Текст книги "Кровь и туман (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Мне бы пожалеть Эдзе, потому что эта история скрывает в себе явно больше душещипательных подробностей, возможно, изменивших его навсегда и сделавших его тем, кто он есть, но в моей голове не перестают звучать конкретная часть сказанных Эдзе слова.

– Не совсем поняла, – говорю я. – Что значит “до моей мамы”?

Глаза Эдзе округляются. Понимая, что именно он сказал, тот быстро щёлкает пальцами, подзывая официантку.

– Мне пора, – бросает Эдзе.

Достаёт из кармана плаща деньги, причём по количеству и номиналу явно больше, чем нужно. Выходит из-за стола и бегом пускается на выход.

Я – за ним.

– Эдзе, стойте! Что значит “до моей мамы”?

На улице я оказываюсь на мгновение позже ведьмака, но и этого хватает, чтобы Эдзе и след простыл. А мой вопрос так и повисает на пустынной парковке быстро гаснущим эхом.

***

По возвращению в штаб, мы расходимся по комнатам. Время – почти четыре часа утра. Парни спят, поэтому я заранее раздеваюсь до нижнего белья ещё в коридоре, а когда прохожу в комнату, не включаю свет и передвигаюсь лишь благодаря тусклому лунному свету, льющемуся из не зашторенного окна.

Моё место – матрас рядом со спальным мешком Артура. Я внезапно понимаю, как сильно устала, и всё, на что меня хватает – это рухнуть в подушку лицом. Мне хватит и секунды, чтобы задремать, но я слышу, как кто-то рядом начинает ворочаться, и готовлюсь к вопросам.

– Где ты была? – шёпотом спрашивает Артур.

– Как обычно, искала информацию, – отвечаю я. – Я что-то пропустила?

– Не совсем. – Когда я переворачиваюсь на спину, вижу, что Артур смотрит на меня. В лунном свете его глаза блестят серебром. – Принято решение насчёт Кирилла.

– И?

– Завтра его казнят.

Новость ожидаема, и всё же когда Артур произносит это, я чувствую боль в животе, как от прямого удара.

– Как это произойдёт? – спрашиваю, справившись с эмоциями.

– Как обычно – смертельная инъекция.

По крайней мере, это гуманно. И гораздо лучше, чем картины, которые лезли мне в голову, вроде повешения или сжигания заживо.

– Ты в порядке?

Спальный мешок шелестит, когда Артур достаёт наружу свою руку и, протягивая её в сторону, кладёт ладонь на одну из моих, которые я сложила на животе.

“Порядка больше не существует”, – думаю я.

– Ты знаешь, что может связывать маму и Миллуони?

– Миллуони? Того ведьмака, с которым ты заключила сделку, чтобы спасти Нину?

– Ага.

– Понятия не имею.

– Вот и я тоже. Но сегодня он случайно прокололся, дав мне понять, что там что-то есть.

– Интересно, – Артур хмыкает. – Спросим у неё?

– Думаю, если бы это было что-то важное, она бы нам рассказала. Она или… отец.

– А что, если он не знает?

– Чёрт, – протягиваю я, хмыкая. – Об этом я не подумала.

Артур слегка дёргает пальцами, словно набивая какую-то мелодию, а затем убирает руку обратно в спальник.

– Завтра будет трудный день, – говорит Артур. – Хочу, чтобы ты знала, что если тебе понадобится поддержка, необязательно идти к дяде Вале. У тебя есть я.

Упоминание Валентина заставляет меня занервничать. Откуда Артур узнал об этом, если я никому не говорила? Неужели, сам Валентин рассказал? Но как же тайна встречи пациента и врача? Или же, скрыв под покрывалом дружеской беседы всё, о чём мы говорили, он решил, что это и не секрет вовсе?

– Причём тут дядя Валя? – спрашиваю я.

– Видел, как вы с ним вместе выходили из кабинета. Догадаться было не сложно, сопоставив всё происходящее.

– Это не то, о чём ты думаешь, – я начинаю оправдываться, но понимаю, что это не приведёт ни к чему, кроме ещё более нелепых домыслов.

– Я и не думаю. Просто… не забывай обо мне, ладно?

– Ладно, – соглашаюсь я. А затем решаю, что будет правильным добавить ещё кое-что и говорю: – Извини.

– Спокойной ночи, Слав, – произносит Артур, игнорируя мои слова. – И ещё раз с днём рождения.

Я хмурюсь. День рождения. Сорванное мной же застолье сначала превратилось в разборки и поимку преступника, а потом и вовсе кануло в небытие, когда я отправилась к Эдзе за разговором.

Хотела как лучше, но снова сама же всё и испортила.

– Спокойной ночи.

Уже меньше, чем через пять минут, я слышу размеренное сопение со стороны Артура, означающее, что парень снова уснул. Я же чувствую, что, несмотря на усталость, ещё не скоро смогу отключиться. Поэтому привстаю, чтобы достать из кармана брошенной на стул куртки телефон. Сообщений и звонков едва ли больше, чем в обычный будний день. Славу из Дуброва, при всех её очевидных плюсах, мало кто стремится поздравить с днём рождения.

На дисплее мигает лишь одно сообщение. Я открываю его, и имя отправителя, значащееся в самом тексте, так как его номер не сохранён в контактах, не вызывает у меня ничего, кроме удивления.

“Совсем забыл” , – пишет Эдзе. Без смайликов, скобок и прочей ерунды, только странные двоеточия в конце предложений. – “У тебя же сегодня праздник. Однако такое чувство, что ты сама об этом не помнишь. Что ж, кто я такой, чтобы учить тебя жизни? А потому – поздравляю”.

А ниже, с разницей в две минуты, ещё одно. Пожелание.

“Не делай того, чего не стал бы делать я. Не делай глупостей”.

Точка кипения. Глава 4

Светло. Слишком. Такого яркого солнца не было даже летом. Каждый его луч отражается от выпавшего за ночь снега и направляет удвоенную силу света прямо мне в лицо. Я щурюсь. Не играет на руку и то, что я буквально стою в пробке среди машин, владельцы которых ещё минут десять назад рассчитывали прибыть на работу вовремя: металл отражает солнце не хуже снега, поэтому всё вокруг для меня – сплошное белое пятно.

Так было всегда, как я помню: стоило только зиме полностью войти в свои права и покрыть мой город белыми осадками, как я превращалась в крота.

Чёртовы чувствительные глаза. Зато теперь я знаю, что и у Славы из Дуброва есть свои слабые места.

– Сумасшедший дом какой-то! – слышу я голос Нины.

Смаргиваю одинокие слёзы и оглядываюсь по сторонам. Нина права. Факторов более чем достаточно, чтобы причислить всё происходящее к подозрительно странному: утро вместо вечера или ночи, настоящая стычка вместо разбоя. Раньше, предпочитая менее людные, но при этом более подверженные разрушению территории, оборотни хоть и представляли опасность, но не были реальной угрозой. Сейчас же они вышли на новый уровень: движение на всей главной дороге города парализовано; водители и пассажиры оказываются вне своих автомобилей, когда их варварски вытаскивают и отшвыривают прочь, как дети поступают с игрушками, с которыми им надоедает играть.

– Смотри! – когда я подхожу к Нине, она хватает меня за локоть и разворачивает в нужную сторону.

Я сразу понимаю, что именно её так заинтересовало. Среди восставших против спокойствия присутствуют и люди. Те самые, о которых говорил Ваня – выбравшие более сильную и перспективную по их мнению сторону в конфликте. Эти люди вооружены незнакомым нам оружием. Мачете, остроконечные палки и бейсбольные биты с шипами – лишь самое очевидное. Остальному я, как не пытаюсь, не могу подобрать и приблизительного названия. Оборотни явно постарались на славу, чтобы обеспечить своих союзников.

– Такое чувство, словно они проснулись раньше положенного и просто решили повеселиться, – цедит Нина сквозь зубы.

– Они никого не трогают, – замечаю я. – То есть, не убивают. Смотри: прежде чем перевернуть очередную тачку, они вытаскивают пассажиров наружу.

В ту же секунду над нашими головами пролетает что-то круглое и острое. Нина дёргает меня вниз, реагируя раньше, и мы вместе приседаем. Не вставая, я оборачиваюсь. Предмет, запущенный в нас, описывает дугу в воздухе и возвращается обратно по тому же маршруту.

– Не совсем и никого, – подмечает Нина, когда мы поднимаемся. – С нас они явно хотят спустить шкуру!

В этом она права. Если с теми, кому просто не повезло утром оказаться именно на этом отрезке дороги, ренегаты хоть и обращаются грубо, но не применяют оружие, однако стоит только кому-то из стражей оказаться рядом, как оно в ход идёт незамедлительно.

У меня пикает нарукавник. Чёрт, кажется, я забыла включить связь. Хорошо, что, несмотря на отсутствие силового поля и любой энергии в штаб, мы всё ещё можем пользоваться вещами, работающими от магии клятвы.

– Они подожгли мусорку! – визжит Бен так громко, что на некоторых слогах звук искажает не выдерживающий динамик. Затем раздаётся короткий, но заливистый смех. – Я не понимаю, что происходит! Аб-со-лют-но. Зачем жечь му… Погоди-ка.

Пока Бен молчит, я быстро проверяю, не нужна ли кому помощь. Нина вступила в схватку с двумя людьми, один из которых буквально на моих глазах оказывается обезоруженным и опрокинутым на землю. Нина тяжело дышит. Восстановление даётся ей нелегко, но она не желает признаваться в этом и едва ли примет помощь, если я предложу, поэтому в её драку я влезаю без разрешения, подкрадываясь к её сопернику со спины и вырубая его точным ударом рукояти меча по затылку.

– Я прекрасно справлялась сама, – недовольно сообщает Нина.

– Не за что.

– Нам пришлось разделиться, – снова раздаётся голос Бена. – Я отправил пару человек двумя кварталами севернее.

– А там что? – спрашивает Нина.

– Там, говорят, открылась ярмарка с глиняными игрушками и гжелью, – огрызается Бен в ответ. Я поднимаю глаза на Нину. Та раздражённо фыркает. – Не тупи, Ларионова, что там может быть? Оборотни сумасбродят. Пришёл вызов, что они разбили автобусную остановку и цветочный ларёк рядом, а потом пошли по первым этажам близстоящих домов.

Что за детский сад? Я не понимаю. В день, когда погибла Марья, они взрывали едва ли не каждого встречного, или, по крайней мере, не очень заботились о том, если кто-то вдруг пострадает. Сейчас же всё совершенно иначе…

Пока Бен продолжает о чём-то говорить, я ещё раз внимательно оглядываюсь. Фигуры в однотипной одежде с разнообразным оружием разошлись по автомобильной колонне едва ли дальше, чем на сотню метров. Если останавливать взгляд на каждой, можно заметить, что их не так уж и много, а эффект толпы создаётся за счёт хаоса, который они создают, разбивая окна машин и ломая зеркала заднего вида, заставляя людей кричать о помощи… Чёрт. Это же очевидно! И ведь буквально перед носом у нас лежит! Взбудораженная от своего внезапного открытия, я обрываю разговор Нины и Бена на полуслове:

– Их глаза. Мы думали, это оборотни, потому что кто ещё? Но вы присмотритесь. Перед нами – только люди.

Нина хмуро оглядывается. По мере того, как мои слова становятся для нее истиной, её лицо вытягивается.

– Твою мать, – протягивает в динамике Бен. – Точняк. И что это значит?

– Во-первых, то, что люди – отстой, – цедит сквозь зубы Нина. – Трусливые недомерки.

– А во-вторых, – присоединяюсь я. – Это была диверсия.

Точно как в Огненных землях, когда Влас и дети Христофа устроили нападение на одну из деревушек лишь чтобы выманить Доурину из столицы и, воспользовавшись её отсутствием, украсть Нити Времени.

– Штаб, – раньше, чем я подвожу свою мысль к кульминации, произносит Бен.

– Штаб, – подтверждаю я.

– Попробую связаться с кем-нибудь, – говорит Нина. – И если вы оба правы, то…

Нина замолкает. Её глаза белеют, и в этом – моя вина. Вместе с осознанием истины пришло излишнее возбуждение и страх за друзей, оставшихся в штабе.

Моё тело подвело меня. Я подвела Нину.

– Вы чего там замолчали? – спрашивает Бен.

– Тихо, – цыкаю я. – Нина… временно недоступна.

Бен протяжно вздыхает. Ещё секунду Нинины ресницы подрагивают в такт рваному дыханию, а затем она, моргнув, возвращается ко мне.

– Ну что? – спрашиваю я, а сама начинаю нервничать ещё сильнее.

– Не забудь забрать медальон, – шепчет Нина. Меж её бровей пролегает глубокая складка, когда она хмурится. А затем повторяет: – Не забудь. – И снова, но уже словно не мне, потому как отводит взгляд в сторону: – Не забудь.

В этот же момент, перебивая связь с Беном, мне на нарукавник поступает параллельный звонок. Я хватаю Нину за локоть освободившейся рукой, потому что мне совсем не нравится то, как она выглядит. Принять звонок приходится, нажав на нужную кнопку подбородком.

– Да?

– Слав. – Это Даня. – Дядя Дима не стал отменять казнь Кирилла. Более того, он перенёс её. Он считает, что нападение оборотней может быть…

– Перенёс на когда? – перебиваю я.

– Его казнят сейчас.

Разумеется. И Нинино предсказание сразу обретает смысл.

– Уже бегу, – бросаю я, прежде чем отключить одну связь и возобновить другую. – Бен? Ты ещё тут?

– Ага.

– Переводи звонок на Нину. Мне нужно уходить.

– Куда?

– Потом расскажу.

Я вырубаю и этот звонок. Бегло оглядываю Нину.

– Сама справишься? – спрашиваю я.

Она кивает, крепче берясь за оружие. Где-то в толпе сражается Марсель, и я, не находя его взглядом, кричу в воздух, чтобы он подстраховал Нину, а сама пускаюсь бегом до ближайшей стены, где открываю портал в штаб.

Ваня уже успел обрисовать мне предстоящий процесс, поэтому я знаю, что казнь не выставляют на обозрение общественности. Её проводят в небольшом помещении, попасть в которое можно через морг, что кажется мне достаточно ироничным. Несмотря на то, что среди свидетелей казни должны быть лишь исполняющий процесс и фиксирующий его в протоколе, я собираюсь нарушить и этот закон и стать третьей.

Появляясь на нужном этаже и видя Даню в конце коридора у лифта, я сразу оживляюсь.

– Это неправильно, – сообщает он, когда я подхожу. – Мне не стоило тебе говорить.

Его голос едва различим и тонет в окружающем шуме; половину слов приходится угадывать по губам. Гул. Вокруг – самый настоящий гул, словно я стою рядом с проносящимся мимо поездом. Он одновременно везде и словно нигде, словно лишь в моей голове.

– Я должна попрощаться, – отвечаю я.

Лифт идёт вниз только с третьего этажа, заполненного общими комнатами. И здесь до странности пусто. Видимо, противник ещё не успел подняться так высоко.

Но этот гул … Словно сами стены штаба просят о помощи.

– Насколько всё плохо? – спрашиваю я.

А затем замечаю в одной руке Дани пистолет и всё понимаю сама. Когда за оружие берутся пацифисты, пора начинать обратный отсчёт.

– Они, знаешь, оказались в штабе внезапно, – говорит Даня. – Словно пользовались не входом, а порталом. Просто в какой-то момент мы услышали первые крики, и… всё началось.

Даня покусывает губы. Пистолет-то он держит, но сможет ли им воспользоваться? Ох, лишь бы только он не ранил себя самого!

Больше Даня ни слова не произносит. Мы стоим спинами к лифту и лицом к лестнице и коридору, чтобы, в случае чего, сразу отразить попытку нападения, но пока на этом этаже спокойно.

Когда на лестнице появляются тени, я тянусь к мечу, который уже успела спрятать в креплении за спиной. Сначала показывается Валентин, потом Евгений.

Я шумно выдыхаю.

Валентина моё присутствие не удивляет. Он не спрашивает, что я здесь забыла, и не приказывает немедленно уйти. Он просто смотрит, – так, как может только психиатр: без злобы, но с явной надеждой “раскусить”, – коротко кивает и обращается к Дане:

– Ваня искал тебя, – рука отца ложится на плечо сына. Я чувствую укол ревности к отношениям, которых мне так и не удалось познать в полной мере. – Прошу вас, держитесь рядом. Мне нужно знать, что вы присматриваете друг за другом.

– Хорошо, пап, – отвечает Даня.

Разворачивается на пятках и бежит к лестнице. За его исчезающей спиной я слежу до самого конца.

– Пора, – напоминает Евгений.

Он же открывает лифт, в который я захожу самая последняя. Привычно бесшумно закрывающаяся дверь сейчас, как мне кажется, хлопает с излишне громким лязгом даже на фоне гула.

– Таня правду говорит: вы, дети, сумасшедшие, – нарушая паузу, произносит Евгений. – Но безумно храбрые. И в вас есть то, чего нет в большинстве взрослых. Самоотверженность, склонность к импульсивным действиям. Думаю, именно поэтому всё на вас и держится. Армия, состоящая из одних лишь подростков. – Евгений ухмыляется собственному утрированному заявлению. – Вы лезете в самое пекло ради того, чтобы спасти чужую жизнь. Ни один взрослый на такое добровольно не пойдёт.

– Самоубийство.

– Что?

– Самоубийство, – повторяю я тем же тоном. Лифт останавливается, его дверцы расходятся. – Лезть в самое пекло. Самоубийство ради спасения. Парадокс.

Перед нами открывается морг, но направляемся мы в дальнюю боковую комнату-пристройку, которая, в свою очередь, рассчитана на троих, а потому меня, четвёртую, вмешает в себя с трудом. Мне приходится оставить дверь позади себя открытой нараспашку, пуская гулять сквозной и пропахший гниющей плотью ветер.

Кирилл сидит на металлическом стуле. Его руки прикованы к подлокотникам специальными креплениями, ноги – к ножкам, в области щиколоток и бёдер. Раны на теле Кирилла не заживают, но это уже не важно.

Пока Евгений что-то записывает на бумагах, приколотых к планшету, а Валентин раскладывает на небольшом столике у стены какие-то инструменты, я пытаюсь убедить себя, что поступаю правильно. Перед глазами возникает лист с пятьюдесятью четырьмя пунктами, и вроде вот оно – всё, что нужно, чтобы превратить любое возможное сомнение в пыль, но я вспоминаю об истинной мотивации Кирилла, и сердце сжимается, а на языке появляется горький привкус металла.

Сестра. Я бы сделала что угодно для Вани, Лии и Дани, которых считаю своей семьёй. И для Артура, который по факту ей и является. Но ведь даже у “что угодно” есть границы.

Смогла бы я умереть? Безусловно.

Но хватило бы у меня смелости убить?

– Рось, – зовёт Кирилл.

Евгений и Валентин заметно напрягаются. Замирают, отвлекаясь от своих дел. Я даю им отмашку, мол, всё нормально.

– Что?

– Для того, кто сегодня не собирается быть казнённым, ты выглядишь мертвецки бледной.

– Ты разве не слышал, что у нас сейчас сражение во всём разгаре? – огрызаюсь я.

– Знаешь, стены, за которыми меня держали, достаточно толстые для того, чтобы не пропускать никаких лишних звуков, оставляя наедине с собственными мыслями и чужим стенанием.

Кирилл спокоен, умиротворён. Его слова напоминают балладу. Я хочу видеть сожаление на его лице. Или испуг. Чёрт, хоть толика испуга, и тогда я сделаю всё, чтобы уговорить Дмитрия отменить казнь!

Но Кирилл лучше меня понимает: происходящее сейчас с ним, то, к чему его привело каждое его решение и каждый его поступок – это ожидаемый конец. Более того, – и теперь я как никогда отчётливо это понимаю, – Кирилла такой конец более чем устраивает.

Валентин поворачивается, в его руке шприц. Игла на конце шприца кажется мне чересчур длинной и толстой, но ни единая мышца на лице Кирилла не дёргается. Он даже не смотрит за тем, что делает Валентин. Он смотрит только на меня. И улыбается.

Мне уже выдавалась возможность видеть нечто подобное на губах другого смертника. Они оба стали жертвами обстоятельств. У каждого из них был тот, ради которого они свернули не на ту дорожку. Они никогда не были преступниками, но именно с таким словом на табличке, прибитой к груди, положили голову на плаху.

И наконец главное – их обоих, Христофа и Кирилла, убила я. Я – их палач.

“Смогла бы я стать убийцей ради спасения тех, кто мне дорог?” – этот вопрос больше не актуален. Я уже сделала это как минимум дважды.

Когда иголка проникает под бледную кожу шеи, Кирилл едва заметно морщит нос, а я накрываю губы, с которых едва не слетают ненужные сейчас слова, ладонью, прижимая её так плотно к лицу, что становится трудно дышать.

– Всё хорошо, – тихо произносит Кирилл, выдыхая, когда Валентин вытаскивает иглу из его кожи. – Даже и не больно совсем.

Комнатка, в которой всё происходит, слишком маленькая для четверых. Вероятно, именно потому Валентин и Евгений выходят, ведь наверняка есть правило, по которому они не должны оставлять смертника одного.

– У вас есть тридцать секунд, – шёпотом сообщает Евгений, проходя мимо меня.

Титанических усилий мне стоит не начать отсчёт в своей голове.

– Я много думал после того, что ты сказала, – говорит Кирилл. – О том, каковой моя жизнь могла бы быть, если бы я принял другое решение.

– Я ведь не знала о Вете, – напоминаю я.

Кирилл качает головой.

– Неважно. Ты была права. Я должен быть что-то придумать… У меня ведь… есть друзья. Север, Гло, Филира… Они бы встали на мою сторону при любом моём решении.

С каждой секундой ему всё труднее передвигать язык во рту, и я решаю подойти ближе, чтобы ему не пришлось старательно повышать голос. Подходя, замечаю, как Кирилл слабо дёргает ладонью, и принимаю это за просьбу взять его за руку.

Отказывать кому-либо на смертном одре было бы бесчеловечно.

– У меня и ты всегда была, но я принимал это за данное, совсем позабыв, что с дружбой такое не может работать вечно.

Жизненные силы покидают Кирилла прямо на моих глазах. Его ярко-рыжие волосы тускнеют, приобретают седой оттенок. Фейри – бессмертны. Но сейчас яд, растекающийся по телу вместе с кровью, нейтрализует его магию, заставляя Кирилла стареть. В зелёных глазах гаснет огонь. Сколько у нас осталось времени? Десять секунд? Меньше?

– Самая худшая вещь, которая могла со мной случиться – это смерть с головой, переполненной сожалениями, – Кирилл слабо сжимает мои пальцы. – Ведь я должен думать не о том, что оставляю здесь, а о том, куда ухожу. – Кирилл прикрывает глаза. – Особенно теперь, когда это место будет наполнено далеко не песнями ангелов. – Тяжёлый вздох. – Всю свою жизнь я мечтал попасть в рай, но при этом совершенно ничего для этого не делал.

– Попроси меня помолиться за тебя, и я сделаю это, – говорю я.

Глаза Кирилла приоткрываются от удивления.

– Ты ведь не веришь в Бога, – с надрывом произносит он.

– Ради тебя я сделаю это на оставшиеся секунды.

Кирилл улыбается одним уголком рта.

– Спасибо, что верила в хорошую часть моей души даже тогда, когда я спрятал её в самый тёмный угол, – говорит он.

Эти слова становятся последними, что произнесли в комнатке, где слишком мало места для четверых. Но с этого мгновения присутствующие могут расслабиться. Теперь в живых из них остались только трое.

– Слава, пора, – говорит Валентин.

Я наклоняюсь, легко целую в мгновение постаревшего Кирилла в лоб. Воспоминания, где я предполагала, что именно он станет тем из нас двоих, кто будет присутствовать на похоронах другого, отдаются чувством сожаления в сердце, и я даже грустно хмыкаю.

Перед глазами всё начинает плыть, и я направляю все силы, чтобы сдержать эмоции. За воротником расстёгнутой рубашки Кирилла блестит медальон. Я осторожно снимаю его с шеи покойника и прячу в кармане своей куртки.

– Пора, – повторяю я, всхлипывая.

Мне никто не отвечает. Вместо этого я слышу, как что-то, звеня, падает, и резко разворачиваюсь на пятках. В секунду Евгений успевает в одном большом шаге перепрыгнуть порог распахнутой настежь двери и оказаться рядом со мной, едва не налетая и не сбивая меня с ног.

Он спешно тянет на себя дверь, но я успеваю разглядеть во всё ещё виднеющейся мне части коридора распростёртое на полу тело в грязно-жёлтом твидовом пиджаке.

Дверь с грохотом захлопывается. С этой её стороны есть такая же панель, как и с наружной: электронная, на кнопках. Чтобы закрыть или открыть замок, нужно ввести код, что Евгений и делает.

– Что случилось? – испуганно спрашиваю я, наскоро утирая слёзы, что больше походит на размазывание их по всему лицу.

Вместо ответа в небольшом окошечке, возвышающемся в полутора метрах над полом, появляется лицо. Перекосившееся, безумное. Покрытое кровью. Нечеловеческое, но и не оборотническое. Пасть, принадлежащая этому лицу, щёлкает зубами. И хотя я не слышу звука, всё равно вздрагиваю.

– Они добрались до КПЗ, – на выдохе произносит Евгений. – И выпустили наружу тех, кто сидел за решётками.

– Но как?

– Не знаю. Потом разберёмся. Сейчас нужно уходить.

Уже едва ли сознательные граждане любого из миров, скорее настоящие монстры , по ту сторону окна копошатся, сгорая от нетерпения поскорее добраться до нас. Один из них на мгновение исчезает из поля зрения, а когда появляется снова, всё, что я могу – это громко закричать.

Когтистая рука хватом за кудрявые каштановые волосы держит голову Валентина, оторванную от тела.

Переставая кричать, я бросаюсь к стене, и меня выворачивает. Несколько раз, до судорог и спазмов в желудке.

– Слава, – Евгений касается моей спины, слегка похлопывая. – Нужно уходить.

Моё тело горит. Ладонь Евгения, как мне ощущается даже сквозь слои одежды, отдаёт ледяным холодом. Пока я прихожу в себя, Евгений отходит к противоположной стене и открывает портал. Появившаяся дверь напоминает одну из межкоридорных дверей в городской поликлинике.

Евгений уходит, ещё раз позвав меня по имени. Монстры снаружи комнаты скребутся и бьют по, вероятно, бронированному окну. Сил, которые они прикладывают, хватает, чтобы пошла первая цепочка трещин.

У меня болит не только желудок, но и грудь, словно вместо окна – моя душа, и именно её сейчас разрывают на части. На дрожащих ногах я иду к порталу, по пути касаясь щеки Кирилла одними кончиками пальцев и в последний раз произнося его имя вслух.

Несмотря на обещание, я не стану молиться. Будь тот, в кого безотчётно верил юный фейри, действительно реальным, он бы не допустил всего этого.

***

Проходя через портал, мы оказываемся на первом этаже штаба, но едва ли в лучшем для спасения месте. Гул стоит оглушительный. У меня кружится голова, когда одни воспоминания накладываются на другие, и перед глазами появляется большое помещение, где секунду назад пировали, а теперь с трудом сражаются за жизнь те, кто оказался в плену у врагов в тёмно-фиолетовых одеждах.

– Женя!

Со стороны выхода во внутренний дворик к нам бежит Татьяна. Она в крови, но та едва ли принадлежит ей. Врезаясь в мужа всем телом, Татьяна заключает его в крепкие объятья.

– Где ты был? – кричит она, отстраняясь. Бьёт Евгений кулаком в плечо. Это просто жест беспокойства, а не попытка причинить боль, и всё же менее сильный относительно своей супруги мужчина пошатывается, не падая только потому, что всё ещё находится в объятьях Татьяны. – Придурок! Я думала, ты помер! Ещё раз вздумаешь пропасть, и я…

– Дмитрий не стал отменять казнь, – сообщает Евгений, и впервые за всё, что произошло в течение предыдущих минут, я слышу дрожь в его голосе. – Мы с Валентином спустились вниз, но они пробрались… Не знаю, как… Тань, они выпустили преступников.

– Вот чёрт, – Татьяна вздыхает. Затем хлопает Евгения по одежде. – Ты хоть цел?

– Я – да. Валентину повезло меньше.

Меня пробирает озноб, как холодную воду плеснули за шиворот.

– О, нет, – Татьяна, продолжая держать Евгения на вытянутых руках, смотрит на меня. – Мне очень жаль.

Я не знаю, что сказать в ответ. Я едва смогла остановить тошноту и слёзы, и если сейчас снова сдамся перед эмоциями, второй раз у меня это не получится. Поэтому остаётся лишь кивнуть.

– Нужно сказать Ане и парням, – продолжает Татьяна.

Так вот за что она на самом деле сожалеет! Разумеется . Я – та самая лучшая кандидатура в гонцы, которого не станут лишать головы, принеси он плохую весть.

– Ты Власа не видела? – спрашиваю я, чем заставляю и Татьяну, и Евгения растеряться.

– Эм, – Татьяна зачем-то оглядывается по сторонам, хотя я нахожусь в том же помещении, что и она, и вижу ровно то же. – Нет. Слав, ты слышала, что я…

– Мне нужно бежать, – перебиваю я.

И действительно пускаюсь со всех ног к двери, ведущей на улицу. Разумеется, Власа у штаба чудесным образом не оказывается. Зато теперь я понимаю, что основная битва происходит именно здесь, где гул обретает отчётливо различимые звуки перекрикивающихся голосов, спусков курков, лязга лезвий о лезвия, воя, скребков и глухих ударов.

Стражи борются за то, чтобы не пустить всех оборотней в штаб, ведь в таком случае всё будет кончено.

Я хочу не привлекать к себе внимания, но это оказывается невозможным; я вышла из двери, вход в которую охраняет кольцо из защитников и, вероятно, какая-то магия, так как, делая несколько первых шагов от двери, кожей чувствую нечто странное: словно я прошла через мыльный пузырь.

Стражи в оборонной позиции быстро оборачиваются на меня. Я трясу головой, потому что не могу поверить собственным глазам – каждый из стражей, которого я вижу, имеет идентичного близнеца по свою правую руку.

Это может быть только одно.

– Пустышки, – заключаю я вслух.

История ненавидит меня. Для истории я – мошка на лобовом стекле. Она ставит кассету, которую я уже видела, и проигрывает в замедленном темпе самые страшные моменты.

Смерть того, кто был добр ко мне и пытался помочь. Там – Лукас. Здесь – Валентин.

Смерть того, кто был мне другом. Там – Лия. Здесь – Кирилл.

Влас снова вынужден причинять себе боль, создавая магию, и хотя сейчас не для того, чтобы навредить, это не облегчает его страдания.

– Влас? – кричу я. – Кто-нибудь видел Власа?

Ряды стражей редеют. Пустышки растворяются в воздухе, сбивая с толку своих соперников. Я понимаю, что пора действовать. Выхватываю меч из крепления и срубаю ближайшему оборотню голову. Он, быть может, попал сюда случайно. Возможно, всего лишь пришёл поддержать друзей, которые имеют против стражей гораздо больше, чем он сам, но мне плевать. Одновременно с этим в мою сторону выпадает женщина с чем-то, напоминающим помповое ружьё.

Несмотря на гнев в глазах, она совершенно не умеет обращаться с оружием.

Её ружьё падает на землю вместе с тем, как мой меч пронзает её живот насквозь.

Круговорот битвы подхватывает меня и носит по толпе. Иногда я делаю удар, и враги отвечают мне тем же. Так вскоре я получаю своё первое серьёзное ранение, когда упускаю из виду оборотня и какую-то палку с шипами в его руках. Мой бок пронзает невероятная боль, вспыхивающая миллионами петард, застрявших под рёбрами. Я кричу. Приходится бросить меч, ведь управляться с ним левой рукой я не умею, а правая теперь нужна мне, чтобы придерживать бок в надежде, что все органы не будут проситься наружу.

Кто-то из незнакомых мне защитников прикрывает меня, видя моё ранение. Это женщина. У неё коротко подстриженные волосы, раскосые глаза и знакомое круглое лицо. Мне кажется, она – мать одного из ребят в моей параллели.

Пока ещё не помутневшим взглядом я выхватываю в толпе знакомую фигуру и иду в её сторону, по пути отстреливаясь из пистолета, который я подобрала с земли, и, что совершенно не делает мне чести, прячась за спинами других стражей.

Наконец передо мной стоит Влас. Его предплечья кровоточат, но выглядит он лучше, чем я думала.

– Боже, – выдыхает он, когда я буквально валюсь с ног прямо ему в руки.

Он подхватывает меня, словно я ничего не вешу. Я хочу возразить и слабо дёргаю ногами, что, как чувствую по пропитавшей одежду крови, лишь усугубляет моё положение.

– Тебе нужна медицинская помощь, – говорит он.

– Нет, – отвечаю я. – Мне нужно, чтобы ты открыл портал.