355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Friyana » По другую сторону надежды (СИ) » Текст книги (страница 1)
По другую сторону надежды (СИ)
  • Текст добавлен: 9 ноября 2017, 23:00

Текст книги "По другую сторону надежды (СИ)"


Автор книги: Friyana



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 52 страниц)

Friyana
По другую сторону надежды

Шапка фанфика

Пейринг: Гарри Поттер/Драко Малфой

Рейтинг: NC-17

Жанр: Drama/Angst

Размер: Макси

Статус: Закончен

События:

Саммари: Cлишком много допущено ошибок, слишком многие вопросы остались без ответа. Даже если ты предпочел бы смерть – действительно ли выбор существует всегда?

Файл скачан с сайта Фанфикс.ру – www.fanfics.ru



Глава 1. За гранью реальности.

Грохот нарастал, постепенно превращаясь в оглушительный рев, и на миг тебе показалось, что ты не слышишь даже собственных мыслей. Растерянность, страх и леденящее душу одиночество – вот что осталось после того, как стена пламени отделила, отрезала тебя от мира, поглотив и растворив в себе, оторвав от всего, что ты так отчаянно хотел запомнить и сохранить.

Ты пытался не запаниковать, ожидая боли, пытался быть к ней готовым, чтобы посмотреть в ее искаженное лицо без трусливой истерики.

Что ж, по крайней мере – ты пытался.

Наверное, не сложно уважать себя хотя бы за то, что ты не сдался сразу же, утешаясь мыслью о том, каково было бы на твоем месте простому волшебнику. Человеку. Но ты – не человек, и все, что происходило с тобой здесь и сейчас, лишь подтверждало эту избитую истину.

Человек не смог бы выжить в кошмаре, принявшем тебя в свои объятия.

Ты бился в нем, силясь вырваться из липкой паутины жара, а она бесстыдно льнула к тебе, пожирая твое тело – о, да, ты сказал бы об этом так, если бы оно у тебя все еще оставалось. Ощущения вопили, кричали о разъедающей плоть невыразимой боли, но за бесконечность, проведенную здесь, ты так и не смог понять, как именно можно чувствовать боль, если ты – бесплотен. Потому что – теперь у тебя не было ничего, кроме тебя самого, и, видимо, именно это и было нужно пожирающей тебя стихии.

Жар сменялся леденящим холодом, как только пламя отступало на миг, чтобы вновь коснуться тебя острыми, жалящими языками. И в секунды передышек ты захлебывался воздухом, успевая удивиться какой-то частью погибающего сознания – откуда ему здесь взяться? Здесь – в этом аду?..

Ветер неизменно ассоциировался с бледным, тонким лицом со сжатыми в ниточку губами и падающей на высокий лоб светлой челкой. Этот ветер ерошил золотистые волосы, набрасывал легкий румянец на скулы, заставлял щуриться глубокие, как бездонное небо, серые глаза, очерчивая лучики морщин от их уголков к чуть улыбающимся губам – и каждый раз ты замирал, задыхаясь, каждый раз сердце, которого у тебя больше не было, безысходно сжималось в тугой, горький комок. Ты знал, что тот единственный, что был достоин жизни – мертв. И виноват в этом – ты.

Это было стократ больнее, чем выжигающее душу равнодушное пламя, ласкающее тебя ленивыми прикосновениями, от которых, скручиваясь, обугливалось что-то внутри тебя – каждое мгновение, по чуть-чуть, с пугающей неизбежной неторопливостью отсекая по частям все, что еще могло чувствовать. Помнить.

Страшнее всего была память – она не оставляла шансов смириться, подчиниться, отдаться наотмашь бьющему тебя в самое сердце кошмару, вынуждая цепляться из последних сил за самое дорогое, самое светлое, что еще оставалось внутри – словно это могло спасти от надвигающегося безумия.

Оно кружило рядом, как стервятник, проникая в душу, выклевывая рассудок, окатывая потоком беспомощной, почти мазохистской горечи. Ты знал, что заслужил подобный конец. Ты сам во всем виноват – тем, что позволил вести себя, как марионетку, к этому аду. Ты, твоя глупая заносчивость, твоя гордость. Твоя бесстрашная вера в себя, в собственные силы. В вас двоих.

О чем можно жалеть, когда знаешь, что получил по заслугам? О совершенных ошибках? Ты мог бы вспомнить о них, если бы боль дала тебе такую возможность. Если бы вместе с телом у тебя оставалось сознание, разум, способный взвешивать и оценивать, способный рассуждать. Ты больше не думал – остались лишь голые, бесстыдно обнаженные чувства, и именно их пожирало бушующее пламя, ревущее в ушах, которых у тебя больше не было.

Тебя швыряло от горечи к панике и страху, от жалости к себе – к безумной, нечеловеческой тоске по твоему ветру, то теплому и ласковому, как летней ночью у раскрытого окна, то легкому и отчаянному, как весенним утром над бушующим озером – ты не помнил, где и когда бывал раньше на озере, но знал, что видел его. Видел, как смеялся твой светловолосый ветер, глядя прямо в твои глаза, причудливо изогнув бровь, двигаясь у самой кромки воды, со шпагой в вытянутой руке…

Ты потерял его. Ты допустил его гибель, и все, что происходит с тобой здесь, ничто по сравнению с тем, что ты заслужил – за то, что позволил ему умереть. Разве была еще хоть какая-то мало-мальски важная цель, кроме как – защитить его? Что ты сделал для того, чтобы он остался в живых? Понадеялся на собственную удачу? Поздравь себя – ты проиграл именно тогда, когда на кону стоял – он. Правда, здорово осознавать, что статистика наконец-то сработала против тебя – и именно в самый нужный момент?

Наверное, было бы легче, если бы сейчас тебя душили слезы, но слез не было, потому что не было глаз, и не было пальцев, чтобы до боли вцепиться в волосы, и физическая боль казалась избавлением, но не приходила, оставляя вместо себя фантом, работающий не хуже, но не приносящий облегчения. Ты не заслужил поблажек, и это – твое чистилище. Странно, но эта мысль тоже не приносила смирения.

Все то время, что тянулось в бесконечной пытке, изнывая от жара, ты безумно тосковал по теплу, оставшемуся где-то там, позади – в тех ночах, когда смешливый ветер согревал твою постель, и, наверное, это было слишком огромным счастьем, чтобы вместить его целиком, не позволить безрассудству и надежде захлестнуть вас обоих… А теперь надежды не осталось.

Ты не знал, сколько минут, часов, лет провел, мечась в удушливом огне, сжигающим твою душу. Выматываясь настолько, что порой казалось, будто не осталось уже ничего, что могло бы вызвать горечь, ты беззвучно кричал в жгучую пустоту, обессиленно склоняясь перед ней, и тогда из ниоткуда, из бесконечного далека приходил невыносимо нежный, наполненный болью голос, и он звал тебя, выдергивая из бессмысленного отупения, и жар снова возвращался, проникая в тебя, снова отрывая от тебя что-то важное, что-то, из чего и состоял – ты.

Постепенно стиралось все, что вызывало хоть какие-то эмоции, словно кто-то ластиком вычищал воспоминания из твоих мыслей. Оставался лишь он – ветер с глазами цвета пасмурного неба, как легкое дуновение – прямо в разгоряченное лицо, как долгожданная прохлада, как глоток опьяняющего, свежего воздуха в удушливой пустоте. И каждый раз следом снова обрушивалась боль…

Ты устал еще в первое тысячелетие этой бесконечной пытки. Устал настолько, что отчаялся дождаться смерти, почти поверив в то, что она не придет к тебе никогда. Что ты обречен умирать, и это будет длиться вечно.

В какой-то момент ты понял, что, цепляясь за светловолосый призрак прошлого, ты только приближаешь очередную вспышку агонии, и почти возненавидел его – так сильно, что пришедший следом огонь показался тебе ненасытной радостной тварью, дождавшейся очередного съедобного куска. И ты сдался, поняв, что не позволишь отобрать у тебя ненависть – после того, как позволил убить надежду на любовь.

Здесь, в этом странном месте, не было понятий «верх» и «низ». Здесь не существовало законов, по которым жил твой мир, и не на что было опереться, зацепиться взглядом – ты и видеть-то не мог, так же, как и чувствовать собственное тело. Все было наполнено звуками, которых ты не слышал, ощущениями, которые было нечем воспринимать – но они все равно били наотмашь, и ты стал полностью открыт им. Полностью беззащитен.

Пламя пожирало тебя, превращая в бездумную куклу – и последним, что ты запомнил, было чье-то бледное взволнованное лицо с блестящими глазами и тихий отчаянный голос, зовущий тебя сквозь пелену обжигающего огня.

Потом была пустота, и ты падал в бесконечную пропасть, погружаясь в нее, не надеясь уже ни на что.

* * *

Ты долго ждал, застыв в кромешной темноте, пока не понял, что шум, который ты сейчас слышишь – это не привычный рев пламени, а что-то совершенно другое. Что-то, чему ты никак не мог подобрать название, отчаянно напрягая слух, и пронзившая тебя мысль была такой невозможной, невообразимой, что от отчаяния ты на мгновение чуть снова не потерял сознание. Ты можешь слышать. А значит, тебе есть – чем.

Стихия выплюнула тебя обратно в твой мир, и теперь у тебя снова есть тело. И непривычная ломота – это всего лишь боль в изломанной руке, а жжение – от неудобной позы, в которой ты беспомощно распластался на острых камнях, впивающихся в спину.

И шум – всего лишь шум дождя, хлещущего с небес, и ты действительно промок, и можешь ощутить вкус капель на губах, если когда-нибудь решишься попробовать шевельнуть ими, как если бы ты делал это всегда. Как если бы не было бесконечной агонии в бестелесной пустоте.

Ты мог бы закричать, как попавший в западню раненый зверь, если бы помнил, как именно это сделать. Как исторгнуть из груди рыдания, чтобы твое сердце не разорвалось от осознания безжалостной реальности, в которой ты оказался вместо блаженных объятий небытия. Неужели ты заслужил – это?

Потоки дождя заливали твое лицо, смешиваясь со слезами, и больше всего на свете хотелось свернуться калачиком и умереть, наконец-то провалившись в долгожданный покой. Но и в этом тебе снова было отказано.

Ты плакал, ощутив, наконец, пронизывающий холод ветра, пробирающего тебя до костей, не в силах подняться, пошевелиться, сделать хоть что-нибудь – ты просто лежал на груде камней, почти не слыша собственных стонов сквозь громовые раскаты, выброшенный отовсюду, как выжатая, использованная, бесполезная ныне тряпка.

Ощущения тела возвращались постепенно, словно безнадежно затекшие мышцы с трудом обретали чувствительность, взрываясь вспышками боли то там, то здесь, заставляя тебя извиваться и вскрикивать сквозь слезы. Ты почувствовал грани камней под ладонями, зажатый в левой руке тонкий деревянный прут – покрутив его в пальцах, ты убедился, что он почти не гнется, недоумевая, что это и откуда взялось у тебя в руках.

Открыв глаза, ты всмотрелся в бесконечно далекое черное небо, раскалывающееся яркими молниями, равнодушно отметив, что от дождя твой взгляд защищают непонятные стекла на лице. Пошевелившись, наконец, ты едва не заорал от боли – нестерпимо острые камни снова впились в спину, и ты поймал себя на горькой, отчаянной мысли – что мне стоило появиться не прямо на них, а чуть выше, рухнув на всю эту груду хотя бы с высоты пяти футов! Тогда уже точно было бы нечего собирать…

Вздрагивая от жгучих судорог, ты умудрился извернуться и приподнять голову, затравленно озираясь вокруг. Нагромождения камней простирались неровными буграми, насколько хватало глаз, и ты никак не мог вспомнить, что это за место – и знакомо ли оно тебе. По всему выходило, что нет.

Каменоломни? Заброшенный карьер? Не похоже – кроме камней, здесь не было совершенно ничего, и занимаемая ими площадь поражала воображение. Это не было вызвано естественным происхождением, иначе их грани давно сгладились бы от дождей и ветра, и на переставшую быть нужной людям разработку это тоже не походило.

Ты медленно встал, качаясь от шквальных порывов и хлещущих косых водяных нитей, невольно морщась каждый раз, когда едва слушающееся тело огрызалось на попытки заставить его подчиняться возмущенными болевыми всплесками, и пугающая безнадежность обрушилась на тебя всем своим весом, на миг снова чуть не придавив к земле. Ты был один – в этой мертвой пустоши, на этом кладбище камней, в промозглой ночи, под проливным дождем и яростным ветром, рвущим тонкую рубашку с плеч, превращающим ее в лохмотья, и, внезапно задохнувшись, ты рухнул на колени, почти не чувствуя, как они взорвались болью, и закричал прямо в равнодушное небо, запрокинув голову.

Оно ответило громовым раскатом.

Закрыв лицо ладонями, ты снова разрыдался, задыхаясь от слез, захлебываясь ими, не находя в себе сил остановиться. За что тебе все это? За что?..

Тонкий прут, все еще зажатый в левой руке, врезался в пальцы, и ты отнял руку от лица, всматриваясь в него. Он не был кусочком дерева, отломанным с живой ветки. Гладкий, словно отполированный – творение рук человека, а, значит, это можно для чего-то использовать. Люди многое делают просто так, но не вещи. В этом ты был убежден.

С нажимом проведя ладонью по всей длине прутика, ты увидел, как из его кончика вырываются слабые искорки. Слегка взмахнул им – искр стало больше, а по руке вверх к локтю прокатились волны покалывающего тепла. Странно…

Все еще сжимая прут в пальцах, ты поднял голову, силясь подняться. Ты хотел убраться с этих безжалостных камней хоть куда-нибудь. Туда, где тепло и мягко, туда, где можно будет свернуться, сжаться в комок, лечь и отдохнуть. Ты только сейчас понял, как безнадежно, бесконечно, невыразимо устал…

Камни предательски шевелились под ногами, грозя опрокинуть тебя и раздавить, но ты упрямо полз, карабкаясь через них. Должно же это кладбище обломков кончиться хоть когда-нибудь…

Обломки. Эта мысль поразила, на миг заставив затаить дыхание. Так вот что это! Ты замер, вглядываясь в каменные груды, и, наконец, при очередной вспышке молнии заметил возвышающуюся чуть в стороне и позади полуразрушенную башню, а за ней – еще одну, и камни у их подножия… Это просто развалины, понял ты. Развалины огромного замка – стены обрушились, превратившись в нагромождения глыб, и… ох, черт! Исполинское же было сооружение…

Тебе вдруг захотелось убраться отсюда, исчезнуть – куда угодно, лишь бы быть подальше от этого места. Оно было кладбищем, но не навевало покоя. Здесь не спали те, кто тихо закончил жизнь, перейдя в лучший мир. Здесь, под этими камнями, была одна огромная могила, и на миг тебе показалось, что ты слышишь крики и отчаянные, разъедающие душу стоны тех, кто погребен под толщей обломков. Это было нехорошее место, и тебя передернуло от ужаса – ты понял, что как-то связан с ними, и с самим замком, и с теми, кто умер под его обрушившимися стенами. И от этого понимания захотелось взвыть и провалиться сквозь землю.

Потому что – ты вспомнил, что именно ты виноват во всем. Из-за тебя это место превратилось в развороченный склеп. Наверное, поэтому стихия выплюнула тебя именно сюда? Тебе есть, за что отвечать. И, видимо, вечность в пожирающем тебя пламени не способна искупить всех твоих ошибок и всей вины – и тебя ткнули носом в их последствия.

Тебе захотелось сжаться в комок и заскулить. Мерлин, как же ты устал! Как ты был бы счастлив сейчас оказаться где угодно, лишь бы там был покой! И тепло, и тишина, и безмятежность без боли, без дергающих судорог, без жара огня и холода ветра… Всей душой, всем своим существом ты желал попасть туда, где можно будет забиться в щель и в одиночестве прийти в себя, не боясь свихнуться от накатывающих волнами образов обрушивающегося исполинского замка, и чьих-то искаженных лиц и криков, и от разъедающей горечи, которая впивалась в тебя когтями каждый раз, когда ты пытался подумать об этом.

Прутик в твоей руке вдруг засветился странным голубоватым сиянием, ладонь закололо, словно по ней пробежались мириады искорок, и яркая вспышка поглотила тебя, не дав тебе времени удивиться и осознать, что происходит. Ты просто отдался ей, почти с облегчением – ты и сам не знал, почему, но был уверен, что все, что происходит сейчас, все, чем этот странный прутик отвечает на твои желания – правильно. Так и должно быть.

Потому что хуже, чем есть, все равно быть уже не может. Наверняка.

* * *

Хлопок, разорвавший пелену дождя, ударил в уши почти знакомым звуком, и Гарри почувствовал, что падает, проваливается лицом вниз, и инстинктивно дернулся, выставив руки перед собой.

Он упал на колени, приземлившись ладонями на поверхность, выстланную чем-то мягким и пушистым, и шум дождя стих, отдалившись, превратившись в фон, существующий где-то далеко. Вокруг было темно и пусто, но пространство перестало быть пугающим и чуждым. Темнота окружала, лаская разгоряченное лицо нежностью родных прикосновений, и Гарри задохнулся, почувствовав запах этого островка тепла. Он не мог сказать с уверенностью, что именно накатило на его выпотрошенное сознание с этим вдохом, но понял наверняка – он пришел в то единственное место, которое могло ему помочь. Он был дома.

Здесь не будет воплей измученной совести и пытки холодом одиночества – только покой и тишина, которая больше не давит. Это дом – место, где ты можешь быть любым, где тебе нечего бояться и можно расслабиться, запустив пальцы в волосы и рухнув на пушистый ковер лицом вниз, все еще стоя на коленях, и плакать от усталости, жадно дыша мучительно знакомым воздухом родных стен.

Здесь темно и пустынно, но это потому, что все это время дом преданно ждал тебя. Потому, что ты слишком долго не возвращался, чтобы придать ему жизни и уюта, заняться им, подарить ему свою заботу. И ты сделаешь это – но не сейчас. Ты слишком устал, и потому дом примет тебя в свои объятия, позволив зализывать раны, сколько потребуется. Он поможет тебе.

Гарри почти не верил в то, что смог каким-то чудом попасть сюда – он лишь поражался тому, что это случилось. Беспомощно кусая губы, он выпрямился и нервно огляделся вокруг.

Видимо, он находился в небольшой гостиной. Пол устлан пушистым светлым ковром – пальцы цепляются за ворс, словно боятся отпустить и вновь потерять эту с трудом обретенную опору. Погасший камин, низкий столик на гнутых ножках и два кресла вокруг него, шкаф темного дерева во всю стену тонет в полумраке… Столько мелочей, столько всего – и, пусть Гарри совершенно не помнил, что бывал здесь и раньше и видел эту обстановку, ничто не могло разрушить уверенность, что это – его дом. С тех пор, как он впервые вдохнул запах этих стен, он знал это наверняка. Просто не могло быть иначе.

Глаза могут обманываться, запахи и ощущения не лгут никогда.

Повертев в пальцах прутик, который по-прежнему сжимала левая рука, Гарри с благодарностью прикоснулся к нему губами. Этот кусочек дерева перенес его домой, и за одно это ему положены любые почести. Так будет правильно.

Встав и сделав шаг в темноте, Гарри опустил голову и, наклонившись, поднял с пола смятый обрывок пергамента. Вглядеться в пляшущие строчки не было никакой возможности – неровный почерк словно прыгал по листу, мелкий, убористый, но совершенно неразличимый в полумраке. Отбросив лист, Гарри подошел к двери, машинально отметив, что подобными желтоватыми клочками неравномерно усеяны все горизонтальные поверхности.

Я разберусь с этим завтра, подумал он, и с замиранием сердца потянул дверь на себя. За порогом обнаружилась лестница, ведущая вверх.

Четырнадцать ступенек, едва слышно поскрипывающих под ногами, и снова дверь. Гарри слабо улыбнулся и решительно толкнул ее, распахивая, впиваясь взглядом в обстановку новой комнаты.

Спальня, со всей определенностью. Огромная кровать с тяжелым балдахином манила так, что Гарри захотелось рухнуть на нее прямо в промокшей одежде и забыться долгожданным сном. А все остальное – завтра. Потом. Когда-нибудь.

Шагнув внутрь, он вздрогнул от порыва пронизывающего ветра. Дуло из открытой настежь балконной двери. За окнами бушевала гроза, потоки дождя хлестали прямо в комнату, и ночь раскалывалась ударами грома и вспышками молний. Гарри подошел к распахнутому проему и выглянул наружу.

За окном была широкая и длинная, насколько хватало глаз, открытая терраса. В моем доме такое есть? – машинально удивился Гарри и шагнул наружу, под ливень, осматриваясь по сторонам.

У самой стены, прижавшись к ней спиной, обхватив колени и запрокинув голову, сидел светловолосый парень с лицом, знакомым до боли. Тот самый, которого Гарри видел каждое мгновение в пугающей вечности, проведенной наедине с вгрызающейся в душу совестью. Тот, кого он не смог защитить, в чьей смерти был виновен – так же, как и в смертях всех остальных, кто остался под развалинами обрушившегося замка. Да и только ли там?..

От вспышки горькой тоски перехватило дыхание. Я дома, с мольбой подумал Гарри. Я сделаю что угодно, все, что от меня хотят, когда отдохну, но, Мерлин, могу я просто получить передышку? Неужели я не заслужил права на одну спокойную ночь, пройдя через все это, раз меня и здесь одолевают призраки?

Парень не исчезал, сидя под проливным дождем, вглядываясь в ночное небо.

Гарри медленно подошел к нему и опустился на корточки, всматриваясь в тонкое, осунувшееся лицо. Он должен был найти слова, чтобы остаться в одиночестве. Он должен был уговорить его уйти. Хотя бы ненадолго.

Ветер ерошил светлые волосы, прядями спадающие на высокий лоб, и Гарри вдруг подумал, что этот человек сидит здесь, наверное, всю ту вечность, что прошла в ненасытных объятиях огня, сидит, скорчившись у стены, в одной насквозь промокшей тонкой рубашке, уже не замечая, что его плечи дрожат от холода, и ждет. Ждет, когда придет тот, кому можно будет посмотреть в глаза и спросить – почему?..

– Ты замерз… – невпопад пробормотал Гарри, оглядывая хрупкую, тонкую фигуру.

Парень странно улыбнулся и, скользнув взглядом по его лицу, снова посмотрел в небо.

– Здесь нет тепла, – непонятно ответил он, но Гарри подумал, что вряд ли можно было бы найти слова, более подходящие к ситуации. – Мы – по другую сторону.

Он невольно кивнул в ответ, поразившись, насколько точно этот вопиющий призрак его совести охарактеризовал все, что он сейчас чувствует. То, что, наверное, чувствуют они оба.

Он был согласен отвечать за все, согласен на что угодно. Но он неимоверно устал, и разговоры с призраками под дождем на террасе вряд ли были тем, что сейчас помогло бы ему отдохнуть.

– Тебе пора, – мягко сказал Гарри, глядя прямо в серые глаза, в которых клубилась дымящаяся пустота.

Наверное, это нормально – он же призрак, мелькнула мысль. Он мертв, почему его глаза должны быть живыми?

– Я знаю, – благодарно улыбнулся парень. У него была потрясающая улыбка, проникающая в самое сердце. Как будто он видел Гарри насквозь – и знал, что ему есть за что его прощать. – Спасибо… я знаю…

Точно, он ждал меня, с тоской подумал Гарри, до боли кусая губы. Он сможет уйти, когда сделает то, что нужно. То, что должно быть сделано – и не раньше.

От этой мысли снова захотелось расплакаться.

– Я очень устал… – едва слышно проговорил Гарри, сдерживая всхлип и запрокидывая голову. – Я хочу спать. Пожалуйста…

– Спать? – призрак задумчиво изогнул бровь. – Я тоже устал, – слова падали медленно, как тягучие капли. – Очень. Мы же можем уйти? Теперь? Оба? Правда?

В его голосе было столько надежды, что Гарри задохнулся, вцепившись в его ладонь. Ледяные тонкие пальцы, помедлив, обхватили его в ответ.

– Горячий… – прошептал призрак, приближая свое лицо к его лицу. – Ты… умеешь быть горячим…

Губы Гарри дрогнули, и он потянул его за собой, вставая и направляясь к двери. Светловолосый призрак шел за ним, осторожно переступая ногами, словно пробуя каждое движение, вслушиваясь в него, не отпуская его руку.

Закрыв балконную дверь, Гарри рухнул на кровать лицом вниз, не раздеваясь. Ему казалось, что он начал проваливаться в сон, еще не коснувшись подушки.

Легкий, как дуновение ветра, призрак неслышно опустился рядом, зарываясь лицом в его плечо, обхватывая его обеими руками. Его ледяные пальцы коснулись спины Гарри, и мокрая рубашка в этом месте мгновенно застыла, будто вмерзая в кожу.

– Мерлин, как же ты замерз… – сквозь сон пробормотал Гарри, обнимая его.

Призрак благодарно прижался к нему лбом и закрыл глаза.

* * *

Драко снилось теплое, ласкающее кожу солнце. Лучики, проникающие в самое сердце, согревающие изнутри, изгоняющие намертво вросший в душу холод, к которому он так привык за бесконечность последних месяцев. Во сне он вдыхал полной грудью прозрачный, чистый, свежий, как дождевые капли, воздух, и голова кружилась от звенящей тишины, и он лежал на мягкой траве, раскинув руки и глядя распахнутыми глазами в ясное, пронзительно голубое небо, теряясь в нем и больше не боясь его. Во сне Драко был уверен, он знал наверняка – эта бездна уже не поглотит его, никогда. Больше не придется сжиматься в комок, холодея от страха, чувствуя, как она проникает в душу своими щупальцами, затягивая в себя, вымораживая все, кроме ужаса.

Впервые за долгое время он просто спал – спокойно, наслаждаясь каждой крупицей отдыха, как будто и не было выматывающих снов, разрушающих каждого стихийного мага. Как будто он снова стал человеком.

Ему было так хорошо, так тепло и легко, и каждое прикосновение воздуха было нежным, точно родные руки. Он улыбался, щурясь от солнечного света, но не отводил взгляда. Это – его солнце. Оно пришло к нему, снова. Оно больше не оставит его наедине с пустотой. Драко точно знал, что он этого не допустит. Такого просто не может быть.

Он просыпался медленно, с трудом осознавая, где сон переплетается с явью, а где нет. Ему было уютно настолько, что сердце, вздрагивая, замирало от счастья где-то в груди, сковывая дыхание, останавливая мысли. Драко хотел только одного – не просыпаться больше никогда, если реальность собирается его разочаровать.

Левую руку на мгновение свела резкая боль, заставив зашипеть, разбивая сон на осколки. Боль прошла так же неожиданно, как появилась, и Драко сонно моргнул, недовольно щурясь. Сон был слишком… странным, чтобы уходить так быстро.

Через секунду он понял, что явь тоже, скорее всего, можно назвать странной. На кровати Драко почему-то был не один.

Он лежал на спине, зарывшись носом в широкую, теплую грудь человека, раскинувшегося почти на нем лицом вниз. Их ноги были переплетены, и горячие бедра незнакомца по-хозяйски обхватывали колено Драко. Левая рука обнимала его спину, на правой этот странный человек лежал, прижимая ее к кровати – кстати, она уже здорово затекла, но Драко только огрызнулся и зарычал бы сейчас на предложение вытащить ее из-под чужого плеча. Во сне ему было слишком хорошо, чтобы он стремился каким-то незначительным движением стряхивать его остатки.

Правая рука человека обнимала Драко за плечи, грубоватые пальцы зарылись в волосы, прижимая голову к своей груди. Это было так, словно они спали, обнявшись, всегда – как минимум, вечность, – изучив друг друга до мелочей, сроднившись, будто самые близкие люди. Это было слишком интимно, доверительно, робко и важно – настолько, что Драко снова прикрыл глаза, затаив дыхание, боясь спугнуть этот непонятный, чудесный, волшебный момент. Он хотел остаться в нем навсегда. Ему слишком давно не было настолько хорошо.

И было неважно, что Драко провел ночь одетым, лежа поверх одеяла – незнакомец, который обнимал его сейчас, казалось, распространял вокруг себя такие волны тепла и нежности, что никакие бытовые мелочи не могли нарушить почти истерического счастья – прижиматься к нему, чувствовать его, ощущать его легкие касания…

У человека был странный запах, который хотелось вдыхать и вдыхать бесконечно, запах, вызывающий ассоциации, от которых что-то сжималось в груди в один тугой, болезненный, горький комок, одновременно скручивая тело в судороге всхлипа. В нем, как и в его прикосновениях, тоже было что-то… важное, что-то, что Драко никак не мог вспомнить…

Запястье левой руки снова скрутила боль, и на этот раз пришлось зажмуриться и изо всех сил стиснуть зубы, пережидая коварный приступ. Кисть невольно дернулась в спазме, и Драко сдавленно выдохнул – кажется, отпустило…

И тут же снова забыл, как дышать, потому что пальцы лежащего рядом мужчины едва заметно двинулись, осторожно ероша ему волосы.

Он со всей определенностью спал, грудь ровно вздымалась, но руки словно жили собственной жизнью, лаская Драко – так привычно и ненавязчиво, так точно, словно делали это всегда. Словно знали его тело наизусть. Драко молчал, не находя слов, боясь потревожить чуткий сон и оборвать томительное движение. Ресницы затрепетали от волнения, и сердце забилось так сильно, будто собралось выпрыгнуть из груди…

Он замер в ожидании, проваливаясь в него, в человека, чьи руки превращали его в расплавленный воск одним странно знакомым прикосновением, силясь собраться и вспомнить, вспомнить, наконец – почему, черт возьми, он так действует на него? Драко был уверен, что знает это, нужно только собраться и очень, очень постараться…

А потом незнакомец внезапно зашипел сквозь зубы, рывком отстраняясь и хватаясь за грудь, и одновременно кисть левой руки снова скрутило такой пронзительной болью, что Драко тоже невольно сдернул ладонь с чужой спины, борясь с желанием впиться в нее зубами.

Несколько секунд, казалось, выпали из сознания Малфоя, заполнившись одной яростной, отчетливой вспышкой, сворачивающей тело в тугую болезненную спираль. Он едва дышал, с громкими стонами пережидая выкручивающую кости ломоту, распространяющуюся вверх по руке, к локтю, к плечу, и дальше – в самое сердце. В глазах потемнело, и в голове словно пронесся вихрь, на миг оглушив, ослепив, отключая все органы чувств.

В это мгновение не было ничего, кроме рвущей тело нечеловеческой боли и вымораживающего сознание урагана, бушующего в голове, выворачивающего разум наизнанку…

Когда все закончилось, Драко обнаружил, что лежит, тяжело дыша, откинувшись на спину, потирая запястье, и что незнакомец тоже проснулся и тоже еле переводит дыхание, глядя на него таким тяжелым, застывшим взглядом, что его, казалось, можно было прочувствовать всей кожей.

Драко выдохнул и, медленно повернув голову вправо, непонимающе уставился на лежащего рядом человека, внимательно вглядываясь в него.

Яркие – пронзительно, нечеловечески – яркие зеленые глаза. Смуглая обветренная кожа, грубоватый овал лица. Сжатые в тонкую ниточку бескровные губы, волевой, четко очерченный подбородок. Полурасстегнутая рубашка, в вырезе которой заметна тонкая желтоватая цепочка. Наверное, золотая, равнодушно подумал Драко, скользя взглядом по безволосой груди, по широким плечам, по плоскому животу… Незнакомец был сухопарым, подтянутым, но не худым.

А еще – у него был странный взгляд. Судя по лицу, он был, скорее, среднего возраста, судя по глазам – он был старше всех в этом мире. В них не было чего-то, что просто обязано быть в глазах человека. Жизни? Чувств? Интереса? Драко не мог подобрать точного определения. Он знал одно – этот взгляд вызывал желание отвернуться, встать, выйти из комнаты и никогда больше не встречаться с его обладателем. Даже не выяснив, что они вообще делали в одной спальне и как оказались там вместе. Возможно, даже оставив ему все, что он попросит.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю