Текст книги "Кровь и туман (СИ)"

Автор книги: nastiel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

– Именно в этом-то и дело, – шепчу я сам себе. – Он отпустить не смог, а мне, чтобы отпустить, нужно окончательно попрощаться.

Эдзе останавливается у дома, но внутрь не заходит. Закуривает. Его губы шевелятся между затяжками. Что-то говорит. Мне не слышно. Может, к счастью.

– Ты себя вообще видел? – кричит Эдзе со своего места. – Сил-то не хватит себя туда перенести!

Возможно. Я сам до сих пор ставлю на то, что это меня убьёт. Но теперь у меня появилось некое преимущество – я нужен Эдзе живым, и он не позволит мне себя калечить.

Я только делаю вид, что собираюсь создать портал. И уже спустя секунду слышу за своей спиной тяжёлые шаги и старческое бормотание.

– Парень, если ты думаешь, что я позволю тебе помереть у себя на заднем дворике, то ты определённо стукнулся головой о камень, пока спал в пещере. Руку опусти.

Шлёпает меня по ладони, как провинившегося мальчишку. Говорит, следовать за ним в дом, где он возьмёт “драгоценное барахло, чтобы помочь одному малахольному, которого решил приютить на свою голову”. Я иду чуть позади, потому что не могу скрыть улыбку.

Ведь всё идёт именно так, как мне нужно.

В итоге в своей старой Дубровской съёмной квартире я оказываюсь уже меньше, чем через полчаса. Ностальгия провоцирует мурашки по всему телу, и я стараюсь не цепляться за это. Повторяю в голове, что пришёл сюда исключительно по делу: забрать необходимое и поставить жирную точку в этой части своей истории.

Всё для того, чтобы, как хотел Эдзе, не совершать ошибок, к которым у меня есть склонности.

В комнате кошки нет, я выхожу в коридор.

– Лола!

Любимица, дремлющая на оставленных домашних тапочках, услышав мой голос, сразу пробуждается. Вскакивает, бежит в мою сторону, но вдруг останавливается на полпути, реагируя на ещё один раздражитель – шум в кухне.

Я напрягаюсь. Готовлюсь обороняться.

– Я воспользовался ключом, который ты оставлял Славе, – говорит голос.

Его хозяин в поле моего зрения появляется с запозданием. Ваня. В одной его руке чёрная кружка, из которой обычно пил я сам, а в другой – пульт от телевизора. Прислушиваясь, я не различаю больше никаких звуков. Видимо, Ваня выключил его, когда понял, что он в квартире не один.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

Выходит чуть грубее, чем мне бы хотелось. Я лишь интересуюсь, а слышится так, словно предъявляю Ване обвинение во взломе с проникновением.

Ваня кивает на Лолу, трущуюся о мои ноги.

– Кто-то должен был её кормить. И цветы поливать. Мы с Даней и Славой по очереди ходим. Сегодня вот моя.

Удивительно, как я одновременно и расстраиваюсь, что попал на Ваню, и выдыхаю с облегчением, что очередь оказалась именно его.

– Ясно. – Наклоняюсь, поднимаю кошку на руки. Она принимается тыкаться носом мне в шею. – И я соскучился по тебе, малышка. Прости, что меня не было так долго.

– Заберёшь её?

Когда я снова поднимаю глаза на Ваню, его руки оказываются свободными от любых предметов.

– Мы в ответе за тех, кого приручили.

Ваня согласно кивает.

– Уместно будет спросить тебя, как ты?

Теперь приходит моя очередь отвечать не словами, а жестами. Облизываю губы. Откашливаюсь. Достаточно этого, чтобы показать, что я не хочу говорить на такие темы?

– Только если в ответ ты расскажешь мне о вас, – вместо всего, вертящегося на языке, произношу я, что, в свою очередь, требует от меня удивительной силы воли.

Я не хочу интересоваться о ком-то конкретном, чтобы не выглядеть законченным эгоистом, но одна судьба, что от меня никак не зависит, волнует меня больше всего.

– Со Славой всё хорошо, – сразу выдаёт Ваня.

Он знает. Конечно, он знает. Возможно, лучше меня, Славы и кого бы то ни было ещё. Истинный хранитель. Всё видит, но о многом, до поры до времени, предпочитает умалчивать.

– Она была ранена, – продолжает, хотя я не просил. – Понадобилась мышечная пластика с использованием донорского материала.

Я вида не подаю. Внутри всё холодеет уже после слова “ранена”, но я стараюсь скрыть любую эмоцию.

– Кто делал операцию? – спрашиваю тоном специалиста.

И хоть это совсем никакого значения не имеет, если сейчас Ярослава в порядке, вот только операция такая требует профессиональных навыков невероятного уровня, которыми, с каким бы уважением я к стражам не относился, не все хранители обладают.

– Ты знаешь, я бы не подпустил к сестре никого из тех, в ком бы сомневался, – отвечает Ваня.

– Тогда и у меня всё хорошо, – говорю я, потирая Лолу за ухом.

Ваня не реагирует. Стоим друг напротив друга по разные стороны коридора. Молчим, и только урчание Лолы разбавляет затянувшуюся паузу.

– Она по тебе скучает, – протягивает Ваня.

Легко пинает дверной косяк носком ботинка и попадает, не специально, конечно, в то самое место, где под ним по стене давно идёт трещина. Косяк отзывается то ли шуршанием, то ли скрипом. Ваня строит виноватое лицо и делает шаг в сторону.

– Я не уверен, что знаю девушку, о которой ты говоришь, – произношу я.

Одно дело, держать это в себе, а другое – говорить вслух, делиться с кем-то, ожидая, что в ответ последует реакция и не всегда именно такая, какую услышать бы хотелось.

Ваня поджимает губы. Вздыхает. Снимает очки в чёрной оправе, которые редко, но носит. Теперь на меня смотрят два ярко-оранжевых глаза лиса.

Я знаю как минимум троих, кому вынужденное превращение в оборотня стоило жизни. Ваню же можно назвать настоящим счастливчиком – ему оно её спасло.

– Разве кто-то из нас всё ещё остался тем же, кем когда-то был? – спрашивает Ваня, кривя губы в подобии усмешки. – Даже ты… Ты ушёл, потому что изменился. Влас, которого знал я, никогда бы Славу не бросил.

– Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Она мне врала. Притворялась тем, кем уже не являлась.

– Она тебе сердце разбивать не хотела. Разве это не считается смягчающим обстоятельством?

– Вспомни, каково было, когда Лена рассказала тебе правду о своей болезни, – напоминаю я. – Ты ведь первое время ненавидел её за то, что она скрывала правду, да?

– Это…

– Слава рассказала мне, что ты приходил к ней. Был сам не свой. Плакал. – Ваня белеет прямо на глазах. Но мне отступать уже некуда, поэтому я продолжаю: – Твоя лучшая подруга умалчивала о своей скорой смерти и врала каждый раз, когда ты спрашивал, как у неё дела. Каково тебе было, Вань?

Обезоруживающее удивление сменяется вспышкой гнева. Теперь лицо Вани покрывается красными пятнами, но ни это, ни возможность моргнуть, а, снова открыв глаза, обнаружить перед собой взбешённого лиса, меня не пугает.

Ваня дышит тяжело. Желваки ходят ходуном.

– Я чувствовал себя преданным, – отвечает он нехотя.

– Нет, – я качаю головой. – Ты чувствовал себя преданным одним из тех, кого считал своей семьёй. И ты скорее бы умер, чем позволил этому повториться.

Ваня не нравится то, к чему пришёл наш разговор. Поэтому он идёт к входной двери, быстро надевает ботинки и уже берётся за дверную ручку, чтобы выйти, когда останавливает себя.

Я молча жду, что он скажет.

– Наверняка там, где ты теперь живёшь, нет зоны покрытия сотовых операторов, но ты бы оставил хоть какие-то координаты или там способы связи с собой, – тараторит Ваня. – А лучше…

– Я напишу записку, – перебиваю я. – Кому-то всё равно придётся вернуть ключи от квартиры её владельцу.

– …а лучше вытащи свою голову из задницы и возвращайся домой, – спокойно договаривает Ваня. – Ты спас нас и помог пиратам. Тебе больше не надо никому ничего доказывать. Каждому нужна семья. Ты, конечно, бессмертный, но один долго не протянешь.

Ваня прав. Поэтому я признаюсь:

– Я не один.

Не желая больше препираться, Ваня уходит. Я собираю немногочисленные вещи, которые имеют для меня ценность, включая несколько любимых книг, альбом с фотографиями и бабушкино фамильное кольцо, которое я привычно носил на шее на цепочке, но перед нашим путешествием в Волшебные земли оставил дома, чтобы не потерять.

Уже спустя пятнадцать минут я был полностью готов навсегда покинуть квартиру, в которые провёл несколько последних и, в принципе, от чего сейчас намного хуже, счастливых лет своей жизни. Остаётся только достать из шкафа переноску Лолы и чиркнуть пару строчек, как и советовал Ваня. Правда, без контактов, географических координат или любых ориентиров, способных намекнуть стражам о моём местоположении. Вместо этого – послание для одного конкретного человека, который, как бы я не старался и как бы не старался он, причиняя мне боль, никогда не заставит меня его разлюбить.

***

Эдзе встречает меня по ту сторону портала с выражением лица разочарованного в своём ребёнке отца. И всё же в том, как он при этом кривит губы, есть что-то ещё. Что именно – я понимаю только, когда Эдзе говорит:

– Ты вернулся.

Удивление.

Я опускаю сумки на пол и развожу руками.

– Мне некуда больше было идти, так что..

– Нет, – перебивает Эдзе. – Я не об этом. Ты вернулся.

– Я понял. И я хотел сказать…

– Христоф бы не вернулся. Он терпеть не мог помощь, если ему её навязывают. И он бы абсолютно точно не оставил свою любовь, свою драгоценную Розу.

– Я…

– Ты не Христоф, – заканчивает за меня Эдзе, хотя я сказать хотел совсем другое. – Это я теперь понимаю отчётливо. И забираю своё предвзятое мнение обратно, что, собственно, для меня нехарактерно, так что можешь считать это наивысшим комплиментом из возможных.

Я не знаю, что сказать, поэтому приседаю, открываю переноску и выпускаю Лолу на свободу. Затем подхожу к дивану, на деревянном подлокотнике которого стоит бутылка с алкоголем. Беру её. Отвратительный вкус до сих по чувствуется на языке, и всё же я откручиваю крышку.

– Я, пожалуй, выпью.

Плюхаюсь на диван. Подношу горлышко бутылки к губам, но медлю, прежде чем сделать глоток.

Эдзе внимательно за мной наблюдает.

– Знаешь, что? – спрашиваю я, грустно хмыкая.

– Ну?

– Никогда бы не подумал, что закончу вот так: в твоём обществе и с бутылкой в руках.

– Конец? – Эдзе на секунду сжимает ладони в кулаки, но затем снова расслабляется. Идёт к книжному стеллажу, где стоят различные вещи, за исключением самих книг. – Если после каждой неудачи ты не перестанешь думать, что это конец, у тебя никогда не будет настоящего шанса попробовать заново. – Эдзе отодвигает деревянную шкатулку и флаконы с чёрной жидкостью и достаёт что-то из самых глубин стеллажа. Бумага? Нет, карточка… Фотография. – Знаешь, в чём самый главный смысл силы, которой обладают самые могущественные маги в мирах?

– Возможность всё разрушить? – предполагаю я. Щёлкаю пльцем по горлышку бутылки, к которому так и не приложился. – Или получить всё, что ты захочешь?

– Нет, – Эдзе рвёт фотографию. Его плечи вздрагивают лишь однажды, но я всё равно успеваю это заметить. – Возможность сказать самому себе: “Пока я способен контролировать силу самой Вселенной, моим страхам не суждено одолеть меня”.

Кусочки фотографии Эдзе бросает в миску, которую достаёт с верхней полки. Лола вьётся у него под ногами, и я жду, что Эдзе выйдет из-за этого из себя, но он не видит в животном никаких помех к своему действию.

Дальше всё происходит быстро. Различные ингредиенты летят в миску друг за другом, последней идёт подожжённая спичка. Вспышка – и по комнате разносится терпкий запах парафина, а миска и её содержимое превращаются в пепел, который Эдзе стряхивает со стола, поднимая поток воздуха лёгким взмахом ладони.

Пола пепел так и не касается. Он превращается в пыль и становится частью затхлого воздуха в помещении.

Не знаю, прав ли я в своих наблюдениях, но, кажется, только что прямо на моих глазах Эдзе отпустил своё прошлое.

Он смог – смогу и я.

К бутылке я так и не прикладываюсь.

Тихая гавань. Глава 5. Нина

Канун православного Рождества.

Я распахиваю дверь портала настежь. Хозяйка комнаты, в которую я попадаю, сейчас вероятно, захочет меня убить, вот только едва ли успеет, потому что здесь и сейчас именно я, образно выражаясь, пришла по её душу.

– Что за… – протягивает сонный голос.

В ответ ему я громко заявляю, что если она не собирается давать спать мне, то и сама спать не будет.

– Нина? Ты, что ли?

– Нет, блин, Авель, – прыскаю я.

Отхожу к дальней стене, включаю свет, шлёпая ладонью по переключателю. Закрываю портал. Затем присаживаюсь на кровать, попутно легко ударяя по торчащей из-под одеяла голой ноге.

– Что ты за человек такой? – продолжаю распаляться. – Обманщик, лгун и врун! Утром, значит, она якобы хорошо выспалась, а потом оказывается, что полночи кошмарами мучается!

– Я не… – Слава приподнимается. Трёт глаза одной рукой, пока на другую опирается, удерживая корпус. В итоге, сдавшись, плюхается обратно на подушку. Крепко зажмуривается. – Нин, сколько время?

– Самое оно, чтобы спросить тебя, какого чёрта ты не пьёшь снотворные и напрочь игнорируешь советы друзей о том, что тебе лучше спать в штабе, потому что я, – хватаю Славу за ногу, – из-за тебя, – трясу хорошенько, – по ночам просыпаюсь!

– А чем бы моё нахождение в штабе тебе помогло? – восклицает Слава.

Толкается, заставляя меня отцепиться от её лодыжки.

– Тем, что мне не пришлось бы через полгорода портал создавать, а хватило бы пройти пару метров до соседней комнаты и навешать тебе люлей для крепкого сна.

Слава цокает языком. Сгребает с кровати всё одеяло, расчищая место рядом с собой.

– Ложись, – не говорит, а приказывает. Гляжу на неё удивлённо. – Серьёзно. Я страшно хочу спать, а ты явно не собираешься уходить… значит, ложись. Только свет сначала выключи.

Так и поступаю. Комната снова тонет во мраке, и обратно к кровати иду на ощупь. Забираюсь на выделенное место, устраиваюсь на бок. Подкладываю сложенные ладони под щёку, подгибаю ноги. Самая удобная для меня поза – я в такой даже на гвоздях бы заснула, но в Славиной кровати что-то не то… Понимаю с запозданием: дело в простыни, влажной и прохладной от пота.

Это – свидетель кошмаров номер один. Я и мои видения, из-за которых приходится просыпаться несколько раз за одну ночь – номер два.

– Как в летнем лагере прям, – шепчу. – Кайф! Я, кстати, в шестом классе как раз в первую смену в “Тюльпане” поцеловалась.

– Полезешь ко мне, я тебя с кровати скину, – заверяет Слава.

Вертится на месте. Оказывается ко мне лицом. И я решаю спросить:

– Что тебе снится?

Слава никогда не рассказывает. Всегда увиливает, когда тема заходит в это русло. Уверяет, что они приходят не каждую ночь, и в это я верю, потому что в такие ночи мне самой удаётся выспаться. Но ещё говорит, что не кошмары это вовсе, а просто плохие сны – и вот это как раз самое главное её враньё.

– Смерть, в основном, – вдруг произносит она, когда я уже почти забываю, что жду ответа.

– Чья?

– Лии, Христофа, Кирилла… Лукаса, Валентина…

Перечисляет имена по длинному списку. Там все наши друзья. Её родители. И моё имя. И её собственное.

– Прости, – говорит Слава в конце. – Из-за меня тебе несладко.

– Из-за тебя я жива и в сознании, – напоминаю я.

– Но всё должно было выйти не так…

– Ты, во-первых, не знала, а во-вторых, это Эдзе сотворил, и если кого я винить и буду, то только его.

Слава вздыхает. Спустя несколько секунд она желает мне спокойной ночи, а я говорю, что это теперь зависит только от неё.

Надеюсь, что она рассмеётся или хотя бы хмыкнет, но, кажется, этими словами я лишь усилила напряжение.

Засыпаем быстро. А просыпаюсь я уже, кажется, меньше, чем через минуту от вспышки жуткой мигрени, пронзающей виски, словно дрель. Слава под боком ворочается. Тихо стонет. Я открываю глаза, но вместо мрака комнаты вижу короткую картинку без начала и конца. Тут Бен. Он улыбается, и выглядит это непривычно, потому что он смущён. Опускает глаза на свои ботинки, хмыкает. Говорит о какой-то ерунде. Я не улавливаю смысла, как и самих слов. Бен будто воды в рот набрал – так я слышу его голос.

А затем где-то в стороне раздаётся хлопок. Я, – точнее, Слава, глазами которой я вижу происходящее, – вздрагивает. Испуг пронзает каждую клеточку её тела.

Хлопок – выстрел. Я точно уверена, потому что за свою сознательную жизнь слышала этот звук чаще, чем колыбельную в детстве.

Чтобы увидеть источник хлопка, я смотрю в его направлении и…

… всё гаснет.

Я снова в комнате. Слава всё ещё дрожит, но уже не так, будто ей под футболку сунули оголённый провод. Накрываю лицо ладонями, но этого недостаточно, и я буквально давлю пальцами на глаза, чтобы задержать слёзы.

Я обманываю её и себя заодно. Иногда мне больше хочется умереть, чем терпеть всё это.

***

Утром Артур по просьбе Славы приносит завтрак нам в комнату. Даже не спрашивает, что я здесь делаю, только долгим удивлённым взглядом осматривает нас, проснувшихся в одной кровати. Мы ещё некоторое время валяемся, обсуждаем всякую ерунду, что удивительно, никак не касающуюся работы, и попутно поедаем бутерброды прямо в кровати, стряхивая крошки с простыни на пол, а потом Слава начинает собираться, а я тем временем вспоминаю, что перед ночным путешествием в другой конец города успела захватить с собой мобильный телефон.

И всё начинается заново.

Набираю номер папы. Два длинных гудка – затем сразу “абонент не абонент”. Сорвал звонок. Как обычно. Маме ещё можно дозвониться, хотя и то разговор совсем не напоминает семейную болтовню, а ему – вообще бесполезно.

Благодаря своим способностям и тому, что я помню абсолютно всё из жизни местной Нины, я знаю, что родители здесь не приняли моё откровение. Нет ни отца, который, по прошествии некоторого времени, вспомнил, что когда-то обещал любить меня, несмотря ни на что, ни матери, которая, быть может, и плакала бы до сих пор по ночам, но утром всё равно шла меня обнимать.

Никого нет. Только “абонент недоступен” на другом конце провода и новые замки на дверях когда-то родного дома.

Кажется – страшно неправильно. Но ты попробуй объяснить это родителям, которые винят себя за то, что ты родилась не совсем такой, какой они планировали.

– Зелёный или коричневый? – спрашивает Слава.

У неё в руках два свитера. Я рассеянно тычу в один из них, даже не обращая внимания на цвет.

– Спасибо.

Слава отходит обратно к шкафу, а я возвращаюсь к попыткам дозвониться, но ничего не выходит ни на третий, ни на пятый, ни на десятый раз. Я уже почти готова сорваться, но Слава вовремя препятствует моему порыву выкинуть телефон в другой конец комнаты.

– Родители, – говорю я, опережая её вопросы. Телефон, который почти слетел с пальцев, когда я замахнулась, перекочёвывает в руки Славы. – Не отвечают.

– Думаешь, случилось чего?

Выходим в коридор. Надев верхнюю одежду (мне, за неимением альтернативы, достаются ботинки Артура, у которого сорок второй размер, и это явно ближе к моему сороковому, чем Славин тридцать седьмой, и старый зимний пуховик), следуем на улицу.

– Вот лучше бы с ними реально что-нибудь случилось, – фыркаю я, когда мы покидаем подъезд. – Вместо того, чтобы им вести себя как последним собакам сутулым.

– Оу, – Слава округляет глаза. – Что за словечки? И ты этим же ртом целуешь…

– Девушек я целую! – перебиваю я. – В этом-то и проблема.

В груди снова горит. Прямо как в тот раз. В самый первый. Помню, словно это было вчера – прохожу в гостиную, где мама с папой смотрят телевизор, и громко объявляю, как на духу: “Пап, мам, я лесбиянка”.

Пауза, переполненная до краёв песнями по телевизору, неприятно липкими от пота ладонями и двумя парами непонимающих глаз.

Пауза, которая расколола нашу жизнь на “до” и “после”.

Я думала, это конец. Действительно верила в то, что больше никогда не смогу подойти к родителям и просто обнять их. Но в итоге мой выросший в традиционной семье отец сказал, что это неважно, если это то, что, как я чувствую, действительно моё, и пока я буду рядом с ними, здоровая и счастливая.

В этом же времени всё пошло иначе. Здесь я сирота – и это при живых родителях.

– Если это и чья-то проблема, то точно не твоя, – замечает Слава. – Я же никого не обвиняю в том, что у меня волосы светлые. Может, мне тёмные хотелось… Или вообще рыжие. Но я такой родилась. И мне если только краситься, но это буду уже не я. Так и ты.

– Вдохновляющие речи – это у вас в крови, что ли? Дмитрий тоже как что отмочит – так сразу хочется запрыгнуть на коня и вперёд, покорять новые земли.

Слава хохочет, толкает меня бедром. Я шатаюсь, делая несколько шагов в сторону. Переводить всё в шутку – лучший способ скрыть реальные эмоции. Тем более, если они грязные, низменные и слабые – такие, как страх и зависимость от чьего-либо мнения.

Я говорю всем вокруг, что это меня не волнует. Говорю, что воля для меня – главное. Заявляю, что каждому, кто захочет наступить мне на горло, я вырву его собственное, но на самом деле… На самом деле жизнь обстоит так, что нет ничего более ограничивающего, чем свобода.

– Бен будет ждать нас в кафе, – говорю я, стараясь переключить мысли и заодно сменить тему.

– Ну да, – как-то странно протягивает Слава. Пинает снег под ногами, пока идёт. – Слушай, я, наверное, пойду сразу в штаб, мне нужно там… кое-что нужно, в общем, с Даней и Ваней.

– Ты серьёзно? Смыться собралась?

– У меня дела…

– Какие?

Слава поджимает губы. Если она думает, что я здесь ради драмы, то ей лучше дважды всё переосмыслить.

– Что между тобой и Беном? – спрашиваю сразу, чтобы потом не играть в ромашку и не вытягивать из Романовой правду по жалким ниточкам. – Чего ты от него бегаешь?

– Я не бегаю, – заявляет в ответ так уверенно, что у меня даже сомнений в правдивости слов не возникает.

Значит, в другом проблема.

– Влас? – стреляю наугад.

И попадаю точно в цель, когда Слава поднимает глаза к небу и тяжёло вздыхает.

– Тогда при чём тут Бен?

– Ни при чём, говорю же. Я просто хотела сходить к Власу на квартиру, покормить кошку. Вот, какие у меня дела.

– И, возможно, понюхать одежду в его шкафу? – (Слава глядит на меня с непониманием и брезгливостью). – Ну я не знаю просто, что там ещё обычно делают во время дикой ностальгии.

– Я не собираюсь ничего нюхать, это отвратительно. Только кошку покормлю.

– Как скажешь.

– Я скучаю по нему.

– Я знаю.

– Как думаешь, я его ещё когда-нибудь увижу?

– Слушай, – как бы сказать, чтоб не обиделась? – Я не тот человек, который тебе нужен, когда дело касается всех этих разговоров про отношения… Сама знаешь, что я свои построить не могу. Брать на себя ещё и ответственность за чужие…

– Понятно.

– Эй, – хватаю её за локоть, останавливая от того, чтобы на эмоциях ускорить шаг и оторваться от меня. – Если между вами и правда было что-то особенное, это так просто разрушить невозможно. Думаю, вы ещё встретитесь, рано или поздно.

– Главное, чтобы не слишком поздно, – заключает Слава.

И больше, вроде, не обижается.

Наши с ней пути расходятся в квартале от кофейни, и за остаток расстояния я успеваю проверить телефон и ещё раз оставить несколько пропущенных на глухие для меня телефоны родителей.

– А где Слава? – первое, что Прохоров спрашивает у меня, когда мы встречаемся.

И то ли в шутку, то ли действительно думая, что я могу спрятать Славу за спиной, Бен вертится вокруг меня и даже умудряется заглянуть в карманы моей куртки.

– Дурак, что ли? – я смеюсь. – Что творишь?

– Ну а что? Она ж коротышка. – Наконец осознав, что Славы нет нигде, Бен разочарованно цокает языком: – Мы вдвоём завтракать будем?

– Раньше тебя моё общество устраивало, – напоминаю я и легко бью Бена кулаком в плечо в попытке растормошить.

Но сейчас, кажется, даже песня из “Бременских музыкантов”, которой Бен так любил раньше меня доставать, ситуацию бы не исправила.

– Ладно, чего мёрзнуть, – я подталкиваю Бена в сторону двери. – Пошли есть. Нам, в конец концов, больше достанется.

– Угу, – летит в ответ скорее лишь формально.

Потому что физиономия говорит об обратном. И здесь уже ни песни, ни прямой в челюсть не помогут. Остаётся только оплатить ему кофе, чтобы не терпеть эту кислую мину, портящую аппетит. Тут уж он точно не откажется.

Отправляю Бена к прилавку со скрипом на душе и моим кошельком в качестве компаньона. Себе прошу чёрный кофе, остальное, говорю, мол, на твой вкус и за мой счёт. Опрометчиво, но возможность поесть нахаляву Бену всегда настроение поднимает.

– Кофе и вкусняшка тебе, – по возвращению, Бен ставит передо мной большой картонный стаканчик и тарелку с рогаликом. – И какой-то супер калорийный молочно-кофейный коктейль, из-за которого, скорее всего, моя совесть будет мучить меня ближайшую неделю – мне.

Я беру стаканчик двумя руками. Высокая температура чувствуется даже через его картонные стенки. Поднимаю, прислоняю к губам, но глоток не делаю. Секундная пауза – уже привычка. Так о себе напоминает когда-то серьёзно портившая жизнь случайность: отравление, ожог, почти что кома и как результат – чувствительный к горячему пищевод.

Но не в этой жизни. Не в этой реальности. Я не без наслаждения делаю огромный глоток кофе, и, несмотря на обжигающее чувство, не могу ощущать себя счастливее.

– Я и так набрал пару килограммов, – жалуется Бен. – На мне джинсы с трудом сходятся.

– Купи на размер побольше.

– Ты не понимаешь…

– Андрей, – перебиваю я. – Ну правда. Прекращай. Я буду любить тебя, даже если ты в обхвате будешь равен своему росту. Эдакий куб, – щёлкаю пальцами, пытаясь вспомнить ускользающее из памяти слово. – Или шар! Точно. Шар.

– Это меня совершенно не подбадривает, – сообщает Бен, не отрываясь от потягивания коктейля через трубочку. – А вот это, боже, этот коктейль – что-то действительно волшебное!

Бен оборачивается на стойку, за которой стоит Рэм. Салютует ему коктейлем, попутно рассыпаясь в каких-то нереально фантастических комплиментах относительно золотых рук баристы. Я прикрываю глаза ладонью, качаю головой.

– Я женюсь на этом коктейле, – Бен снова поворачивается ко мне. – Конечно, он нравится мне меньше Славы, но по крайней мере именно у него нет проблем со своим идеальным до мозга костей бывшим.

Бен перестаёт пить. Скребёт пластиковую крышку ногтем. Со вздохом поднимает глаза на меня, но я в ответ не выражаю никакого удивления в ответ на его слова. Лишь веду бровью, снова прикладываюсь к своему кофе и после пары глотков говорю, что это глупо.

– Что именно? – уточняет Бен.

– Твоё поведение. Если ты хочешь заполучить девчонку, не ныть нужно, а действовать.

– Сказала та, которая всё, что делает – это расстаётся и сходится с одной и той же, – ворчит Бен.

За свои слова он получает пинок под столом точно в коленную чашечку.

– Ты сама мне это рассказала! – восклицает он, поскуливая.

Пытается пнуть меня в ответ, но промахивается, попадая в металлическую ножку стола. Я удовлетворённо хмыкаю.

– Да, но это не значит, что теперь ты имеешь право меня в чём-то там обвинять. Тем более, – я со вздохом опускаю подбородок на кулак руки, локтем упёртой в столешницу, – там всё не так однозначно.

– Сначала ты увела её у жениха, потом случайно затусила с одной волчицей в клубе, потом вы снова сошлись, потом опять расстались, потом сошлись, – Бен говорит нараспев, словно какую-то считалочку. – Я о таких отношениях со времён “Санта-Барбары” не слышал.

– Зато я точно знаю, что Шиго ко мне что-то чувствует. А ты… не спросишь, знаешь, так и останешься лопухом, который, быть может, проворонил лучшую девчонку в своей жизни.

– Лучшую? – Бен меряет меня озадаченным взглядом. – Мне стоит беспокоиться о том, что ты захочешь её отбить?

– Ничего не имею против Романовой, но, ты же знаешь, мне нравятся барышни с огоньком. С перчинкой, если хочешь. Я бы, скорее, приударила за её ведьмой Лией.

– Тогда тебе бы пришлось противостоять Марку, – подмечает Бен. – Этот неугомонный всё никак не может оставить её в покое.

– Ну, без обид к твоему другу, но выбор между мной и ним очевиден. Марк всего лишь милый, а я, – я машу рукой возле своего лица, – ты видишь сам. Плюс, в детстве я занималась художественной гимнастикой, и это ещё десять очков в мою пользу.

Бен смеётся, и, – ура! – в это мгновение он забывает о том, что влюблён в девчонку с разбитым сердцем.

– Может быть, – протягивает он. – Что ж, знаешь… по крайней мере, у меня точно всегда будет друг в её лице.

– О, в этом можешь не сомневаться! – уверенно заявляю я. – Слава любит тебя, просто не так, как тебе бы хотелось. Но от этого любовь не становится менее ценной.

– Ты права.

– Разумеется, я права, балда.

И чтобы окончательно закрыть эту тему, толкаю в сторону Бена свою тарелку с рогаликом. А он, сволочь, словно только этого и ждал, потому что сразу приступает к поеданию моего завтрака, лишних вопросов не задавая.

– Ты подумала насчёт предложения Славы, кстати? – спрашивает.

– Нет, потому что я всё того же мнения, – я отбиваю барабанную дробь по столу. – Предложение – дерьмо.

– Почему? Мы ведь и так уже некоторым рассказали. Будет гораздо проще, если знать будут все.

– Во-первых, трепались направо и налево вы оба: парочка, Абрам да Сарочка, блин. Я не сказала никому, даже Лене, Полине или Шиго. А во-вторых, сейчас наша тайна – как последний удерживающий фактор. Расскажем – и проблемы накроют нас здоровенной лавиной.

– Я не думаю, – Бен замолкает, чтобы дожевать и вытереть губы салфеткой, – что станет так уж плохо.

– Ты не думаешь, а я – знаю. Напоминаю, – стучу костяшками по своему виску. – Я вижу будущее.

– Но не всё подряд же.

– Ладно, спишем всё на чуйку профессионального защитника. Что? Против этого лома нет приёма?

Бен корчит рожицу недовольства с высунутым языком. Победа за мной, но радоваться как-то не хочется. Слава предложила нам рассмотреть вариант поведать всему штабу, откуда мы пришли, после того, как правда так не вовремя вскрылась при Власе и причинила боль им обоим. Говорит, мол, больше не хочет, чтобы любимые люди смотрели на неё так разочаровано.

Вот только лично я больше боюсь стать изгоем или, ещё что хуже, подопытном кроликом. На абстрактных весах жизненного опыта вскрытый череп явно перевешивает разбитое сердце.

В кармане вибрирует телефон. Пока достаю его, в груди теплится надежда увидеть входящий по имени “мама” или “папа”, но вместо этого – красное сердечко и смайлик огня.

– Шиго, – объявляю я Бену, демонстрируя ему дисплей.

– Отвечай.

Только и успеваю нажать зелёную кнопку и сказать “Привет”, когда мне в ответ летит целый поток слов, в основном совершенно не связанных между собой и в большинстве своём наполовину русских, наполовину на языке огненного народа.

– Так, стоп! – кричу я, пытаясь перебить феникса на другом конце провода. – Давай по существу.

– Приезжай, – просит Шиго на выдохе. – Я сейчас очень зла и боюсь сжечь съёмную квартиру к, как вы говорите, чёртовой матери.

– Я с Андреем.

– Лучше без него, если только ты не предлагаешь попробовать что-то новенькое.

– Поняла. Буду через десять минут.

Отрубив звонок, гляжу на Бена. Виноватым взглядом его не проймешь, и в этом мы оба осведомлены на практике. Поэтому я достаю из кармана кошелёк, а из него сторублёвую купюру.