Текст книги "Вопреки себе (СИ)"
Автор книги: Malenn
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)
Адель безвольно сползла со стула прямо в его объятия, словно тряпичная кукла, повинующаяся желаниям кукловода. Её потребность в нём сейчас была выше всех приличий, правил, и всего остального: она страдала, и ей необходимо было сильное плечо любимого мужчины. Она судорожно вдохнула волнующий запах его кожи и волос, обхватила дрожащими руками за шею и прижалась к широкой мужской груди, а он в ответ крепко обвил рукой её талию, нежно поглаживая по золотоволосой головке, наслаждаясь её близостью, теплом тела и мягкостью длинных шелковистых волос.
Михаил, глядя на это отчаянное проявление запретных чувств сестры и друга, лишь подавил недовольный вздох и поспешил отвернуться. Он не стал сразу же одёргивать влюблённых, давая им хотя бы миг для того, чтобы поддержать друг друга в горе. Адель и Александр любят друг друга, и ничего с этим не поделаешь. Такова, видно, их судьба…
Князь наблюдал за ними боковым зрением, видел, как нежно они обнимают друг друга, слышал их громкое, частое дыхание, ставшее одним на двоих, едва слышный шёпот Александра и тихие всхлипывания Адель. Ещё немного, и они, забыв, что он находится с ними в одной комнате, начнут целоваться… и что ему тогда делать? Выйти? Оставить их наедине? Или не дать сестре поддаться горю и совершить непоправимую ошибку?
Князь Вяземский тяжело вздохнул, понимая, что он – единственный из присутствующих, у кого осталась голова на плечах, и его долг – остановить этих двоих, пока их печальная история не усугубилась новыми необдуманными поступками. Хотя… куда же ей ещё усугубляться, когда у этой запутанной истории появилась первая невинная жертва?
========== Место дикой волчицы – в клетке ==========
Вердикт, который вынес индеец Пако после недолгого осмотра тела князя Оболенского, гласил – разрыв сердца. Когда слуги раздели покойного, чтобы омыть тело и подготовить для погребения, они в ужасе увидели, что вся левая половина его груди почернела от внутреннего кровоизлияния.
– Он умер почти мгновенно, – тихо сказал Александр Аделине, желая хоть немного успокоить её муки совести, ведь молодая вдова продолжала винить себя в преждевременной кончине немолодого супруга.
– Но перед смертью ему было невыносимо больно, и всё по моей вине, – горько возразила она, сглатывая слёзы.
– Вовсе не по твоей вине, дорогая, не стоит брать чужой грех на свою душу, – с мягким укором заметил Мишель.
– Мне вполне хватает и своих, – упрямо стояла на своём Адель, – и за смерть Владимира Кирилловича я несу такую же ответственность, как и тот… или та, кто непосредственно ускорил его конец. Вы же не знаете всего… я была к нему недостаточно внимательна, я должна была…
– Полно, Адель, твой брат прав – ты слишком строга к себе, – Александр подошёл к ней и нежно взял холодные ладошки в свои тёплые руки. – Но это пройдёт, я знаю по себе, просто сейчас ты пытаешься найти виноватых, и предпочитаешь винить себя. У меня было также, когда умер мой отец: я пытался взвалить вину на себя, думал, что недостаточно сделал для его спасения от болезни. Пойми, милая, Владимир Кириллович, видимо, давно страдал от болезни сердца, причём, он сам мог и не подозревать о её серьёзности, а тебя просто не хотел волновать попусту.
– Верно, мужчины часто поступают подобным образом, не желая признавать свой возраст и то, что пора заботиться о своём здоровье, – сказал Мишель, вставая рядом с сестрой и тем самым ненавязчиво, но всё же оттесняя их с Александром друг от друга. Ну, что всё-таки в голове у этих влюблённых? Говори с ними, не говори – всё без толку!
За окном уже светало и они втроём находились в голубой гостиной, где до сих пор благоухали букеты цветов, которые всего лишь сутки назад доставили в особняк ко дню рождения Адель.
Князь Михаил был зол на своего друга, и вполне обоснованно. Гостиная – это не опочивальня княгини, куда никто не мог войти без стука, двери в неё были открыты настежь, и слуги в любой момент могли увидеть неподобающее поведение своей молодой хозяйки. А ошалевший от любви граф, похоже, до сих пор не мог заставить себя вернуться в рамки приличий: он видел лишь Адель, её страдания, и жаждал облегчить их и защитить любимую от всех бед мира, тем самым подвергая опасности её репутацию.
Мишель уже жалел, что малодушно позволил своей сестре и Александру обниматься в её комнате. Князь прекрасно понимал, как тяжела запретная любовь, как любящим людям невыносимо жить, не имея права выразить свои чувства, потому и дал им возможность хотя бы недолго побыть в объятиях друг друга. Он напомнил влюблённым о своём присутствии лишь тогда, когда губы графа неосторожно коснулись губ его сестры. Не стоило ему позволять им заходить так далеко, поскольку Адель теперь то и дело вскидывала растерянные глаза на Александра, ища его поддержки, а граф не отходил от неё ни на шаг, словно верный страж. Это сближение между ними необходимо остановить, пока не заметили слуги или, не дай Бог, родственники. Скандал на похоронах – последнее, что было сейчас нужно их семьям.
Свои претензии и опасения Михаил высказал другу часом раньше, когда в комнату Адель поднялась Таня с большой кружкой горячего травяного отвара. Молодой вдове пора было привести себя в порядок и переодеться, ведь скоро в дом пожалует её отец, Ольга и другие родственники, друзья и знакомые. Мужчины решили спуститься в гостиную, чтобы дождаться её там, и Мишель пошёл в атаку, ещё спускаясь по широкой мраморной лестнице.
– Саша! Извини, что говорю тебе это напрямую, но… ты не должен проявлять свои чувства к моей сестре так открыто, – холодно заметил Михаил. – Я всё понимаю, помню, что вы оба пережили, но… подумай о её репутации. Молодая вдова легко может стать добычей сплетников, а я не желаю Аделине такой участи и не допущу скандала.
– И я тоже, можешь не сомневаться в этом, – печально вздохнул граф, виновато опуская глаза, – при посторонних я буду помнить о приличиях, обещаю, Мишель. Но отказать ей в утешении я не мог.
– Не забывай, что ты женат, друг мой, – напомнил князь, – и именно твою супругу мы подозреваем в причастности к смерти Владимира Кирилловича. То, что Адель овдовела ещё не значит, что она снова твоя… Кстати, ты уже подумал о том, каким образом будешь добиваться от жены правды?
– Подумал, – ответил Александр, сразу мрачнея. – Признаюсь тебе честно, Мишель, я давно начал подозревать, что Жаклин немного не в себе, ещё в Шотландии, но до последнего надеялся, что она всего лишь чересчур эмоциональна и ревнива, и не посмеет перейти границ дозволенного.
– Что значит – не в себе? – насторожился Михаил. – Ты и раньше замечал у неё какие-то признаки душевной болезни и ничего не сделал? Но… почему?
– А что я должен был сделать? Всё-таки, она – мать моей дочери! К тому же, она вовсе не производит впечатление душевнобольного человека, – попытался объяснить Алекс. – В том-то и проблема! Она рассуждает вполне здраво, выглядит и поступает, как разумный человек, но… она очень хитра и умеет виртуозно притворяться. Понимаешь, она слишком сильно зациклилась на своих чувствах ко мне и жаждет, чтобы я всегда принадлежал лишь ей одной.
– Но это естественно для горячо любящей женщины, – возразил князь. – Ольга ведёт себя также, к твоему сведению. Влюблённые всегда эгоистичны и ревнивы. С чего ты взял, что твоя жена не в себе?
– Она и раньше пыталась разными способами вернуть моё расположение, но её поведение не вызывало у меня никаких подозрений. Я знал, что она дико ревнует к Адель и ненавидит её, но не думал, что настолько, к тому же, тогда мы жили в Англии, и я не надеялся встретить Адель когда-нибудь снова. Ещё в день свадьбы я честно предупредил Жаклин, что не люблю её, что всегда буду любить другую… но она предпочитает игнорировать мои слова – словно не слышит. А с того дня, как мы вернулись в Россию, да ещё и породнились с вашим семейством, всё стало много хуже. Жаклин как с цепи сорвалась со своей ревностью: не так давно она устроила мне безобразную сцену, обвиняя в том, что я изменяю ей с Адель, вот тогда я и увидел её истинное лицо и оценил всю мощь ненависти, на которую она способна. Она выглядела, словно бешеная тигрица… или ядовитая змея. С её губ слетали такие оскорбления и угрозы, что у меня кровь стыла в жилах.
– Ты в своём уме, Сашка? – вдруг вышел из себя князь. – Бросить в лицо законной жене, что всегда будешь любить другую, это всё равно, что борзой скомандовать апорт! Тем более, когда жена так помешана на своей ревности, как Жаклин! Ты подумал о том, что тем самым подвергаешь Адель опасности?! Или тебе наплевать на неё, лишь бы две женщины сражались за твою любовь, теша твоё мужское самолюбие?!
– Я знаю, что поступил легкомысленно, недооценивая её злобу, но я никогда в жизни не желал, чтобы Адель стала жертвой мести Жаклин! Мне на всю жизнь хватило того, что она так подло разлучила нас! – яростно возразил Бутурлин. – Моя беда в том, что я плохо разбираюсь в женщинах, раз допустил связь с такой хитрой мерзавкой, как Жаклин. Но я лучше придушу её собственными руками, чем позволю, чтобы с головы Адель или Софи упал хоть один волос!
– И почему же ты ничего не сделал? – чуть сбавив тон, спросил Михаил. – Ты должен был как-то усмирить её, убедить в том, что между тобой и Адель нет никакого романа. Посадить под замок, в конце концов!
– После той ссоры я запер Жаклин в её комнате на несколько дней, чтобы ей дать время успокоиться, а самому пока всё обдумать, – ответил граф. – Тогда я не придумал ничего другого и пригрозил, что сошлю её в самое дальнее имение до конца дней. Она, как мне показалось, вняла моим угрозам и успокоилась, во всяком случае, стала вести себя почти безупречно.
– Значит, она хорошо умеет притворяться, только и всего, – с досадой отмахнулся Михаил. – Неужели ты подумал, что твоя жена так легко сдастся? Она, не смущаясь, рылась в твоих личных вещах, прочитала твой дневник, читать который любому приличному человеку не позволило бы воспитание, да ещё и передала его твоей возлюбленной, выдавая твои самые сокровенные тайны! И после всего этого ты всё ещё считал, что Жаклин поверила тебе и смирилась? Она и не думала выходить из игры, просто всё правильно рассчитала и затаилась на время, а потом нанесла удар по Владимиру Кирилловичу.
– Да, ты совершенно прав… я и сам считаю себя самоуверенным идиотом, и постараюсь как можно скорее обезвредить её, обещаю! – Александр искренне переживал свою вину, но Мишелю всё равно сложно было не злиться на него за недальновидность.
– Ужасно то, что она перестаралась и князь умер, боюсь, Жаклин обозлится ещё сильнее, узнав о его смерти. Она, видимо, рассчитывала на его помощь, а вышло так, что сама вырыла себе яму и оказала сопернице большую услугу, освободив от старого мужа. Главное для меня сейчас – не опоздать и найти её сообщника: одна она точно не смогла бы провернуть это дело с фальшивыми записками, – встревоженно сказал Александр.
– Ты думаешь, она действительно способна убить человека? – Мишель вдруг побледнел. – Так поезжай домой и запри её в комнате снова, пока не случилось ещё какой-нибудь беды! Если пострадает Адель или моя племянница, я сам пристрелю твою супругу, клянусь!
– Я сделаю лучше – запру её в доллгаузе, – ответил Александр, – если она действительно имеет непосредственное отношение к этим фальшивкам, то она куда опаснее и хитрее, чем я думал. Ей не место среди нормальных людей, как ни печально говорить такое о матери моей дочери. Но сначала… я вытрясу из неё правду об этих записках и её отношении к смерти князя.
– Что ж… может так и лучше для неё – милосерднее, во всяком случае. Но будь осторожен, Саша, она способна выместить свою злобу и разочарование даже на тебе, особенно, когда поймёт, что её игра проиграна, – встревоженно предупредил друга Михаил. – Что же касается твоей дочери, уж лучше ей расти без такой матери, чем перенять её привычки и унаследовать ненависть, которой живёт Жаклин.
– Да, ты прав… она слишком сильно увязла в своей злобе, и считает, что только после устранения всех препятствий на её пути, я безраздельно буду принадлежать ей одной, – упавшим голосом заметил Александр.
– Я приставлю к сестре личную охрану – так нам с отцом будет спокойнее, ведь теперь её и Софи некому защищать, кроме нас, – сказал Михаил.
– Поверь, Мишель, я не задумываясь отдам свою жизнь за них, – глаза Александра были переполнены болью и тревогой. – Ты же знаешь, как я люблю их обеих.
– Тогда действуй, мой друг, и поторопись, но будь осторожен, – ещё раз предупредил князь. – Вместе мы, даст Бог, сможем защитить их.
Откровенный разговор друзей прервало появление Адель, аккуратно причёсанной и одетой в строгое чёрное платье из плотного атласа, со стоячим воротничком и длинными, узкими рукавами. Траурный наряд только подчеркнул её бледность и сделал похожей на смиренную послушницу обители, такую юную, но уже познавшую горечь утраты.
Едва княгиня появилась в гостиной, как вслед за ней бесшумно, как всегда, вошёл старый лекарь-индеец. Он недолго пошептался о чём-то со своим хозяином и также тихо исчез, направляясь обратно, в дом Бутурлиных.
Разрыв сердца – эти слова имели для Адель и другое значение, помимо чисто медицинского диагноза. Любящее и страдающее сердце князя, измученное её холодностью, попросту не выдержало. И она уже никогда не может попросить у него прощения за свою жестокость, она так и не успела дать мужу то, чего он хотел. Какая горькая ирония судьбы – только она согласилась стать ему настоящей женой, как он умер…
Поневоле на ум приходила та ночь, когда Владимир Кириллович потерял голову и набросился на неё в спальне. Она тогда так испугалась и смутилась, а он не посмел настаивать… Уж лучше бы он проявил настойчивость тогда и взял её, несмотря на возражения! А вдруг они могли быть счастливы?
Но… честность вынуждала Адель признаться самой себе, что она не смогла бы отдаться мужу. Как ни печально, но она до сих пор так сильно любит Александра Бутурлина, что никогда не сможет принадлежать никакому другому мужчине – это сущность её натуры, данность, с которой нужно смириться и научиться жить.
Чувство вины повисло на душе Адель огромным тяжёлым камнем, грозящим раздавить её, уничтожить окончательно. У неё перед глазами стояло лицо мужа, его глаза, полные любви и надежды, смех и шутки, которыми он отвлекал её от печальных мыслей, его нежность к Софи, которую князь обожал… Эти воспоминания причиняли острую боль, вызывая на глазах слёзы, которые иссушили её за несколько часов.
– Мы с отцом сами займёмся организацией похорон, не волнуйся, – тихо сказал Михаил, обнимая сестру за плечи. – А ты отдохни пока, силы тебе ещё понадобятся. Побудь с Софи, ей тоже нужно твоё внимание.
Адель устало кивнула, соглашаясь с братом, но услышав о похоронах вдруг испуганно вздрогнула всем телом. Она ни разу не присутствовала ни на одних похоронах в своей жизни. В детстве отец не брал её на подобные мероприятия, а смерть и похороны своей матери она помнила столь смутно, что сомневалась, действительно ли это её воспоминания, а не плод детского воображения.
Единственный раз, когда она видела множество смертей, был тот ужасный вечер на яхте лорда-канцлера, когда так трагично погибла Настя, а сама Адель уцелела лишь благодаря вмешательству людей Александра. До сих пор пылающая, словно факел яхта, громогласные разрывы смертоносных фейерверков, жуткие вопли обожжённых мужчин и женщин, зловоние от горящей плоти и волос, являлись к ней в ночных кошмарах, заставляя снова и снова переживать этот ужас.
Но похороны Владимира Кирилловича… это испытание обещало оказаться куда тяжелее. Впервые ей предстояло хоронить близкого и родного человека. Адель жутко боялась увидеть его лежащим в гробу. Боялась услышать плач родных и друзей, их соболезнования. Но больше всего она страшилась увидеть, как над его лицом закроется тяжёлая крышка гроба, а затем услышать звук забиваемых в неё гвоздей. После этого она окончательно потеряет его, а Адель отчаянно, упрямо этого не желала, хоть и понимала, что ничего уже не изменить. Без его любви и защиты она чувствовала себя слабой и уязвимой.
В семь часов утра приехали Андрей Алексеевич и Ольга, а ещё через час – Мария Александровна, все в глубоком трауре. Они тут же окружили молодую вдову, обнимая её и выражая соболезнования. Все очень искренне сочувствовали Адель, и ей стало чуть легче от поддержки близких, их присутствия рядом с нею.
Теперь княгине было уже не так страшно наблюдать, как слуги, одетые в чёрное, завешивают все зеркала в доме, как в просторном холле появляются траурные корзины с цветами, перевитые чёрными лентами, как в гостиную вносят большой гроб с омытым и переодетым телом Владимира Кирилловича, устанавливают гроб на длинную лавку, чтобы все могли попрощаться с покойным, как гасят камин, чтобы в комнате стало холодно… Домашний священник уже начал читать молитвы над усопшим, и негромкие звуки его голоса, как и леденящий душу запах ладана, снова неотвратимо напомнили Адель, что случившееся этой ночью вовсе не страшный сон, а жестокая реальность.
Повторяя про себя слова священника, Адель никак не могла решиться подойти к гробу. Она сидела в кресле поодаль, стараясь не смотреть на покойного мужа, и отчаянно вцепившись в рукав платья Ольги, которая тихонько поглаживала её по плечу, шепча что-то в утешение. Ей казалось, что она уже выплакала все слёзы ночью, но, увидев гроб с телом князя, почувствовала, что они опять душат её с новой силой.
Андрей Алексеевич тихо беседовал с графиней Бутурлиной, которая то и дело вытирала набегающие на глаза слёзы. Смерть близкого друга, ровесника, ещё вчера такого бодрого и весёлого, повергла их обоих в шок. Князь Вяземский обеспокоенно поглядывал на убитую горем дочь, раздумывая, стоит ли ей оставаться в одном доме с покойным или лучше забрать её и Софи к себе до дня похорон. Поделившись своими сомнениями с графиней, он получил её безоговорочное одобрение.
– Конечно же, заберите Адель к себе, Андрей Алексеевич! Бедняжка совсем упала духом – такая бледная, напуганная. Ей сейчас лучше не оставаться в одиночестве, а находиться ночью в одном доме с покойником – это же просто ужас! Да и малышка может испугаться.
– Благодарю за поддержку, Мари… Вы же позволите мне обращаться к Вам, как раньше? – князь робко и печально улыбнулся уголками губ.
– Ну, разумеется… Андрей, мы ведь теперь родственники, – Мария Александровна вернула ему слабую улыбку. – Подумать только… наши дети всё-таки воплотили вашу с Павлом мечту породниться. Кто бы мог подумать?
– Да… только вот не те дети, которых мы обручили когда-то… – задумчиво пробормотал князь, бросая осторожный взгляд на дочь, а затем – на Александра. – Но я не менее счастлив за Ольгу и Мишу, поверьте.
– Да, они счастливы, слава Богу, за них я спокойна, – вздохнула графиня, – но… у меня сердце обливается кровью всякий раз, когда я наблюдаю за тем, как Саша и Аделина смотрят друг на друга. А когда вижу Софи… она так похожа на моего сына в том же возрасте… – слезы мгновенно выступили на глазах графини, но она тут же промокнула их платочком.
– Судьба порой бывает жестока, Мари, нам ли этого не знать? – голос князя звучал горестно и обречённо. – Они подарили нам Софи, и это уже прекрасно.
– Простите, что прерываю, – раздался за спиной у князя и графини голос Александра. – Матушка, я хотел предупредить, что мне необходимо отлучиться по важному делу, и это может занять весь день. Прошу Вас, извинитесь за меня перед Адель, Андрей Алексеевич! Мне неловко навязывать ей сейчас своё общество.
– Разумеется, я всё передам ей, – пообещал князь.
Александр пожал руку князя, склонился над рукой матери и, кивнув Мишелю, направился к двери. Перед тем как уйти, он бросил ещё один печальный взгляд на любимую, но она не глядела на него, слушая мягкие увещевания Ольги. Вздохнув, Александр вышел из гостиной, велел слугам подать его карету, и вскоре покинул особняк Оболенских. Ему предстояло непростое дело, и он должен сделать всё правильно и ни в чём не ошибиться. Его самоуверенность и глупость уже стоили жизни хорошему человеку, и этот грех ему никогда не отмолить.
***
Путь графа Бутурлина лежал в дом для душевнобольных людей или доллгауз, который находился на дальней окраине Петербурга, среди лесов и болот. Затерянный в гуще высоких клёнов, этот большой двухэтажный дом, безмолвный и мрачный, был открыт ещё во времена короткого правления Петра Третьего, который почерпнул этот опыт у просвещённой Европы. Душевнобольных людей там не сдавали под опеку монахов, а держали в специально отведённых лечебницах, где за ними присматривали лекари и обслуживающий персонал.
Дом был окружён высоким забором, но тяжёлые ворота привратники открыли графу беспрепятственно, завидев карету с гербом. Единственная подъездная аллея, обсаженная с двух сторон густым кустарником, вела к центральному входу, у которого кучер и остановился.
Александр вышел из кареты и внимательно оглядел фасад дома, выложенного из серого камня. Все окна были занавешены плотными тёмными шторами, едва ли пропускающими достаточно солнечного света, на каждом окне стояли толстые решётки, словно в тюремных казематах. Дом казался вымершим – ни одна штора в окне не шевельнулась, выдавая чьё-нибудь присутствие, ни одна дверь не скрипнула. Это было странно.
Граф подошёл к тяжёлой входной двери и дёрнул за ручку – дверь оказалась заперта. Он громко постучал в неё дверным молоточком и прислушался. Сначала ничего не было слышно, но через пару минут раздался шаркающий звук шагов и скрежет отпираемого засова.
В дверях показался щуплый и низенький пожилой человек, одетый в мещанское платье.
– Чем могу служить, сударь? – услужливо осведомился он у посетителя, неуклюже поклонившись.
– Мне необходимо поговорить с управителем сего заведения, милейший, – ответил Александр. – Это срочно. Передайте, что я не расположен долго ждать.
– Сию минуту доложу, извольте обождать немного, сударь, – пожилой привратник снова поклонился и со всей подвластной его возрасту скоростью направился куда-то вглубь холла, оставляя Александра ожидать у двери.
Через несколько минут к графу вышел седой врач, отвечающий за порядок в доллгаузе и лечение пациентов – доктор Фридрих Майер, немец по происхождению.
– Доброе утро, сударь, я – доктор Майер, – учтиво поклонился он Александру, – позвольте полюбопытствовать, с кем имею честь?
– Доброе утро, господин Майер, я – граф Бутурлин, – ответил Алекс, протягивая руку эскулапу. – Я хотел бы обсудить с Вами одно деликатное дело. Приватно, разумеется.
– Рад служить, ваше сиятельство, прошу за мной, – и доктор Майер, сделав пригласительный жест рукой, повёл посетителя в конец длинного коридора, где располагался его просторный кабинет.
Ему не впервой было принимать в своей лечебнице титулованных дворян, и почти у всех к нему были одни и те же вопросы. Чаще приезжали мужчины, реже – молодые жёны дряхлых аристократов. Кто-то из них хотел избавиться от выживших из ума старых родственников, после кончины которых наследникам должно было достаться большое состояние; кто-то – от надоевшей жены или немощного мужа, чтобы поскорее упасть в объятия любовницы или любовника. И предприимчивый доктор всегда рад был оказать услугу богатым и именитым гостям, иногда принимая в ряды пациентов абсолютно здоровых людей, тем более, что за молчание ему всегда щедро платили.
Ведя по коридору очередного богатого «клиента», доктор Майер гадал: от кого же нужно избавиться этому статному молодому красавцу? Наверное, от престарелого дядюшки или тётушки, а может, и задержавшегося на этом свете родителя. Предвкушение очередного крупного вознаграждения приятно взволновало эскулапа, внутренне он уже потирал свои короткие, пухлые руки от нетерпения.
Войдя в дверь, которую открыл перед ним эскулап, Александр бегло огляделся по сторонам. Кабинет доктора был уютно обставлен новой дорогой мебелью красного дерева, в нём даже до сих пор пахло свежей краской – видимо, совсем недавно здесь сделали ремонт. Едва ли прижимистый император так щедро спонсировал нужды простого доктора-немца, приставленного приглядывать за душевнобольными. Да… видимо, доктор Майер явно не бедствует. То ли у него настолько большое жалование, то ли…
– Прошу Вас, присаживайтесь, ваше сиятельство, – доктор подвинул гостю удобный стул, обитый малиновым бархатом, прерывая этим размышления графа. – Позволите предложить Вам что-нибудь? Может, чаю или кофе? Или… чего-нибудь покрепче?
– Не стоит беспокоиться, доктор, я хотел бы сразу перейти к делу, – ответил Александр, опускаясь на предложенный стул.
– Ну что ж, в таком случае, я весь внимание, – ответил Майер, присаживаясь за свой рабочий стол.
– Я хотел бы поместить в Вашу лечебницу свою супругу, – Александр решил сразу начать с главного. – Но о её пребывании здесь никто не должен знать, по крайней мере, пока. Разумеется, я щедро оплачу все Ваши неудобства.
– О конфиденциальности можете не беспокоиться, ваше сиятельство, но прежде… позвольте полюбопытствовать, каковы симптомы у Вашей супруги? – спросил доктор. – Почему Вы решили, что она повредилась рассудком? Или… Вам угодно поместить её сюда под видом больной?
– То есть… как это? – не понял Александр. – Разве сюда попадают здоровые люди?
– Ну… не вполне здоровые, но такое иногда случается, в… исключительных случаях, так сказать, – замялся немец, покрываясь румянцем от смущения. – Видите ли, сударь, иногда знатные господа отправляют сюда своих жён или мужей, чтобы те… немного поправили своё здоровье… на время, не навсегда… и мы всегда готовы помочь таким людям. У нас есть отдельные комнаты, уютные и комфортные, где знатные дамы и господа не пересекаются с другими больными и живут в тех условиях, к которым привыкли.
Александр пронзительно глядел на доктора, догадавшись, наконец, о чём тот говорит. В Англии он не раз слышал о подобной практике: знатные аристократы, бывало, избавлялись от опостылевших жён таким недостойным образом – жестоко и банально запирая их в стенах психиатрической лечебницы, откуда те никогда не могли уже выйти. Как это цинично и удобно, и вполне в духе современной прогнившей системы, с её показной набожностью и двойными стандартами: раздражает старая жена, так и долой её с глаз, только раньше несчастных женщин запирали в монастырях, а теперь появились доллгаузы.
– Нет, боюсь, что Вы меня неправильно поняли, господин Майер, моя супруга действительно проявляет признаки расстройства психики, – ответил Александр, стараясь сохранять спокойствие. – Она в последнее время стала агрессивной, выдумывает какие-то несуществующие опасности, врагов, якобы преследующих её… Я думаю, что опасно оставлять её среди нормальных людей. Возможно, ей ещё можно помочь и вылечить. У нас маленький ребёнок, и я хотел бы, чтобы его мать снова стала нормальным человеком, если это возможно, разумеется. Что же до конфиденциальности… я не хотел бы, чтобы в свете стало известно о столь деликатной проблеме моей семьи.
– Поверьте, я понимаю, что Вы чувствуете, ваше сиятельство, – кивнул врач, – но… если у человека появились какие-либо признаки расстройства душевного равновесия, последствия, как правило, необратимы. Даже если нам и удаётся на время улучшить состояние пациента, расстройство может вернуться в любой момент, и быть спровоцировано любыми сильными переживаниями – как негативными, так и позитивными. Болезнь, как дамоклов меч, до конца жизни висит над головой больного. Увы, такова суровая действительность, сударь.
– Скажите… а какова вероятность того, что наша дочь может унаследовать от своей матери склонность к такого рода расстройствам? – с тревогой спросил Александр.
– Здесь всё зависит от того, каким образом свою болезнь приобрела Ваша супруга, – ответил доктор. – Иногда люди лишаются рассудка, пережив нечто ужасное – их психика просто не выдерживает удара. Но бывает, что вполне нормальные люди сходят с ума от чрезмерной тяги к знаниям, например… или от неразделённой любви, и как следствие – патологической ревности… Причин помешательства может быть множество – детские травмы, пережитое сексуальное насилие у женщин, опять же… Так что, к сожалению, нельзя полностью исключить возможность наследственной патологии у детей, рождённых от душевнобольных матерей, сударь.
– Патологическая ревность – это как раз о моей жене, – тяжело вздохнув, признался Александр, страшась думать о том, что его дочь могла унаследовать безумие своей матери. – Она… вбила себе в голову, что я неверен ей, и начала вести себя странно, угрожать, закатывать истерики… – он остановился, не собираясь посвящать доктора Майера во все подробности.
– Вполне распространённые симптомы душевного расстройства у дам, господин граф, – кивнул эскулап. – Итак, когда Вы желаете поместить к нам свою супругу? Мне нужно будет узнать её имя, возраст, рост, вес и некоторые другие медицинские показатели – для того, чтобы заполнить необходимые бумаги. А от Вас, ваше сиятельство, мне потребуется письменное согласие на помещение госпожи графини в нашу клинику.
– Она… не сможет по своему желанию покинуть это место? – спросил Александр.
– Это совершенно исключено, уверяю Вас, – ответил Майер. – Пациентам строго запрещается покидать территорию, за этим мы следим очень тщательно. В доме много надзирателей, и все они – довольно крепкие мужчины, так что хрупкой даме с ними никак не справиться. Сбежать у неё не получится, не волнуйтесь.
– Хорошо, – вздохнул Александр. – Я напишу согласие, о котором Вы говорите и сообщу всю необходимую информацию. Жену я привезу сюда сам, сегодня же вечером, сразу после того, как стемнеет. Но… она будет яростно сопротивляться, я уверен.
– О, не беспокойтесь, ваше сиятельство, это обычное поведение для женщин, впервые попадающих в эти стены, – спокойно заверил его доктор Майер. – Послушайте моего совета, сударь – не терзайтесь муками совести. Вы делаете то, что должны, и ради её же блага.
Именно эту фразу и повторял про себя Александр, пока писал бумагу о своём согласии на лечение жены в клинике для душевнобольных.
========== Вокруг одни враги ==========
Вернувшись домой после разговора с доктором Майером, Александр сразу же выяснил у дворецкого где находится его жена. Узнав, что графиня завтракает, он направился в столовую.
Жаклин, одетая в голубое утреннее платье с белым кружевным воротничком, сидела за длинным обеденным столом в полном одиночестве, перед ней стояла чашка севрского фарфора с нетронутым, дымящимся кофе, а она рассеянно помешивала ложечкой в серебряной креманке с клубничным мороженым. На её кукольном личике застыло выражение тревоги, словно она что-то напряжённо обдумывала.
