Текст книги "Кровь и туман (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

– Обещать не могу, – смеясь, заверяет Слава. – А ты, это, не раскисай. Марк обещает найти тебе ещё кого-нибудь.

– Ну да, – отвечаю я и обрываю звонок прежде, чем захочу ляпнуть что-то вроде: “Не нужны мне никакие номера, хочу, чтобы ты пошла со мной на свидание, и никто больше”.

Машина трогается с места, сигнал первого же светофора – красный. Притормаживаю. Тянусь к бардачку, достаю пачку сигарет. Весь салон прокурен – так говорит Марк, жалуясь и щуря нос. Ваня ворчит, мол, такими темпами они умрут раньше меня, потому что пассивное курение во сколько-то там раз опаснее активного, и бла-бла-бла. Нине всё равно. Иногда она сама поглядывает на торчащие кончики фильтров и прикусывает губу. Хочет попробовать любопытства ради. Ей нравится огонь, поэтому-то она и встречается с фениксом, а ещё всё время носит в кармане зажигалку.

Слава говорит, что к запаху привыкла. К запаху и ко мне, его распространяющему.

Это лестно. Я стараюсь не улыбаться, но редко выходит.

Мигающий жёлтый. Я собираюсь было дать по газам, когда краем глаза замечаю подъехавшую на соседней полосе машину. Гоночная. Явно дорогая. Я бы прикупил такую, если бы не её низкая посадка и сумма денег в моём кармане, которых хватит только на обед в блинной. За рулём девчонка. Блондинка в солнцезащитных очках, хотя вечер на дворе. Бьёт пальцами по рулю, видать, в салоне играет музыка.

Машина срывается с места плавно, но удивительно быстро. Я перевожу взгляд на лобовое стекло – а она уже исчезла за поворотом. На автомате зачем-то запоминаю номера, пользуясь дурацким Ваниным способом ассоциативного ряда.

“О 069 МТ”

О – оборотни. Ноль – величина шансов, с которыми Слава ответит мне взаимностью. Шестьдесят девять – и мне бы не хотелось вести себя как пресмыкающееся, но смешок сам срывается с губ. М – мороженое, которое я заказал бы, если бы свидание с Алесей прошло удачно. Т – табак.

Сигаретный пепел падает на штаны. Открываю окно и выплёвываю окурок на улицу. Сворачиваю по направлению к дому. Ехать минут десять, если особо не гнать, но моя ступня сама вдавливает педаль газа в пол. Хочется поскорее оказаться в комнате и завалиться спать. Может, ещё перекусить, потому что рыба хоть и вкусная была, но мне так и не удалось её доесть.

Снова поворот. Вижу впереди знакомый багажник. Машина как-то странно припаркована: ни перпендикулярно тротуару, ни вдоль – под углом. Сбавляю газ, медленно подъезжаю ближе.

Ошибочка вышла. Машина-то не стоит, а подпирает капотом покривившийся фонарный столб.

Даю по тормозам, но салон пока не покидаю. Опускаю стекло со стороны пассажирского сидения и выжидающе гляжу на блондинку. Её голова лежит на руле, волосы закрывают лицо. Я не понимаю, в сознании ли она. По-хорошему, конечно, стоит вызвать скорую, но я осторожничаю.

А то как последний дурак брошусь ей помогать, а она окажется какой-нибудь бешеной дриадой, и что потом делать?

– Эй! – окликаю я. – Живая? Блондиночка!

Кряхтит. Поднимает голову. Поворачивается. Стёкла солнцезащитных очков треснули, и теперь на меня смотрит один ярко-голубой глаз, принадлежащий вполне себе знакомому лицу.

– Вот это фокус, – протягиваю я.

Славина подружка. Та самая, ради которой она и в огонь, и в воду.

Глядит на меня внимательно. Осматривает так, будто приценивается. Снимает очки, бросает их на соседнее сиденье.

– Бен, – заключает задумчиво.

Так меня нынче только Слава и Нина называют. Услышала от первой, должно быть.

– Ты угрохала машину за лям – минимум, – сообщаю я.

Лия оглядывается по сторонам. Морщит нос, фыркает.

– Не очень-то она мне и нравилась всё равно, – заявляет Лия.

Выходит из машины. Точнее, вываливается, пошатываясь. Тут уж у меня включается режим защитника. Сам выскакиваю из салона, иду к Лие, чтобы помочь. У девчонки может быть сотрясение мозга, и тогда уже сама Слава с меня шкуру спустит, если узнает, что я был на месте и не сделал ничего, что могло бы облегчить состояние её подруги.

– Руки убрал, – требует Лия, когда я тянусь к её талии.

– Не очень-то уж и хотелось, – прыскаю. – Только ты едва на ногах стоишь.

Лия демонстрирует мне указательный палец. Думаю: перепутала, а значит точно не всё в порядке с головой. Но нет, блондинка просто просит меня замолчать, а сама лезет в сумочку, перекинутую через голову. Достаёт книжку в плотной обложке. Открывает – а в ней что ни страница, то рваный кусок.

– Что делать собираешься? – спрашиваю я с интересом.

Лия хмурится.

– Сейчас лекарство наколдую.

А у самой руки дрожат. Я цокаю языком, устало вздыхаю. Выхватываю сначала книжку из тонких пальцев, затем эти же пальцы перехватываю в кулаке, который несётся навстречу моему лицу.

– Спокойно! – восклицаю я. – Я не граблю, а помогаю!

– Прибереги свой героизм для тех, кому не всё равно, – ворчит Лия в ответ. – Сейчас единственная польза, которая может быть от тебя – это не мешать мне.

Быстро оглядываю пострадавшую. Первое, что замечаю – здоровенный алеющий синяк на её лбу.

– Нехило тебя приложило. Как так вышло вообще? Первый раз за рулём?

– Да нет, – Лия вздыхает. – Я просто забыла про кое-что и испугалась, когда увидела. Дёрнула руль… и вот.

Я не трогаю ведьму, когда она отходит к багажнику, кладёт на него книгу и принимается колдовать. Лишь со стороны смотрю с очередной сигаретой, зажатой в уголке рта. Не понимаю, что Марку могло в ней понравится. Ещё больше не понимаю, на что он до сих под надеется. Её не было в штабе около недели, а он всё ходил, и ныл, и ныл, и ныл… Придумал, кажется, уже тысячу и один способ, как заставить её в него влюбиться.

Такое чувство, что все разы до этого хоть один из этих способов прокатывал!

– Чего ты испугалась-то? – спрашиваю, когда Лия подводит магический ритуал к концу, сжигая кусочек бумаги и сжимая его в кулаке.

Ещё несколько секунд молчания. Затем Лия подходит ко мне. Совсем близко. Прям вплотную. Чудом только тлеющий пепел с моей сигареты не падает на её распущенные волосы.

– Глаза видишь? – вместо ответа спрашивает она.

– Дебильный вопрос, – отвечаю я.

Только в глаза-то всё равно смотрю. И замечаю впервые, что они разного цвета.

– У тебя, это самое, – говорю. – Дислексия.

– Гетерохромия, – поправляет Лия недовольно. – Мозга у тебя, как у динозавров. Странно, что ты не вымер ещё.

– Зато я вожу нормально.

Лия одаривает меня презрительным прищуром.

– Подвезёшь тогда, – бросает, проходя мимо. – Гонщик, блин.

– А куда тебе?

Лия не отвечает. Забирается на пассажирское сидение моего внедорожника, перекладывая букет цветов на колени. Я плюю сигарету себе под ноги, тушу её носком ботинка и иду к водительской двери.

Хочешь – не хочешь, а дорога моя, похоже, лежит в направлении, изменить которое не способен даже самый навороченный навигатор.

Ну, в штаб, так в штаб.

***

Пассажирка моя выскакивает из салона даже раньше, чем я припарковываюсь. Забывает и про цветы, и про то, что десять минут назад в аварию попала. Пока я закрываю машину и поднимаю с асфальта уроненный букет, Лия уже исчезает за дверью штаба.

Чуть погодя я следую за ней и, когда тоже оказываюсь внутри, сразу попадаю под перекрёстный огонь звуковой атаки.

Не знаю, что там с сиренами, но девчачий визг – это то ещё оружие массового поражения.

– Что с твоей ногой? – первой снова по-человечески начинает разговаривать спрашивает Лия. – Меня в городе не было всего лишь…

Слава снова прижимается к ней, заставляя замолчать. Лие не видно её лица, в отличие от меня, как не видно и выражения чистого наслаждения от присутствия рядом близкого сердцу человека.

Она её любит – это очевидно.

А я всё ещё не знаю, что чувствую.

– Прости меня, – говорит Слава. – Я не пыталась выйти на связь… Но Ваня сказал, что за тобой пришли родители и увели прочь. Я не знала, имею ли право вас тревожить!

Они смотрят друг другу в глаза. Пристально. Неотрывно.

И молчат так многозначительно…

Обычно в кино после этого следует страстный поцелуй, и я, чёрт, на полном серьёзе убью себя прямо здесь и сейчас, если это произойдёт!

– Да, да! – энергично кивает Лия, хотя никто так и не произносит ничего вслух. Только обходя их и вставая наконец так, что мне видно оба лица, я понимаю, что её слова уже не относятся к тому, что я слышал. – Нет больше никакой иллюзии, скрывающей корни моей прабабушки. Теперь я – это на все сто процентов я. Ну, если не считать того, что раз в несколько месяцев мне всё ещё нужно подкрашивать волосы. Мой натуральный цвет, увы, не такой золотистый…

Слава смеётся. Её глаза блестят. Интересно, со стороны все счастливые выглядят именно так: глупо, беззаботно… одновременно и как идиоты, и как те, кто только что познал саму священную суть?

– Я знала, что ты слишком идеальна, а так не бывает!

Они снова обнимаются. Мне стоит ревновать, или это нормально? И вообще, почему я до сих пор стою тут и хрущу цветочной обёрткой?

– Что с твоей ногой?

Нет, серьёзно, как какой-то извращенец из фильмов про педофилов. В комнату пойти, что ли?

– Я теперь химера.

Что за дурацкое выражение? Я Славе, вроде, раз двести уже сказал, что она не имеет ничего общего с творениями Христофа, а она всё туда же. Будто… нет, конечно, глупо, но будто ей даже нравится это сравнение.

– Кто-кто?

– Забудь. Считай, просто старая военная травма.

Я отвлекаюсь, когда на лестнице появляется Полина. Идёт по своим делам. Проходит мимо Славы и Лии, приветствует вторую, поздравляет с возвращением. А когда меня замечает, улыбка сразу гаснет.

Мы расстались приятелями, но такую дружбу, на самом-то деле, и врагу не пожелаешь. Мы не ненавидим друг друга, но то, что между нами происходит, даже хуже ненависти. Тотальный дискомфорт. Игра на публику. Ощущение, будто тебя сажают в аквариум со змеями и предлагают представить вокруг морские волны вместо извивающихся под ногами холодных скользких тел.

Секунду Полина смотрит на меня. Затем возвращает улыбку обратно и коротко кивает. Я отвечаю тем же.

Идеальные, блин, претенденты на какую-нибудь престижную актёрскую премию.

– А ты чего обратно веник-то припёр? – вдруг спрашивает Слава.

Я опускаю глаза на измятые цветы.

– Забыл подарить, – оправдываюсь я.

Частично – правда. Только не забыл, а не хотел.

Мне они всё равно без надобности, поэтому просовываю между Славой и Лией и легко бросаю букет последней в грудь.

– Тебе. С возвращением.

– М-м, спасибо, обойдусь, – брезгливо морщась, говорит Лия.

Слава коротко хмыкает. У меня нет настроения пререкаться, поэтому я бросаю букет прямо на коврик у входной двери.

– Ну и плевать.

Иду к лестнице. Слава окликает, спрашивает, какая муха меня укусила. А я не отвечаю, чтобы не ляпнуть лишнего.

За мной, разумеется, никто не идёт. Я жду и пока плетусь в комнату “Альфы”, и даже когда падаю лицом в подушку, оставляя при этом дверь слегка приоткрытой, чтобы услышать кряхтение человека, пытающегося справиться с подъёмом по ступенькам с тростью, и помочь ему.

Но из коридора только чужие голоса доносятся.

Каким же жалким ты стал, Прохоров. Предел предела. Осталось только разреветься.

– Ты рано вернулся! – раздаётся голос Марка где-то в стенах комнаты.

Я переворачиваюсь на живот. Марк выходит из ванной комнаты, и наша общая быстро наполняется тёплым влажным воздухом. Чтобы оставить его внутри, Марк подлетает к входной двери и закрывает её, легко толкая бедром.

– А ты уже спать собрался, что ли? – спрашиваю я.

– Работал в оранжерее, – объясняет Марк.

Этого достаточно, чтобы мне больше вопросов не задавать. Миротворцы после таких работ всегда приходят по самые уши в земле.

– Значит, с Алесей не сложилось?

Ага. Предсказуемо, конечно, было, что этой темы будет не избежать, но не так же сразу с места – в карьер.

– Не-а.

– Она тебе не понравилась?

– Не знаю. Вроде, нормальная.

– А что не так тогда?

Провожу руками по лицу. Почему всё всегда должно быть так сложно?

– Ты, может, Полину ещё любишь?

Только этого не хватало! И ведь знает же сам прекрасно, что это не так, а всё равно спрашивает!

– Не беси меня, – прошу я.

– Извини.

Марк садится на свою кровать в одних трусах, так и не одевшись. Глядит на меня, потом в окно, за которым уже ничего, кроме светлых пятен одиноких фонарей, не видно. Думает о чём-то.

Ничем хорошим это для меня точно не кончится.

Нужно было выбросить Лию у штаба, а самому поехать домой, как и хотел изначально.

– Я просто переживаю за тебя, – продолжает Марк.

Удержать усталый вздох – выше моих сил.

– Завязывай.

– Не могу. Что-то с тобой не так, только я понять не могу, что…

Удивительно: как тот, кто влюбляется буквально по щелчку, не может разглядеть подобные чувства в своём лучшем друге? Или я маскируюсь хорошо? Может поэтому Слава этого и не видит?

– Тебя, кстати, Ваня искал, – уже повеселев, сообщает Марк. – Просил, чтобы ты заскочил в лабораторию, когда вернёшься.

– Отлично.

Любой повод избегать разговоров в стиле переливания из пустого в порожнее – как тонущему спасательный круг. Поэтому сразу подскакиваю на ноги и ретируюсь из комнаты. Переодеться бы ещё, конечно. Сменить наконец рубашку и бабочку на что-то более стильное и комфортное.

Решаю заняться этим позже: по одной проблеме за раз. Пока главное – избежать Марковых расспросов.

Всё равно у него на это ещё целая бессонная ночь будет.

Ваню, как Марк и говорил, нахожу в лаборатории, где как обычно воняет так, что глаза на лоб лезут. Не представляю, как здесь вообще работать можно, тем более головой. А тем более будучи оборотнем, с их-то нюхом.

Но вот он Филонов – министр пробирок в федерации занудства, – стоит себе, сгорбившись, посреди этого химического хаоса и что-то меряет на весах.

– Искал? – спрашиваю.

Тихонько подхожу ближе. Выгадываю момент, когда Ваня подносит ложку, с горкой наполненную каким-то порошком, к чаше весов, и с силой хлопаю его по плечу.

Порошок просыпается мимо цели. Самые мелкие частички поднимаются в воздух, забиваются в нос, оседают на одежде. Ваня яростно скрипит зубами, пытаясь сдержать поток брани.

Я смеюсь. Затем несколько раз чихаю, но радоваться своей проделке не перестаю.

– Да, – сообщает Ваня. – Уже, правда, жалею об этом.

Он снимает защитные очки и небрежным движением бросает их на стол. Затем так же поступает с медицинским халатом. Обходит стол, садится на табурет напротив.

И определённо точно чего-то от меня ждёт.

– Чего хотел-то?

– В глаза твои бессовестные посмотреть.

– Ха-ха. Ещё одна такая шутка – и я сваливаю.

– Ладно, ладно! – восклицает Ваня.

Снова замолкает. Складывает руки на столе перед собой, принимается постукивать пальцами. Я понимаю, что ждёт он не меня, а себя. Момента, когда соберётся с мыслями. Что же надо этому парню?

– Странная просьба у меня будет, – предупреждает Ваня, не отрывая взгляда от сложенных рук.

Но мне и так хорошо видны его яркие оранжевые радужки. Не признаю этого, но не хотел бы на его месте оказаться. Хотя, конечно, лучше так, чем в паре метров под землёй.

– Точнее, совет, – поправляет сам себя и даже не морщится.

Передо мной точно Ваня, которого я знаю? Ведь он скорее бы себе на горло встал, чем попросил меня о чём-либо.

– Это касается отношений.

– Между нами ничего быть не может, – сразу обрываю я. – Я завязал с брюнетами.

– Отношений между мной и Леной, – терпеливо продолжает Ваня, несмотря на моё замечание. – Я хочу… мне кажется, я готов, но не знаю, как правильно всё это надо… Нет, фильмы я смотрел, правда…

– Остановись, пока мы оба не покраснели, как перчики, блин, чили, – прошу я. – Ты сейчас пытаешься мне мягко намекнуть на то, что я должен помочь тебе уложить Лену в постель?

– Ещё раз скажешь такое, я тебе язык вырву, – резко отвечает Ваня.

– Ладно, – признаю я. – Над формулировкой мы ещё поработаем. Но смысл-то я уловил?

– Угу.

Очевидного не избежать – мы оба становимся под цвет малиновых пиджаков: по Ване я это вижу, по себе – чувствую. Да ещё и это неловкое молчание, сопровождающее каждую следующую фразу.

– Я матчасть хорошо знаю, – продолжает Ваня. – Проблема в том, что как ко всему этому подойти, и это всё, ну, то, что идёт перед самим… чёрт.

Я вздыхаю и сообщаю Ване первое, что приходит в голову:

– А я, дурак, рассчитывал, что это разговор ждёт меня как минимум лет через пятнадцать с сыном или дочерью.

Ваня поднимает на меня глаза. Горько усмехается.

– Да я тоже думал, что о таком лучше с родителями говорить, но… – Делает паузу. Ерошит волосы на макушке. – Маме сейчас не до этого, а папа… что-то как-то то ли я опоздал, то ли он слишком рано ушёл.

Столько тревоги и боли в голосе, что мне становится не по себе. Каждая буква – могильный холод. Каждое слово – совокупность всего того траура, который Ваня должен был пропустить через себя, но не мог, потому что каждую секунду мог погибнуть кто-то ещё.

А сейчас, кажется, уже поздно реветь в подушку в обнимку с семейным фото. Ваня именно так, должно быть, думает.

И я пока не буду убеждать его в обратном. Пусть до всего дойдёт сам. Рано или поздно всё равно поймёт, что на самом-то деле был в трауре каждую секунду после смерти отца.

– Прости, – извиняюсь я.

– Так ты поможешь или нет?

Вот за что я люблю Ваню, так это за то, что он не драматизирует.

– Помогу. Только сразу предупреждаю, разговор будет взрослый.

– Мне уже есть восемнадцать, – напоминает Ваня.

Я ухмыляюсь. Слежу за тем, как Ваня достаёт из лежащего на столе халата свой ежедневник. Качаю головой, не переставая улыбаться. Он записывать собраться? Что за чудик.

– Ладно, профессор, – со вздохом произносит Ваня. – Просвещай меня. Я готов. Только учти – если кому проболтаешься, что я спрашивал, я тебя убью.

– Да я сам себя убью! – заверяю я.

Оглядываю Ваню. Думаю о нём и Лене, но не о том, к чему подводит Ваня, а о несправедливости. Эти двое так подходят друг другу. Они открыто и не беспокоясь о том, что их посчитают сумасшедшими, наплевали на правило сближения противоположностей.

Впервые за всю историю два атома с одинаковыми зарядами притянулись друг к другу, словно сильнейшие магниты, и вот, чем им отплатила Вселенная – один из них умирает, а второй вынужден следить за этим со стороны.

– Как она вообще? – спрашиваю я. – Лена.

Ваня хмурится, обдумывая смысл моего вопроса. Я поясняю, пока неловкие ситуации между нами не увеличились в геометрической прогрессии:

– Как её здоровье?

– О, – Ваня кусает губы. – Нормально… – Его голос так странно срывается. – Правда, нормально. Иногда болит сильнее, иногда совсем не болит. Лена ведь очень сильная…

– И что вы будете делать потом? – наседаю я.

Рано или поздно, – а когда дело касается рака, так и вовсе в любую минуту, – поздно сменится на прямо сейчас, а совсем не болит – на болит постоянно. Что они оба будут делать, когда время перестанет измеряться новыми днями и начнётся отсчёт дней, которые Лена смогла пережить?

– Вариантов есть несколько, но ни один из них нам не нравится, – признаётся Ваня.

– Например?

– Лена предложила оставить всё как есть. Брехня, согласись? – (Я киваю, мол, ещё какая). – Я думал о том, чтобы обратить и её в оборотня.

Брехня похлеще предыдущей.

– Ты же понимаешь, что она может этого не пережить? – уточняю я. – Зачем же сразу с места – в карьер. Клятва…

– Она делает всё, что может. Как и всегда. – Ваня откладывает в сторону ежедневник, упирается локтями в столешницу и складывает подбородок на кулаки. – Как и в случае с Даней и Славой. – Вздыхает. – Стражи столько лет считали себя неуязвимыми, и, по сути, были таковыми, но реальность такова, что с каждым поколением сила эхно в нас ослабевает. Мы больше исцеляемся не так хорошо, как раньше. Лена… она даже завтра умереть может.

– Ну, завтра уж не сможет…

– Я утрирую! – на секунду вспыхивает Ваня. – Не завтра, так через неделю. Не через неделю, так через две. Не через…

– Я понял, понял! – восклицаю я, пока эта траурная процессия не растянулась на года. – Нужно решение.

– Очень нужно. Я не могу её потерять.

– Нормально всё будет, – говорю я. Максимум моей поддержки при диком желании сказать что-нибудь подбадривающее. Я никогда не был хорошим оратором. Всё, что я чувствую, привык выражать действиями. А тут… что мне сделать? – Ты только не молчи больше. Делись. Со мной, с другими ребятами. Мы же друзья. Поможем, чем сможем. Две головы лучше одной.

– Спасибо.

Глаза на мокром месте. Вот этого только не хватает. Он расплачется – и меня следом долго ждать не придётся.

– Так, возвращаемся к сексу, – я отбиваю по столу барабанную дробь. – А то ещё минута подобных разговоров – и тебе придётся оплачивать мне психотерапевта.

Ваня качает головой. А я сразу начинаю свою лекцию с самых пошлых подробностей, чтобы окончательно оставить в прошлом неприятный осадок после разговора о смерти.

Ваня снова краснеет и прячет лицо в ладонях.

Значит, помогло.

***

– Я не самых худший внук на земле, – говорю я.

Но деда не перекричать. Он брюзжит так, что я несколько раз отодвигаю телефон от уха и проверяю, не запачкал ли он меня своими слюнями.

– Ты помнишь Гитлера? У него ведь тоже был дедушка!

– И я могу поспорить, что между захватом Чехословакии и принятием ванны он находил время на то, чтобы позвонить деду и сказать, что сегодня дома его ждать не стоит!

– Деда…

– Не “дедкай” мне тут! – Слышу мамин голос на заднем плане. Наверное, пытается объяснить этой седой голове, что кричать на меня бесполезно. – Я сам разберусь, как мне внука растить, спасибо. Дочь вон вырастил, и с этим балбесом разберусь. – Уже нормальным тоном. Отходит быстро. Понятно, в кого у меня самого такие скачки настроения. – Значит, сегодня в штабе?

– Угу.

– Там спокойно всё сейчас?

– Относительно.

– Это хорошо. Чем планируешь заниматься остаток вечера?

– Пока не знаю.

Спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Нужно перегнать машину в гараж. То, как я оставил её перед штабом, нельзя назвать правильной парковкой. Одна радость – полиция нас не штрафует. И если в том мире это происходило благодаря Татьяне и её друзьям в форме, то в этом такое – лишь очередная привилегия. Как и медицинская справка без очереди, или лучшая техника за полцены, или вторая кружка пива в баре – бесплатно.

– Ясно, – дед окончательно расслабился. – Ну смотри, аккуратней там.

– Как обычно.

– Нет, Андрей, я сказал аккуратно, потому что как обычно в твоём понимании далеко не такое же, как у других людей.

Ещё несколько взаимных перебросов – и дед вешает трубку под звуки маминого голоса, просящего сделать телевизор погромче. Вот, блин, семейка! Рад, конечно, что в Дуброве один жив, а второй на меня не параллельно, но иногда такая излишняя забота пугает и парализует.

Я привык сам о себе заботится, а тут столько народу, разве что только очередь по талонам ещё не организовали.

Уже у самой двери, ведущей на задний дворик, меня окликают:

– Эй, Бен! Бен, погоди!

Даже если бы не этот чёртов стук трости по деревянному паркету, я бы всё равно узнал её. Беном меня зовут только двое. Если раньше прозвище было моим вторым именем, которое я выбрал себе сам, то теперь оно служит чем-то сакральным только между нами тремя.

Связь, о которой говорил Эдзе, исчезла, но появилось это . И оно продолжает держать нас поблизости друг к другу.

– Лия сказала, ты докинул её до штаба, – говорит Слава, нагоняя меня. – Спасибо.

Трость вязнет в толстом слое снега. Славу легко пошатывает, но она стоически держится.

– А у неё у самой язык отвалится поблагодарить? – интересуюсь я.

Не смотрю на Славу прямо, лишь взгляд скашиваю. Она хмурит брови. Не обиделась, а иначе не побрезговала бы шарахнуть меня тростью по спине. Скорее, просто раздражена.

– Тебе не обязательно всегда быть максимальным засранцем, – говорит она, но внезапно совершенно спокойно.

– Может быть. Но мне идёт, согласись?

Слава фыркает. Пока я иду в сторону гаража, семенит за мной, почти не отставая. А уже у самых дверей уходит на пару шагов в сторону.

Делаю вид, что долго вожусь с замком, а сам поглядываю на Славу. Опираясь одной рукой в створку двери гаража, второй с помощью трости вырисовывает в снегу какие-то узоры. Ваня, всё-таки, может и зануда, но чёртов гений: то, что может эта с виду обыкновенная металлическая палка, лично я, как специалист по оружию со стажем, приравниваю к чуду. Складная трость скрывает в себе пятиконечный меч, который в умелых руках ещё и делится на две части и превращается в нунчаки.

Просто срыв башки!

Правда, Славу всё равно пока никуда не пускают. Мы выходим патрулировать улицы каждую ночь – время, когда гнори и перитоны максимально активны. Чередуемся, проверяем вверенные нам районы группами по двое-трое, вооружённые до зубов тем оружием, которые создали хранители. А Славе приходится оставаться в штабе. Дмитрий чуть ли не грудью выход закрывает, чтобы она и шагу за порог не ступила. На это Слава бы и рада, может, встать в стойку и возмутиться, но организм как чувствует – сразу возвращается боль в ноге и заставляет её умерить пыл.

Прошла неделя, но по сравнению с тем, через что Славе пришлось пройти, это – не срок. Для отдыха – возможно. Но не для реабилитации.

– Как тебе, – я киваю на трость, – эта вещица? Дельная, да?

– Очень. Смотри, чему меня Татьяна научила.

Слава становится ровно. Перехватывает трость двумя руками. Оттягивает её в разные стороны. Трость делится на две части, соединяет которые гибкая металлическая цепь. Слава начинает ловко крутить её, постепенно набирая скорость. Я внимательно слежу за каждым движением. Не пытаюсь запомнить, чтобы потом попытаться повторить; меня просто завораживает само зрелище.

В какой-то момент нунчаки соскальзывают с пальцев Славы и поднимаются в воздух благодаря лёгкому броску. А когда возвращаются, Слава ухватывается за чёрную рукоять именно в том положении, чтобы нунчаки снова соединились и стали целой тростью. Однако и это не конец. Слава крутит ручку. Убирается внешняя защита, обнажаются лезвия меча. Сама хозяйка оружия встаёт в незнакомую мне боевую стойку: балансирует на одной ноге; той, которая полностью здорова, руку с мечом поднимает над головой, другую выводит в защитную позицию перед лицом.

Всё это – буквально за считанные секунды. И выглядит невероятно круто даже несмотря на то, что половина её лица скрыта за намотанным вокруг горла шарфом.

Эдакий ниндзя в пуховике. Смешно, конечно. Но, блин… мило.

– Ты за одну этому неделю научилась? – искренне удивляюсь я.

– Это единственное , чему я научилась, – объясняет Слава. – Татьяна просто показала мне этот приём со сменой оружия, и я сказала, что не отстану от неё, пока не выучу его.

– Похвально, коротышка. Похвально. Небось ждёшь, не дождёшься, когда можно будет применить это на практике?

Даже за шарфом вижу, как Слава грустнеет. Отводит взгляд в сторону, задумывается. Затем ковыляет ко мне, а я тем временем возвращаюсь к открыванию замка.

– Может, ты поговоришь с Дмитрием? – спрашивает она. – Филоновы отказываются, потому что оба считают, что я ещё недостаточно окрепла.

– Думаешь, меня он послушается?

– Не знаю. Но за спрос-то денег не берут!

– Не берут, – соглашаюсь я, кивая. – Но по ушам съездить могут запросто.

– Ладно, – протягивает Слава. – Забей.

Снимаю замок с петель и временно прячу его в карман куртки. Открываю одну створку двери. Жду, пока Слава отойдёт в сторону, чтобы распахнуть вторую. Захожу в гараж, наскоро убираю инструменты и рабочую одежду, которые оставил прямо на путях для заезда. Проверяю, работает ли свет, ведь если нет, это значит, что мои жалобы по поводу слабых лампочек всё время летят в пустоту и пора переходить на новый уровень.

Но нет. Щелчок – и помещение заполняется мягким белым светом.

– Снег пошёл, – слышу за спиной голос Славы.

Оборачиваюсь. Она стоит в шаге от гаража с запрокинутым наверх лицом. На улице темно, девятый, никак, час, но я вижу её хорошо, благодаря освещению в гараже

Снег будто и не падает вовсе. Парит так медленно, словно застрял в воздухе как в желе. Слава убирает шарф с губ. Открывает рот и высовывает язык в попытке поймать снежинку. Я бы назвал эту картину самой безмятежной из всех, что видел, если бы не реальность, рвущая её по швам: прихрамывание, трость, следы боёв, которые не остались шрамами, но навсегда изменили её лицо, превращая то детско-удивлённое и испуганное выражение, которое я увидел впервые, когда вместе с Марком проник в её комнату поздно ночью, чтобы рассказать всю правду, что от неё скрывали, в холодную и хмурую маску пережившего войну человека.

Таких сразу видишь. Они ничем себя не выдают, ты просто знаешь – тот, кто сейчас улыбается , стоя прямо перед тобой, когда-то встречался со смертью лицом к лицу.

Так выглядит каждый второй в штабе. Такого же я вижу в отражении в зеркале каждое утро.

Такая теперь и она. Девчонка, которая, я думал, станет лишь очередной единицей в нашем строю. Девчонка, имя которой, я считал, спустя пару дней даже и не вспомню.

Девчонка, которая, я не предполагал, станет одним из моих самых близких друзей.

Я иду к Славе. Встаю рядом, тоже запрокидываю голову. Миллиарды белых мух кружат над фоне черничного неба. Красота в простых вещах, как эти, всегда восхищала меня больше всего.

– Я попрошу у Дмитрия, если тебе это правда нужно, и ты считаешь себя готовой, – говорю я. – Но за последствия, если что, отвечать не буду.

Холодно. Сую руки в карманы штанов. Вжимаю голову в плечи.

– Буду должна, – отвечает Слава. – Проси, что хочешь, в рамках уголовного кодекса.

– Помоги Марку найти мне нормальную девушку, – вырывается у меня.

Совсем дурак, наверное. Крайний раз, должно быть, слишком уж сильно по голове получил.

– Знаешь, – протягивает Слава. – У меня не очень хороший вкус на девчонок.

То, как она это произносит… Нет, глупо цепляться к интонации и искать в обычных фразах тройной подтекст, но что-то всё-таки заставляет моё сердце на целое мгновение замереть. Затем, совладав с собой, я говорю:

– И всё же ты уж постарайся. Услуга за услугу. К тому же, это твоя прямая обязанность как моей подруги.

– Тут ты прав, – соглашается Слава. – Но сразу говорю, что подруги у меня – одна другой лучше: что ни ведьма, то оборотень. Я не осуждаю, но советую выбирать осторожней!

Мы оба смеёмся. Это всё глупости, причём вовсе не такие уж и забавные. Но мы всё равно хихикаем долгую минуту.

Мне нас жалко. Так устали, что рассыпаемся даже в состоянии полного спокойствия.

– Нужно пригнать машину, – говорю я.

Гляжу на распахнутые створки гаража. Затем оборачиваюсь назад, на штаб. И опять смотрю на Славу.

– Иди.

Слава снова обращает лицо к снегопаду. Я повторяю за ней и тут же получаю снежинкой прямо в глаз. Морщусь. Но даже эта досада не портит мне настроение.

– Но, я, может, ещё немного тут с тобой постою. Можно?

– Можно.

И мы, как два дурака, стоим, запрокинув головы, и смотрим, как с неба падает снег.