Текст книги "Кровь и туман (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Шиго качает головой – шутку она явно не оценила. И всё же во всеобщем веселье (без веселья как такового) участвует. Читает выпавшее имя, показывает его Нине. Та в ответ что-то шепчет ей на ухо.

– Ко мне можешь даже не подходить, – сообщает Кали.

– После того, как в том году ты подарил мне напольные весы, я больше твоё имя не вписываю, – говорит Виола тихо и на Кали не глядя.

Чтобы восстановить справедливость и поставить Кали на место, я произношу:

– Мудак.

Плюсы того, чтобы потерять близкого человека – даже такие конченые личности, как Кали, не будут тебя трогать. Поэтому он лишь выпячивает челюсть и скалится, но не отвечает.

– Виол, давай мне, – я сдаюсь и щёлкаю пальцами, подзывая Виолу.

Моё согласие возвращает праздничный дух, который из неё выбить едва удалось Кали.

В шапке ещё полно бумажек. Я для виду вожу рукой, перебирая их, вытаскиваю один. Разворачиваю. Читаю имя и ухмыляюсь.

Надо же . Из всех возможных участников именно она.

“Слава Р.”.

– Ну и кто там у тебя? – спрашивает Кали с издёвкой.

– Мамка твоя, – отвечает Андрей за меня.

Кали вскакивает.

– Обалдел?

С той же скоростью, с которой Виола расцвела после моих слов, его лицо перекашивает ярость. Но Андрею хоть бы хны. Он и носом не ведёт, когда Кали дёргается ему навстречу, явно демонстрируя метафорически брошенную прямо в лицо дуэльную перчатку.

– Если драться собрались – вышли оба из гостиной, – строго требует Лена. – Мы пол-утра украшали её не для того, чтобы вы, два бугая, тут всё разнесли.

– Никто не собирается драться, будь спокойна, – отмахивается Андрей.

Но у Кали, похоже, другие планы.

Я замечаю это раньше других на несколько секунд. Меняется запах, меняется тяжесть давления, меняется атмосфера вокруг разъярённого защитника. Раньше, чем он рвётся совершить попытку разукрасить Андрею физиономию, в игру вступаю я, вырастая между Кали и его целью непроходимым препятствием.

– Ясно же сказали, – цежу я сквозь зубы. – Не здесь.

Кали дышит тяжело. Глаза бегают от меня к Андрею и обратно.

– Да пошли вы оба, – в итоге отрезает Кали.

Разворачивается на пятках и пулей вылетает прочь из помещения.

– Терпеть его не могу, – сообщает Андрей.

– Никто не может, – говорит Слава.

– Но он хороший защитник, – напоминает Полина. – В рейтинге стоит одним из первых.

– Только поэтому я его до сих пор и не грохнул, – продолжает Андрей. – А прецеденты были!

Замолкая, Андрей глядит на одну только Славу. Она, в свою очередь, ловит на себе его взгляд и неодобрительно качает головой.

– Обмен подарками как обычно устроим первого с утра, – объявляет Виола. – Так что сильно не пейте накануне. Я ещё хочу общую фотографию сделать!

Народ в гостиной переглядывается, но не спорит. Те, кто хорошо знают Виолу, в курсе, что нет смысла вступать с ней в спор, когда дело касается организации Нового года.

Больше, чем она, взбудоражен этим праздником всегда был только Саша. Даже обидно, что был … А ещё ему одному всегда удавалось удерживать энтузиазм Виолы в рамках.

– Сюда бы Сашу, – делюсь я с Леной. – Он знал, где у этой бензопилы, – быстро киваю на Виолу, – кнопка выключения.

– Это точно, – грустно соглашается Лена. – Жаль, что он ушёл.

И ведь правда ушёл. Не выгнали. Понял, что больше так не может.

Расставание с Клименой поставило на нём точку. Вопросом времени были его сборы и уход из штаба, и всё же когда это случилось, все были удивлены и расстроены настолько, что даже не стали пытаться уговорить его остаться.

Хотелось просто, чтобы Саша наконец вернул себя, даже если вне стен организации, которой он отдал несколько лет своей жизни.

– Вань.

Ко мне ковыляет Слава. Что-то не так с тростью, и я подрываюсь с места, чтобы ей помочь.

– Порядок, – отвечает она.

Храбрится. Вся эта забота с чужих сторон убивает её, заставляет почувствовать себя зависимой, слабой.

– Тут нужно что-то подкрутить, – сообщает Слава, протягивая мне трость.

Только теперь осознаю, что она почти не опиралась на неё при ходьбе.

– Что такое?

– Чёрт знает. Ходуном подо мной ходит.

Все мои инструменты в лаборатории. Я сообщаю об этом Славе. Она делает вид, что всё нормально, но на деле нам нужно пройти два этажа вверх по лестнице, и это наверняка либо пугает, либо раздражает её.

И всё же, когда я ухожу, прокручивая трость в руках, и прикидывая, в чём может быть проблема, она плетётся за мной.

Уже в лаборатории я располагаю трость на свободном столе и пододвигаю подставку для инструментов на роликах. С балансом изначально были проблемы. Фиксаторы либо работали слишком жёстко и не позволяли трости трансформироваться, либо держали механизмы “на соплях”. Поэтому я ни капельки не удивлён, что Слава пришла ко мне именно с этой проблемой.

Пока хозяйка оружия размещается на стуле, я разбираю трость, добираюсь до скрытого в ней меча.

– Ерунда, – говорю. – Дел на пять минут.

– Это хорошо, – отвечает Слава.

Приступаю к работе. У меня уже давно подобные махинации выходят на автомате, неосознанно: руки без помощи головы выбирают нужные инструменты и детали. Забавно при этом, как говорит Андрей, что сунь меня под капот автомобиля, и я, скорее, превращу её в хлам, а не налажу неисправности.

– Слушай, Слав, – начинаю я. Ведь отличное время, чтобы выведать у неё, что она хочет в подарок на Новый год. – Как ты относишься к выражению: “Лучший подарок – это книга”?

– Странные вопросы задаёте, Иван Валентинович, – отвечает Слава. – Что задумал?

– Ничего, – я жму плечами. – Статистику хочу составить.

– Статистику, – повторяет Слава, ухмыляясь. – Я попалась тебе в “Тайном Санте”?

– Может быть.

– Дари, что хочешь, только без дебильных приколов, – говорит она. – А вот у меня попался Рэм.

– Рэм?

– Рома. Парень, который недавно стал добровольцем.

Может, с моей стороны это и не красиво, но я в последнее время почти не обращаю внимания на новоприбывших. Всегда кто-то приходит – это норма. Непорядок – когда кто-то уходит.

Полный аут – когда вперёд ногами.

– Тёмненький такой, высокий, – терпеливо напоминает Слава, когда не получает моего ответа. – Работает бариста в кофейне.

– А-а-а! – протягиваю я. Конечно, не вспомнил. Точнее, вроде кого-то похожего я в стенах штаба видел, но не так, что при упоминании о нём перед глазами сразу возникло его лицо. – Точно, точно. И что ты ему подаришь?

– Пока думаю, – Слава здоровую ногу, размещаясь на стуле, умудряется подогнуть под себя. Второй, травмированной, легко болтает. Мышечные волокна Антона уже начинают позволять ей управляться с собой, а ещё, как говорит сама Слава, почти не болят. – Есть пара вариантов.

– Надеюсь, ты не собираешься просить у меня совета, потому что я мальчик?

– Нет, – протягивает Слава. – Сама что-нибудь придумаю.

– Вот и умница.

Заканчиваю с одним из фиксаторов. Остались ещё три. Делаю небольшой перерыв, откладываю инструменты в сторону.

– Если бы я был на его месте, то был бы не против получить, скажем, какую-нибудь крутую компьютерную игру.

– Ты же не играешь в игры! – восклицает Слава. – Ты, мне кажется, вообще единственный в мире человек, который реально использует компьютер для учёбы.

– Ага. Я и все успешные люди планеты.

– Ну, это только ты так считаешь.

Слава берёт со стола то, что по её мнению наверняка едва ли полезная вещь – металлическая деталь, не более. А на деле – важная часть одного из механизмов.

– Шапку ему подари, – произношу я. – И шарф в наборе. На улице зима в самом разгаре, на градуснике – минус, а он щеголяет открытый весь. Чай не оборотень – заболеет!

Я не понимаю, откуда это берётся в моей голове. Я ведь и не помню толком этого Рому… Рэма…

Просто какие-то картинки, какие-то мелкие отрывки – и вот я словно не то, чтобы уверен, а точно знаю , что этому парню понравится.

Странно. Откуда это взялось в моей голове?

– А это, кстати, отличный вариант, – говорит Слава. Кладёт железку обратно на место. – Спасибо.

– Рад помочь.

Оставшуюся работу я проделываю молча. И Слава тоже ничего не произносит. Но я чувствую, а потому уверен, что ей есть, что сказать.

Просто, видимо, ещё не время.

Когда минут через десять я заканчиваю с тростью и протягиваю её Славе, она благодарит меня коротким “спасибо” и почти уходит.

Почти – потому что у самого порога вдруг разворачивается, возвращается и крепко меня обнимает.

– Ты такой сильный и словно пуленепробиваемый, – шепчет она куда-то мне в ключицу. – Иногда я даже забываю, через что ты прошёл.

После этих слов всё, что я могу сделать – это чуть крепче сжать её в своих объятьях.

Потому что если открою рот – сломаюсь. А подрывать Славину веру в меня мне хочется меньше всего на свете.

***

Возвращаясь домой ближе к полуночи, я застаю Даню сидящим в коридоре на обувном пуфике. Он почти спит. Точнее, явно клюёт носом. И всё же спать не идёт, ждёт кого-то: либо меня, либо маму – больше некого.

– Наконец! – восклицает Даня, когда я закрываю за собой дверь.

Ну, как восклицает. Бормочет что-то шёпотом. Значит, мама дома. Наверное, спит.

– Ты чего в часового играешь? – спрашиваю я, разуваясь.

– Да так…

Даня мнётся. У него явно есть ко мне какое-то дело.

– Ну?

– Мама, – Даня кивает себе за спину да дверь в родительскую комнату. – Сама не своя. Я не могу уснуть, если знаю, что она мается.

Вешаю куртку на крючок. Шарф, который мне, объективно говоря, не нужен, бросаю на пуф, где пару мгновений назад сидел Даня.

– Так а от меня ты чего хочешь? – спрашиваю я.

– Помощи.

Хватает меня за руку, не давая свернуть в кухню или туалет. Тянет к приоткрытой двери. Мы не заглядываем внутрь, но я легко представляю картину, которая там скрывается. Ничего весёлого, уж точно.

Переглядываемся. Даня кивает, я пожимаю плечами и дёргаю головой, потому что понятия не имею, чего он от меня хочет. Так я ещё и сказать ничего не успеваю, когда Даня проскальзывает в комнату, оставляя меня в коридоре совсем одного.

Я замираю. Напрягаюсь, как натянутая до предела струна. И прислушиваюсь.

– Чего делаешь? – спрашивает Даня.

– Да вот, – мама шмыгает носом.

И тишина. Наверное, что-то показывает.

– Я тоже по нему скучаю, – произносит Даня.

Видимо, что-то, связанное с папой.

– Вань, может, тоже зайдёшь? – зовёт мама. У меня по спине бегут мурашки. – Ты слишком громко сопишь.

Приходится выйти из тени. Открыть дверь, пройти в родительскую спальню. Сразу сканирую комнату. На прикроватной тумбочке стоит начатая бутылка виски. Мама с Даней сидят у изголовья кровати. На коленях у первой лежит альбом для фотографий.

Меня душит. Снова. Почему мы никогда не проветриваем квартиру?

– Иди, – мама хлопает по свободному месту с противоположной от Дани стороны. – Иди сюда.

Все эти объятия и совместные причитания – не моё. Я вообще не любитель прикосновений. Но мама и Даня – моя семья. Точнее то, что от неё осталось. Отказать им было бы преступлением.

Поэтому я забираюсь на кровать. Стоит только оказаться у мамы под боком, как она обнимает меня за шею.

– Смотрите, что я нашёл в кабинете папы, – я вытягиваю правую руку вперёд, засучиваю рукава толстовки.

Мама видит часы, и её лицо моментальной молнией прорезает чистое благоговение перед знакомой вещью. Дрожащими пальцами она касается циферблата. Улыбается.

– Я вспомнила, – тихо произносит она. – Вспомнила! Валя готовил тебе подарок на Новый год. Ты ведь так хотел эти часы, так просил! Но откуда ты узнал?

– Дмитрий передал. Ему показалось это важным.

– Так и есть, – кивает мама. – Так и было.

Она ещё несколько мгновений вертит моё запястье, стеклянным взглядом всматриваясь в светлые цифры на чёрно-коричневом фоне. Затем позволяет мне забрать руку обратно, но я ещё долго чувствую на коже её до странности горячие прикосновения.

Моё тепловое восприятие изменилось с тех пор, как я стал оборотнем. Сродни запаху и атмосферному давлению, оно служит мне сигналом к необходимости акцентировать внимание на субъекте рядом.

– Я подумала, может нам завести собаку? – спрашивает мама. Альбом она уже не смотрит, только ломает уголок открытой страницы. – Ваш папа всегда хотел ретривера и лабрадора.

– О! – радостно восклицает Даня. – Давайте!

Теперь они с мамой оба выжидающе смотрят на меня. Я произношу, не меняю каменного выражения лица:

– Отцу лучше самому восстать из мёртвых и гулять с ней, потому что я этим заниматься не собираюсь.

Мама не реагирует на мои слова. Даня замирает, напрягается, белеет и, вижу, хочет что-то сказать, раздувая ноздри, но в итоге то ли слов не находит, то ли считает, что большим для меня наказанием будет именно его многозначительное молчание. Даню разрывает. Мама же лишь грустно улыбается. Она знает истинную причину такого моего поведения.

Я грублю, потому что мне больно, а не потому, что мне всё равно. И мама прекрасно об этом осведомлена.

А ещё я очень устал.

Папа говорил, нет ничего хуже подростка, вынужденно ставшего взрослым в ранние восемнадцать. Я же и вовсе чувствую себя стариком.

– Может, я и буду гулять, но точно не по утрам, – на выдохе сообщаю я. – Вечером.

– Утро я беру на себя, – подключается Даня. – Всё равно встаю всегда раньше всех.

– Вам не обязательно, – говорит мама. – Если мы действительно пойдём на это, можно сделать график.

– Как скажешь, – раньше, чем я возмущаюсь, мол, даже если в графике будет написано, что я должен вставать утром, я не встану, произносит Даня. – Хорошая идея, мам. Правда.

Сглаживать углы в семье всегда было папиной заботой. Но вот папы не стало, и, ожидаемо для всех, кроме, пожалуй, его самого, на место отца встаёт Даня.

И я вновь остаюсь единственным, кто видит нашего миротворца, нашего чуткого и понимающего парня, наш клей, скрепляющий вместе части маленькой ячейки, давшей трещину, настоящим.

Таким же был и папа. До конца стоящим, крепко сжимающим зубы. Обладающим безграничным терпением к другим и совершенно не жалеющим себя.

– Могу я признаться вам кое в чём? – спрашивает мама.

– Разумеется, – за двоих отвечает Даня.

– Я не знаю, как жить дальше в мире, где нет его.

Мама – защитница. Была ей столько, сколько я себя помню, и ещё несколько лет до моего появления. Защитники должны быть бесстрашными. Нет. Обязаны. Так диктуют правила. Они же заставляют хранителей до глубокой ночи корпеть над книгами, а миротворцев – пресмыкаться перед потенциальными союзниками.

Правила, правила, правила . Вся жизнь стражей основана на правилах и законах, которые я хоть и уважаю из личных побуждений, но уже едва ли дам точный ответ, если меня вдруг спросят, связаны ли эти самые побуждения с клятвой, которую я принёс, и обещаниями, которыми я связал себе руки, или это и правда лишь моя слепая инициатива?

Я утыкаюсь носом куда-то маме в бок. Она принимается вырисовывать пальцем чудные узоры на моём плече и, кажется, что-то напевать себе под нос. По другую от мамы сторону Даня ворочается, пытаясь найти удобное положение. Я прикрываю глаза. Усталость берёт своё, я теряю бдительность и, кажется, хоть и немного, по крупицам, но рассудок.

Всё, чего мне хочется – это вновь стать маленьким мальчиком, безопасность которого всецело является родительской заботой. Но всё, что я получаю – это мир в огне, мир в агонии, мир, который ждёт, что его спасут такие, как я.

Маленькие мальчики и маленькие девочки неестественно быстро повзрослели. Поэтому всё, на что они могут надеяться – это ускользающая сквозь пальцы возможность израненного мира приберечь свои проблемы до завтра.

Ведь сегодня те, кто пытаются их решить, слишком сильно устали.

Тихая гавань. Глава 3. Лиза

Канун Нового года.

Папа с детства учил нас самоконтролю. Предупреждал, что в мире людей, случись что, нас могут принять за животных, и тогда нам нужно будет не лезть в драку, позволяя им лишь убедиться в своей правоте, а любым возможным хорошим действием доказать обратное.

Сама ситуация, даже в теории, казалась нам дикостью.

Люди – это люди. Звери – это звери. Оборотни – это оборотни. И нет причины смешивать одно с другим!

Но человеческая природа одна из самых сложных сведи всех существующих рас. И вот люди принижают нас, несмотря на наше явное преимущество в силе: просто потому, что на их территории мы не имеем права голоса.

Разумеется, в нас не кидались камнями и не тыкали пальцами, но было нечто густое, наэлектризованное и ядовитое в воздухе во время моего первого путешествия в Дубров, когда мой взгляд цеплялся со взглядами местных прохожих.

Папа этого не замечал. Он вообще ничего плохого никогда в упор не видел, даже если оно происходило прямо у него перед носом, и лишь продолжал повторять о необходимости оставаться с чистыми мыслями, что бы ни случилось, забывая при этом упомянуть, что временами будет просто невозможно себя сдержать.

Я скучаю по существованию в подсобном помещении маленькой заправки и беспокойству только о брате и мужчине, приютившем нас.

Я – не мой отец, и понятия не имею, как быть рассудительной, мудрой, спокойной, расчётливой и понимающей.

Я понятия не имею, как быть альфой.

– Точно такой же договор взаимного сотрудничества мы подписывали с Амадеусом, – говорит Дмитрий.

Сижу у него в кабинете всего около десяти минут, а тянутся они будто бы целую вечность. В руках у меня кипа бумаг, которые я бездумно перелистываю, а как доходится до чтения, так все слова превращаются в белиберду, и приходится пробегаться по строчкам снова и снова, пока смысл не станет ясен.

Дмитрий видит, как трудно мне это даётся, и дело тут не в моей излишней открытости, которой вовсе нет, а в том, что он хорошо подмечает детали. Одна из полезных привычек того, кто должен быть руководителем. Нужно запомнить.

– Только этот экземпляр чистый и содержит твои инициалы. Подпишешь – и отношения стражей и вашей стаи снова приобретут положительный оттенок.

Я киваю, не отрывая взгляд от напечатанного. Много непонятных фраз. Они могут нести за собой как хорошее для нас, так и неприятности.

– Мы добавили пункт об обнулении всех предшествующих событий, так или иначе способных повлиять на наши будущие взаимоотношения, – Дмитрий расслабленно откидывается на спинку своего кожаного кресла. – Никаких последствий, никаких возражений.

– То есть, вы так просто простите нам все беспорядки? – уточняю я.

– Почему, собственно, нет?

С трудом верится в подобное проявление абсолютного бескорыстия. Мне нужны подтверждения, но на изучение многочисленных страниц уйдут часы. А Дмитрий… он явно не воспринимает меня всерьёз и наверняка смеяться будет, если я буду спрашивать у него за каждое вызывающее вопросы слово.

– Всё должно быть правильно, – говорю я. Остаётся одно – вывернуть ситуацию наизнанку. – Приглашайте своих переговорщиков, я позову своих. Подписывать документы такой важности без прочтения? Кто я, по-вашему?

Дмитрия мои слова удивляют. Настолько, что он позволяет себе прищурено глядеть на то, как я отодвигаю от себя кипу бумаг.

– Тебя ведь должны были пригласить в штаб, – вдруг произносит он то, что ставит меня, и без того находящуюся на взводе, в тупик. – Твоя бабушка была полукровкой и числилась в штабе защитником. Твой отец, Амадеус, от своего места отказался в пользу стаи, но его сестра Рива, твоя тётя, воспользовалась своим правом и служила миротворцем до тех пор, пока не вышла замуж за ведьмака и не покинула человеческий мир. – Дмитрий наклоняется к столу. Чуть поворачивает рамку для фотографии. Я уже успела заметить, что там запечатлена его драгоценная семья. – Ты на вид, может, на год старше Славы. За тобой приходили? Хотя, даже если и да, ты этого наверняка не помнишь… Процесс активизации начинается с шестнадцати лет. Давно ты в Дуброве?

– Не очень.

– В таком случае, тебя должны были оповестить через ответственных в Ликаонии или вашей стае лиц, например, советника, и…

– Сейчас мне восемнадцать, – перебиваю я. Плевать на рамки приличия, Дмитрий первым зашёл туда, где не место его длинному носу. – А когда только шестнадцать исполнилось, папа умер. Не стало больше ни ответственных лиц, никого. Возможно, кто-то и пытался с нами связаться, но все сообщения уходили, знаете, в никуда.

– Я тебя понял, – говорит Дмитрий после секундной паузы. – Извини, если коснулся больной темы. Просто стало интересно… Ты была бы отличным стражем, как мне кажется.

– Сейчас в моих планах только одно – стать отличной альфой для своей стаи.

– Это похвально.

Дмитрий встаёт, отодвигая кресло назад. Достаёт из кармана мятого пиджака какое-то устройство. Я напрягаюсь, но когда Дмитрий подносит его к лицу, понимаю, что это не оружие, и перестаю так крепко впиваться пальцами в подлокотники стула.

– Слушаю, – голос из динамика доносится чистый, женский.

– Лена, бери Полину, приходите ко мне где-то через час. Нужно будет пройтись по договору сотрудничества и, в случае чего, составить протокол разногласия.

– Хорошо, – ответ поступает таким же коротким, каким было приветствие.

Мне нужно этому поучиться: подчинять других так, чтобы не возникало ни вопросов, ни сомнений в моей компетенции. А то все это косые взгляды, особенно со стороны Магдалены и её приспешников – тех самых, из-за которых война и случилась… Они вынуждены меня слушаться. Зов крови требует от них этого. Но я хочу, чтобы выполнение моих поручений стало их собственным желанием .

Иначе что помешает им поступить со мной так же, как они поступили с моим отцом?

– Значит, встретимся через час, – говорю я.

Тоже встаю с места. Направляюсь к выходу из кабинета.

– Я был на похоронах Амадеуса, но принести соболезнования тебе лично мне так ни разу и не представилось возможным. Поэтому, с твоего позволения, скажу сейчас: мне искренне жаль, что твой отец ушёл так рано. Он был мне хорошим товарищем, и я всегда желал ему только добра. То, что произошло с ним – лишь ещё одна веская причина, согласно которой соглашение нам жизненно необходимо.

– Спасибо за соболезнования.

Больше я ничего не говорю. Покидаю кабинет со странным осадком в душе и желанием взять Тая и с ним пойти за Магдаленой.

Сделать её моим советником была идея Боунса. Он посчитал, что это поможет сблизить нас и продемонстрировать, что мы, в общем-то, за одни цели боремся, пусть и различными методами.

Но сначала нужно отыскать брата. Знаю, что он уже не маленький, но всё никак не могу отделаться от разъедающего и доходящего до абсурда чувства ответственности.

Однажды я оставила его, и после этого он оказался в тюрьме.

Больше такого не повторится.

Утром Тай что-то говорил Боунсу о медиках, и я цепляю первого же проходящего мимо стража, чтобы выведать у него, где я могу найти их врачей. Высокий парень в синем костюме говорит о корпусе миротворцев двумя этажами ниже.

Туда я и направляюсь.

– Я не уверен, что справлюсь с ножом, – слышу знакомый писклявый голос уже когда прохожу мимо столовой и до нужной двери остаётся не больше пары шагов.

– Это не нож, во-первых, а скальпель, а во-вторых, даже опытным хирургам не просто…

– Я крови боюсь, – второй голос перебивается знакомым.

– Ты же оборотень!

– Что за стереотип? Ты хоть раз видел, чтобы я мясо сырое ел или задницу себе грыз? – Молчание. – Ну вот! Так что не надо мне тут!

– Прости, – второй голос едва сдерживает смех. – Я не думал, что это так сильно тебя заденет.

– Не думал он… ну, я не удивлён, ты ведь не хранитель.

– Эй!

– Что, тоже обидно?

Захожу без стука. Вижу Тая, нескольких стражей в красно-жёлтом, занимающихся своими делами, и одного из приближённых к Дмитрию детей, чьё лицо за всё время мне уже успело приестся. Кажется, его зовут Даня.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает Тай, сразу ощетиниваясь.

– За тобой пришла.

– Ты помнишь, что я до сих пор с тобой не разговариваю? – Раньше, чем я вступаю в спор, он добавляет: – Сейчас – не считается.

– Тай, у меня нет времени играть в твои игры.

– Тогда уходи. Где выход – знаешь.

Прикладываю кулак к губам, чтобы скрыть короткий рык. Тай ведёт себя со мной как пятилетка с того самого момента, как вместо него в сражение с Антоном вступила я. Для него это был как удар ножом со спины: предательство в чистом виде.

Не понимает, глупый, что я спасла его! И от ответственности перед почти что сотней оборотней, привыкших за последнее время к самоуправству, и перед кровью мученика, запах которой мне до сих пор так и не удалось стереть с кожи.

Я убивала и раньше, но Антон, пожертвовавший собой ради безопасности близких, это не воры, обманщики и преступники, калечить которых я привыкла.

Когда он умер, умерла и часть меня. Что-то невинное, что-то чистое. Может, та крошечная часть, которая была во мне от человека.

Потеря, которую невозможно будет восполнить.

– У меня нет времени на пререкания, – прозрачно сообщаю я. Подхожу к Таю, хватаю его за шкирку, приподнимаю, встряхиваю. И толкаю в сторону двери. – Вперёд.

– Хватит руками размахивать! – возмущается Тай. Гордо поправляет воротник. – Я сам пойду, и то только потому, что это моё желание.

– Ну да, конечно.

Тай прощается с Даней и с остальными миротворцами. Каждого называет по имени, но мне не верится, что он и правда лично знаком со всеми: вполне возможно, что всё придумывает на ходу, мне назло. Думает, что это может меня задеть – то, что со всеми вокруг он уживается и находит общий язык абсолютно без какого-либо труда, в отличие от меня.

– Прекрати играть на публику, – прошу я уже на улице.

Снова идёт снег. Нам, оборотням, нет необходимости укутываться как людям, чтобы согреться, поэтому на мне из верхней одежды лишь лёгкая курточка. Однако я застёгиваю её до самого горла. Мало ли что: ветер сегодня сильный, а подхватить местную заразу не хочется.

– Это не игры, – Тай пинает снег под ногами. – Я первый подумал о том, чтобы стать альфой! Так нечестно!

– Вот как раз из-за того, что ты об этом подумал, стать альфой пришлось мне.

– Я тебя об этом не просил!

Я тебя тоже , хочется сказать мне. Не просила ведь, чтобы он внезапно стал таким инициативным.

– Ты знаешь, где Магдалена? – спрашиваю вместо этого.

– Конечно. А ты знаешь, что в обязанности альфы входит контроль всех членов стаи и то, где они находятся?

– Заткнись.

Тай движется по тротуару вдоль штаба, затем дальше по кварталу, проходя жилые дома и торговые точки. Я иду рядом, но держу дистанцию.

– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, где Магдалена, но при этом грубишь мне? – после небольшой паузы говорит Тай. Разворачивается, идёт спиной. Недовольство на лице выражает сведёнными к переносице бровями. – Где логика?

Я резко торможу и говорю:

– Ты меньше меня хочешь, чтобы я сейчас развернулась и ушла.

Ведь так и есть. Ему уж больно хочется всегда быть в центре событий.

– Ладно, ладно, – Тай сдаётся. Вздыхает, пораженчески хлопает себя по бокам. – Не уходи. Я скажу, где, только сначала… – Тай указывает себе за спину. – Зайдём? Я проголодался.

Мы, оказывается, стоим напротив кафе. Фасад отдалённо знаком, но я не помню, чтобы посещала это заведение.

– У тебя есть пять минут, – успеваю предупредить я, прежде чем Тай исчезает за стеклянными дверьми.

А потом плетусь за ним.

В нос сразу ударяет запах кофе. Ужасная вонь раздражает нос, заставляет меня несколько раз чихнуть. Тай запаха будто не замечает, хотя у него такое же острое обоняние. Даже наоборот, вдыхает шумно и полной грудью.

Пока он идёт к кассе, чтобы сделать заказ, я занимаю самый дальний столик. Осматриваюсь. В кафе посетителей совсем нет. Единственным является старичок, сидящий в другом конце зала. Стол перед ним уставлен стаканчиками, сам он потихоньку потягивает свой напиток из ближайшего и одновременно читает какую-то книгу. В какой-то момент старичок чувствует мой взгляд и поднимает свой, но я успеваю среагировать раньше и теперь смотрю на Тая, возвращающегося ко мне с двумя большими чёрными кружками.

– У меня какао, – сообщает он. – А у тебя чай с молоком. – Одну из кружек Тай ставит напротив меня. – Я помню. Я хороший брат.

– Я никогда и не говорила, что ты плохой, – отвечаю я. Обхватываю кружку с дымящимся напитком обеими ладонями. Подношу ко рту, делаю глоток. – Просто иногда ты заставляешь меня хотеть убить тебя. Или себя, чтобы уж наверняка.

– Ваши пончики!

В центр стола перед нами мужская рука с кольцом на большом пальце ставит тарелку с тремя пончиками в цветной глазури. Взглядом я скольжу по руке, забираясь выше к локтю, к бейджу, прицепленному к нагрудному карману и демонстрирующему всем имя своего носителя.

В конце я смотрю в знакомое лицо.

– Привет! – улыбается.

Я ещё раз читаю имя на бейдже.

– Роман, – киваю.

– После всего произошедшего можешь называть меня Рэмом, – поворачивается на Тая. – Вы оба.

– После всего произошедшего? – уточняю я.

– Ну да, – Рэм чуть наклоняется вперёд. – Война, эти существа в капюшонах… и всего такого. Тем более, я теперь тоже в штабе. – Рэм вытягивает вперёд руку. Короткий рукав его рабочей формы помогает увидеть печать на внутренней стороне запястья. – Доброволец. А ещё я тебя по голове сковородой ударил…

– Ты хвастаешься сейчас?

– Просто вспомнил! Кстати, извини.

Я касаюсь затылка.

– Это было больно.

– И снова – извини, – Рэм виновато улыбается. – Следующая тарелка пончиков за счёт заведения!

Рэм уходит. Пока я слежу за его исчезающей в кухне фигурой, Тай умудряется запихнуть в рот два пончика из трёх.

– Что? – спрашивает он, прожевав, когда я смотрю на него с укором. – Я же говорил, что голодный!

– Можешь есть и мой, – я киваю на оставшуюся булочку.

– Твой? Здесь твоего нет, я тебе не заказывал.

Так и третий пончик уходит в тот же желудок.

– Магдалена, скорее всего, за городом, – пончики Тай запивает какао, опустошая свой стакан залпом. – Она и ещё несколько её соратников тестируют какое-то оружие, которое они последние несколько дней подпольно разрабатывали. Магдалена не хочет лишних свидетелей, поэтому они сбегают с территории жилых домов в лесополосу.

– Оружие? – переспрашиваю я. Может, неправильно расслышала. – Какое ещё оружие?

– Не знаю. Олик сказал только, что видел, как они из общежития с мешками уходили, а ещё накануне в комнате, которую дали Луке, нашёл какие-то схемы и наброски.

Кусаю губы. Дурацкая привычка, особенно если учесть клыки, которые иногда показываются на свет непроизвольно и царапают подбородок.

– Не нервничай, – Тай легко касается моего плеча.

Я вздрагиваю всем телом. В одно мгновение меня ослепляет гнев, и я ударяю кулаком по столу. Раздаётся хруст дерева. Разжимаю кулак и отодвигаю руку в сторону, чтобы оценить причинённый ущерб.

Трещина такая, что надави я чуть сильнее, и у меня на коленях оказался бы кусок столешницы

– Тебе придётся заплатить за это! – доносится голос Рэма из-за кофемашины.

– Запиши на мой счёт! – отвечает Тай.

– Парень, у тебя нет никакого счёта!

Я резко поднимаюсь со стула. Задеваю стол, и тот начинает ходить ходуном. Стул и вовсе падает назад.