Текст книги "Alea jacta est (Жребий брошен) (СИ)"

Автор книги: Галина 55

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

– Я попробую. А ты можешь мне все рассказать подробно?

– Я за этим к тебе и пришла.

Лариса Сергеевна надолго замолчала, потом встряхнула головой, видно решившись и начала свой рассказ…

До пятнадцати лет в моей жизни не было ни одного дня свободы. Ни одного. Мы жили в гарнизонах, за закрытыми воротами, где выход в поселок уже считался событием, где все всех знали и все обо всех докладывали. Никогда не забуду… Мне тогда лет шесть было, я показала язык какому-то мальчику и побежала домой, а когда прибежала, меня уже ждал отец с ремнем. Вот так-то. Думать и то боялась, не была уверена, что отец не узнает.

– Ой, у меня тоже такое было. Я тоже думать боялась, боялась, что папа услышит, – сказала Катенька и чуть-чуть подвинулась к Ларисе.

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Правда, меня никогда не били.

– Пусть бы только посмел, – лицо Катиной мамы стало белым-белым. – Я его сразу предупредила, что если хоть пальцем тебя тронет, убью.

Когда мы переехали в Москву, мне стало легче. Намного легче, плевать, что я носила все те же перелицованные платьица. Главное, я начала всерьез заниматься шахматами, я и до этого занималась всерьез, но сама, а тут школа, тренер. Сразу попала в юношескую сборную РСФСР, просто обошла в Москве на турнире всех соперниц и заняла первое место. Отец гордился мною, очень гордился… Пока не узнал, что я теперь буду ездить на сборы и турниры за пределы не только города, но и Республики. Начались скандалы, оскорбления, кроме как шлюха он вообще перестал меня как-либо называть. Все кричал, что мне эти поездки нужны для блуда. Мама только плакала, но слова ему поперек боялась сказать.

– Катенька, он ведь поколачивал маму в молодости. Это я хорошо помню.

– Кто папа? Маму? Не может быть! Он никогда никого…

– Я знаю, детка. Но об этом чуть позже.

Однажды на сборах Минске, а я тогда уже собиралась в юношескую сборную СССР перекочевывать, нужно было только этот турнир отыграть на ура, когда я разбирала партию «Жертва трёх ферзей» Боголюбова – Алехина, ко мне подошел очень симпатичный высокий парень.

– Что читаем? – спросил он меня.

– «Лучшие шахматные партии всех времен».

– С разбором?

– С разбором.

– Это интересно. Дима.

– Очень интересно. Лариса.

Так я познакомилась с твоим папой. Дмитрий Богатырев, умница, красавец, эрудит. Гордость и надежда нашей сборной. На свою беду он меня встретил, девочка. На свою гибель…

========== Мама мамочка ==========

POV Катя Пушкарева.

Значит, я Екатерина Дмитриевна Богатырева? Нет, наверное все-таки Пушкарева, они ведь не были женаты. Господи! Какая чушь в голову лезет. Я Жданова, и только так. Я чувствовала, что сейчас услышу что-то трагическое, после чего уже никогда не смогу жить, как прежде, но то, что я услышала, перевернуло всю мою душу.

– Лариса Сергеевна, Катенька, хотите чая? Я приготовлю.

– Тебе очень повезло с мужем, девочка, – сказала мама. – Нет, Спасибо, Андрей, если я сейчас все не расскажу, то больше уже никогда не отважусь. А мне нужно все-все рассказать. До самого донышка. Пусть Катенька знает правду и сама решает нужна ли я ей… такая.

– Ты не думай, я тоже не ангел. И нет у меня никакого права тебя судить. Рассказывай.

Мое шестнадцатилетие мы отмечали там же, в Минске. Дима подарил мне три белые розы и тоненькое серебряное колечко. Тогда дефицит всего был, уж и не знаю, где он нашел такое: два сердечка, одно в другом. Вот это колечко и убило Димочку.

Мама снова заплакала, и у меня тоже запершило в горле.

– Мой па… папа, он умер?

– Его убили, Катенька.

– Как убили? Кто?

– В Афганистане. Но давай я лучше все по-порядку.

Турнир я прошла на ура, меня взяли в сборную СССР, да еще за победу я получила сто двадцать рублей. Это были тогда огромные деньги. Огромные. Я сразу купила маме подарок – отрез очень красивого, как мне тогда казалось, натурального фуляра яркой расцветки на платье, а «этому» сувенирную бутылку горькой настойки «Беловежская Пуща». На все, про все потратила двадцать два рубля. И была я такая счастливая, когда в дом входила, что и не передать. «Он» очень обрадовался и тому, что я вошла в сборную Союза, и своему подарку тоже, даже сказал, что фамилия Пушкаревых еще прогремит. А вот когда я вынула из чемоданчика ткань, у «него» быстро настроение испортилось.

– И для кого ты эту тряпку купила?

– Для мамы, пусть она сошьет себе красивое платье, а то ходит всегда в таких мрачных платьях.

– А мама твоя женщина приличная. Ей чужих мужиков приманивать без надобности.

– Валерик, так может я Ларочке из этого отреза пошью платьице? – вступилась мама.

– Пошей, Ленка, пошей! А как же. Мы ее для чего растили? Что б она попкой по клубам вертела, или что б приличной девушкой стала? Пошей, пусть принесет тебе в подоле этого платья. Вишь, она у нас уже взрослая. Сама решает, что можно покупать, а что нет. Выбрасывает деньги на ветер. Ты где деньги на эту гадость взяла?

– Я за победу в турнире сто двадцать рублей получила.

– За победу? Такие деньжищи? Вот, мать, смотри куда государство деньги выбрасывает. И сколько ты потратила?

– Двадцать два рубля.

– На что это?

– Четыре восемьдесят на подарок тебе, остальные на ткань.

– А это ты на какие деньги купила?

«Он» схватил меня за руку и победно стал тыкать пальцем в колечко.

Я обратила внимание, что мама упорно избегает называть отца хоть как-нибудь, только «он» или «этот».

Мне бы голову включить, сообразить, что сейчас начнется и соврать, что колечко на день рождения мне подарила наша команда, или тренер, а я… Я очень растерялась. Ну, никак я не думала, что «он» из-за куска ткани устроит такой скандал… Вот я и ляпнула:

– Мне Дима на день рождения подарил.

Что тут началось! Вначале меня долго пытали кто такой Дима и сколько ему лет, потом с пеной у рта кричали, что я шлюха, что такие подарки делают только если девушка спит с мужчиной. А мы к тому времени и не целовались ни разу. Да, гуляли по ночному Минску; да, он сказал мне, что я ему очень нравлюсь; да, я почти теряла сознание, если Димочка случайно касался моей руки; да, мы договорились встретиться; да, я понимала, что я влюбилась. Но между нами ничего не было. Совсем ничего, даже поцелуя в щеку! И я взорвалась!

Мама расплакалась так, что и я, неожиданно для себя разревелась. Кто-кто, а я хорошо представляла себе этот скандал. Слишком хорошо! Тогда Андрей решил хотя бы на недолго прекратить этот рассказ.

– Девочки, как хотите, а я ставлю чайник. Лариса Сергеевна, не возражайте. Что ж это такое? Вы впервые пришли в дом к дочери, а она вас даже чаем не напоила. Вот сейчас попьем чаю и продолжите. У нас такой десерт, что пальчики оближете. Катенька сама приготовила.

– Не обманывай, – сказала я сквозь слезы. – Это из «Ришелье» десерт. Я даже не знаю, что там.

– Я не обманываю, я мечтаю. Вот сейчас попробуешь, а потом сама готовить будешь.

Все-таки я очень его люблю, моего Андрюшу. Как он умудряется быть таким деликатным и ловким и добрым? Мы и опомниться не успели, как перед нами стояли чашки с дымящимся чаем, а на блюдцах лежали профитроли с ягодами в креме и бриоши с апельсиновым желе. Мама пила чай и рассказывала уже спокойнее, без надрыва.

Я вообще-то была очень послушной. Нет, все-таки не так. Я скорее не послушной была, а запуганной. Боялась «его» с самого детства. С того раза, как мама за меня вступилась и он нас обеих ремнем отходил. Вот почему-то за маму боялась и слушалась каждого «его» слова. А тут так обидно стало, и даже не за себя, к тому, что я шлюха, я давно привыкла, а за Диму, которого «он» как только не обзывал, даже педерастом. В общем, я взбунтовалась. Закричала, что раз он называет меня шлюхой, то я и стану шлюхой, что на месте мамы я давно развелась бы, уж лучше одной, чем с таким фашистом. Ну, «он» мне и показал, что такое фашист. За это слово он меня так ремнем угостил, что я еще с месяц спокойно сидеть не могла. И самое обидное было, что бил как маленькую, по голой заднице, ничуть не стесняясь.

Господи, бедная мама, ей столько пришлось пережить. Меня хотя бы не били.

Ночью я ушла из дома. Целый план составила, думала отсижусь до утра где-нибудь, потом схожу в паспортный стол, получу паспорт, заберу документы из школы и пойду учиться в ПТУ, там общежитие дают и стипендию, за турниры, если буду выигрывать, тоже платить будут, ничего, как-нибудь проживу. Да только не учла я очень многого. Во-первых, что март месяц – это не август, холодно ночью на улице, а далеко уходить нельзя, паспортный стол в нашем же доме. Я забежала в соседний подъезд, хотела на подоконник сесть, чтобы поспать немного, а задница-то болит, не присядешь, я в слезы. Вот тут я с Ирой и познакомилась. Она с дежурства шла, увидела меня, расспросила и потащила к себе. Если бы не она, то я вообще не знаю, как я бы выжила. Она меня и мазями мазала и обезболивающее мне колола и все уговаривала заявление в милицию подать, а справку она, мол, напишет. Ох, она мне тогда совсем взрослой казалась, а ведь ей еще и двадцати четырех не было.

– Мам, ты про тетю Иру? – я и не заметила, как у меня вылетело это «мам», а она вся напряглась, посмотрела на меня глазами полными слез и опять начала задыхаться. – Что? Паническая атака? Вставай, давай дышать будем. Вместе. Ты и я. А завтра к Семену Аркадьевичу, так тетя Ира сказала.

– Нет, детка, это не атака, я просто… Как ты меня назвала?

А уже через секунду мы ревели вместе.

POV Андрей Жданов.

Твою мать! Да когда ж мне уже пить-то можно будет? Это какое сердце на трезвую голову такое выдержать может? Они плакали обнявшись, моя маленькая девочка и та, кто ее родила. Родила несмотря ни на что, а я даже этого себе позволить не мог, поплакать вместе с ними. Как бы я выглядел? Я сейчас должен был быть очень сильным. Впереди, как я понимал, самое страшное.

Лариса успокоилась немного и продолжила рассказ, только теперь уже Катенька держала ее за руку.

В общем, паспорт я получила, и в ПТУ меня брали с удовольствием, только вот никакого общежития мне, москвичке, не полагалось. И на работу меня не брали по возрасту и вообще приткнуться мне было некуда. Я ведь даже в Райком Комсомола ходила, чтобы уехать куда-нибудь на стройку века по комсомольской путевке. Ан нет, все тот же возраст мешал. Неделю я прожила у Иры, да ее жених вот-вот приехать должен был, да и «этот» без дела не сидел, заявление в милицию о пропаже подал. Меня на Курском вокзале и нашли. А когда я сказала, что домой не вернусь, что отец избил меня, такая же сволочь в погонах заявил, что мало он меня бил, раз я шатаюсь по Москве, как шалава. Меня вернули домой и начался кромешный ад.

– Катенька, я не очень подробно тебе все рассказываю? – вдруг, словно опомнившись, спросила у жены Лариса. – Я могу побыстрее, только о события главных все рассказать, и не мучить тебя своими бедами.

– А ты все это кому-нибудь когда-нибудь рассказывала?

– Димочке рассказывала, и еще одному человеку рассказывала, отцу твоего брата, Катенька. А больше никому.

– У меня есть брат? – Катя даже встала с дивана, заходила по комнате, то улыбаясь, то готовясь заплакать. Потом снова села, схватила Ларису за руку. – У меня есть брат! Если бы ты знала, как я всегда хотела, чтобы у меня братик был. А как его зовут.

– Андрюша.

– Андрюша? Как тебя, Андрей, слышишь? – Катька подняла на меня глаза полные слез в которых светилось столько счастья, что я даже отвернулся, чтобы не испортить его своим комком в горле. – А сколько ему лет?

– Четырнадцать.

– Какой большой мальчик! У тебя есть его фотография?

– Да.

– Покажи, пожалуйста. Ой, какой красивый. Сразу видно, что умный. Подожди, ты сказала, что все рассказала отцу брата, ты не сказала мужу. Андрей что, без отца растет?

– Да, Катенька, без отца. Геннадий Антонович был намного меня старше, намного-намного, на сорок лет. Он спас меня, девочка. С ним я узнала, что хорошие люди существуют. Он был для меня больше отцом, чем мужем. А четыре года назад мы с Андрюшенькой осиротели.

– Бедная ты моя… мамочка.

Я видел, как трудно Кате далось это слово, но так и должно быть. В первый раз всегда трудно. Какое счастье, что моя девочка все же смогла себя преодолеть. Теперь все будет хорошо, я уверен в этом.

– Ничего, доченька, ничего. Это жизнь, я знала на что иду, когда выходила замуж за Геннадия.

– Ты любила его?

– А ты бы смогла не полюбить доброту и щедрость, заботу и ласку, и любовь, которую тебе впервые в жизни отсыпали немерено?

– А папа? Разве он тебя не любил?

– Любил, детка, очень любил. Только всей нашей любви и было отведено сроку пару месяцев. А потом боль и страх и… похоронка его родителям.

– Бедная ты моя, – повторила Катюша.

– Так как тебе дальше рассказывать, с подробностями или только сухие факты?

– Ты рассказывай, как ты хочешь, мамочка…

Примечание:

Я очень прошу написать в комментариях, как вы хотите, чтобы Лариса рассказывала.

С подробностями или по фактам. Это не основной персонаж, но судьба интересная.

Как вы решите, так и будет.

========== Эмбасль ==========

POV Катя Жданова.

Маму было жалко так, что сердце разрывалось на кусочки. Какой ужас ей пришлось пережить, еще хуже, чем мне. А вот известие о том, что у меня есть брат, очень обрадовало. Надеюсь, что мама нас познакомит.

Черт возьми, Катька, а ведь жизнь-то налаживается. Налаживается несмотря ни на что! Меньше двух недель назад я себя чувствовала никому не нужной неудачницей, заточенной на веки вечные в тюрьму. А сегодня у меня есть любимый муж, свобода, должность, мама, которой я нужна, брат! А все остальное мы с мамой переживем. Обязательно переживем. И пусть она мне все подробно расскажет. Подробно-подробно, как я Андрею. И я ей все о себе расскажу. Тогда нам точно проще будет пережить прошлое вместе.

– Так как тебе дальше рассказывать, с подробностями или только сухие факты?

– Ты рассказывай, как ты хочешь, мамочка, но мне бы хотелось все о тебе знать в малейших подробностях.

– Хорошо, Катенька.

За побег меня посадили под замок. Знаешь, даже в колонии режим содержания был менее строгим. Там, по крайней мере, я не была в одиночной камере, как дома. И шахматами я там заниматься могла, и в художественной самодеятельности участвовала. Там со мной говорили. Дома же меня заперли в комнате один на один с собой, разрешив при себе иметь только учебники, даже книги все убрали. Никакого телевизора, никакого общения. Ни с кем! Но предварительно, сразу после моего возвращения, меня отвели к гинекологу, чтобы убедиться, что я все еще девушка. Это было так унизи…

– Как? И тебя тоже?

– Что значит и тебя? Катенька, тебя тоже заставили пройти осмотр?

– Да, правда мне было восемнадцать. Папе показалось подозрительным, что я стала много есть, он решил, что я беременна, вот меня и потащили к врачу.

– Тварь! Боже мой, какая тварь! Я же его предупреждала. Значит, он не поверил… Ну, хорошо, я устрою ему веселую жизнь. Мразь! – маму начало трясти.

– Мама, не надо. Бог ему судья.

– Я ему судья, доченька. Я!

– Извини, Катя, – вмешался Андрюша, – но я тоже считаю, что Валерий Сергеевич заслужил веселую жизнь. Только, я надеюсь, все будет без криминала.

– Вы дальше послушайте, а потом уж, Катя, решай сама, чего достоин этот садист.

К счастью ли, к беде ли, не знаю… С одной стороны, к счастью, иначе тебя и вовсе бы не было, с другой… Не знаю… Жизнь есть жизнь и все сложилось так, как сложилось. Так вот, на третий день моего заключения «этому» позвонили из Спорткомитета СССР, с ним разговаривал какой-то высокий начальник. Разговаривал, как я понимаю, строго. Пригрозил ему неприятностями по службе если я буду прогуливать тренировки. Я, мол, надежда страны, и ни себе, ни родителям больше не принадлежу.

О! «Он» всегда издевался над слабыми, ему просто необходимо было показать свою власть. Теперь-то я понимаю, что за сон разума породил это чудовище. Потому «он» и в армию пошел, чтобы власть свою показывать. А на службе дела не заладились. К сорока годам «он» был всего лишь капитаном. Ну, много ли капитаном навластвуешься? А тут еще дядя Слава, который на год всего старше, а уже подполковник, значит офицер старшего военного состава, не как «этот». Вот «он» и буйствовал дома. Зато как «он» пресмыкался перед сильными мира сего, как прогибал свою негнущуюся спину, это надо было видеть. А потом вымещал каждый свой прогиб на нас с мамой.

После этого звонка мое одиночное заключение кончилось. Я стала посещать тренировки, правда под конвоем. «Он» доводил меня до шахматного клуба и ждал окончания тренировки, а затем вел домой и снова запирал в комнате. «Он» и на тренировках бы сидел, чтобы следить, а не заигрываю ли я с тренером, но Геннадий Антонович, заметив что я при «нем» даже тренироваться не могу, просто перестаю соображ…

– Геннадий Антонович? Твой будущий муж? Отец Андрюши?

– Да, Катенька. Мой первый тренер. Он меня спас и тогда от «этого», запретив ему появляться на тренировках, и много позже, когда жизнь моя уверенно катилась под откос.

Тысяча девятьсот восемьдесят первый год был революционным в мире шахматных турниров. Возрастной предел юношеского чемпионата мира был снижен до шестнадцати лет, и впервые было проведено отдельное соревнование среди девушек. Место проведения Эмбасль – Аргентина. Это была моя первая и последняя возможность заявить о себе, как о шахматистке, прежде чем я должна была перейти во взрослую возрастную категорию. Нет, конечно же я не взяла бы первого места. Где мне было соревноваться с Сьюзен Полгар, ставшей чемпионкой?! Она с детства тренировалась у самых лучших тренеров. А я… Это понятно было всем. Всем, кроме «него». «Он» заявил, что если уж он вынужден тратить деньги на мою одежду и терпеть, что его дочь стала похожа в ней на проститутку, то он требует, чтобы я привезла золотую медаль. Требует! Представляете?

– Тебе купили нормальную одежду? – я ушам своим не поверила. Вот просто не представляла, что папа может в магазине кивнуть головой, если юбка будет даже не мини, а хотя бы до колен и нормального цвета.

– Купили?! – впервые засмеялась мама, но засмеялась как-то горько. – Купили?! Ох, Катенька. Где «он» и где купили. Нас, участников турнира, повезли в спец магазин, там с нас сняли мерки и уже через день у меня в шкафу висело три юбки, одна из них плиссированная, четыре блузы, один пиджак, одни брючки, брючки (!), представляешь, полусапожки и дутая красная куртка. Сейчас я понимаю, как убога была эта одежда, но тогда, когда я впервые увидела хоть что-то отличающееся от моих линялых половых тряпок, я была на седьмом небе от счастья. Я даже радовалась заточению, ведь я могла без конца примерять свои наряды! «Он» должен был заплатить в Спорткомитет всего девяносто с чем-то рублей. Да, это месячная зарплата, но во-первых, я заработала эти деньги, а во-вторых, это было меньше трети реальной стоимости. А самое главное, что даже после чемпионата «он» не имел право выбросить мою одежду – это была не его собственность.

– Представляю, как папа злился.

– Не представляешь. Да и не надо тебе этого, есть вещи поинтереснее. Слушай дальше.

Диме во время чемпионата должно было исполнится восемнадцать лет, в сборную юниоров он никак входить не мог. Но Геннадий Антонович был и его тренером, а в декабре Димка должен был играть турнир претендентов на звание чемпиона мира, это отборочный турнир, вот ему и оформили поездку, как сборы. В общем, поехали мы вместе. Благо «он» об этом не знал.

Мы улетали двадцать четвертого марта… Веселые, счастливые, полные надежд. Уже в самолете Димочка сказал мне, что очень скучал все это время по мне, что звонил мне каждый день, но меня ни разу не подозвали. Или молча клали трубку, или такого ему говорили, что он сам клал трубку.

– Зачем же ты звонил каждый день? – спросила я.

– Я все надеялся, что когда-нибудь к телефону подойдешь ты.

– Я никак не могла подойти, я была под арестом. В туалет и то под конвоем ходила, – вот тут я не выдержала, расплакалась и рассказала Димке все о себе и своей жизни.

Меня поразила его реакция. Он не стал возмущаться, он побледнел, крепко сжал мою руку и сказал, что мне нужно потерпеть совсем чуть-чуть. Что как только мы приедем, он постарается выбить мне место с спортивном интернате, где живут иногородние дети подающие надежды. Что если для этого нужно будет пойти к председателю Спорткомитета, то он пойдет, что мне необходимо войти в пятерку лучших, тогда все решится гораздо проще.

– А когда тебе исполнится восемнадцать, – добавил Дима, – мы поженимся и тебе не придется возвращаться в тот дом.

– Как поженимся?

– Как все женятся, так и мы поженимся.

– Чтобы жениться, надо любить.

– А я тебя давно люблю, еще когда с книжкой на сборах увидел. Ларочка, если бы ты знала, какая ты красивая и нежная. Тебя просто невозможно не полюбить. А ты? – спросил он по-детски.

Я не ответила, было стыдно, только низко опустила голову и тоже сжала его руку. Конечно же, я его любила. И с каждой минутой, проведенной вместе, все больше и больше. Обо мне никто и никогда так не заботился, как он. Никто и никогда не был со мной так добр и ласков.

Нас поселили в какой-то третьесортной гостинице, но нам это тогда казалось хоромами. Из гостиницы без сопровождающего нам было запрещено выходить, обедали мы тоже в гостинице, скудно обедали. Такие уж были времена. Но во время непосредственно игр у Димы была возможность и время улизнуть он нашего КГБшника. И каждый день он баловал меня какой-нибудь вкусностью. То пирожное мне купит, то конфеты, но в основном фрукты. Я таких и не видела никогда, даже не знала, что они бывают: чиримойя, фейхоа, манго. Все свои скудные суточные он тратил на меня и только на меня. Даже родным не купил никаких подарков. Но дело не в фруктах или конфетах, или деньгах, дело в заботе, понимаешь, доченька? В заботе и доброте. И еще в его любви.

– Конечно понимаю. Ты не представляешь, как мне приятно слышать такое о папе.

– А ты не представляешь, как мне приятно это рассказывать.

Если бы ты знала, как я его любила. Я любила его так, что вот скажи он одно только слово и я могла бы перевернуть весь мир…

Это случилось тридцатого марта в день его восемнадцатилетия. Я ничего не могла ему подарить, ничего, у меня просто не было денег, вообще не было! И я подарила ему себя. Я не стану тебе рассказывать, как это произошло, скажу только, что мы оба очень этого хотели и у обоих это было впервые. Господи, что мы тогда понимали? Ничего! Как слепые кутята… Только мы очень любили друг друга. Не знаю, в эту ночь ты случилась или в следующую. Думаю, что в эту, а иначе почему я назавтра так хорошо играла, что вошла в пятерку сильнейших?

«Значит, меня зачали в Аргентине, в городе с таким романтичным названием – Эмбасль», – подумала я и улыбнулась.

Третьего апреля мы прилетели в Москву, и меня снова заперли в четырех стенах, а Димочка начал хлопотать об интернате для меня. Не успел. Восемнадцатого мая его арестовали за изнасилование несовершеннолетней…

Мама закрыла глаза, мы с Андрюшей видели, что она пытается что-то сказать, но у нее ничего не получалось, только скрип зубов был ясно слышен.

– Мамочка, ну, не надо. Андрюша, принеси воды, пожалуйста, – попросила я.

– Лариса Сергеевна, может вина? – спросил муж.

– Ей нельзя, тетя Ира не велела, – сразу выпалила я. – Мама, если тебе очень трудно, то не надо, не рассказывай, – попросила я, хотя мне очень хотелось дослушать историю до конца.

– Нет, девочка, нет. Я должна. Я сейчас, только чуть-чуть соберусь с силами. И вот что, Андрей, принеси мне вина.

– Но тетя Ира… – начала я.

– А мы ей не скажем. – перебила мама. – Мне нужно немного выпить, доченька. – мама выпила бокал вина и продолжила.

То, что я беременна, я поняла уже через три недели, когда грудь начала наливаться, а месячные так и не пришли. Как это не покажется странным, но в первый момент, когда я осознала свою беременность, я даже обрадовалась. Господи, сама-то ребенком была, а все представляла себе крошечного, похожего на Димочку человечка. И как мы его будем растить, и заботиться о нем, и очень любить. Я совершенно забыла об «этом», о том, что я под арестом, а уж о том, что я несовершеннолетняя, я вообще не думала. Раз я беременная, значит нас должны поженить. Вот и все. Вечером того дня, когда я поняла, что я жду ребенка, «он» был пьян и уснул раньше обычного, а я уговорила маму отпустить меня к Ире…

========== Ультиматум… ==========

POV Андрей Жданов.

Боже мой! Ни в чем не повинного человека обвинили в таком страшном преступлении, это ужасно! У меня у самого началась дрожь, представляю, каково было Ларисе Сергеевне, но она мужественно продолжала свой рассказ.

Вечером того дня, когда я поняла, что я жду ребенка, «он» был пьян и уснул раньше обычного, а я уговорила маму отпустить меня к Ире. Знаешь, детка, если бы не Ирочка, тебя вообще бы не было. Я все ей честно рассказала.

– Ты зачем пришла? За абортом? Это не ко мне. Я сама жду ребенка и убивать другого не стану. Ларочка, проси, что хочешь, но аборт я сделать тебе не смогу.

– Ты тоже? Ты тоже ждешь маленького? – почему-то обрадовалась я. – Нет, Ира, что ты? Как я могу убить Диминого малыша? Нет. Я пришла, чтобы ты… ну… А может я и не беременная. Я знать хочу.

– Поняла. Пойдем посмотрю. Только сейчас сложно диагностировать беременность. Слишком маленький срок. Я у тебя кровь возьму, а завтра отдам в лабораторию. Сможешь прийти послезавтра?

– Я постараюсь.

И мне удалось вырваться, правда всего минут на десять. Ира подтвердила то, в чем я уже и без нее была уверена – я была в положении. Первое, что я сделала – позвонила Диме. Благо это была Ирина квартира и никто меня не подслушивал.

– Димочка, нам нужно поговорить.

– Как хорошо, что ты позвонила. У меня есть новости. Кажется нам удастся устроить тебя в интернат. Геннадий Антонович помогает. Ты прости, но я ему все рассказал.

– Что все? О нас?

– Нет. О тебе. О твоей жизни в родительском доме.

– Боюсь, что с интернатом ничего не получится, Димочка. Не возьмут меня в интернат.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что у меня… я… у нас… Я беременна, Димочка.

– Что?! Это правда?

– Да.

Он замолчал, а я очень испугалась, Катенька. Я так испугалась, что даже дышать перестала. Меня ведь «этот» с детства пугал тем, что ни один мужик на себя ответственность не возьмет, что я своей головой должна думать, что если не буду достойной и недоступной, то все только будут пользоваться мной. Я испугалась, что «он» прав.

– Ларочка, ты здесь?

– Да, – ответила я из последних сил сдерживая слезы.

– Так это же здорово! Теперь тебе никакой интернат не нужен. Ты только должна взять справку у гинеколога и нас поженят. И переедешь ко мне. К нам. Я уверен, что мама возражать не будет.

– Ты хочешь на мне жениться?

– Конечно, я же тебе говорил. Ну, не плачь, тебе нельзя плакать, подумай о маленьком.

– Я так тебя подвела.

– Ну, что ты, глупенькая. Представляешь, мы будем еще совсем молодыми, а у нас уже будет взрослый сын. Это же так здорово.

– А если девочка? Девочку ты не хочешь?

– Очень хочу. Маленькую Ларочку с невозможно-зелеными глазами. Девочка даже еще лучше. Мы будем покупать ей платьица и плести косички. И назовем ее Дашенькой. Тебе нравится имя Дашенька?

– Дарья Дмитриевна. Красиво.

Лариса даже не расплакалась, она разрыдалась, а рядом с ней так же горько рыдала моя девочка, пытаясь при этом успокоить мать.

– Ну, хочешь, я имя поменяю? Хочешь? Чтобы было все, как вы с папой планировали. Хочешь, мамочка? И отчество папино возьму. Хочешь?

– Я ведь тогда говорила с ним в последний раз, Катенька. Нет, вру, была еще очная ставка. И все. Все, девочка! И Димочка сам полез в петлю. Я никогда бы его не выдала, никогда. Веришь мне, Катенька? Веришь?

Слушать это было невыносимо, сердце разрывалось просто на части. Но, оказалось, что это еще цветочки.

Мы с Димочкой договорились, что встретимся на тренировке через три недели, и все обсудим. Раньше никак не получалось, назавтра он вылетал на сборы. Увы, даже этого не получилось. Через две недели, как назло, у меня начался токсикоз. Первые несколько дней мне удавалось это скрывать, а потом меня вывернуло наизнанку практически за столом. «Он» даже не предположил ничего, кроме беременности, и меня потащили в поликлинику.

«Милая, добрая» тетенька-врач, тут же подтвердила «ему», что я беременна, что нынешняя молодежь это сплошные проститутки, воры и алкоголики, и они даже договорились, что сделают мне через день аборт, нужно только сдать все анализы. Ах, как же она, эта гадина, растерялась, когда я заорала, что она не врач, а убийца и человеконенавистник, что по ней гестапо плачет. Что я никаких абортов делать не собираюсь, а если она мне хоть что-то сделает насильно, то я ее засужу, что видела, как «он» сунул ей полтинник.*

Наверное, именно бешенство помогло мне от «него» сбежать, и я прямиком направилась к Ирочке. Она пошла к нам вместе со мной.

– Валерий Сергеевич, – заявила Ира с порога, – ваши действия противозаконны. У меня дома лежит Ларино заявление, что она категорически отказывается делать аборт. Более того, я беру ее на учет к себе и если вы только посмеете отвести девочку к другому врачу или опоить чем-нибудь, вызывающим самопроизвольный выкидыш, даю вам честное слово, вы у меня сядете. Я знаю, что у вас есть всякие связи, только и меня не пальцем делали, дочка Гришина у меня, между прочим, наблюдается. Я на полставки в спецполиклинике работаю. Ясно? Вояка, блядь, с детьми! – с этими словами Ира выскочила за двери, ее саму токсикоз измучил.

Скорее всего, она блефовала, но этот солдафон никогда не был хорошим игроком и всегда отступал на всякий случай.

Он начал меня пытать, кто отец, но я молчала. Ничего «ему» не помогло. Ни крики, ни скандалы, ни даже то, что он бил меня. Бил подло, больно, но так, чтобы не оставить следов и не повредить ребенку, ** мокрым полотенцем по пяткам и по ногам. Больно было очень, но я все равно молчала.

– Господи! «Он» бил тебя беременную? А мама-то куда смотрела? Как она могла позволить «ему» такое?

Я обратил внимание, что и Катюша перестала называть Валерия отцом.

– Катенька, о маме мы еще поговорим. Раздавил «он» ее, растоптал и уничтожил, как личность. Но меня в ее присутствии «он» никогда не бил, знал, что и у раздавленного человека иногда выпрямляется хребет.

Ничего от меня не добившись «он» отправился в Спорткомитет. Ох, доченька, если бы ты могла себе представить, что это были за времена. Через много лет Гена мне рассказал, что устроил «этот» в комитете. Это же ЧП союзного масштаба – шестнадцатилетняя спортсменка беременеет во время поездки за границу. Геннадия под страхом увольнения заставляли назвать имя соблазнителя, но он не назвал, сказал, что понятия не имеет и что я все время была только с девочками. Как ни странно, но и ГБшник не назвал Диму, хотя прекрасно видел, что мы всегда вместе были. Даже не знаю, почему он это скрыл. Может, пытался представить дело так, что я могла залететь и вовсе не на чемпионате. Ну зачем ему проблемы на его голову, правильно?