Текст книги "Alea jacta est (Жребий брошен) (СИ)"

Автор книги: Галина 55

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Ну, хорошо, давайте оставим пока эту тему, – сказал Малахов. – И что же произошло в кабинете начальника гарнизона?

– Купля-продажа, – мама закрыла лицо руками, но быстро взяла себя в руки. – Отец моего любимого и дед моей дочки продал меня человеку, который увивался за мной, тенью ходил, жениться предлагал до всего случившегося, а потом первым бросил в меня камень, сказав, что это счастье, что он не женился на шалаве.

– То есть, вы хотите сказать, что Валерий Сергеевич ухаживал за вами еще раньше, но отвернулся от вас, как только вы попали в беду?

– Отвернулся? Если бы просто отвернулся! Но нет, ему нужен был реванш. Он достаточно надо мной поиздевался до того памятного вечера в кабинете начальника гарнизона.

– Простите, а что значит продал? – задал вопрос кто-то из зала.

– За то, что Валерий на мне женится и возьмет на себя заботы о ребенке, ему обещали перевод вместе с молодой женой в хороший гарнизон, квартиру, звание лейтенанта, а то он бы так и ходил всю жизнь в старших прапорщиках, и три тысячи рублей. По тем временам, когда только реформа прошла, это были огромные деньги. Огромные. Вот он и согласился взять меня замуж.

– Зачем же вы позволили какому-то чужому дядьке себя продать? – снова раздался голос из зала.

– Это очень тяжелый вопрос. Во-первых, я была сломлена. Что-то со мной случилось после разговора по телефону. Мне все стало безразлично. Совершенно все, кроме моего ребенка. Очень хотелось уехать от позора, где никто не смог бы назвать дочку байстрючкой, очень хотелось, чтобы маму люди перестали корить. А тут еще Валера сказал мне, что у него детей…

– Заткнись, блядь, заткнись! – заорал «этот» и начал вырывать свои руки из лап охранников.

– Валера сказал, – словно не слыша крика «этого», продолжила мама, – что он переболел в детстве свинкой в очень тяжелой форме, что у него детей быть не может, поэтому он никогда не попрекнет меня и будет любить моего ребенка, как родного. Вот так я вышла замуж и уехала в гарнизон, где никто ни нас, ни о нас не знал.

– Елена Александровна, а если я вам скажу, что все было ложью? – спросил Малахов.

– Что? – у мамы побелело лицо.

– Что у вашего любимого в ту пору не было никакой жены, что он в это время был на гастролях и вы разговаривали по телефону с его матерью, которая ездила в Москву за покупками и находилась в его квартире, а вовсе не с женой? Что он искал вас, но его отец сказал ему, что вы вышли замуж, уехали и уже ждете ребенка? Что это его родители, а не он решили, что вы не подходящая пара их успешному сыну…

– Если вы мне все это скажете, то я отвечу, что вы ошибаетесь! Ну, откуда вам знать, кого я имела ввиду?

– Тоже мне, бином Ньютона. Вы же рассказывали мне свою историю на предварительной встрече. А уж узнать места службы капитана в отставке – это пара пустяков. Как пара пустяков была узнать, кто был начальником гарнизона в том шестьдесят третьем году, и кто его сын. Елена Александровна, встречайте…

Мужчина, сидевший недалеко от меня, встал взял микрофон и начал читать:Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет.

Мама побелела, как полотно, закрутила головой, а потом тихо-тихо, одними губами, даже не прошептала, а простонала: – Сереженька.

И мужчина, продолжая читать Симонова, пошел в студию. Проходя мимо меня он зажмурился, но быстро открыл глаза и поднял большой палец вверх. Только тут до меня дошло, что это Сергей С., народный артист, вот почему мне лицо его показалось знакомым. То, что это и есть мой отец, я поняла лишь когда увидела на мониторе, как он опустился перед мамой на колени.

– Прости, Леночка.

– Что ты, Сереженька, встань. Что ты? – размазывала слезы по щекам мама.

– Сергей Валентинович, присаживайтесь, вот сюда, рядом с Еленой Александровной, – сказал Малахов. – А мы уходим на рекламную паузу. Не переключайтесь, вы на правильном канале.

«Этот» видно и правда решил, что передача идет в прямом эфире, а не в записи, и что все камеры сейчас выключены, потому что разразился таким забористым матом в адрес Сергея Валентиновича и мамы, что у зрителей в зале наступил культурологический шок. Он и драться попробовал, но был в очередной раз прижат к дивану. Не мог «он» видеть маму счастливой, просто физически не мог. Ну, ничего, придет и моя очередь, посмотрим, как «он» тогда запоет. «Он» же обо мне знает только то, что я богата, Катенька «ему» в сердцах это крикнула, а больше ничегошеньки. Небось думает, что это неправда, а если и правда, то я на содержании у какого-нибудь богатого папеньки. Ничего, уж я «ему» под дых не так, как мама, врежу за Катюшу. Хотя… и мамочка не слабо к «нему» приложилась.

Отвлекшись на свои переживания, я и не заметила, как Малахов продолжил передачу. Очнулась, когда папа отвечал ему на какой-то вопрос.

– Нет, Андрей, это не так. Я очень благодарен Леночке за дочку, у меня ведь других детей нет, думал, что так и умру не оставив никого после себя. И кончится наш род…

– Сереженька, у тебя и внучка есть, и правнучка скоро будет, – чуть слышно прошептала мама. Никогда раньше не видела я у нее таких счастливых глаз, таких сияющих.

– Конечно! – раздалось с дивана арестанта. – На все готовенькое любая сволочь норовит прибежать. А где ты был, когда Ленка с пузом ходила? Где ты был, когда я ее замуж брал? Где ты был, когда я твою дочку, шалаву, уму-разуму учил и…

Что «этот» хотел сказать дальше, мы так никогда и не узнаем, потому что у меня теперь был защитник, и еще какой! Услышав, что о его дочке сказали «шалава», папа спружинил с дивана и нанес сокрушительный удар «этому» в нос. Даже охранники не успели среагировать или, может, не захотели.

– Еще одно непочтительное слово о моей дочери, и мы будем с тобой разговаривать по-другому! – просто взревел он.

– Вот как вы охраняете людей! – взвыл и «этот». – Мне даже пошевелиться не даете, а он может меня избивать? Да?

– Я бы тебя за свою дочь вообще убил, – сквозь зубы процедил один из качков.

– Да, жаркая у нас сегодня передача, – Малахов натянуто улыбнулся, видно, он не должен был допустить рукоприкладства. – Сергей Валентинович, встречайте. Лариса Сергеевна!

– Сергеевна? Леночка, ты дала дочке мое отчество? – чувствовалось, что отец взволнован по-настоящему. И тут до меня дошло: у меня же папино отчество, хотя я брала его по дедушке, когда меняла.

– Нет, Сереженька, она сама его поменяла, когда не захотела больше иметь ничего общего с Валерием. Как будто знала, что ее отец Сергей.

– А она не знала?

– Нет, папа, я не знала, – сказала я, подойдя к дивану на котором сидели родители, – но я очень рада, что не ошиблась.

Сергей Валентинович медленно поднялся, взял меня за плечи и долго смотрел мне в глаза.

– Я еще за кулисами понял, что это ты, девочка. Ты очень похожа на мою мать, если бы она знала от кого отказывается, она умерла бы еще тогда, – с этими словами папа крепко обнял меня.

Господи, мне сорок один год, в моей жизни было столько хорошего и плохого, что иному человеку и на пять жизней хватит. Но в моей жизни никогда еще не было объятий отца, когда становится блаженно-спокойно и ты знаешь, что ты в этом мире под надежной охраной…

Комментарий к Последний бой (часть вторая)

* Все совпадения случайны. Актер – плод моей больной фантазии.

На все комментарии я отвечу вечером. Огромное спасибо всем, кто комментирует. Это помогает писать дальше.

========== Миленький, родненький… ==========

POV Катя Жданова.

–…Нечего мне стесняться! – голос бабули окреп. – Любовь не преступление, а дар Божий. И у меня, и у дочки, и у внучки он есть. Мы умеем любить…

—…Сломалась я, когда мне удалось дозвониться в Москву, по номеру, который мне оставил любимый человек. Трубку сняла женщина, я назвалась, попросила позвать Его к аппарату, и она мне ответила, что она его жена, и к всяким любовницам, звонящим ему без перерыва, она не намерена его подзывать…

Чем дольше я слушала бабушку, тем больше мне хотелось плакать. Да что я такое говорю? Какое плакать? Выть хотелось! Выть и кататься по полу! Боже мой! Что же я творю? Я сошла с ума, Боженька? Ведь я же по доброй воле повторяю судьбу бабушки и мамы. И одна, и другая во время беременности лишились своих любимых, своей единственной любви. И одна, и по сути, другая, сразу после родов лишились детей! Причем с каждым поколением события ухудшаются.

Если бабушку «всего лишь»… Господи, какой же ужас с нами случился, если о разлуке на сорок лет, я подумала «всего лишь». Так вот, если бабушку с дедушкой разлучили на время, пусть даже и на такое долгое, то папу у мамы отняли навсегда, лишив его самой жизни! Если бабушка «всего лишь» не могла защищать, любить и баловать дочку, то у мамы меня попросту отобрали. Физически отобрали!

Но они-то были обездолены по воле злого рока, а я? Я своими руками удушаю любимого человека. Единственного своего. Того, кто пылинки с меня сдувает и не отходит ни на шаг! Мамочки! А если и я его по…

– Катя, Катенька! – донеслось до меня как сквозь толщу воды.

POV Андрей Жданов.

Вот говорил же я Ирине, что Катюху на передачу брать не надо. Не в том она состоянии, чтобы вынести такие потрясения.

– Ничего страшного, – успокаивала меня Катя. – Мне тоже нужно пару слов «этому» сказать.

– Ничего страшного. – вторила ей Ира. – Да и я рядом буду, если что. А Катьке полезно, может, и в своей жизни что-то переосмыслит…

Ага! Ничего страшного! Счастье еще, что я сразу на первой рекламе пошел проведать Катю в гримерке, где она по монитору смотрела передачу, а то вообще не известно, что могло бы случиться.

Елена Санна, как начала рассказывать о своем прошлом, о Сергее Валентиновиче, так Катенька и стала белеть и задыхаться, крутить головой и нервно теребить в руках свою маленькую серебристую сумочку, больше похожую на портмоне. Я совсем уж было собрался к ней подойти, как она замерла, очевидно сраженная то ли тем, что слышала, то ли какой-то своей мыслью.

Глаза ее широко раскрылись, лицо стало совсем белым, это было видно даже под слоем грима, а губы быстро-быстро зашевелились, как будто она что-то шептала сама себе. Зрачки Катюши внезапно закатились куда-то под веки, демонстрируя мне совершенно белые, обрамленные черными распахнутыми ресницами, глаза, а сама она обмякла и осела. Счастье еще, что Катюша стояла возле диванчика облокачиваясь на него, так что она осела очень мягко и плавно аккурат на сиденье. А то уж и не знаю, что могло произойти, рухни она на пол.

Самое странное, что на меня напал столбняк. Вот как увидел Катины сплошные белки в открытых глазах, так и остолбенел. Очнулся, когда она уже лежала на диване, бросился к ней, начал тормошить.

– Катя! Катенька, – я легко похлопал ее по щеке. Глаз она не открыла, но слабо и тихо застонала. – Катенька, что с тобой? Ира, Ирина! – крикнул я, слава Богу нас ни во втором павильоне, ни в студии слышно не было, так что передача шла своим ходом.

Катюша вдруг резко распахнула глаза, с долю секунды глядя на меня бессмысленным взглядом, а потом зрачки ее сфокусировались, она испуганно задрожала и бросилась мне на шею.

– Андрюшенька! Не бросай меня! – горько заплакала жена.

– Катька! Ты чего, маленькая? Разве я тебя брошу когда-нибудь? Да никогда! Ты чего?

– Андрюшенька, миленький, родненький, не бросай меня! – Катюха уже не плакала, она мотала головой и заходилась в рыданиях, совершенно не слыша, что я ей говорю.

– Катенька, успокойся. Подумай о девочке. Ну, перестань плакать, солнышко.

– Ты не бросишь меня? Андрюшенька! Не бросишь?

– Не брошу. Никогда не брошу. Мы еще свадьбу с то…

– Андрюшенька, – слезы у Кати внезапно высохли, глаза загорелись каким-то горячечным светом, она прижала свои губы к моему уху и жарко зашептала: – Я ведь все поняла! Все-все. Если я потеряю тебя, то ребенка я тоже потеряю. Все будет как у мамы и бабушки, только еще хуже. У меня отберут навсегда и тебя, и Дашеньку.

– Какую Дашеньку, маленькая?

– Как какую? Нашу Дашеньку.

– Ты решила, что девочку мы назовем Дарья?

– Да! Только ее отнимут, если я потеряю тебя!

Нет, это было уже совсем невыносимо. На моих глазах Катя сходила с ума. И что с этим делать, я понятия не имел. Блядь! Где эта Ира, с ее «рядом»?

– Ирина! – гаркнул я, что было мочи.

– Что? – в двери заглянула Зорькина.

– Катька!

– Отойди! – приказала Ира, я попробовал разомкнуть Катины руки, но она снова взвыла:

– Нет, Андрюшенька, нет! Ты сам не понимаешь, что ты делаешь. Не бросай меня. Не уходи!

– Вы что поссорились? – грозно спросила врач.

– Да не ссорились мы. Это результат твоего «ничего страшного», – рявкнул я.

– Понятно, – Ирина быстро достала шприц, ампулу и иглу, я отвернулся. Совершенно не могу смотреть, когда Катеньке делают больно. – Поворачивайся! Можешь взять ее на руки?

– Могу, конечно.

– Ну, так бери и носи.

– Как это – носи?

– Как носят маленьких детей, когда они плачут. Можешь даже что-нибудь ей спеть. Или рассказать сказку. Все равно, лишь бы отвлечь. Минут через десять она успокоится. Все. Мне нужно в студию, сейчас мой выход.

– Ир, мы поедем домой.

– Нет! Я в студию на эпизод, и сразу вернусь. Мне Катю нужно будет осмотреть, когда она успокоится. А до тех пор, чтобы глаз с нее не сводил, с рук ее не спускал. Не надо ей сейчас даже ходить. Ясно? Даже стоять не надо. Устанешь, можешь сесть на диван. С Катюхой на руках. Понял?

– Да! – Ирина ушла и мы снова остались вдвоем. – Ну что, моя маленькая, давай успокаиваться?

– Давай. А ты меня не бросишь?

– Ну, что, ты, моя хорошая. Как я могу тебя бросить? Я же люблю тебя.

– Я была такой невыносимой, я совсем замучила тебя. Только я не нарочно, Андрюшенька. Честное слово, не нарочно. Я иногда сама не понимаю что я делаю. Вернее, понимаю – что, но не понимаю, как у меня это получается, почему я не могу остановиться. Андрюшенька, миленький, прости меня.

– Прощаю. Уже простил. Самое главное, что ты меня любишь.

– Очень! Очень-очень люблю, – и почему-то опять заплакала.

– И я очень-очень. И этот глазик люблю, – я поцеловал ее закрытое веко. Реснички дрожали и щекотали мне губы, очень захотелось их почесать, но на руках была Катенька. – И этот носик тоже. Ну все, моя хорошая, все. Плакать больше не будем, будем слушать Андрея. Да?

– Да.

– Все у нас будет хоро…

В этот момент на мониторе появился пожилой мужчина он что-то говорил в микрофон, но звук был выключен. Господи! Он подошел к дивану на котором сидела Елена Санна и опустился перед ней на колени! Неужели Андрей разыскал отца Лары? Судя по лицу Катиной бабушки именно так оно и было.

– Катенька, ты только не волнуйся, но кажется Малахов нашел твоего настоящего дедушку.

– Да, я знаю, – блаженно уставясь в монитор, сказала жена чуть поплывшим голосом.

– Знаешь? Откуда.

– Я стояла возле помощника режиссера, когда она вызывала скорую.

– Скорую? Зачем.

– Я тоже это спросила. И мне ответили, что на всякий случай, потому что нашли отца Ларисы и неизвестно, что будет с ее матерью, когда она встретится с ним через сорок лет.

– Понятно. Катенька! Ты только глянь, как Елена Санна смотрит на твоего дедушку. Прямо светится вся. Неужели она его до сих пор любит?

– Конечно любит. Мы все умеем любить. И я, и мама, и бабушка. Помнишь, как мама о папе рассказывала. Ясно же, что она его и сейчас любит. – Катя пристально посмотрела на меня, неожиданно сморщила носик и снова заплакала. – А ты мне вещи прислал. Все мои вещи… И заявление на развод. А я без тебя не смогу, – всхлипывала Катюша, но это уже были только отголоски истерики.

– Прости меня, маленькая. Я такой дурак. Прости.

– Нет. Ты не дурак. Ты очень умный. Просто ты меня не лю-ю-ю-юбишь.

– Нет, люблю. Очень люблю. Вот так люблю, – я пошел к дивану, сел на него, не выпуская из рук Катеньку.

Не то, чтобы я устал, просто очень хотелось иметь свободу движения рук, а на весу несколько не удобно (не в смысле стыда, а потому что действительно не удобно) было дать им волю. Зато теперь я свободно мог ласкать Катину, несколько увеличившуюся, грудь с сильно потемневшими сосками, благо платье у нее было на кнопочках, распахнулось в одно движение.

– И так, люблю, – я провел языком по груди. – И так, – второй рукой я гладил ее ягодицы.

– Что ты делаешь, Андрюшенька? А вдруг нельзя? Ирина Петровна сказала, что мне даже стоять нельзя, – тяжело задышала Катя, вылив на меня ведро холодной воды. Черт! Что это я? Совсем крышу снесло от двухмесячного воздержания.

– Прости, Катенька. Я был неправ. Просто очень-очень соскучился. Все. Давай я тебя застегну. Вот так, маленькая. Какая кнопка непослушная, не хочет закрывать наши сисечки. Ах, она, кнопка. Ах, нехорошая. – руки у меня дрожали, и Катя это заметила.

– Просто грудь налилась. И в это платье я уже еле влезаю.

– Значит, купим тебе новый гардероб.

– Андрей, – Катя вдруг напряглась и с ужасом на меня посмотрела, – а если до самых родов будет нельзя? Как тогда? Тогда ты меня бросишь? Да? Не бросай меня, Андрюшенька.

– Не брошу, маленькая. Я теперь никогда тебя от себя не отпущу. Нас ведь уже трое – ты, я и дочка. Будешь делать мне минет, – шепнул я ей на ухо, зная, что она сейчас покраснеет. – Ой, смотри, Лариса вышла. Я сделаю звук?

– Сделай, конечно.

Пожилой человек на мониторе медленно поднялся, взял Лару за плечи и долго смотрел ей в глаза.

– Я еще за кулисами понял, что это ты, девочка. Ты очень похожа на мою мать, если бы она знала от кого отказывается, она умерла бы еще тогда, – с этими словами он крепко обнял тещу.

========== Последний бой (часть третья) ==========

POV Лариса Егорова.

От этого можно сойти с ума! Я, которая так тяжело, так трудно сходилась с людьми, со всеми, без исключения (я ведь даже Геннадия до последнего дня его жизни называла по имени-отчеству), с того самого момента, как Катя сказала мне «мама», вдруг открылась и потянулась им на встречу. Андрюшу я сразу же приняла, как второго сына, Роман в какие-то считанные дни стал мне родным и любимым, а вот теперь я… Я! Буквально сразу, с первой секунды знакомства назвала Сергея Валентиновича папой. И мне было невероятно просто это сделать, просто и очень естественно.

– Присаживайтесь, Лариса, – Малахов показал мне на кресло, приставленное к дивану, на котором уже сидели взявшиеся за руки родители.

– Спасибо.

– Насколько я знаю, вам есть что рассказать про офицерскую честь.

– Я бы сказала про честь одного, отдельно взятого офицера. Папа, – обратилась я к отцу, – пожалуйста, дайте мне слово, что вы больше пальцем не прикоснетесь к «этому», – кивок в сторону второго дивана, – иначе я ничего не стану рассказывать. Мы только-только нашли вас, а сейчас вы его придушите и вместо праздника придется ехать в КПЗ.

– А есть за что придушить? – как-то весь подобрался папа, как будто готовился к прыжку.

– Знаете, я сама однажды чуть не взяла грех на душу, шла за ним с ножом.

– Вот! – заорал «этот». – Вот кто ваши герои. Убийцы!

– А сейчас я так счастлива, – продолжала я, словно и не слыша, что крикнул «этот», – так рада, что не измарала рук об это дерьмо. Смерть для него слишком легкая расплата за все его грехи. Я хочу чтобы «он» жил долго-долго, жил и помнил этот свой позор. Папа, пожалуйста, держите себя в руках.

– Обещаю, Лариса, что я постараюсь. Даю слово, – тут он хитро улыбнулся. – Особенно если ты, дочка, постараешься говорить мне «ты», а не «вы».

Я в нескольких предложениях рассказала о своем детстве и ранней юности, когда бытие мое больше было похоже на тюремное заключение, с оскорблениями, унижениями, побоями и карцером, чем на обычную жизнь обычного ребенка и подростка. Когда страх за себя и маму напрочь лишал меня достоинства и воли.

– В шестнадцать лет я полюбила, – продолжила я рассказ. – Полюбила очень достойного, очень порядочного парня.

– Лариса, вы помните имя парня, которого полюбили? – спросил ведущий.

– А вы могли бы забыть имя доброты, щедрости, заботы? Вы могли бы забыть имя человека подарившего вам счастье? Имя второго родителя вашего ребенка вы могли бы забыть? – риторически спросила я в ответ. – Его звали Дмитрий Богатырев, умница, красавец, эрудит. Гордость и надежда советской сборной по шахматам.

– Итак, вы полюбили. И, как я понимаю, взаимно. Что же было дальше?

– А дальше ничего не было.

– Он вас бросил?

– Нет! Дима не мог бы бросить меня и дочку. Он любил меня, по-настоящему любил и очень хотел ребенка, хотя и сам был тогда ребенком, ему только-только стукнуло восемнадцать лет.

– Так что же произошло?

– «Он», – я кивнула головой в направлении «этого», – его убил.

– Что ты врешь, сучка?

– Сереженька! На надо, Сереженька. Я тебя умоляю. – мама схватила вскочившего папу за руку.

И он растаял. Просто на глазах! Поплыл, как масло на раскаленной сковородке, с умилением глядя в мамины голубые глаза. Это было так трогательно, что я, несмотря на всю драматичность момента, невольно улыбнулась.

– Не буду, Леночка. Прошу прощения, что прервал рассказ Ларочки.

– Папа, а у тебя жена есть? – ни к селу, ни к городу спонтанно спросила я.

– Была… И не одна, и даже не три. Полгода назад развелся с предпоследней.

– Как это, с предпоследней? – осторожно спросила мама.

– Так последней еще не было, той, с которой хотелось бы прожить остаток лет.

Мама смутилась совсем как девочка и с надеждой посмотрела папе в глаза. Не знаю, что она там прочла, может обещание провести остаток дней с ней, может, желание вместе растить правнуков… Не знаю, но краска залила ее всегда бледные щеки, а глаза заискрились.

– Я смотрю у вас тут передача не «Пусть говорят», а какая-то «В гостях у свахи», – нервно хмыкнул с дивана «этот».

– А вы считаете, что ваша жена, над которой вы всю жизнь измывались и даже били ее, не заслужила на старости лет если не счастья, то хотя бы покоя? – спросил у «этого»… охранник.

– Господа. Время, к сожалению, летит неумолимо. Давайте вернемся к Дмитрию. Лариса, что вы имели ввиду, когда сказали, что Валерий Сергеевич убил отца вашей дочери? Вы же это в переносном смысле, правда?

– Если вы имеете ввиду, что «он» своими руками нажал на курок, то этого не было. Но, все-таки, он убийца.

И я рассказала, как арестовали Димочку. Ни за что. И как выпустили. И как «он» организовал через своего брата-военкома Димину отправку в Афганистан, хотя прекрасно знал, что у того есть бронь от срочной службы, выданная Спроткомитетом СССР.

– Так у них это семейная офицерская честь? И один брат, и второй те еще офицеры. Может вы и имя второго назовете? Страна должна знать своих «героев».

– Вячеслав Сергеевич Пушкарев. – ни секунды не колеблясь, сказала я. – И хоть я уверена, что «этот» наплел ему с три короба, чтобы подбить на преступление, я все равно вину с дяди Славы снять не могу.

– А вот мы сейчас и послушаем, как Валерий Сергеевич добивался своей цели. Встречайте, Вячеслав Сергеевич Пушкарев.

– Ах ты гад! – с ходу бросился к «этому» дядя Слава. – Ты мне чего насочинял, паскудник? Чего напридумывал, а?

– А вы лучше нам расскажите, что вам наговорил ваш брат.

– Не, ну, а я, главное, никак не могу в толк взять. Ларка, значит, прибёгла к нам, про этого Диму все спрашивает? А когда ее есть позвал, так крикнула, что с каннибалами не сидит за одним столом и побёгла. А я и понять не могу ничего, а мне жёнка потом всю холку взмылила, что родную племяшку голодной выпустил. А оно, видишь, как. Вот паскудник. Был бы жив отец, он бы его сам сейчас к стенке поставил. Валерка ж мне сказал, что парень этот Лару снасильничал, а в другой раз сказал, что сильно побил. Я его спрашиваю: так побил или снасильничал? Ну, а он говорит, что и побил, и снасильничал, что Лара жить не хочет, руки на себя может наложить. Я ему говорю, что в милицию надо идти, а он мне, что у этого Димы отец большой человек и милиция дело замяла, еще ежели жаловаться дальше, так только Ларочку опозоришь, еще ее и виновной сделают. Вы же ж Андрей знаете, что это за времена были. Если отец большой человек, так сынка и не накажешь. Вот я сделал то, что меня Валерка просил, потому как насильник должён быть наказан, а тем более, что избил девчонку. А вы бы что сделали, если б вашу племяшку так?

– Почему же вы ничего не проверили? Не поговорили с Ларисой?

– Так Валерка же мне сказал, что она в дурке лечится опосля всего. Он же ж мне еще год назад говорил, что Лара в дурке, что ее так и не сподобились вылечить. И тогда, когда она к нам прибегала, я позвонил Валерке, он мне и тогда сказал, что врачи не доглядели и она сбежала, а теперь ее ловят. Что она несет бред. – и вдруг как взревел. – Ах, гад! Это ж он меня так запутывал, чтоб, значит, я Ларочке не поверил, если она мне всю правду расскажет!

– А как у вас сложились отношения с Ларисиной дочкой? – спросил Малахов.

– С какой дочкой?

– С Катериной.

– Не было у Лары никак… – он замер на полуслове. – Еб твою мать! Это что? Катюха дочка Лары? Валерка! Ты мне сейчас скажи! Ты что, козел безрогий, сам Ларку… Ой! А потом, чтобы прикрыть свой блу… Ой! Я ж тебя, паскуда, сам пристрелю.

– Дядя Слава, – прервала я поток его подозрений. – Вы что, не слышали, что я тут рассказывала?

– Нет! А что?

– Катенька наша с Димой дочка. «Он» ее отнял. Слава Богу, не дал детей «этому» подонку!

– Фу, слава Богу! А то я уж подумал… Как отнял? – и тут до него, видно, дошло. – Тьфу ты, Господи, как был с детства суховеем, так и вырос сухостоем. Слава Богу, родители не дожили до этого дня!

– Вячеслав Сергеевич, как не суди, как не ряди, а Катя осталась сиротой с вашей помощью.

– Это да. Я вины с себя не снимаю. И как Катюхе в глаза посмотреть даже не представляю. Мне и Ларе в глаза смотреть стыдно.

– Тогда попробуйте посмотреть в глаза… – Малахов сделал паузу. – Встречайте, Мария Егоровна Богатырева.

У меня зашлось сердце. Иногда я издалека видела эту, сломленную жизнью женщину, маленькую, сухонькую, которая совсем не была похожа, на ту красавицу, фотографию которой показывал мне Димочка, так ее искорежила смерть единственного сына.

В студию, шаркая ногами, вошла сгорбленная старуха, а ведь ей и было-то всего лет шестьдесят с небольшим хвостиком. Она очень внимательно стала осматриваться. Наконец, взгляд ее нашел «этого» и она пошла прямо к нему. Удивительное дело, но с каждым шагом плечи этой мужественной женщины распрямлялись, спина выравнивалась.

– Уберите ее от меня, – дико завизжал «этот», но охранники даже не пошевелились.

А Мария Егоровна все тверже шла вперед, даже шарканья больше не слышно было. Неумолимо и неотвратимо, как сама расплата. Подошла, оглядела «его» с головы до пят. Ни один мускул не дрогнул в ее лице, даже глаза не моргнули ни разу, а потом, как снайпер, стреляющий из винтовки с прицелом, буднично плюнула ему прямо в глаз. И дальше уже не видела, как «он» дернулся, как злобой полыхнули его глаза и он попытался вскочить. Ничего не видела, потому что сразу после плевка, отвернулась и пошла к одному из диванов, с каждым шагом все больше сгорбливаясь, шаркая и беспрестанно бормоча: «Спи спокойно, сыночек. Я передала от тебя привет».

– Здравствуйте, Мария Егоровна, присаживайтесь. Что вы можете нам рассказать о своем сыне?

– Здравствовать и вам, Андрюша. Низкий вам поклон, за то, что смогла я этому подонку передать от Димочки привет. Один мизинец моего сына всего за восемнадцать лет жизни сделал больше, чем этот мерзавец за всю жизнь. Он все, что после себя оставит – это Димочкин плевок.

– Вы что-то хотите сказать военкому, отправившему Дмитрия в Афганистан?

– Ничего. Не Диму, так кого-нибудь другого все равно бы отправили. Он мстил за племянницу. Бог ему судья.

– А вы его простили?

– Я нет! Я мать. Но я не Бог. Я и сама не без греха. Вон Лару-то я оттолкнула, ничего не зная. А могла бы и девочке помочь, и внучку, Димочкину кровиночку у мерзавца отнять и вместе с Ларисой растить. И простит ли меня Лариса, я не знаю. Так что не мне людей судить…

========== Рядовой Пушкарев… ==========

POV Ирина Петровна.

Бляха-муха! Ну, конечно, кому еще можно было поручить писать эту главу? Только мне! Как это пели? «А вместо сердца пламенный мотор»? Почему-то все думают, что это про меня. Зорькина же не умеет чувствовать, переживать, тем более сопереживать, она робот. Биоробот-врач. Это диагноз, это судьба. Хотя, с другой стороны все логично и понятно – сядь писать эту главу Катька, получились бы одни размытые листы…

А что, это интересно. Очень интересно. Как бы эту главу писали другие…

Жданов бы, наверное писал так: Катенька! Бедная моя девочка… Лариса вспоминала, а Катенька… Потом сказала Елена, а Катенька… Боже мой! Бедная моя Катенька…

А Ларка бы написала: «Этот» смотрел зверем, но ничего уже поделать не мог, был в дерьме с головы до пят… Мама сказала, а «этот»… Ничего, отольются «этому», все наши слезы…

Роман бы, конечно написал: И только Лара держала себя в руках, не билась в истерике, не плакала и не кричала. Потому что это необыкновенная женщина. И такая красивая, что никто от нее взгляда отвести не мог. А я сидел на трибуне среди гостей и радовался, что это моя женщина…

Единственный, кто мог бы быть объективным и беспристрастным рассказчиком, так это мой Колька. Мог бы, если бы все происходило до встречи с Викой. Сейчас и он писал бы о том, как переживала Викуся, и какая она добрая, и какая замечательная мать, и как ей нельзя расстраиваться, потому что она… Ну, да, одного Юрика им показалось мало. Моя невестка стала моей пациенткой. Думаю, потому они и расписались так скоропостижно.

– Я хочу пригласить в эту студию еще одного человека, прежде, чем мы начнем говорить о самых трагических событиях в жизни Ларисы, – начал после перерыва на очередную рекламу Малахов. – Именно эти события в полной мере дадут нам увидеть, что же такое офицерская честь и что стоит слово офицера, когда его дает Валерий Сергеевич. Встречайте, Ирина Петровна Зорькина. – я вошла в студию, села на диван. – Ирина Петровна, кем вы являетесь для наших героев.

– Это смотря для кого. Если для товарища капитана, но врагом, если для Лары, то единственной подругой, ну, а если для Елены Александровны, то соседкой.

– Вам есть, что добавить к уже сказанному?

– Есть. Я тогда с работы шла, с вечерней смены. Смотрю девчонка в подъезде стоит и горько плачет. Я подошла, расспросила, услышала, что девочке некуда идти, что отец жестоко ее избил, и забрала ее к себе. Думала, что девочка несколько преувеличивает ситуацию, напою ее чаем, расспрошу и постараюсь помочь. Но когда Лариса отказалась присесть из-за невыносимой боли в ягодицах, я осмотрела ее и поняла, что она не преувеличивает, она преуменьшает масштаб своей трагедии. Я не знаю чем бил ее этот фашист, скорее всего розгами, вымоченными в соленой воде, потому что-то кровавое вздувшееся месиво, которое я увидела вместо попы девочки могли оставить только они. Я врач, и я конечно же, оказала медицинскую помощь, но я настаивала на том, чтобы написать заявление в милицию. Лариса отказалась наотрез. Не верила она в помощь нашей доблестной и правильно не верила, когда ее спустя время задержали на вокзале, она рассказала такой же сволочи в погонах, что отец ее бьет смертным боем, он заявил, что мало бьет, раз она шатается по вокзалам, как шалава.