Текст книги "Кровь и туман (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

И я решила оставить его себе. Так, на всякий случай.

Я взвешиваю бутылочку в руках. Она очень лёгкая. Инструкция не прилагается, и я пытаюсь прикинуть, сколько нужно сыпать, чтобы уснуть в первые пять минут, как только моя голова коснётся подушки.

Если Полина сказала, что снотворное сильное, должно быть, то любая ошибка в дозировке отправит меня на койку рядом с Ниной.

Я иду на кухню и завариваю себе одну чайную ложку с горкой. Пока растение поднимается над кипятком, я последний раз проверяю телефон: звонки, сообщения, социальные сети, которые в этом настоящем я веду слишком активно, что даже немного мерзко. Затем возвращаюсь в комнату, ставлю кружку на стол и решаю перестелить кровать, чтобы спать было удобней. Включаю на телефоне музыку; те песни, что любила Слава из Дуброва, были удалены со всех носителей с позором, а на их место закачано то, что всегда успокаивало меня .

Новые чистые простыни, новые чистые мысли. Говорят, такое иногда помогает.

Я снова застёгиваю медальон на шее, решая, что разобраться со всем сразу у меня всё равно не получится, и разворачиваюсь к столу за кружкой. В этот же момент дверь, которую я прикрыла на автомате, широко распахивается. На пороге топчется Даня. Я выключаю музыку, прислушиваюсь, но больше ни чьего присутствия по звуку различить не могу.

– Я один, – подтверждая мои догадки, отзывается Даня.

Он бегло осматривает мою комнату, не проходя внутрь. То, на что он случайно натыкается на столе, заинтересовывает его, кажется, гораздо сильнее.

– Что это?

Даня пулей подлетает к столу. Теперь у него в руках баночка с травами. Даня глядит на неё, я – на него самого. Пауза растягивается на минуту.

– Это… – начинаю я, но Даня обрывает:

– Я миротворец, Слава. Я знаю, что это.

– Но ты…

– Я хочу знать, что это делает у тебя в кружке?

Даня кивает на заваренный напиток. Над кружкой поднимается лёгкая дымка, а по комнате распространятся приятный запах пряностей.

– Ты представляешь, насколько сильный эффект дают эти травы? – лицо Дани прямо на моих глазах покрывается красными пятнами гнева. – Чуть больше чайной ложки способно убить лошадь!

Я растерянно хлопаю ресницами. Глупо будет пытаться оправдаться своим незнанием, несмотря на то, что так и есть. Даня мне не поверит: сейчас при желании он найдёт десяток аргументов в пользу того, что я сделала это специально.

Но я не собиралась заканчивать это вот так. Мысли о смерти давно меня не пугают, но я не настолько бесстрашна, чтобы воплотить их в жизнь.

Я виновато качаю головой. Даня фыркает, засовывает бутылочку в карман куртки. Хватает кружку, шипя от боли, когда раскалённое стекло обжигает кожу, и пулей вылетает из комнаты. Я слышу, как хлопает откинутая дверь ванной о противоположную стену, как вода с шумом утекает в унитаз, как работает сливной бочок. Снова хлопок двери, только теперь этот звук обозначат её занятое в проёме место. Тяжёлые шаги обратно, и вот Даня возникает передо мной с пустой кружкой. Он с таким грохотом ставит её на стол, что стоит только удивляться, как стекло не дало трещину.

– Объяснитесь, девушка, – требует Даня. – Иначе я всё расскажу твоим родителям.

Он не шутит. Поэтому я говорю:

– Дань, я…

– Правду, – сразу же перебивает Даня, чем и ставит меня в тупик. Казалось бы, нет ничего легче, но правда стала таким субъективным понятием для меня в последнее время, что я уже не могу с уверенностью сказать, что не отношусь к ней предвзято.

– Я хотела хоть раз за последние недели хорошо выспаться, – произношу я. – Потому что всё, что я делаю ночами – это думаю. Обо всём: о себе, о тебе, о Ване, о каждом, чья жизнь изменилась из-за меня и о каждом, кто по этой же причине её лишился. Какой-то частью себя я знаю, что не виновата, но, Дань… Стоит на секунду засомневаться – и я пропала. – Даня стоит в паре шагов, напряжённо следя за моими действиями. – Замкнутый круг, из которого мне никак не выбраться. Я пытаюсь, но каждый раз по итогу дня оказываюсь ещё дальше, чем начинала. – К горлу подбираются слёзы. Я откашливаюсь, прежде чем произнести последнюю фразу: – Может, я просто… не заслужила второго шанса?

Я наконец произнесла это вслух, но легче не становится. Закрываю ладонями лицо. Даня видел меня и в худших положениях, но я больше не хочу расстраивать его. И так слишком многое сломано, разбито, разрушено и потеряно навсегда.

– Ну что ты, – раздаётся совсем близко. Я отрываю руки от лица, и оно тут же оказывается в чужих ладонях. Даня грустно мне улыбается. – Ты жива. И ты не перестаёшь пытаться, несмотря на все трудности. Ты умница. – Даня прижимает меня к себе. – Я чуть не потерял брата, и даже думать не хочу о том, чтобы потерять ещё и сестру.

– Я не хотела этого делать… – шепчу я. – Просто выспаться.

– Хорошо, что я вовремя зашёл, – отвечает Даня. – А то уснуть ты, конечно, уснула бы, да только вот с подъёмом были бы проблемы.

Я издаю нервный смешок. Даня ещё какое-то время обнимает меня, а потом, отстраняясь, легко щёлкает по кончику носа.

– Ты пришёл за мной? – спрашиваю я.

– Не совсем, – Даня быстро проводит ладонями по лицу, и в итоге демонстрирует мне совершенно иную эмоцию. Растерянность. – Родители рвут и мечут. Были бы мы в другом веке, потребовали бы твою голову на блюдечке.

– Ой, – я кусаю губы. – Это плохо.

– Для справки: я на твоей стороне. Ты, конечно, сделала Ваню круче меня, но таким он мне определённо нравится больше, чем мёртвым.

– И что они решили?

– Я не знаю, – Даня искренне пожимает плечами. – Я сбежал, когда родители начали кричать друг на друга.

– А Ваня?

– Я не видел его с того момента, как мы пересеклись в медкорпусе.

Пересеклись – сказано слишком громко. До Дани новость о не совсем чудесном выздоровлении брата дошла в одну из последних очередей, и когда он принёсся в медкорпус, тот уже был наполнен людьми, жаждущими узнать всё из первоисточника.

Тогда они посмотрели друг на друга: многозначительно, осмысленно, громко, несмотря на то, что не произнесли ни слова. Это был скрытый диалог, в котором я, как свидетель, была уверена – в основном говорил Даня.

И сейчас он только подтверждает это, сообщая, что спасение Вани стоило такой цены.

– Как думаешь, куда он мог деться?

– Ты знаешь, – произносит Даня многозначительно.

Он уверен в своих словах, и это смущает меня.

– Я…

– Точно, – Даня, спохватившись, глухо стонет и хлопает себя по лбу. – Прости, забыл. Знает другая Слава, не ты.

Другая Слава. Даня прав, я – не тот человек, к которому он привык, но почему это словосочетание приносит такую тянущую боль под рёбрами?

– Так что это за место? – подавляя тошноту, спрашиваю я.

– Городская библиотека. Ваня всегда ходит туда, когда ему грустно, чтобы почитать что-нибудь из художественной литературы. – Даня хмыкает. – Так он отвлекается.

– Нужно сходить за ним, – говорю я. – И убедиться, что он в порядке.

– Навряд ли, – произносит Даня, ставя меня в тупик.

– Чего?

– Навряд ли он в порядке. Я бы на его месте был в ужасе.

Данины предположения непроизвольно заставляют провести знак равенства между мной и Ваней. Мы оба знаем, каково это – проснуться не собой. И я бы не пожелала такого даже самому лютому своему врагу.

– Нужно сходить за ним, – повторяю я. – Даже если он скажет, что не хочет нас видеть, это именно то, что сейчас ему необходимо.

***

Мы нашли Ваню между стеллажами с буквами “М” и “Н”. Он сидел на полу, прислонившись к деревянному краю, и читал книгу в цветной обложке. Я никогда ещё не видела Ваню таким… увлечённым? То, с каким энтузиазмом он заглатывал знания по предметам в штабе и рядом не стояло с блеском во взгляде, который впивался в новые страницы бульварного чтива.

Я остаюсь чуть позади, Даня подходит к брату максимально близко. Присаживается рядом, заглядывает в книгу. Смеётся. Ваня толкает его локтем в бок, недовольно кривя губы, и это было бы самым будничным зрелищем в мире, если бы не необычно-но-чертовски-красиво горящие оранжевые глаза.

Они напоминают мне солнце. И закатное небо. И апельсины. И огонь. Всё сразу и каждое по отдельности.

В какой-то момент и Ваня, и Даня поднимают на меня свои глаза. Я принимаю это за знак и делаю первый шаг в их сторону. Второй. Третий. Ноги ватные, дрожат.

– Что читаешь? – спрашиваю я.

Опускаюсь на колени, размещаюсь с другой стороны от Вани, при этом продолжая держать небольшое расстояние между нами.

Мало ли что.

Ваня молча демонстрирует мне обложку. Я несколько раз пробегаю глазами по названию и имени автора, но когда Ваня кладёт книгу на пол обложкой вниз, я уже не помню ни того, ни другого.

– Я, вероятно, должен сказать тебе “спасибо”, – начинает Ваня после того, как откашливается. – Так считает Даня.

– Ты мне ничего не должен, – произношу я.

– А вот так считаю я, – отмечает Ваня с грустной улыбкой на губах.

Он обхватывает ноги, прижимая их ближе к груди. Даня ободряюще хлопает его по коленке.

– Я дала обещание тому, кто помог, что возьму всю ответственность за тебя на себя, – говорю я. – И я планирую выполнить это, хочешь ты того или нет.

– Ладно, – кивает Ваня удовлетворённо. До этого он всё смотрел куда-то перед собой, а теперь поворачивает голову в мою сторону. – Потому что мне чертовски страшно, если честно.

“Я знаю, мне тоже”, – едва не срывается с губ.

Останавливает лишь одно – надежда в глазах Вани, которую не спрятать даже за оранжевым огнём.

И я говорю:

– Всё будет хорошо.

***

Я подолгу стою сначала у подъезда, потом на лестничной клетке. Дойти до двери квартиры мне смелости так и не хватает. Знаю, что меня там ждёт: просьба или, если быть точнее, приказ объясниться. Всем нужны мои мотивы, но при этом никто почему-то не хочет поблагодарить меня за правильное использование времени и активную попытку любым способом отыскать решение.

Я не сидела, зарывшись в книги, как они. Я действовала. Разве уже хотя бы это не заслуживает уважения?

Достаю из кармана куртки телефон, гляжу на время. Либо я сейчас возвращаюсь в квартиру и встречаюсь со своим страхом лицом к лицу, либо через полчаса возвращаться уже будет неприлично поздно. Время на раздумья у меня ещё есть, но мне сегодня не хочется больше принимать никаких важных решений, поэтому я ищу в списке контактов нужный номер телефона и нажимаю на вызов.

Два гудка перед тем, как на другом конце провода говорят:

– Привет.

Я его не разбудила, но голос явно уставший.

– Мы можем встретиться? Нужно поговорить.

– Конечно. Где?

– Дойдёшь до меня? Буду ждать тебя у подъезда.

– Хорошо. – Пауза, в течение которой я не бросаю трубку только потому, что знаю – мне ещё не всё сказали. – По пути зайду за чаем, тебе взять чего-нибудь?

На размышления уходят считанные секунды:

– Да. Как обычно – карам…

– Я знаю, что ты пьёшь.

Я хмыкаю. Конечно, он знает.

Сбрасываю звонок, толком не попрощавшись с собеседником. Бегу вниз по ступенькам, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от злополучной квартиры. Только мне стоило более-менее привыкнуть, стоило только обжить комнату, как её стены снова кажутся мне холодными, шершавыми и чужими.

Как же надоело качаться на этих бесконечных качелях!

Я толкаю дверь подъезда от себя и тут же слышу глухой стон. Невысокая фигура, пошатываясь, делает несколько шагов назад, потирая ушибленный лоб.

– Извините! – вырывается у меня вместе со смешком.

Фигура убирает ладонь от лица, и я узнаю в ней Марселя.

– Слава? – Марс хоть и спрашивает, но он совсем не выглядит удивлённым моим здесь нахождением.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Отхожу в сторону, чтобы больше не преграждать вход в подъезд, но Марс туда не следует. – Ты в этом подъезде живёшь?

– Нет. – На лбу у Марса красуется алеющее пятно. Такое клятва вылечит быстро, но боль всё равно будет его беспокоить ещё как минимум пару минут. – Я к вам.

– К нам? То есть, к отцу?

– К тебе.

Я вопросительно выгибаю брови.

– Зачем?

– Извиниться.

Марс выглядит очень виноватым и… совсем ещё ребёнком. Если стражем можно стать только после шестнадцати, то я бы сказала, что этому парню со странным именем совсем недавно позволили задуть свечи в таком количестве на поздравительном торте.

– За что?

Дверь подъезда издаёт металлический звук соединившихся магнитов, когда закрывается. Я внимательно изучаю Марселя, пытаясь понять, что именно у парня на уме. Но пока он не заговаривает, мне это так и не удаётся:

– Это было моё первое дежурство, и я так облажался, – Марсель тяжело вздыхает. Теперь я вижу серые тени под его глазами и то, какие они неестественно опухшие. Марсель плакал. Похоже, очень много. – Я ведь защитник, я должен был держать ситуацию под контролем… Ваня почти погиб из-за меня, но ты снова спасла его. Ты должна вернуться в команду, Слав, а я этого не достоин.

Я качаю головой. Всё, что мне остаётся – следить за тем, как Марсель опускается на корточки, упирает локти в колени, накрывает ладонями лицо и разрывает почти ночную тишину своим плачем.

Моё сердце разбивается, но я не могу сказать с уверенностью, что хотя бы на один жалкий процент из ста не виню Марса в том, что произошло. Знаю, что он никак не мог повлиять на ситуацию, но падение здания, как я поняла по словам Кирилла по поводу предупреждения, не должно было кого-либо ранить.

И если бы они не разделились…

– Марс, – говорю я. – Ты не виноват.

– Виноват, – настаивает Марсель. – Это я предложил, чтобы сократить время, Ване начать сканирование, а нам с Даней отправиться на осмотр.

– Ты не знал…

– Но я должен был почувствовать!

Марсель кричит последнюю фразу, и у меня по спине бегут мурашки. Парень вздрагивает всем телом. Резко перехватывает себя за предплечье, тянет рукав куртки и кофты, оголяя правую руку. Я вижу красные, воспалённые, вспухшие символы клятвы. Я знаю, что так не должно быть.

Клятва светится серебром, а это – царапины, криво выведенные на коже только ради того, чтобы причинить себе боль.

– О, Марсель, – выдыхаю я.

Мой голос дрожит. Мы не друзья, я не могу обнять его, но должна хоть как-то успокоить, потому что именно за этим он сегодня пришёл, наплевав на гордость. Недолго думая, я наклоняюсь и кладу ладонь Марсу на плечо. Сжимаю; некрепко, но чтобы он отчётливо прочувствовал моё присутствие рядом.

– Это не твоя вина, – произношу я. – И я не пытаюсь сейчас тебя успокоить, а говорю правду. Ты бы не пришёл, если бы тебе было не важно моё мнение, а потому послушай меня внимательно. – Марс, словно понимая меня даже лучше, чем я бы этого хотела, поднимает на меня свои заплаканные глаза. – На твоём месте могла быть я. Или кто-то другой, гораздо умнее и сообразительнее нас двоих вместе взятых.

– В штабе таких нет, – Марс шмыгает носом.

– Это образно выражаясь, – прыскаю я. – Я к тому, что ты не должен винить себя в том, что от тебя не зависело. Уяснил, малой?

– Уяснил.

– Вот и отлично.

Марсель улыбается. Теперь он выглядит на все тринадцать.

На этом наш разговор, как бы мне не хотелось, не заканчивается. Марс больше не плачет, но ему требуется ещё десять минут на то, чтобы окончательно успокоиться, и пять, чтобы продолжить сыпать извинениями, несмотря на то, что я отчётливо дала ему понять, что ни в чём не виню.

В конце концов мне удаётся отправить его домой только после коротких объятий и пожелания больше никогда в себе не сомневаться.

– Это был Марс? – спрашивают за спиной.

Я молча киваю. Разворачиваюсь, беру из руки в кожаной перчатке картонный стаканчик с припиской: “Латте, карамель”, делаю большой глоток и только потом поднимаю глаза на подошедшего.

На нём забавная синяя шапка с помпоном. Щёки и подбородок, покрытые щетиной, скрыты за шарфом. На календаре ещё осень, но он всегда сильно мёрзнет, и я понятия не имею, откуда этот факт вдруг берётся у меня в голове.

Я просто знаю.

– Спасибо, что пришёл, – говорю я. – Прости, что тогда, в медкорпусе, накричала на тебя.

Влас качает головой и улыбается. Когда он целует меня, я чувствую на его губах вкус чёрного сладкого чая с чабрецом.

Влас, кажется, уже давно на меня не в обиде.

Критический рубеж. Глава 7

– Это не нарушение закона, – серьёзно заявляет Ваня. – Но явное им пренебрежение.

Очки не дают ему покоя. Он то снимает их, то снова водружает на нос. Проверяет, чистые ли стёкла, и несмотря на то, что за несколько секунд после предыдущей проверки ни одной новой пылинки на них не упало, всё равно протирает линзы оттопыренным уголком рубашки.

Хранители поработали на славу. Я постаралась передать им всю известную информацию по очкам Вани из моего прошлого настоящего, включая и слепоту в качестве побочного эффекта, и хранителям не без труда, но удалось минимизировать риски. Правда, из-за ослабленного действия Ванины радужки не до конца приобретали свой натуральный цвет, оставаясь больше оранжевыми, чем коричневыми.

– Совет крайне недоволен, – Ваня надевает очки. Радужки его глаз темнеют и тухнут, останавливаясь на оттенке позднего урожая хурмы. – Дмитрий сказал, ты у них теперь на карандаше.

– Да хоть на фломастере, – прыскаю я.

Если бы я вовремя не спасла Ваню, сейчас он был бы мёртв. Совет, я уверена, не стал бы рисковать всем, как это сделала я. Они сказали бы что-нибудь вроде того, что эта жертва – не первая и не последняя, и что она должна стать для нас мотивацией к дальнейшему и более рьяному противодействию по отношению к любым нарушителям, но никак не чем-то вроде трагедии.

Как уточнил Ваня, с точки зрения Совета не существует чего-то, что не может быть оправдано теоретической полезностью в перспективе. Со своей точки зрения я плевала на такую точку зрения.

– Теперь они будут внимательно следить за каждым твоим передвижением, – Ваня указательным пальцем спускает очки на самый кончик носа. – Ещё и Власа заставят отчитываться.

– Он этого делать не будет.

– А то ему кто-то предоставит выбор!

Ваня снова снимает очки, складывает их, кладёт в нагрудный карман. Затем пододвигает к себе одну из многочисленных книг, лежащих на столе, открывает на произвольной странице, опять достаёт очки и прикладывает их к буквам, вглядываясь через стекло прищуренным взглядом.

– Вань, может прекратишь? – я забираю у Вани очки и под его возмущённые возгласы водружаю их на собственный нос. – Слушай, а ничего даже не меняется. – Я верчусь на стуле, разглядывая всё вокруг через линзы. – Мне идёт?

– На удивление, да, – Ваня приподнимает брови. – Я думал, с формой твоего лица больше подошла бы круглая оправа, но и эти неплохо смотрятся.

– Спасибо, – довольно улыбаюсь я. Но очки всё-таки снимаю: глаза начинают болеть, как если бы я продолжительное время смотрела в одну точку, не моргая. – Ты уверен насчёт них? – спрашиваю, возвращая очки Ване.

– Ты же говорила, раньше я носил такие, – отвечает Ваня уверенно.

– Но раньше у тебя были веские причины скрывать своё положение.

– Что ж, – Ваня глядит на очки, которые пока продолжает сжимать в ладони, со смесью опаски и неуверенности. – Может, если хорошенько подумать, я и сейчас смогу отыскать парочку.

Я ещё не успела пожалеть о том, что рассказала Ване о его оборотнической стороне в витке истории, который мне пришлось оставить, но уже начинала сомневаться в правильности этого порыва. Конечно, он позволил Ване немного облегчить первые дни приспособления к новому образу жизни, ведь зная, что когда-то он уже проходил через это, Ваня стал относиться ко всему с большим пониманием, чем мог бы в своей ситуации, и всё же оставалось слишком много “но”, которые давили не только на него, но и на меня: но насколько активным будет его обращение? но сможет ли он его контролировать?

– Ваня, которого я раньше знала, стеснялся того, кем был, – говорю я. – А ты, вроде, не такой.

– Я… – Ваня закусывает губу. – Не знаю. Пока не разобрался, что к чему. – Ваня надевает очки. Долго глядит на меня, то выпячивая подбородок, то возвращая его на место. Наконец произносит: – А мне как? Идёт?

– Какой очаровательный ботаник! – отвечают за меня.

Лена входит в общую комнату хранителей с видом хозяйки. Она выглядит как обычно бесподобно, и любой незнающий никогда не скажет, что последние несколько дней она не спала вместе с Ваней, в связи со стрессом неспособным сомкнуть глаз.

Таким откровением поделился со мной Даня. На эти дни он временно переехал в гостиную, чтобы дать Лене и Ване немного пространства, но это было не то, чем, можно подумать, занимаются молодые люди, остающиеся наедине. Даня пару раз заглядывал в комнату, чтобы взять кое-что из своих вещей, и всё время заставал брата и его лучшую подругу за совершенно обыденными делами вроде просмотра фильма под очередную кружку кофе, которые с каждой парой часов множились на столе, или чтения научной литературы, или даже спора между друг другом на тему, известную только им.

Лена и Ваня занимались чем угодно, только не ложились спать.

В их комнате ночь не брала пленников.

– Я не ботаник, – заявляет Ваня, но его пунцовые скулы и улыбка, которую он дарит Лене, когда она останавливается рядом, упираясь бедром в столешницу, говорят совершенно не о том, как ему неприятно данное прозвище.

– Слав, а ты разве сейчас не должна быть на занятиях? – спрашивает Лена, выражая заинтересованность выгнутой бровью.

– Ну да, – протягиваю я. – Но я отпросилась.

На сегодня и на все следующие дни в течение неопределённого срока. Именно таким было условие Антона, когда я, по совету Бена, решила подойти к нему с просьбой о дополнительных занятиях. Конечно, сначала Антон был удивлён. Он не понимал, зачем кому-то, кто чуть меньше года был оперативником, тренировки с начального уровня, и мне пришлось соврать про травму в колене, в которую, на мою удачу, Антон поверил сразу.

– Поэтому ты так плохо сдала полосу препятствий, – кивнул он понимающе.

Это задело бы меня, не будь правдой. Пришлось завираться дальше, объясняя своё нахождение в оперативной команде авансом со стороны Татьяны и блатом из-за родственных связей с директором штаба.

Антон поверил и в это, а ещё решил освободить меня от общих занятий, за что я была особенно ему благодарна.

– Отпросилась? – переспрашивает Лена. Глядит на меня, затем на Ваню. – У вас есть какие-то планы на сегодня?

– Нет, – отвечает Ваня, пожимая плечами.

Я молчу, так как понимаю, что хотя вопрос был адресован нам обоим, моего ответа никто на самом деле не ждёт.

– Вот и отлично, – вмиг повеселев, говорит Лена. – Потому что у нас с тобой сегодня весь вечер распланирован.

Она достаёт из кармашка лабораторного халата какие-то бумажки. Приглядевшись, я различаю в них два билета в кино и ещё какие-то цветные флаеры.

– Мы что-то отмечаем? – Ваня выглядит растерянным. – Я не мог пропустить праздник, у меня всё записано!

– Нет, – отвечает Лена, но Ваня её уже не слушает.

Подскакивает, перерывает книги на столе в поисках одной определённой. Когда находит её, открывает на заложенном голубой бархатной закладкой развороте. Любая компания, производящая органайзеры и записные книжки, умерла бы от зависти, если бы им в руки попал обычный блокнот, умело переделанный Ваней в свой личный ежедневник.

– Никаких праздников, – бубнит Ваня, лихорадочно перелистывая страницы.

– Так и есть, дурилка, я же сказала. – Лена быстро выхватывает ежедневник из Ваниных рук. – Просто у нас свидание, только и всего.

– А, – протягивает Ваня. Я жду, затаив дыхание. Три, два, один . И до него наконец доходит: – С-свид-дание? – впервые вижу, чтобы Ваня заикался.

– Да, – смеясь, подтверждает Лена. – Пойдём.

Она суёт ежедневник в тот же карман, из которого чуть раньше вытащила билеты, и протягивает освободившуюся руку Ване. Он хватается за неё, и тогда Лена тянет его за собой в сторону выхода из лаборатории. Я провожаю их взглядом. Напоследок мы с Ваней успеваем кивнуть друг другу.

Он словно говорит мне: “Ты это видела?”.

А я отвечаю: “Ага. Поздравляю”.

И нисколечко не лукавлю, потому что невероятно рада видеть Ваню таким счастливым.

Больше мне в лаборатории хранителей делать нечего. С небольшой задержкой, я покидаю комнату вслед за ребятами, попутно бросив взгляд на часы на стене. Шиго обещала привести своего отца к двум часам. Осталось десять минут, и я решаю лениво прогуляться до медкорпуса, раз уж всё равно других дел у меня нет. Заодно и обдумаю предстоящую встречу.

Эдзе… Я всё ещё не понимаю, как мне к нему относится. В том, что сделал Христоф, есть и его вина, но, в то же время, если бы не его помощь нам, всё могло обернуться куда печальней. Бен Эдзе не любит. Шиго – не доверяет, несмотря на их родственные связи. Ваня говорит о нём с крохотной толикой восхищения, когда описывает все возможности ковена, которому тот принадлежит. Лукас… просто молчит. Я видела его ещё несколько раз, когда он приходил с Шиго к Саше или когда встречался с Артуром, – (как оказалось, они приятели; Лукас преподаёт в университете, где на заочном отделении учится Артур), – и лишь убедилась в том, что тот нисколечко не изменился, продолжая оставаться самой большой ходячей загадкой.

Надо будет расспросить Артура, как они вообще умудрились подружиться…

Я прохожу через общую комнату миротворцев, где привыкшие к сквозному движению до медкорпуса стражи не обращают на меня внимания, и, преодолевая крошечный коридорчик, оказываюсь в медкорпусе. Как и всегда, тут страшно пахнет лекарствами и септиками, а ещё, что более необычно, из непостоянных пациентов и сотрудников здесь только двое.

И они оба мне знакомы.

– Что случилось? – спрашиваю я удивлённо.

Бен сидит на одной из кушеток. Напротив него, согнувшись, стоит Полина. В одной её руке баночка с лекарством, в другой – вата. Подходя ближе, я вижу, что она обрабатывает ссадины на костяшках пальцев Бена. Рассечённый уголок губ и синяк на лбу уже переливаются цветом лечебной жидкости.

– И тебе привет, – говорит Бен.

Сначала он мне улыбается, потом сразу морщится от боли. Касается кончиком языка пораненного уголка и тут же отплёвывается, когда случайно пробует на вкус жидкость для обработки.

– Кто тебя так разукрасил?

– Эти царапины? – Бен опускает взгляд на свою руку в ладони Полины. – Ерунда. Видела бы ты второго!

– А кто второй?

– Кали, – за Бена отвечает Полина. – Не знаю, какая кошка между ними пробежала, но Марья сказала, они так крепко друг в друга вцепились, что чтобы оттащить их по разным углам, пришлось задействовать не только куратора, но и троих защитников.

Я оглядываюсь по сторонам.

– А где сам Кали?

– Остался в тренировочном зале, туда к нему спустился Даня. В одном помещении их сейчас держать опасно… Андрей! – стонет Полина устало. – Прошу тебя, не дёргайся! Если хоть капля попадёт тебе на одежду, её придётся выкинуть, потому что я это не отстираю!

Бен ёрзает на месте точно ребёнок. Я прохожу чуть дальше, останавливаюсь у Нины. С каждым днём ей становится хуже. Не намного. Не так, чтобы разница была видно невооружённым взглядом. Но я не была у неё предыдущие дни и сейчас с уверенностью могу сказать, что выглядеть она стала болезненнее.

– И всё-таки, – тяжело вздыхая, спрашивает Полина за моей спиной. – Что вы умудрились не поделить? За что ты его?

– Профилактики ради, – отвечает Бен. – Чтобы не зазнавался.

– Мальчишки! – вздыхает Полина.

Я оборачиваюсь на них через плечо. Улыбка задерживается на Полининых губах до самого конца, даже когда она заканчивает с ладонью Бена и запечатлевает лёгкий поцелуй на его костяшках. Это определённо не то, чему мне бы хотелось быть свидетельницей, и Бен, похоже, это понимает: ловя мой взгляд, он с виноватым видом пожимает плечами.

– Ладно, это я отнесу сразу на утилизацию, – Полина взвешивает в руке истраченную на Бена вату. – А то Сергей убьёт меня, если узнает, что я перевела на тебя дорогое средство вместо обычной перекиси. Заодно спущусь к Дане, проверю, как дела у Кали. А ты пока посиди тут, и, прошу тебя, больше ни с кем в драки не ввязывайся, ладно?

– Тут только Слава, – говорит Бен. – Драться с ней будет нечестно.

– Ага, потому что у тебя нет никаких шансов, – заявляю я.

Полина коротко смеётся. Я отворачиваюсь, но краем глаза успеваю заметить ещё один поцелуй, теперь уже в губы. Удержаться от комментария практически невозможно, и я отвлекаю себя тем, что беру с Нининой прикроватной тумбочки забытый одним из миротворцев пакет с раствором для капельницы. Ни название, ни состав мне ни о чём не говорят, и я лишь сминаю пластик в несколько раз, а затем кидаю его в сторону мусорной корзины у кураторского стола. Пластик отскакивает от края корзины и падает на пол.

– Слав? – зовёт Бен.

– Чего тебе?

Сначала я иду за пластиком, чтобы всё-таки довести начатое до конца, лишь затем поворачиваюсь на Бена. И сразу сама всё понимаю.

– Вы, – тяжело, разочарованно и надрывно выдыхает Эдзе. Его взгляд скользит по Бену и останавливается на мне.

Он изменился. Несмотря на то, что Эдзе всё так же черноволос и высок, а глаза всё так же отливают дорогой платиной, сейчас я не дала бы ему меньше сорока пяти. Он постарел как минимум на десять человеческих лет, и я могу лишь догадываться, скольким магическим десятилетиям они могут быть равны.

Рядом с Эдзе стоит Лукас. Чуть позади – Шиго. Она расслаблена, но серьёзна, тогда как её старший брат зажат, до предела сосредоточен и напряжён, словно оголённый нерв.

Эдзе размашистым шагом следует по медкорпусу.

– Напомни, как тебя зовут? – спрашивает он, останавливаясь напротив Бена и тыча в него указательным пальцем.

– Андрей.

– Ну да, – не знаю, зачем Эдзе интересовался этим, если ответ ему явно не был нужен.

Я – следующая на очереди.

– Слава, – напоминаю я, когда Эдзе приближается ко мне вплотную.

– Ну да.

Интонация решает всё. Эдзе произносит то же, что секундой назад сказал Бену, и всё же чётко осознаю – меня он помнит.

– Эдзе, мы… – начинаю я, однако меня перебивают поднятой вверх ладонью:

– Лукас, Шиго, будьте любезны подождать меня за дверью, – сухо бросает Эдзе.

Вопрос в глазах Лукаса вспыхивает и потухает одновременно с тем, как Эдзе оборачивается на детей через плечо и повторяет свою просьбу.

Шиго так просто сдаваться не собирается:

– Зачем это? – требовательно спрашивает она.

– Шиго, – Лукас одёргивает сестру, пытаясь схватить за руку, но та проворно уворачивается. – Не будь ребёнком!

– Кто тут ещё ребёнок, – Шиго внимательно осматривает Эдзе. – Я никуда не пойду. Нина – моя подруга, и я хочу убедиться своими глазами, что ты делаешь всё правильно, а не усугубляешь ситуацию.

– Твоё присутствие во время ритуала будет номером один в моём списке дел, – ядовито отвечает Эдзе. – Но сейчас я не собираюсь ничего проводить, мне просто нужно поговорить с этими двумя. – Эдзе понижает голос. – Пять минут. Не больше.

Лукас открывает дверь медкорпуса и ждёт, пока Шиго в последний раз со вздохом одарит отца гневным взглядом, прежде чем выйти, громко топая ногами. Затем уходит сам, осторожно прикрывая дверь.