Текст книги "Кровь и туман (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– Чего? – Влас недоумевающе таращится на меня.

У него на носу веснушки. Их мало, но они есть. Или это капли крови?

– Односторонний портал, – говорю я. Трясу головой. – Я знаю, что ты на такое способен.

– Откуда?

“Оттуда, что ты уже делал это, когда был злодеем в подчинении своего маньячного дядюшки” – нормальный ответ? Или стоит ещё немного подумать?

– Даже если я на такое и способен, – продолжает Влас. Он уносит меня прочь от сражения, и я не понимаю, почему оборотни не пытаются напасть на нас, пока мы оба безоружны. – Зачем тебе это понадобилось и куда ты собралась отправиться?

Тон, которым мамаши ругают своих нерадивых детей. Такой он меня видит?

– Я хочу посмотреть ей в глаза, – говорю я.

Силы возвращаются – клятва в работе. Но вместе с этим я чувствую, как мои веки тяжелеют. Борьба со сном – это то, что я делаю чуть ли не каждую ночь на протяжении долгого времени, и впервые он побеждает.

– Кому?

– Королеве Зимнего двора. Она убила моего друга.

Язык перестаёт мне подчиняться уже на последнем слове. Нет, дело явно не в клятве и эффекте, который она даёт при излечении.

Здесь что-то другое…

– Тебе нужно отдохнуть.

Голос Власа медленно исчезает в долгожданной тишине. Я закрываю глаза и сразу проваливаюсь в сон.

***

Я прихожу в себя в больничной палате. То, что мы не в штабе, я знаю точно. Медицинское помещение абсолютно иное: небольшое, кроватей всего три, из них одна нетронута, а на второй, похоже, недавно кто-то спал, так как бельё смято, а край одеяла касается пола. Однако из живых душ здесь только я.

К моему телу присоединена какая-то трубка. Я убираю простынь, которой укрыта. Я раздета до белья, а на животе красуется небольшая повязка. Когда меня ранили, я думала, что задето больше четверти моего тела – настолько сильная была боль, но сейчас вижу, что поражение едва ли превышает длину ладони.

Первой мыслью, приходящей в голову, является позвать кого-нибудь, но я тут же её отметаю и вместо этого осторожно, чтобы не спровоцировать кровотечение, вытаскиваю из вены катетер, выбираюсь из кровати. Моя одежда лежит на стуле, но я не хочу надевать её, поэтому остаётся лишь обернуться в простыню и последовать в коридор.

Выглядываю осторожно, чтобы не привлекать внимание. Я и правда в городской больнице. Персонал здесь занят каждый своим делом, и едва ли кто-то из них агонизирует в приступе паники. Битва окончена? Мы победили?

Я собираюсь с мыслями и наконец переступаю босой ногой порог палаты, когда в меня врезается возникший словно из ниоткуда, – (хотя всего лишь из-за другого угла), – Бен.

– Оп-па! – протягивает он.

Осторожно толкает меня обратно вглубь палаты, закрывает дверь за своей спиной.

– И кто вставать разрешал?

– Что я здесь делаю? – спрашиваю я. – Почему не в медкорпусе штаба?

Бен оглядывает меня, словно прикидывая, выдержу ли я услышать правду.

– Там нет свободных коек, – отвечает Бен наконец. – Отправить тебя именно в больницу было распоряжением Дмитрия.

Ага. Как и совершить казнь Кирилла, несмотря на то, что штаб был под прямой атакой.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – бросаю я. Плотнее закутываюсь в простыню. – Давно я тут лежу?

– Чуть меньше суток.

– Что с битвой? Кто одержал победу?

Бен пожимает плечами.

– Сказать сложно, – говорит он. Идёт к пустой койке, стоящей слева от моей, и присаживается на её край. Пока он идёт, я замечаю, что Бен прихрамывает. – В один момент битва просто… прекратилась. Полагаю, по желанию оборотней, потому что они оставили нам сообщение.

Бен лезет в карман за телефоном. Когда я подхожу ближе, он показывает мне фотографию. Чёрной краской на красной кирпичной стене выведено:

“Следующий раз будет последним” – на нашем, человеческом, русском. А рядом приписка на неизвестном мне языке.

– Что-то вроде “Уже можете начинать плакать и молить о пощаде”, – говорит Бен раньше, чем я спрашиваю о переводе.

– Это плохо.

– А знаешь, кто это написал? – (Я качаю головой). – Магдалена. Чёртова сучка, оказывается, была правой рукой Амадеуса до того, как всё произошло.

– Это она убила его?

– Не. – Бен убирает телефон обратно в карман. – То есть, не знаю. Там, вроде как, было шестеро на одного. Не ясно, за кем был финишный удар.

Произнося это, Бен трёт правую коленку. На нём другая одежда, поэтому я не вижу ни крови, ни рваных дыр, чтобы понять, серьёзная ли у него травма.

– А с тобой что? – спрашиваю я, кивая на коленку.

– Ерунда.

– Что тогда в больнице делаешь?

Секунду Бен мнётся. Мой простой вопрос явно ставит его в тупик.

– Я деда пришёл навестить, – говорит он чуть погодя. – Вот, думал, зайду, посмотрю, как ты.

– Спасибо, – отвечаю я. – Похоже, ты такой единственный.

– Ну, у Власа сейчас полно забот. Сама понимаешь, он же член Совета. Ваня с Даней… Ты в курсе, что случилось с их отцом? – Желудок вспоминает страшную картину раньше мозга, и мне с трудом, но удаётся побороть спазм. Я киваю. – Ну вот. Хотя, Даню я, кажется, видел спящим в коридоре на кушетке. Там и ведьмочка твоя. Кстати, она-то как раз и не уходила никуда с того самого момента, как тебя сюда определили. И Артур тоже. Просто никто не хочет лишний раз попадаться на глаза твоему соседу по палате.

Я гляжу на койку напротив.

– А кто…

Раньше, чем я заканчиваю свой вопрос, открывается дверь палаты. Но никого не видно. Затем раздаётся голос:

– Дорогуша, комнатная температура – это не кипяток и не холод, что аж зубы сводит. Чему вас только в ваших этих медицинских университетах учат?

Эдзе появляется под руку с медсестрой. Она на его слова отвечает улыбкой, но когда он отпускает её и поворачивается к ней спиной, она демонстрирует ему средний палец. Типичная реакция простого обывателя на невероятно противный нрав одного из самых сильных ведьмаков современности.

– Ты очнулась, – констатирует Эдзе, заметив меня. – Наконец у меня появится собеседник!

– Что вы-то тут делаете?

– Лучше не спрашивай, – шепчет Бен.

– Вообще-то, если хочешь знать, меня ранило, когда я помогал стражам.

– Ты себе помогал, – встревает Бен. – А не нам. И что там тебя ранило-то? Пара царапин, а ноешь, как маленький мальчишка.

Эдзе пропускает слова Бена мимо ушей, картинно закатывая глаза. Подходя к своей койке, он что-то пинает ногой, пряча под кровать. Я чуть наклоняюсь вперёд. Сумка с магическим барахлом.

– Вы здесь, чтобы сделки новые заключать? – спрашиваю я.

Эдзе забирается на койку, не утруждая себя тем, чтобы снять обувь.

– Возможно, – спокойно отвечает он.

– И вас ничем на самом деле не ранило?

– Почему же, – Эдзе поднимает руку, демонстрируя мне свой локоть. – Вот. До сих пор щиплет.

На коже локтя едва заметная ссадина. Я не знаю, злиться на него или смеяться. Во всём, что происходит с Эдзе, столько игры, что невольно вспоминается повесть о мальчике, волках и овцах.

– Ждали собеседника? – спрашиваю я, скрещивая руки на груди. – Поговорить хотите? Расскажите тогда, что было между вами и моей матерью.

Эдзе явно никак не ожидал, что я вернусь к этой теме. Его брови ползут вверх, рот приоткрывается, вбирая воздух в лёгкие.

– Правда тебе не понравится, – уверяет он.

– С вашего позволения, я сама разберусь.

– Я о тебе же беспокоюсь, Слава, – продолжает настаивать Эдзе. – Сама посуди: только что на твоих глазах умер твой друг, затем убили человека, в какой-то степени бывшего твоим вторым отцом. Твои друзья измучены и ранены… как и ты сама. Не думаешь, что ещё одного событие, способное разрушить, пусть и образно, нечто привычное, может стать для кого-то фатальным?

Голос у Эдзе тихий, ровный. И в словах, сказанных этим голосом, мне видится больше правды и смысла, чем в любом моём возможном контраргументе.

– Так, завязывайте эти свои штуки! – восклицает Бен.

Он соскакивает с койки, хватает меня, стоящую рядом, за руку и тянет в сторону выхода.

– Что такое? – спрашиваю я, пытаясь остановить Бена.

– Этот псих гипнотизирует тебя, разве не ясно? Пудрит голову! Пошли отсюда.

Бен позволяет мне забрать одежду, обувь и меч, а потом мы уходит. Напоследок я успеваю обернуться на Эдзе. Тот сидит, не обращая на нас никакого внимания, и разглядывает что-то в своих ладонях.

– Как ты понял, что это гипноз? – спрашиваю я, пока мы идём в направлении, известном только Бену.

– А я и не понял. Так, предположил. Просто уж больно лицо у тебя стало странное.

– И это, по-твоему, плохо?

– Не знаю. – Бен указывает на дверь в конце коридора. – Нам туда.

Бен ускоряется. Когда я равняюсь с ним у самой двери, он открывает её. Перед нами снова палата, но в отличие от той, в которой я очнулась, здесь только одна койка, а ещё много цветов в вазах и солнечного света.

– О! – восклицает единственный больной. Им оказывается Вениамин. – Явился – не запылился! Дед тут при смерти, а он даже чёртовых яблок ему не принёс за несколько дней!

– Не ворчи, – отвечает Бен. Пока я закрываю за нами дверь, он идёт к деду и обнимает его.

Вениамин даётся внуку не сразу. Куксится, морщит нос – играет с ним, а Бен и рад вестись. В конце концов, они хлопают друг друга по спинам.

– И Романову, гляжу, приволок, – Бен-старший кивает мне в знак приветствия. – Ты-то как, девочка? Слышал, что неслабо тебе досталось.

– Жить буду.

– А вот это – правильный настрой!

Бен обходит койку деда и собирается присесть на свободный стул, но дед останавливает его, поднимая руку в воздух.

– Дрон, давай-ка, сбегай и принеси чего-нибудь перекусить.

– Ты только недавно завтракал.

– Я – да, а вот ты выглядишь голодным. Так что шементом и без лишних разговоров.

Бен скалится, и всё же уходит, оставляя дверь открытой. Вениамин – определённо интересный мужчина, но оставаться с ним наедине мне не хочется, ведь мы совсем друг друга не знаем. О чём разговаривать? Чем заполнить паузу?

– Славка, – первым в диалог вступает Вениамин. – Не прикроешь дверь, а то кое-кто у нас, похоже, в лифте родился? Да и разговор у меня к тебе есть.

Я слушаюсь. Буквально на несколько секунд отвлекаюсь от Вениамина, пока иду закрывать дверь, а когда возвращаюсь, нахожу старика ёрзающим в кровати, чтобы сесть.

– Вы бы так резко не вставали, – предостерегающе говорю я, указывая на аппарат, к которому Вениамин подключён.

– Вот в свои почти семьдесят лет я только у мелочи всякой совета не спрашивал, – произносит он беззлобно, но раздражённо. Наконец устроившись, он складывает руки на груди: – Времени на милые беседы у нас нет, скоро Андрей вернётся. В общем, у меня сообщение для отца твоего. Только больше – никому. Уяснила? Сейчас с доверием большие проблемы.

– Уяснила, – сразу подтверждаю я.

– Оборотни не знают, как гнори и перитоны оказались в Дуброве. Неполадки с призмой, конечно, их рук дело, но они никак не ожидали, что перенаправят портал именно на мир, откуда придут такие гости. Однако есть подозрения…

– Какие?

– Возможно, в этом как-то замешан Волшебный народец. Я тоже подумал, и… пришлось напрячь мозги и вспомнить, как говорится, матчасть. Ты же в курсе, что у гнори и перитонов нет своего дома.

Я неоднозначно качаю головой.

– Они переходят из мира в мир, захватывая территории, – продолжает Вениамин. – Если им оказывают сильное сопротивление, они уходят, но возвращаются через некоторое время, чтобы довести начатое до конца. Узнай у того, с кем ты водишься вопреки всеобщему неодобрению, про место, откуда он родом, и тебе всё станет понятно.

– Вы говорите об Эдзе? – спрашиваю я. Первое имя, которое приходит в голову, с такой-то характеристикой. Затем я поправляюсь: – То есть, о Миллуони?

Бен-старший кивает в знак подтверждения.

– Извините, – говорю я. – Но вы уверены? Откуда такая информация? Не могла же она достаться вам так легко.

Брови Бена-старшего ползут вверх.

– Легко? – он хмыкает и тут же хватается за сердце. Я испугано вскакиваю, но это лишь обман: губы старика растягивает улыбка. – Я вообще-то чуть Богу душу не отдал, а она говорит, мол, легко!

– Не смешно, – заверяю я.

Шаги в коридоре заставляют нас обоих напрячься. Бен-старший быстро опускается в кровати, принимая лежачее положение.

– И ещё кое-что, – произносит он уже на всякий случай шёпотом. – Передай Дмитрию, что в штабе определённо точно есть стукачи. Пусть внимательнее будет.

Как только Вениамин замолкает, дверь палаты открывается.

– У них в автомате с едой только овощи и фрукты, – произносит Бен, появляясь передо мной. – Я такое жрать не собираюсь, я что, корова, что ли? Придётся медленно умирать с голоду.

– Ну, овощи – это полезно.

– Ну, овощи – это полезно, – передразнивает меня Бен. Пока он ставит пластиковые стаканчики с кофе на тумбочку, оказываясь спиной к деду, я вижу, как Бен-старший едва заметно улыбается. – Не припомню, чтобы назначал тебя на должность своего диетолога.

Я закатываю глаза. Беру один из стаканчиков с кофе и отхожу к окну, позволяя внуку и деду побеседовать наедине. На мне до сих пор ничего, кроме нижнего белья и простыни, а кофе на вкус напоминает мыльную воду с какао, но это беспокоит меня ещё меньше, чем полное отсутствие звукоизоляции в палате и вместе с этим перебойный лай двух дворовых собак. Единственное, что теперь не даёт покоя – мысль о предателе в стенах штаба.

Оборотни не могли сами попасть на этаж с камерами, чтобы выпустить преступников, как и затем проникнуть в морг. Кто-то должен был открыть портал, а это значит, что правило “никому нельзя доверять” отныне имеет ещё более жёсткие границы.

– Ну как кофе, коротышка? – спрашивает Бен.

– Далеко не карамельный латте, – отвечаю я, не отрывая взгляд от пейзажа за окном.

В скольких из тех, кого я знаю, я уверена?

– Коротышка? – смеясь, уточняет Вениамин. – Дрон, ты себя-то в зеркале когда последний раз видел? От горшка два вер…

– ДЕДУШКА!

Я упускаю шикарную возможность издеваться над Беном до конца его дней и вместо этого говорю:

– Я кое-что забыла в палате.

Ставлю стаканчик с кофе на подоконник. Слишком близко к краю; стаканчик падает на пол, едва не забрызгивая содержимым, которому до кофе как до Китая – раком, мне ноги.

Бен привстаёт со своего стула, обеспокоенно глядя на меня.

– Компания мне не нужна. С Эдзе я справлюсь.

Похоже, я в принципе единственная, кто может с ним сладить.

Выхожу в коридор и, проходя половину обратного пути, замечаю тех, о ком говорил Бен. Лия, Даня и Артур. Все трое заняли скамейки, хаотично растянувшись на них: Артур занимает одну полностью, но так как скамейка слишком маленькая, чтобы уместить на себе всё его тело, ноги парня, вытянутые вперёд, мешают проходящим мимо; Лия с Даней сидят на другой – Лия положила голову Дане на плечо, а тот откинулся затылком на стену позади. Все трое выглядят не лучше меня. Я вижу, что Данина правая рука покоится на животе в специальной повязке через голову.

Они спят, и только поэтому мне удаётся проскочить в палату незамеченной. Правда, Эдзе уже не один.

– Лукас, – говорю я, замирая на месте. – Привет.

– Здравствуй, – кивком приветствует Лукас.

– Есть разговор, – я обращаюсь к Эдзе. – На другую тему, – сразу добавляю, чтобы его не спугнуть.

– Отец, мне выйти?

Ох, Лукас! Покорный, привязанный к отцу настолько сильно, насколько Шиго, его младшая сестра, того же отца ненавидит.

Лукас тянется к Эдзе. И это видно кому угодно, кроме Эдзе.

– Зависит от Славы, – Эдзе, приподнимая одну бровь, переводит взгляд на меня. – О чём разговор, красавица?

– О месте, откуда вы родом. Как я понимаю, вы там больше не живёте. Есть причины?

Лицо Эдзе меняется в секунду. Более искреннего удивления мне ещё не удавалось встретить.

– Неожиданно, – растерянно произносит он. – Допустим, я родился и вырос, а также благополучно сбежал, когда понял, что всё вокруг ни что иное, как утопия, из Проклятых земель.

– Гнори приходили к вам, верно? Они хотели захватить Проклятые земли.

Эдзе напрягается. В одно движение он спускает ноги с кровати и оказывается в вертикальном положении. Но ко мне не подходит, словно оставляя расстояние для манёвра.

– Однако, насколько мне известно, Проклятые земли всё ещё заселены, – продолжаю я. – Значит, местным жителям удалось договориться с колонизаторами? А вы говорили, прогнать их нельзя, только убить!

– Потому что вариант, который выбрали народы Проклятых земель, вам не подойдёт.

– Почему?

– Вы, люди, слишком честные. И бесхребетные.

– Так что вы сделали? – не унимаюсь я.

– Мы предложили им более выгодную добычу, позволив использовать Проклятые земли как проходной пункт в другой, более густо населённый мир. – Лукас ничего не произносит вслух, но за него это делает выражение разочарования на лице. – Да, – отвечает Эдзе, замечая это. – Иногда в том, чтобы запачкать руки в крови, нет ничего плохого.

– В чужой крови, – напоминаю я.

– Разве есть разница?

Для него – может и нет. Но ведь у медали две стороны. А потому, могу поклясться, те, к кому Эдзе направил гнори, были бы с ним ох как не согласны…

… если бы были живы.

***

Через несколько часов меня выписывают и разрешают вернуться в штаб. Бен предлагает открыть портал, но я хочу пройтись по городу.

То, что я вижу на улицах, разрывает мою душу.

Всё по-прежнему и одновременно с этим ничто не осталось таким же. Это странный парадокс. Я смотрю на прохожих, на здания, на небо и осознаю, как потускнели краски, которым я раньше не придавала значения.

– Скольких не стало? – спрашиваю я у Дани.

Он мрачно глядит на меня. Тяжестью тонны бетонных плит на меня обрушивается осознание собственных слов.

“Скольких не стало?” Серьёзно, Романова?

– Прости, – вздыхаю я и кладу ладонь Дане на плечо. – Прости, пожалуйста, я…

Зато теперь, разумеется, ни единого нужного словечка на языке не вертится!

– Я не уверен насчёт точных цифр, но всего около полусотни: и стражей, и людей, и наших сторонников.

Самому Дане тоже досталось. Не знаю, как это произошло, но кости его правой руки расщепило на мелкие части. Клятва, конечно, помогла, и за сутки излечила открытые раны, но заново сделать из осколков целостную форму ей удалось не до конца. Временно Дане необходимо носить повязку, фиксирующую руку на весу, но это едва ли сможет вернуть полную двигательную способность его пальцам.

– Самое ужасное наступило ночью после битвы, – продолжает Даня. – Пришли гнори. Мы слышали крики, слышали шелест крыльев перитонов, но были настолько уставшими, что… – Даня притормаживает. Трёт глаза здоровой рукой. – Нам было всё равно, если честно. Конечно, защитники выдвинулись, чтобы попытаться им противостоять, но я не думаю, что кто-то действительно выложился в полную силу.

– Не удивительно.

– Да, – Даня снова смотрит на меня. – Нам с двумя врагами сразу не справиться, Слав. Никак.

Он надрывно вздыхает. Я обнимаю его раньше, чем показывается слеза. От Дани больше не пахнет краской. Я боюсь больше никогда не услышать этот запах.

– И папа умер, – всхлипывает Даня.

Прохожие смотрят на нас по всякому: с пониманием, со злостью, со страхом. Артур и Лия, идущие впереди, оборачиваются. Бен плетётся где-то сзади. Он отстал, чтобы позвонить Марку, но теперь я слышу скрип его армейских ботинок по свежему снегу.

Нужно ловить момент. Сейчас рядом со мной люди, которых я люблю и которым доверяю, а завтра всё может перевернуться с ног на голову, и я останусь совершенно одна.

– Последние несколько дней Валентин помогал мне прийти в себя, – говорю я. – И я бы всё отдала, чтобы помочь ему, когда это произошло, но…

Перед глазами возникает последняя встреча с Валентином, а затем она сменяется мимолётным видением в виде мёртвого тела за закрывающейся дверью. Я ещё сильнее прижимаю к себе Даню, утыкаясь носом ему в шею.

“Я бы всё отдала, чтобы быть на его месте” – вот, что нужно было сказать.

Но вместо этого я лишь в очередной раз произношу давно потерявшую цену фразу:

– Мне так жаль.

– Эм, ребят? – обеспокоенно зовёт Артур. – Кажется, у нас проблемы.

Не размыкая объятий, я выглядываю из-за Дани и сразу вижу, что так смутило Артура. На нас надвигаются трое. Их лица скрыты за масками с красными дырами вместо глаз. Артур, Лия и Даня не носят оружия… Точнее, не должны носить, но я вижу, как Артур достаёт пистолет, а Даня вытаскивает из сапога нож и неловко размещает его в левой руке. Выходящий вперёд Бен уже вооружён арбалетом, который до этого сложенной тростью болталась на поясе брюк.

Пираты отвечают тем же. Они срывают маски, переставая скрывать свои личности. Север обращается в полноценного серого волка, Гло, теряя плащ, раскрывает за спиной широкие чёрные крылья и взмывает в воздух, Филира оголяет плечи, и я вижу, как её кожа превращается в твёрдую кору дерева.

– У нас реальные проблемы, – растерянно лепечет Бен.

– Что будем делать? – спрашивает Артур.

До сближения чуть меньше десятка метров.

– Бежим!

Ребят разворачиваются и пускаются со всех ног. Я остаюсь на месте. Нет, я не парализована. Не в этот, чёрт возьми, раз . Я чётко понимаю, что собираюсь делать, а медлю потому, что мне нужна лишь одна секунда. И когда до моей верной смерти от лап разъярённого оборотня остаётся именно она, я вытаскиваю из кармана куртки медальон, который до этого сжимала в кулаке.

Север успевает затормозить всеми лапами. Его морда оказывается точно напротив медальона, который я держу на приподнятой руке. Голубые глаза следуют за дугообразным маршрутом человека с кувшином в руке, навечно запертом в кругу.

– Его больше нет, – громко и ясно произношу я.

Отчётливо слышу, как кто-то за моей спиной чертыхается.

– Но он оставил вам сообщение.

Гло опускается обратно на землю позади Севера. Филира всё ещё несёт на себе броню, но выражение её лица смягчается.

– Он хотел, чтобы вы его получили. Для меня важно только это. И если, услышав его, вы всё равно захотите убить меня – я сопротивляться не буду.

– Романова, ты чего несёшь? – возмущению Бена, кажется, нет предела.

Я выставляю свободную руку в сторону, чётко обозначая, что подходить ко мне сейчас не надо. У ребят должна быть фора, чтобы, в случае чего, успеть убежать от пиратов.

Север снова становится человеком. Абсолютно голым. Я отвожу взгляд в сторону, на девочек. Гло приносит Северу свой плащ, который ранее сняла. Север укутывается в него, скрывая то, чем на людях лучше не светить.

– И как это сделать? – спрашивает он.

– Я не уверена, – говорю я. – но когда мы общались с ним через медальоны, нужно было надеть его на шею и сжать в кулаке.

Север осторожно кивает. Он не подходит ближе, и мне приходится самой сделать первый и единственный шаг. Я протягиваю медальон, Север принимает его. Надевает через голову, бережно размещает меж ключиц. Его лицо приобретает незнакомое мне выражение лица, но внутреннее чутьё подсказывает – так выглядит любовь.

Север сжимает медальон в кулаке и закрывает глаза. Я жду. Секунду спустя, Север хмурит брови, сводя их к переносице.

– Что? – спрашивает Филира, следящая за другом со стороны. – В чём дело, Север?

– Кирилл просит нас с ней, – Север открывает глаза, и его взгляд тут же впивается в меня, – прослушать сообщение вместе.

Единственным способом сделать это мне видится взять медальон в руки, зажав его между моей и ладонью Севера. Я не уверена, что сработает, но иначе никак – цепочка слишком короткая. Я высказываю предложение, и Север, помедлив, соглашается. За его протянутую ладонь я хватаюсь сразу – пока он не передумал.

Теперь у меня точно не будет шанса убежать.

“… знаю, что вы ненавидите друг друга так же сильно, как я вас обоих люблю, но, прошу, сделайте это ради меня…

Итак, надеюсь, вы слушаете это вместе. Что ж. Во-первых, мне стоит извиниться. Я врал вам: одной больше, другому меньше, и всё же в наших отношениях вечно присутствовало то, ради чего сейчас, одной ногой будучи в могиле, я ненавижу себя. Обманывать двух самых близких друзей – это грех, я уверен. И за него я ещё поплачусь, как и за прочие свои ошибки, но сейчас не об этом. Север, молю тебя, не пытайся отомстить стражам и Славе за мою смерть. Это моё решение, и ты об этом знаешь. Я бы никогда не дался стражам, кроме как по собственной воле. Слава… Моя милая Рося! Не проходило и ночи, чтобы я не жалел о своей лжи и предательстве в твою сторону. Ты всегда была на моей стороне.… Уверен, так будет и во время казни. Наверное, ты в этом не признаешься, но не забывай – я всегда умел читать тебя по глазам.

Простите меня. Север, Рося, я причинил вам столько боли! И если бы вы знали, как это было тяжело, возможно, поняли бы меня, но сейчас… Сейчас я снова вынужден играть на ваших чувствах ко мне: на тех, что есть, и тех, которые когда-то были. Две просьбы. Надеюсь, не откажете смертнику? Первое – защищайте друг друга. Я не хочу видеть ваши души по ту сторону ещё как минимум целую сотню лет. Второе… не менее невыполнимое – спасите мою сестрёнку. Спасите Вету. Сделайте то, на что у меня сделать смелости не хватило – встаньте против королевы. Она не всемогуща. У неё, как и у всех нас, есть слабые стороны”.

Кирилл делает паузу. Я знаю, что это не конец – чувствую сотнями мелкий вибраций под кожей. В ожидании открываю глаза, и, оказывается, Север уже сделал то же самое. Мы глядим друг на друга неотрывно. Я представляю, как он нападает на меня и душит, как я перестаю сопротивляться и наконец умираю.

Но вместо этого Север прикусывает нижнюю губу, обнажая клыки, и кивает мне.

Он любил Кирилла слишком сильно, чтобы оставить невыполненным его предсмертное желание, даже если оно заключается в том, чтобы стать мне не приятелем, но союзником.

“ Вы не представляете, насколько вы похожи. Полагаю, у меня всегда была слабость к сломленным, но не сломанным… Я люблю вас. Север: напоминай Гло и Филире, что они чудесные. Девочки частенько об этом забывают. Рося: когда найдёшь Вету, скажи, что я всегда буду рядом.

Удачи. И с Богом”.

Север всё ещё смотрит на меня. Я киваю в ответ. И тогда, переворачивая наши ладони так, что моя оказывается снизу, он убирает свою руку, оставляя медальон, и произносит:

– К чёрту.

Точка кипения. Глава 5

Вода не помогает. Не знаю, помогала ли она когда-либо вообще, или это было не более, чем самовнушение, но раньше казалось, будто вместе с утекающими в канализацию потоками уходили и неприятности предыдущего дня.

Надуман н о . Как и то, что мне наконец удалось взять ситуацию под контроль. Стоит только реальному шансу что-то сделать замаячить на горизонте, как меня парализует; вещи становятся хуже, темнота сгущается, а у меня против неё лишь последняя спичка в коробке, и та с надломом.

Кирилл, Валентин и Марья мертвы, как и ещё десяток тех, чьи имена мне не знакомы. Люди встают друг против друга, не осознавая, за что именно они борются. Ваня пропал после битвы перед штабом и до сих пор не выходит на связь. Влас потерял столько сил, что сейчас больше похож на свою копию, прогнанную через сканер и распечатанную заново, и всё же он работает с прибывшими членами Совета и союзниками над восстановлением призмы, делая вид, что каждый шаг и каждое действие не даётся ему с непосильным трудом. Лия вздрагивает каждый раз, когда кто-то начинает слишком громко говорить. К Лене вернулась страшная мигрень, из-за которой она не спит уже неясно какие по счёту сутки. Даня выкинул краски и все свои наброски после того, как взял кисть в руки и понял, что дрожь никуда не делась. Дмитрий пытается пережить потерю лучшего друга, полностью погрузившись в работу и, – иногда, когда мама не видит, – алкоголь. Тётя Аня пьёт вместе с ним, а потом идёт на улицу и пытается найти хоть кого-нибудь, на ком можно будет выплеснуть всё накопившееся.

Я запрокидываю голову, позволяя сильному водному напору бить прямо в лицо. Самое странное и самое страшное во всём этом – факт моего кристального спокойствия и мраморной холодности. Когда умерла едва знакомая мне Марья, я невольно выпала из жизни на несколько дней, я лелеяла своё горе, оно окутывало меня как тёплое одеяло. Тут же не стало лучшего друга и крёстного папы, а я… нет . Разумеется, я чувствую что-то, но это другое. Смерть Марьи была ножевым ранением. Это резало меня в самом начале и заставляло страдать в процессе, но в конце остался лишь шрам. Боли больше не было – только сожаление. Смерти Валентина и Кирилла – ампутация обеих нижних конечностей. С таким невозможно свыкнуться. Мозг никогда не позволит мне осознать отсутствие чего-то настолько важного.

Я не горюю только потому, что всё ещё надеюсь увидеть знакомую рыжую шевелюру и грязно-жёлтый твидовый пиджак в коридоре за поворотом.

Я выключаю воду, провожу ладонями по лицу и волосам. Взгляд скользит по собственному телу и останавливается на шраме, обнимающем бок. Рану от оружия оборотня пришлось зашивать, а это – вмешательство иного вида, поэтому клятва хоть и помогла тканям восстановиться, но лишить меня пожизненного напоминания о произошедшем уже не смогла.

Шрам зигзагообразный и выпуклый. Я касаюсь его подушечкой указательного пальца. Прошло трое суток, а боль всё ещё пульсирует где-то в моих нервных клетках. Но воспоминания – лишь иллюзия, напоминание. Они исчезают так же быстро, как и появляются.

Воспоминания – не проблема. Проблема – ядовитое чувство, таящееся где-то под рёбрами и иногда распускающееся огненным цветком. Оно заставляет меня задыхаться. Теперь я понимаю, зачем Марсель делает то, что делает. Когда настоящая физическая боль выходит на передний план, душевная утихает, не в состоянии ей противостоять. Жаль, что эффект у подобного действия временный, и когда раны на коже затягиваются, те, что не существуют, снова начинают кровоточить.

Я хватаюсь за занавеску и дёргаю в сторону, когда раздаётся короткий стук.

– Занято, – отвечаю я. – Ещё пара минут.

– Слав, – за дверью – Марк. – Ваня пришёл.

Я выпрыгиваю из ванной и едва не падаю на колени, скользя по холодному кафельному полу. Наскоро одеваюсь, не думая о том, что на сухое тело это сделать было бы гораздо проще, и вылетаю из наполненного горячим паром помещения, лишь чудом не сталкиваясь с Марком в дверях.

Мы идём по коридору, спускаемся по лестнице. Иногда я всё ещё слышу гул, исходящий от стен. Они кричат голосами моих друзей и моим собственным, угасающим до зловещего шёпота.

В общей гостиной много народа. Я уже была частью похожей сцены с теми же главными героями, но в ином месте, где вместо диванов, журнального столика, камина и двухъярусного стеллажа с книгами во всю стену были больничные койки, а в воздухе витал стойкий запах хлора и медикаментов.

Оба раза мы собирались ради Вани. Тогда – уже мёртвого, но ещё человека. А сейчас…

На Ване жёлтый спортивный костюм. Чужой, но по размеру подходит идеально; должно быть, Данькин. Вокруг Вани столпотворение, каждый требует от него ответ на свой вопрос, хотя все вопросы, по сути, не отличаются оригинальностью – одно и то же, с разницей по формулировке: “Ты в порядке?”, “Где ты был?”, “Почему не выходил на связь?”.