Текст книги "Паучий престол I (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

– Мне нужно отойти, – неопределенно бросил Учиха, подымаясь, Собаку в ответ только пожал плечами, не отвлекаясь от рисовки, и Саске мог бы поверить в то, что парню все равно, если бы за эти две недели не понял кое-чего важного – Гаара не из тех, кто просто плывет по течению. Аловолосый мог промолчать, мог сделать вид, что не увидел или не услышал, что отвлекся и что-то упустил, что не придал значения, что ему это неинтересно, скучно и неважно, а после, выждав именно тот момент, когда, расслабившись, не ждешь никакого подвоха, мог поразить с такой точностью, что апеллировать и крыть было просто нечем. Достаточно, например, случая, когда он заткнул за пояс практиканта местного колледжа, возомнившего себя не только всезнайкой, но и решившего показать, насколько он грамотен и образован, разбрасываясь фразами на японском, а Собаку всего лишь парой слов сумел вогнать его в краску и спустить с небес на землю, причем парой слов именно на японском, которые понял только он и неудачливый практикант.

Выйдя из пустого класса, Саске приостановился, нахмурившись, обдумывая свое, возможно, скоропалительное решение. Конечно же, Намикадзе ему не откажет и не будет расспрашивать, он никогда и ни при каких обстоятельствах не напомнит ему о том, что, мол, Учиха, ты мне должен за телефон, и не будет бросать на него загадочные взгляды, типа, я знаю, что у тебя есть какой-то секрет, который ты скрупулезно бережешь, но это же был Наруто, а с ним у Саске почему-то все было сложно.

Возможно, слаженно и объективно думать ему мешала внутренняя, пусть и не масштабная обида. Так, всего лишь несбывшаяся надежда, которой не должно было быть и в помине по очень простым и банальным причинам, но досада вот уже который день скреблась у него внутри, омрачая его отношения с Намикадзе. И это заметили. Саске почувствовал это сразу же, как только, отсидевшись пару дней дома, вошел в школьный автобус и сел рядом с Кибой, потому что место рядом с Наруто, его место, занял Собаку, причем, похоже, намеренно или же по просьбе блондина. Как бы там ни было, но его начали задирать. Не издевались, конечно же, скорее, это были всего лишь проделки, например, исчезнувшие, как в воду канувшие, письменные принадлежности, якобы не нарочные толчки плечом, подножка во время игры в футбол, и прочие мелочи, в том числе и более назойливое внимание девушек, которые вдруг, как по щелчку, заинтересовались его персоной. И Саске понял, пусть это и было очевидно ранее: причина была в том, что со стороны Наруто больше не было ни предупреждающих взглядов, ни незримой опеки, той самой, которая его так тяготила, и даже Инудзука с Собаку начали относиться к нему более сдержанно, словно молчаливо приняв сторону своего друга.

Раньше подобное Саске не только бы не простил, но и начал бы действовать в ответ, ведь, по сути, он мог дать отпор всем и каждому, даже самым хамовитым и наглым старшеклассникам, ну, разве что против толпы он был бы бессилен, но это ещё не означало, что он бы не сопротивлялся до последнего, но сейчас ситуация была кардинально иная, и в первую очередь Учиха хотел знать, какого черта творится с Намикадзе.

Да, он надеялся, что Наруто навестит его, пока он отсиживался дома с забинтованной рукой, но тот его так и не навестил. Да, его травма была несерьезна, пусть Какаши и настоял на поездке в больницу, сам отвез его и даже лично поговорил с доктором, который заверил его, что, кроме легкого сотрясения и ушиба, никаких опасных повреждений нет, в общем, подопечному Хатаке сильно повезло, а вот сам Учиха думал немного иначе. В доме Намикадзе, даже несмотря на то, что его приняли столь радушно и гостеприимно, что-то произошло – это, во-первых, а, во-вторых, Наруто был просто придурком, в которого его угораздило влюбиться.

Последняя мысль и подстегнула Саске к действию. Нет, не о том, что он влюбился в Намикадзе, об этом брюнет вообще старался не думать, дабы не превратиться в сопливое нечто, стенающее по своей неразделенной любви, а то, что Наруто, каким бы сногсшибательным он ни был, всего лишь человек, а ещё кретин, засранец, чурбан и прочее, так что в своей ситуации Саске явно был в выигрыше. Приободрившись, Учиха уверенно зашагал по коридору, направляясь в актовый зал, в котором сейчас вовсю шла репетиция постановки с участием Намикадзе.

//-//

– А что вы думаете о короле Генрихе? – Саске застал репетицию в самом разгаре, но не потому он молчаливо прислонился к стене, наблюдая за тем, как в средневековых, пусть и взятых напрокат нарядах, под неторопливую музыку по площадке кружится десяток пар, а потому, что девять из них были будто фоном, вдалеке, в то время, как взгляд приковывала одна-единственная, гармоничная и прекрасная. И пусть лица танцующих были украшены масками, Саске и так знал, кто скрывается за этой мишурой, бережно, искусно поддерживая свою величественную партнершу.

– Он величайший король, которого знала эта страна. Большая честь быть при его дворе, высочайшая привилегия находиться рядом с ним, – Саске тихо фыркнул – настолько наиграна была наивность главной героини, да и не походила она ни на эту самую наивность, ни на прекрасную даму в целом, явно намеренно, сильнее дозволенного, прижимаясь к партнеру своей пышной грудью в глубоком декольте и улыбаясь слишком слащаво и заигрывающее. Подобную фразу нужно произносить шепотом, слегка смущаясь, чтобы легкий румянец покрыл щеки, но при этом в голосе должна звучать уверенность и готовность стоять за свои слова до последнего. В тоне голоса актрисы не было веры в собственные слова.

– Полюбили бы вы его как мужчину? – практически одними губами прошептал исполнитель главной мужской роли, а сердце Саске замерло, ведь ему было достаточно одного взгляда глаз цвета индиго в разрезе глазниц маски, чтобы прямо сейчас, даже не думая о последствиях, опрометчиво, но искренне выкрикнуть: «Да, полюбил бы, даже если бы он не был королем!». Но это была не его пьеса и не его роль, поэтому Учихе только и оставалось, что в бессилии сжимать кулаки и смотреть на очередное притворство. На этот раз актерка попыталась подделать смущение, опустив глаза и даже слегка покраснев, но её выдавала ухмылка – ликующая и слегка горделивая, явно неуместная и не присущая настоящей Марии Говард-Болейн.

– Не осмеливаюсь и думать об этом. Король даже не взглянул в мою сторону, – Саске едва по лбу себя не хлопнул, сдерживаясь, чтобы не подойти и лично не продемонстрировать девушке, как нужно говорить эту фразу, как расставить интонационные ударения, где применить придыхание, как взглянуть и даже повернуть голову. Нет, Шион не была бездарной, она была красивой, довольно органично смотрелась в своей роли и умела подать себя, но девушка откровенно переигрывала, пытаясь угнаться сразу за двумя зайцами, точнее, безупречно сыграть величественную женщину и попутно охмурить своего партнера. И Саске это бесило, потому что он никогда не понимал и не сможет понять тех, кто смешивает личное и публичное, считая, что тем самым они демонстрируют свои цезаревские качества.

– Взглянул, и не раз, можете быть уверены, – решимость и непоколебимость в голосе, от которого по телу бегут мурашки. Казалось, этот золотоволосый человек рожден не только для сцены, но и для трона, с которого он с легкостью и повелевал бы, и покорял. – А если взглянет еще разок, мисс Доброта, оправдаете ли вы свое имя, будете ли добры к нему? – скорее всего, музыка так и не стала приглушеннее, а блондин все так же продолжал нашептывать, медленно кружа партнершу в предельно простом, но при этом словно текущем танце. Но Саске слышал не только каждое его слово, а и каждую интонацию, он слышал даже ту лукавую хитринку, с которой умел говорить только этот человек, и которая, бесы бы драли этого Намикадзе, была одной из самых возбуждающих его черт.

– Ваше… – девушка осеклась, причем довольно-таки правдоподобно, вот только у Саске сложилось такое впечатление, что с её губ едва не сорвалось не «ваше величество», а «ваше презренство», потому что она его заметила, и за пустыми глазницами маски скрылось негодование и пренебрежение, но актриса быстро взяла себя в руки, торопливо взглянув на скромно стоящую в сторонке и обмахивающуюся веером розоволосую, которой, похоже, досталась роль Анны. И Саске оставалось только подивиться безвкусице очередной актерки и молча поаплодировать постановщику-аматору, который подобрал столь достоверный типаж. Будь он, и правда, в Средневековье и, действительно, встреть он Анну Болейн, Учихе казалось, что она должна была быть именно такой – надменной, с холодной зеленью больших глаз и горделиво вскинутой головой, не смотря, а созерцая, разве что розовые волосы были явно не к месту, но у всего есть свои издержки.

– Ваше имя Доброта, – назидательно, с легким нажимом, но при этом не утратив свою респектабельность и галантность, напомнил блондин, и Саске даже залюбовался этим превосходным умением парой фраз перебирать на себя все внимание, ведь, если бы сейчас была не репетиция, а само представление, он бы и не заметил ошибки партнерши, полностью сконцентрировавшись на золотоволосом короле, которому чудно шли его белоснежно-алые одежды.

– Значит, придется быть доброй, – на этот раз Саске таки не удержался и коснулся рукой лба, дабы не видеть эту фальшь, ведь в этой фразе и сопровождающем её жесте не было и толики скромности, доброты и целомудрия, словно актриса произносила реплики из одной сцены, а вела себя так, будто они уже перешли к другой, той самой, в которой её привели в спальню к королю. И тут музыка умолкла, замерев, как и Саске, резко одернув руку и распахнув глаза: пусть Учиха и так знал, что будет дальше, но он хотел это видеть, немедленно.

– Снять маски, – провозгласил Наруто, единым, слитным, завораживающим движением срывая маску с лица, представ не только перед массовкой и своей партнершей, но и перед ним, прекрасный и величественный – отныне, для Саске, у короля Англии, Генриха VIII, будут глаза только цвета индиго, и никак иначе.

Шион картинно вскрикнула, обмякая в крепких объятиях, а к ней, явно поторопившись, не дождавшись момента, переигрывая, причем нарочно, с каким-то личностным порывом, бросилась розоволосая «Анна».

– Она падает в обморок! – и этот выкрик не был наигранным, словно Наруто, и правда, переживал за свою партнершу, поддерживая её под спину и наклоняясь над ней так низко, что Саске самому захотелось подскочить к блондину и оттянуть его от этих двух «Болейн», которые словно в капкан его заключали, одна уцепившись в плечи, а вторая, как коршун, нависая над ним, распутывая ленту маски на Шион и открывая её, да, красивое лицо королю.* (*в работе использован отрывок из книги Грегори Филиппа «Другая Болейн»)

Довольно – вот что решил для себя Саске, разворачиваясь и уходя, так, похоже, и оставшись для Наруто незримым зрителем. Да, интуиция до сих пор твердила, что как раз сейчас именно тот момент, когда нужно звонить Итачи, словно другого случая ему могло и не представиться, но для себя подросток уже все решил. Он не будет мешать Наруто и его пассиям. Уж лучше попросит телефон у Гаары, но только не у Намикадзе, который, оказывается, тот ещё театрал, скорее всего, и с ним играя так же искусно, как только что играл с Шион, пусть это и не отметало тот факт, что этот человек достоин того, чтобы быть королем его сердца.

– Саске! – и Учиха замер, прикрыв рот ладонью, дабы не вскрикнуть, как всполошенная девчонка, чувствуя, насколько стремительно и решительно к нему приближается тот, кому он не сможет посмотреть в глаза. Хотя, почему не сможет? Именно сейчас, находясь на пике эмоций, Учихе казалось, что он может все, в том числе и высказаться Намикадзе, оставалось только решить, перед каким фактом поставить блондина. Тем, что он требует, или тем, что он просит. Ни первое, ни второе не удовлетворяло ни его гордыню, ни его самолюбие и уж тем более не было разумным и обдуманным поступком, так что пришлось проглотить целый комок слов, запихав их поглубже, и таки нацепить на себя маску вежливой обыденности, которая ни его, ни Наруто ни к чему не обязывала.

– Я хотел попросить у тебя мобильный, – развернувшись, совершенно спокойно, даже мысленно поаплодировав себе за самообладание, сказал Саске, невозмутимо смотря блондину в глаза, – но, если ты сейчас занят… – подросток пожал плечами, мол, его собственная просьба была не так уж и важна, на самом же деле внутренне затаившись, не зная, чего ожидать от столь непредсказуемого человека.

– Ладно, – Наруто пожал плечами в ответ, но он явно что-то вложил в этот жест, и Саске даже подумал, что это был своего рода вызов на соревнование за качество маски безразличия и равнодушия, и если это действительно было так, то проигрывать он точно не собирался. – Только придется вернуться, потому что мобильник у меня в рюкзаке.

– Хорошо, – они перебросились парой сухих, ничего не значащих слов, а после он просто последовал за Намикадзе, убеждая себя в том, что разрастание пропасти между ними обратимо, но при этом будучи неуверенным в том, что хочет вновь стоять не на разных концах обрыва, а на расстоянии ладони, той самой, которая ещё несколько дней назад столь бережно прижимала его к крепкому телу.

– Держи, – Наруто, даже не обернувшись, протянул ему телефон.

– Спасибо. Я скоро верну, – бросил Саске, стараясь не прикасаться к пальцам блондина, и было в этой сухости что-то до треска неправильное, словно они оба не имели права так себя вести по отношению друг к другу.

Возможно, он бы сказал об этом Намикадзе, потребовал бы, чтобы тот хотя бы обернулся и уделил ему минимум внимания, которое предопределяет элементарная вежливость, но на них смотрели, смотрели все, как коршуны, словно ожидая, позволит ли им хищник наброситься на остатки своей добычи. Этого Саске позволить не мог, тем более этим двоим, Шион и «Анне», которые едва ли дырки в нем не прожигали, будто он не имел права даже приближаться к Наруто, не то что обращаться к нему с просьбой. Поэтому он узнает секрет Намикадзе. Обязательно, пусть это и не сделает их ближе, пусть это, возможно, окончательно разорвет столь истончившиеся нити их дружбы, пусть он окажется один на один с целым миром, но уж лучше так, чем быть экспонатом за хрупкой витриной, напротив которой стоит злоумышленник с камнем в руке, решая, бросить его или же нет.

– Тебе не понравилось? – вдруг спросил Наруто, оборачиваясь. – Наша постановка, – зачем-то уточнил он, словно его предыдущий вопрос можно было истолковать по-разному, а ведь, если бы Учихе позволили его толковать, он бы сперва подумал явно не об игре актеров.

– Вам просто нужно ещё репетировать, – дипломатично, хотя, скорее, уклончиво ответил Саске, дабы не ввязываться в бесполезный и ненужный разговор, тем более сейчас, когда он был уже в шаге от цели, когда он был в минуте от того, чтобы услышать голос брата и, наконец, избавиться от того груза, который тянулся за ним, словно кандалы каторжника.

– Или не путать сцену с реальностью, – не туманно, а как раз наоборот, слишком прямолинейно ответил Намикадзе, приподняв золотистую бровь, будто эта фраза должна была иметь ещё и вопросительную интонацию. Саске ничего не ответил, просто не посчитал нужным, ведь очевидно же, что блондин его провоцирует, не хочет отпускать так просто, не подкинув ещё несколько вопросов для размышлений, ответы на которые было невозможно ни вычислить, ни подобрать, ни даже предугадать, потому что это был Наруто – тот противник, с которым Учиха пытался тягаться, но все равно, как бы ни старался, смотрел ему в спину. Поэтому он просто ушел. Не опрометчиво, не утратив свою гордость, не уступив Намикадзе и уж явно не пав в глазах зрителей этого бесплатного действа. Просто кивнул в знак благодарности, развернулся и ушел, как сделал бы обычный человек, на душе у которого не было ни сомнений, ни волнений. Пусть они и были. Кипели внутри. Рвались. Отчаянно просились наружу. Но Саске не был бы Саске, Учихой, самим собой, если бы уступил без сопротивления, если бы признал свое поражение, пусть оно и было таковым, на публике. И Саске не влюбился бы в Наруто, если бы не был уверен в том, что Намикадзе сам не идет на уступки, но при этом никогда и не обнажит поражение своего противника, бросив его на суд масс. Если бы не был уверен в том, что Наруто играл со всеми зрителями, но не с ним.

//-//

Саске буквально ворвался в школьный туалет, сразу же бросившись проверять кабинки, и только после, удостоверившись, что никого, кроме него, там нет, судорожно и шумно выдохнул, мысленно давая себе подзатыльник за несдержанность. Да, он сорвался, но ноги будто сами сперва ускорили шаг, а после перешли на бег, руки дрожали, а телефон Намикадзе он так яростно сжимал в руке, что запросто мог бы раздробить его на детали, настолько было высоко то внутреннее напряжение, которое он столь тщательно скрывал.

Зайдя в самую крайнюю кабинку, Саске закрылся на защелку и уткнулся лбом в дверь, переводя дух. Просто на него многое свалилось, все и сразу, а даже его, пусть и учиховские, резервы сдержанности не безграничны. Брюнет прислушался – в кромешной тишине лишь гудели лампы, даже вода не капала, хотя подобный звук был бы ожидаем в столь напряженной атмосфере.

Сперва этот фестиваль, до которого ему не было никакого дела, и с которым все носились, словно собирались праздновать Четвертое июля. После – несколько часов корпения над надписью, на которую, скорее всего, никто и особого внимания-то не обратит, да ещё и в обществе Собаку, с которым он за несколько часов и парой слов не перекинулся. Нет, Саске не жаждал общения, он сам мог в полной тиши хоть сутками заниматься каким-то делом, особенно, если оно требовало серьезного, вдумчивого подхода и концентрации, но сидеть вдвоем, в пустом классе, выполнять, фактически, одну работу и при этом даже не попросить передать хотя бы тот же карандаш… Нет, это было слишком, тем более что нервная дрожь и без того уже несколько дней долбилась в его барьеры самоконтроля, только набирая мощь своих оборотов. Поэтому-то руки сейчас и тряслись – от напряжения и бессилия, потому что Саске даже представить не мог, что будет, если ему вдруг не удастся дозвониться до Итачи. И, конечно же, масла в и без того бушующий огонь подлил Наруто, причем, по сути, даже ничего не сделав. Учиха ненавидел это место, эту школу, ферму Хатаке и весь Техас в целом и в тот же момент, если бы прямо сейчас у него появился шанс вернуться в Лос-Анджелес, он бы отказался по до глупости банальной причине – он ещё не добрался до сердцевины тайн этого места.

Но все это потом. Может, даже не завтра и не в ближайшие несколько дней. Сейчас, главное – Итачи. Брат должен, просто обязан понять, почувствовать, да хоть уловить отголоски его мысленных посылов, но Итачи не имеет права не ответить на его звонок. Итачи не может тоже отвернуться от него, потому что это Итачи.

Пальцы тряслись и не попадали по кнопкам. Губы, раз за разом, повторяли заветный номер, проверяя и перепроверяя правильность его набора. В голове туманилось, а ноги стали будто ватными, подкашиваясь. Если бы он не был столь предубежден по поводу общественных уборных, Саске точно плюхнулся бы на крышку унитаза, дабы сбросить с себя хоть капельку напряжения, но именно его предубеждения и помогли подростку устоять, пусть и прислонившись спиной к двери – по крайней мере, он все ещё мог контролировать свою слабость.

Гудки казались слишком длинными, такими длинными, как никогда, будто он сам, вместе с сигналом, преодолевал путь от Техаса до Лос-Анджелеса, на бешеной скорости мчась в разреженном воздухе, от которого пылали легкие. Пятый… Шестой… Седьмой… Надежда медленно, утопая, захлебывалась паникой с каждым очередным безответным сигналом, а Саске лишь крепче прижимал телефон к уху, а вторую ладонь ко рту, умоляя хоть какого-нибудь бога услышать его отчаянный мысленный шепот.

– Тсукури Итачи слушает, – и Саске задохнулся первым словом, которое так и не сорвалось с его губ, застряв в горле болезненным хрипом. – Алло? Я слушаю. Кто это?

– Итачи… – просипел подросток, понимая, что его собственный голос совершенно не его, словно принадлежал совсем другому человеку, изможденному и лишенному сил до последней капли. – Брат… Это я… – он словно почувствовал, как человек, находящийся сейчас в сотнях миль от него, замер, словно перехватив эстафету не дышать и отчаянно вслушиваться в этот бессвязный, хрипловатый шепот. – Это Саске…

– Саске! – и от сердца отлегло, словно громадный камень свалился с души и с громким уханьем канул в бездонную пропасть, с которой его никому не под силу достать, дабы водрузить на место. – Саске, ты?! Ты где?! Как?!

– Я… далеко, – уклончиво ответил подросток, беря себя в руки, ведь у него не так уж и много времени, а сказать нужно много, очень много, важного и необходимого, того, о чем он мог поведать только брату. – В Техасе. В какой-то глуши. На ферме.

– В Техасе? – похоже, Итачи тоже пришел в себя, потому что тон его голоса стол более строгим, сконцентрированным, назидательным, таким, каким его помнил подросток. – Какого черта, Саске? – с легким негодованием спросил старший Учиха. – Я думал ты в Майями, у Мадары.

– Я, что?.. – Саске аж поперхнулся, уже и так догадываясь, чьим устам принадлежит столь бесстыжая ложь, ведь Фугаку не общался со своим братом вот уже лет десять ввиду не самых приятных для семьи Учиха причин.

– Нет! – возмутился подросток, гневно хмурясь. – Они отправили меня к какому-то одноглазому психу, которого кроме его кур больше не волнует ни одно живое существо! Они вынудили меня посещать местную школу! Отказаться от друзей и тебя! А все потому!.. Все потому… потому… – и Саске замолчал, пристыжено, оборвав свою пылкую речь, понимая, что даже брату не может с легкостью, пусть и повинно склонив голову, признаться в истинных причинах своей ссылки.

– Потому… – настоятельно напомнил Итачи именно тем тоном, которым не обладал даже Учиха Фугаку – обманчиво-требовательным, словно он и просил, но при этом не оставлял и шанс не ответить. Да, в чем-то Наруто и Итачи были очень похожи.

– Потому, что я сказал, что и у отца «порченая кровь», раз мы оба – геи, и потому, что открыто заявил, что они не имеют права указывать ни мне, ни тебе, как жить, – прошептал на одном выдохе, словно на исповеди, чувствуя, как нервозная бледность уступает жаркой краске стыда, ведь он знал, что погорячился и был неправ, признавал, что ему стоило попросить прощения за свои слова, что нужно было приложить все усилия для того, чтобы как-то сгладить этот конфликт, но он поступил как упрямец и гордец, а подобного Итачи не прощал, даже ему.

– С кем ты сейчас? – вместо ожидаемого порицания предельно строго спросил Итачи. – Кто тот человек, у которого ты живешь?

– Одноглазый фермер-птицевод, – слегка фыркнув, ответил подросток. – Хатаке Какаши. Ты его знаешь? – он и не думал спрашивать о птичнике, это было не столь уж и важно, тем более что у них с братом были более серьезные темы для разговора, но раз уж Итачи сам спросил… тем более, Саске и самому не давал покоя вопрос, что может связывать его отца и Какаши.

– Нет, – быстрый и категоричный ответ, слишком беспрекословный, и Саске мог бы подумать, что Итачи соврал, словно почувствовал толику лжи в этом резком наборе букв, но брат ему не лгал, только не он, и только не сейчас, когда сам подросток собирался с духом, дабы доверить ему свою самую сокровенную тайну. – Как долго, Саске? – сразу же, не давая даже перевести дух, спросил старший Учиха. – Как долго ты будешь отбывать это наказание?

– До конца первого семестра, – ответил подросток, но сразу же задумался, – хотя, скорее всего, это зависит от моего поведения, о котором, а я в этом не сомневаюсь, Какаши ежедневно докладывает отцу. Но это неважно, – спохватился брюнет, чувствуя, что сейчас последует очередной вопрос, на который он не хотел растрачивать драгоценное время. – Как ты, Итачи? Как Дей?

– Саске, – и подросток замер, прекрасно зная этот тон, уже не обманчивый, а тяжелый и настоятельный, который действовал не хуже «сыворотки правды», – что в Техасе произошло такого, что ты не прилагаешь всех усилия для того, чтобы вернуться домой? Что… – секундная пауза, и у Саске таки подогнулись колени, и он ошеломленно сполз по стенке, плюхнувшись прямо на пол, – или кто?

– Как… – прошептал подросток, понимая, что он не готов к этому разговору, пусть и собирался рассказать все, понимая, что он не готов рассказать брату о Намикадзе Наруто. – Как ты догадался?

– Саске, – мягко, со снисхождением, словно он снова говорил с маленьким, ещё несмышленым, но до эгоизма любопытным ребёнком, – я же с пеленок рядом с тобой, поэтому мне ли не понимать, что ты, если нужно, по головам пошел бы, но не остался бы в этой, как ты говоришь, глуши, если бы на то не было веских причин. Я постараюсь понять.

Разве мог он, тем более сейчас, сопротивляться этому тону? Разве мог утаить что-то от человека, для которого был не просто открытой книгой, а чистым листом, на котором Итачи своей же рукой вывел незыблемые истины? Разве не этого он хотел? Разве не потому, что ему нужно было если не прокричать о своей любви на весь мир, то хотя бы шепотом поведать о ней одному, но самому дорогому человеку? Разве не потому, чтобы его действительно поняли, причем поняли так, как бы не смог понять никто другой?

– Итачи, я… – Саске думал, что ему придется выговаривать столь простую, заготовленную фразу буквально по буквам, ведь это впервые, пусть и Итачи, это словно прыжок с моста в воду, пусть и знаешь, что на тебе страховка, это как одновременно пройти сквозь огонь и воду, но оказалось так просто и легко, что слова будто сами сорвались с его губ, обретая глубокий, искренний смысл. – Я влюбился. В него. По-настоящему. Всем сердцем. Ни за что и не почему-то, а, как ты и говорил, просто люблю.

И тишина. Саске ожидал чего угодно, но только не звенящей тишины по ту сторону сотен миль. Итачи же обещал понять. Брат доложен его поддержать, просто обязан, потому что Итачи остался той соломинкой, за которую он так отчаянно хватался, пытаясь не захлебнуться во всем том, что давило на него, и уже выбиваясь из сил, даже не барахтаясь, а постепенно отдаваясь на волю течению, и если и она ускользнет сквозь его пальцы, Саске даже представить не мог, что с ним произойдет. Словно на грани реальности и помешательства – вот как чувствовал себя подросток, затаив дыхание и ожидая, ожидая, ожидая… И даже этого мерзкого стука капель не было, а так хотелось, чтобы они были, чтобы отсчитывали время, а не оставляли его в пространственной неизвестности, в которой лишь тихо, назидательно, словно нависая прямо над головой, гудели лампы.

– Итачи… – Саске не выдержал. Он просто должен был услышать хоть что-то, даже тот же выговор за свою опрометчивость и неосмотрительность. Ответ брата, каким бы он ни был, был важен настолько, что дрожало уже все тело, натянутое, как струна, а глаз щипало на грани тихих слез бессилия и горьких рыданий.

– Деревенский, значит, – хмыкнул Итачи, и с души Саске свалился очередной камень. – Как бы сказал Фугаку, без рода и племени, – нет, в голосе брата не было осуждения или же одобрения. Он просто констатировал факт, вывод, логический и здравомыслящий, но было в его тоне что-то, что он почувствовал сердцем – облегчение, словно брат тоже избавился от чего-то, что терзало его все эти дни и ночи, и толику уважения, ведь он, Саске, слегка надменный, горделивый и относящийся к окружающий с неким превосходством, смог признаться в любви к простому деревенскому парню, пусть простым Наруто назвать было довольно-таки сложно.

– Да, – подросток кивнул, прикрывая глаза и представляя, что Итачи сейчас напротив него, смотрит своим глубоким, серьезным, проверяющим взглядом, в глубине которого только он, глупый маленький братишка, мог увидеть, что на самом деле он значит для старшего брата. – Голубоглазый блондин, капитан школьной, одной из лучших среди школ штата команды по баскетболу.

– Он странный, Итачи, – Саске и не заметил, когда начал улыбаться, представляя Намикадзе и пытаясь описать его именно так, как видел и чувствовал. – Я ещё никогда не встречал человека, который был бы настолько открыт, что за его распахнутостью для целого мира нельзя было заметит его настоящего. Он ещё тот бабник, брат, – брюнет сокрушительно покачал головой, – но обращается со мной так, словно у меня есть надежда на что-то большее, чем его дружба и опека. Он – как открытая книга, за простым содержанием которой прячется столько тайн, что каждый раз, когда я смотрю на него, то словно вижу другого человека. И не такой уж он и безродный, – подросток фыркнул. – У его родителей большая ферма, они зажиточные, но при этом замечательные люди. Так любят друг друга, – брюнет чуть нахмурился, вспоминая, как старший Намикадзе ворковал подле жены, и как Кушина, с любовью, смотрела на мужа в ответ. – Знаешь, я бы хотел, чтобы и у нас с тобой была такая же семья.

– Ясно, – и даже не видя, Саске мог сказать, что брат сейчас улыбается, той улыбкой, которой он не видел уже давно, той, которой ему так не хватало. – Я понимаю тебя, Саске. Я знаю, как это, любить всем сердцем, но, – на этот раз голос Итачи стал строгим, почти что жестким, и подросток уже сейчас знал, какие слова последуют за этим «но», как и знал, что каждое из них обнажит правду, – это чувство принесет тебе только боль.

– Я знаю, – прошептал Саске, едва ли не стукаясь затылком о дверь, – и сам с этим разберусь. Поверь мне, брат, – подросток выдохнул, признавая, что простит практически невозможного, ведь он сам только что выдал свое обреченно-влюбленное состояние с потрохами, но все же, возможно, если сейчас ему удастся сбросить хотя бы часть того, что накопилось в нем за эту пару недель, он сможет более здравомысляще оценить ситуацию и таки принять решение, как быть с Наруто и своей любовью к нему. – Я справлюсь, – уже более твердо, уверенно, пусть ещё и не настоятельно или решительно, но уже явно не настолько безнадежно и обезверено, – но при этом не буду лгать самому себе.

– Хорошо, Саске, – примирительно выдохнул Учиха старший. – Я верю – ты справишься.

– Спасибо, – пробормотал подросток, чувствуя, как предательски дрожат губы, и пытаясь унять эту неуместную, сентиментальную дрожь.

Почему Итачи верил в него, а родители нет? Ведь они не просто братья. Фактически, они – конкуренты, ведь если одному из них достанется нынешнее кресло отца, то второй либо должен будет работать под его началом, либо уйти и проверить собственные силы, как это было у Фугаку и его младшего брата, Мадары. Первый, как законный наследник, занял предназначенное ему от рождения место, второй же не захотел мириться с подобной расстановкой в партии, начав свой путь, но они с братом были совершенно не похожи на Фугаку и Мадару.