с тобой, исчезает, понимаешь? И так случалось, что больше она не видела в тебе ничего из того, что заставило бы её отправиться за тобой. А теперь посмотри на любой пергамент, прочитай самые последние строчки, написанные в последние минуты твоего существования здесь. Выбирай любой из тринадцати.

Слишком неутешительно звучали слова Долохова, который с какой-то отрешённостью начал пристально наблюдать за тем, как Том осторожно прикоснулся к исписанным пергаментам и, выбрав один из них, поднёс к лицу и принялся читать.

«…Гермиона сейчас уничтожает чашу. Её больше нет. Уизли обнимает её и цел-…»

Пальцы невольно задрожали. Том внимательно всматривался в последнее недописанное слово и лишь догадывался, что там должно быть написано и что могло случиться дальше.

– Что случилось дальше? – хрипло спросил он и удивился, что голос прозвучал совсем незнакомо, будто слышал его со стороны.

– История умалчивает, Том, – тихо отозвался Антонин. – Но, раз мы снова здесь, полагаю, ничего хорошего.

Том не заметил, как стал сжимать пергамент, превращая его в смятый кусок, и лишь когда обратил на это внимание, то попытался разжать ладонь, и пергамент полетел на стол, выскальзывая из пальцев.

Он прикрыл веки, плотно сжимая губы, и почувствовал, как всё вокруг словно перевернулось с ног на голову.

Как странно узнать то, что могло бы быть, если бы в какие-то моменты принял решение поступить не так, а как-то иначе.

Каждый способен отмотать в своих воспоминаниях прошлое, вспомнить какие-то ситуации из жизни и задаться вопросом: а что если бы я поступил не так, как тогда? Насколько бы всё изменилось?

Как сильно повлияло на историю то, что Тонкс оказалась не под заклятием, а действовала по своей воле?

Может быть, после этого Том совершал следующий ряд поступков, которые привели к тому, что Гермиона не смогла сблизиться с ним так, как сейчас, и поэтому при встрече в Министерстве она пыталась отвязаться от него?

Может быть, вид падающего с башни и разбивающегося о землю Дамблдора так ярко отразился в разуме Гермионы, что она решила перенять манеру Тома, чтобы в следующий раз стать сильнее? Может быть, защитив её от Лестрейндж, Том вызвал в ней благодарность и трепет, а в себе самом – желание таскать Гермиону возле себя, ведь так безопаснее и лучше?

Ему вспомнилось, как она вжалась в него, едва сдерживая себя, чтобы не сорваться в истерику, нервно затягиваясь сигаретным дымом и отворачиваясь от увиденного. Ему вспомнилось, с каким неосознанным страхом она пятилась от Беллатрисы, испугавшись того, что натворила, а после, перед расставанием, она закричала, что не верит ему, когда Том заверял, что отправляется к Волан-де-Морту и что с ним всё будет в порядке. Она ужасно тогда переживала! А после срывалась на друзей, с нетерпением ожидая встречи, ведь во всех этих тринадцати историях нигде не упомянуто, что в мае они жили в одной квартире, разделяя друг с другом одну комнату, одну кровать, один душ и один месяц совместной жизни.

Во всех этих историях ничего не было из того, что произошло в этот раз.

Во всех этих историях был Том и была Гермиона, но они были не вместе.

Во всех этих историях он ни разу не признавался ей в любви.

Во всех этих историях он и не думал, что любит, да и вряд ли хоть как-то любил.

Во всех этих историях всё было не так, как сейчас.

Во всех этих историях был Рон Уизли, которого Гермиона любила ещё до встречи с Томом в повторяющемся дне.

И все эти истории заканчивались чем?

Рональдом Уизли.

Том посмотрел на Долохова и тихо спросил:

– Выходит, в тех случаях я просто не понимал, почему петля замыкается снова и снова, а в последний раз решил пустить всё на самотёк, ожидая, что что-то изменится в ходе истории?

– Нет, Том, – покачал головой Антонин, поднимаясь из кресла, – не просто в ходе истории. Изменится твоё отношение к Грейнджер. Я отдаю тебе эти записки, чтобы ты повнимательнее всё изучил, – как и всегда, унесёшь их в своё время – юной версии меня они понадобятся, чтобы поверить Гермионе. И покажи мне свой пергамент.

Том чувствовал себя неживым: всё услышанное и увиденное было слишком неожиданным и, мягко говоря, не особо-то и приятным, что пальцы едва ли слушались, когда он доставал свой исписанный пергамент, чтобы передать Антонину. Тот легко взял его, разложил и принялся быстро просматривать, а спустя минуту поднял глаза на Тома и со слабой улыбкой произнёс:

– Я думаю, Гермиона будет в восторге, прочитав это.

– Пошёл к чёрту, я не для неё это писал, – фыркнул Том и почувствовал, как губы невольно приняли форму улыбки, а внутри что-то свернулось клубочком в смущении.

Он медленно отвернулся от Долохова, ощущая, как внутренности переворачиваются, делая высокий кульбит: даже Антонин явно не знал, насколько далеко он может зайти в чувствах к другому человеку, а на фоне записей тринадцати жизней, где он совсем ни во что не ставил Грейнджер, грубо и жёстко использовал, что она аж оказалась последней преградой на пути к успеху, ему стало казаться, что он слишком другой Том – не тот, который появился в феврале прошлого года, не тот, который исчез из Берлина накануне важной речи.

Он сильно изменился.

Когда это случилось? Может быть, когда он лежал под успокоительными и ловил воображаемую нить, которая, по его фантазиям, с неба опускается к человеку, чтобы он мог любить? Или может быть, в Хогвартсе, когда Гермиона осталась с ним на ночь или когда начала покачиваться в танцевальном неслышном никому ритме, который вызвал в нём что-то по-настоящему тёплое и приятное, а после бросился в самобичевание, потому что он слишком плох и жесток для Гермионы?

Не это ли всё сделало его мягче? Не это ли всё сделало его необходимым ей?

Ему вспомнилось, как первые разы она грубила и раздражалась, противостояла магии и боялась, как и он, прикоснуться – она ненавидела его или, точнее, хотела ненавидеть. Ей было тяжело и больно. Она впадала в истерики, постоянно плакала, сходила с ума, запираясь в ванной гриффиндорского общежития, вырывала волосы и яростно кричала, умоляя избавить её от этого или отмотать время назад, лишь бы ничего этого не было. Она не хотела такой жизни. Она считала, что он такой же невыносимый и жестокий, как крестраж, с которым она провела четырнадцать дней. Она искренне верила, что впереди её ждёт более жестокая игра с Томом.

Он вспомнил, как вылечил ей ногу в первую встречу: она явно этого не ожидала, да и не верила, что сделал он это искренне, хотя Том, вспоминая начало строчек своей истории из пергаментов, которые отдал Антонин, ничего не увидел из того, что он как-то помог ей. В своём пергаменте он написал, что помог Гермионе, залечив рану от идиотского шарика, подаренного ненавистным Уизли некой Лаванде Браун, – в остальных тринадцати историях нет ни одного упоминания об этом.

Он вспомнил, как терпеливо учил Гермиону контролировать себя в его обществе, чтобы не бросаться тут же в его объятия, закусывал ей губу, чтобы она не делала ему больно и привыкала к потокам тепла, дразнящих и с ума сводящих её. Она была слишком упорной и бездумно припадала к нему, плавясь в его объятиях, и он ни разу не позволял себе отшвырнуть её, посмеяться над этим и начать издеваться над этой зависимостью, чего нельзя сказать о тех строчках в тринадцати пергаментах, которые буквально были пропитаны ехидством и насмешкой, что Грейнджер слишком привязалась к нему, и её одержимость он никаким образом не собирается укрощать.

Он вспомнил, как старательно учился контролировать себя сам, пусть и раздражаясь, и психуя так, что однажды перевернул всю мебель в Выручай-комнате, чуть не задушил Гермиону и чёрт знает каким образом смог остановить себя, всматриваясь в бледное уставшее лицо, измазанное потёкшей тушью, пытаясь чётко различать его среди множества оттенков тёмного. Он искал тогда необходимость в ней, вычерчивал в своём сердце проблески заботы и важности Гермионы, чтобы она стала чувствовать себя более-менее живой и настоящей, а не куклой на ваге кукловода.

Он вспомнил, как Гермиона впервые вытянула из него мерцающую нить, открыв для них что-то нереальное и необъяснимое, и после они с приятным любопытством изучали это странное явление, а Гермиона взяла и поцеловала его. Просто так. Ему было смешно и приятно до дрожи в груди, а она отвернулась в смущении и что-то мямлила, специально психуя, что у неё просто ничего не выходит.

Он вспомнил, как она в полном отчаянии звала его, сидя на полу в аудитории, где Кормак Маклагген на её страх и ужас казался ей убитым. Она заламывала руки и безутешно рыдала, заплаканным взглядом умоляя помочь ей, забрать поскорее отсюда, спрятать и никому не отдавать. Она была такой лёгкой, когда на адреналине Том подхватил её и буквально выволок в коридор, чтобы увести в Выручай-комнату, где она безмолвно прильнула к нему и начала покачиваться в танце, засмеявшись, как маленький ребёнок, которому жизнь кажется прекрасной.

Он вспомнил, как они стали проводить ночи в их укромном месте, постоянно о чём-то разговаривая и засыпая под голоса друг друга. Он даже не заметил, как стал делиться с Гермионой мыслями, рассказывать какие-то догадки, посвящать в загадки и тайны, пытаясь их в ходе диалога разгадать.

Он вспомнил, как они вдвоём отправились к Руквуду: она в школьной юбке уверенно лезла за ним по перилам и карнизам, чтобы ворваться с балкона в тёмную комнату и чтобы Том мог получить ответы, которые – она точно знала! – ему, а не ей, были важны. После она болтала что-то про нежелание возвращаться в замок, грезя о тепле и уюте, и Том притащил её к себе в квартирку, где впервые она начала стягивать с него одежду, всеми своими жестами намекая на интимную близость.

И читая про ту самую Гермиону – отчуждённую, ненавидящую, старающуюся его избегать, – которая была заключена во всех тринадцати историях, Том с ошеломлением не понимал: как она смогла так измениться?

Как вообще могла так сильно измениться история только потому, что Том не знал, как ему поступать, что его ждёт и зачем нужна Гермиона?!

– Ты описываешь какую-то нить, которая имеет реальную физическую материю, – где-то рядом заговорил Антнонин, про которого Том, погружённый в воспоминания, уже успешно забыл.

– Этого нет ни в одной истории, – не своим голосом отозвался он и удивился, как спокойно и мелодично он звучит. – Значит, у нас не было такой тесной связи.

Том почувствовал на себе внимательный взгляд Долохова, который, очевидно, был заинтересован поведением собеседника, но он почему-то не мог к нему повернуться, иначе, ему казалось, с ним точно что-то произойдёт. Во всяком случае, истерика была не исключена, и Том со странной нежностью ощущал, как внутри, сквозь боль и страх Гермионы, прорастает тот самый росток, замеченный им ещё в момент, когда в воображении мелькала невидимая нить, разносящая странное и щекотливое чувство по всему телу.

Почему она выбрала его? И как эти нити находят к кому войти и вдохнуть в жизнь любовь? Это его больная фантазия на фоне пережитого перемещения или это на самом деле было?

Все воспоминания были настолько яркими и впечатляющими, что хотелось упасть на пол и укрыться ими, почувствовать себя окутанным странным и незримым ощущением, словно лоскуты бархатного плаща накрывают до мурашек и нежно греют кожу, заставляя нервы притупиться, а кровь стремительно бежать по артериям, требуя вдыхать воздух, пропитанный теплом, которое будет отравлять внутренности, как медленный сильнодействующий яд.

– Том? – тихо позвал его Долохов, но он не торопился оборачиваться.

Ему было слишком хорошо от пережитого и слишком плохо от того, насколько всё произошедшее оказалось важным для него.

Он мог быть совсем другим. Она могла быть совсем другой. И если бы ему ещё раз пришлось пережить одну из тех тринадцати жизней, зная, что была четырнадцатая – совсем другая, теплая, действительно стоящая, чтобы её прожить! – он бы не смог повторить всё то, что делал тот Риддл. Другой Риддл.

Риддл, который казался ему чужим, жестоким и одержимым, как Волан-де-Морт.

Он не хотел бы проживать снова эту петлю. Во всяком случае, как те тринадцать раз. Он не хотел бы, чтобы Гермиона желала его ненавидеть.

Он не хотел ничего из того, что было написано тринадцать раз подряд.

– Тони?

За всё время он к нему никогда так не обращался, очевидно, на психологическом уровне понимая, что перед ним не тот мальчишка, который провёл с ним школьные годы и вслед отправился в путешествие по Европе, бок о бок устремляясь за поставленными целями. Только сейчас он показался ему слишком близким и как будто бы родным. Он увидел в нём того мальчишку, который с готовностью всегда был за него и в любой ситуации служил настоящим дружеским плечом и твёрдой опорой.

Антонин молча сделал шаг к Тому и повернулся, чтобы наконец заглянуть в его лицо.

– Ты думаешь, у меня всё получилось?

Долохов показал тёплую улыбку – ровно такую же плутовскую и легкомысленную, какую помнил из прошлого Том, – изучающе всмотрелся в тёмные антрацитовые глаза, которые чёрт знает что могли излучать – Тому было плевать, если он сейчас выглядел как идиот, – и улыбчиво произнёс:

– Ты хотел спросить: готова ли она пойти за тобой?

Том моргнул и посмотрел в ответ на Антонина, без слов выражая положительный ответ.

– Уверен абсолютно, – кивнул Долохов и снова улыбнулся. – Ты извини, но я тоже влез в это дело и немного помог тебе. Ты явно был в доме Грейнджеров и видел, что на то место был налёт. Так вот, это я вытащил её оттуда буквально за пару часов до разгрома. Я купил Грейнджерам билеты в Австралию, замёл все следы о них, отправил Гермиону к Ордену, предупредил, чтобы она ничего не говорила обо мне – теперь ты знаешь почему. И поверь: она точно готова сделать то, что от неё требуется.

– А как же создание крестража? Уверен, что она сможет?

– Сможет, – кивнул Антонин.

– Она уже знает больше, чем я полагаю?

Тот усмехнулся, видя, как Том начинает приходить в себя, слегка хмурясь от того, что за его спиной Антонин и Гермиона смогли провернуть некоторые вещи.

– Она знает почти всё, что ей нужно для этого. Только вы оба не знаете ещё одну, ключевую деталь: создать крестраж она должна из твоего перстня. Более того, умершей душой должен быть ты.

– Что? – словно ослышался, переспросил Том, борясь со смехом.

– Ты ей должен об этом сказать в подходящий момент.

– Чёрт, ты шутишь, Долохов! Она не сможет! – повысил голос Том, чувствуя, как надежда на то, что всё в этот раз получилось, стала трещать и разбиваться на тысячи осколков.

– А сделай так, чтобы смогла, – развёл руками Антонин. – Очень важно, чтобы это произошло так. Когда ты умрёшь, то окажешься снова в своём времени, и кольцо, которое останется у Гермионы, будет содержать не только твой клочок души, но и её. Когда она воспользуется им, её унесёт в твоё время, потому что часть твоей души не может оставаться здесь. Считай, твой перстень сработает как порт-ключ, только во времени. Я помогу ей завершить всё до конца.

Том поджал губы и после некоторых размышлений утвердительно произнёс:

– Значит, совсем не имеет значения, что здесь будет происходить дальше.

– Всё, что должно происходить дальше, описано в пергаментах. Суть истории не меняется – меняется лишь то, как ты проживёшь её.

– Значит, я могу не искать Дары смерти, помогать Поттеру достать Бузинную палочку, потому что…

– Она и так через несколько минут будет принадлежать ему, – перебил Антонин. – А чаша находится в сейфе Лестрейнджей. Думаю, втроём вам не составит труда достать её. Постарайся не терять меч Гриффиндора – с ним будет легче.

– Дальше мы должны были отправиться к брату Уизли, но с нами нет Уизли, а это значит…

– Значит, что ты сам можешь выбрать, куда вам отправиться и как действовать дальше, – коротко улыбнулся Антонин, доставая кожаные перчатки и надевая их. – Ты всё изменил, ничего из того, что написано в тринадцати историях, больше не повторится. Честно, я ожидал перехватить Гермиону у дома Лавгуда, но когда вы там не появились, то понял, что произошло серьёзное искажение. Поэтому забирай это всё, времени у тебя слишком мало. И не будем прощаться.

– Где мы встретимся в следующий раз? – быстро складывая пергаменты и убирая к себе, спросил Том.

– Полагаю, увидимся тогда, когда твоя Гермиона будет готова поставить точку в этой истории, – улыбчиво отозвался Антонин, подходя к двери, ведущей из комнаты. – Вцепись в домовика и после его трансгрессии отправляйся куда пожелаешь.

– Наверное… наверное это будет моя квартира в Лондоне, – уверенно отозвался Том, подходя к Антонину, глядя на него с возбуждением.