Текст книги "Зеленый жемчуг (СИ)"

Автор книги: Белый лев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)

Странно, почему перед глазами вместо зеленого марева серые, унылые стены, загаженный примитивный нужник и женщины в арестантских робах со штрихкодом на бритых затылках. Десятки и сотни беременных женщин, жены и дочери доноров, узницы человеческой скотобойни.

Рита? Малышка? В этом проклятом Небом и людьми месте? Да нет. Такого просто не может быть. Это галлюцинации. Предсмертный бред истощенного сознания.

«Саша! Миленький! Пожалуйста откликнись! Это не бред, я действительно тут, рядом, только потерпи еще чуть-чуть, только не уходи».

«Рита! Мать твою! Что ты там делаешь?»

Степень возмущения Командора выразилась в наборе идиом, которые он не всегда адресовал и змееносцам.

«Как ты там оказалась? Неужели Феликс каким-то непостижимым образом добрался до Сербелианы?»

«Феликс тут ни при чем. Я потом все объясню. Держись, пожалуйста, сколько можешь, и передай ребятам, чтобы не сдавались. Я вытащу вас, чего бы это ни стоило! Клод уже где-то рядом, Вернер завтра приземлится. Помощь близко. Мы не оставим вас…»  – Эй, Семьсот восемьдесят шестая! Откликнись! Почему ты не отвечаешь? Что с тобой?

На Тусю испуганно смотрела одна из женщин, убиравшихся вместе с ней в нужнике. Та самая новенькая под номером семьсот девяносто два, которая спрашивала про тряпку.

Хорошо, что она, а не одна из надсмотрщиц.

 – Я просто задумалась, – виновато проговорила Туся, в ужасе пытаясь вспомнить, а не произнесла ли она последние слова вслух.

 – Здесь думать не положено, – горько усмехнулась одна из старожилок, порядковый номер которой заканчивался на сто пятьдесят четыре. – А память и просто лучше бы и вовсе отшибло. Хотя все равно все вспоминают. Даже те, кому особо не о чем жалеть. Меня, к примеру, выдали замуж за пропоицу, просто для того, чтобы лишний рот не кормить. А как подумаю, что и мужа, и свекровь со свекром, и маленького братика отправили вырабатывать энергию для упырей и эта же участь ждет еще не рожденного сына, хочется взять скорчер и стрелять, пока заряда хватит.

 – А ты их видела? – осторожно спросила Туся. – Ну, мужа со свекром, я имею в виду здесь.

 – Да как их увидишь? – Сто пятьдесят четвертая развела руками. – Разве в такой давке, которая царит в установках, кого-то разыщешь? Да оно и к лучшему, что я их не видела. Я достаточно насмотрелась на других. Я лучше до самых родов этот нужник стану чистить, чем еще раз пойду на фабрику убирать.

– А по мне во сто крат хуже помогать в родилке или к энергообмену доноров готовить, – подала голос еще одна тень под номером четыреста тридцать три, беременная двойней и уже почти лишившаяся зубов. – Но туда только самых понятливых берут, которые не путаются, в какие отверстия суют какие трубки. Здесь тоже не мед, но хотя бы не видишь, что тебя после родов ожидает.

Туся вспомнила канюлю размером с трубопровод, через которую к барсам и другим донорам поступал воздух, и такие же кондовые катетеры. А если учесть, что доноров, привитых вакциной смерти, фактически заражали синдромом Усольцева, ибо антигены асуров не только не помогали бороться с заболеванием, но и убивали естественный иммунитет, то получалось, что «понятливые» помощницы фактически выполняли работу палачей.

Работа в родильном отделении, из которого тоже существовал проход на фабрику, сама по себе убийством не являлась. Не случайно расчетливый до мелочности Феликс в служебной инструкции прописал, чтобы Галку, «эту глупую сердобольную курицу», как он сам ее называл, определили именно туда. Однако при воспоминании о сестре у Туси перед глазами в который раз возникала сцена у детских кювез и шприцы, полные смертельным токсином.

Если ее тоже поставят перед выбором, сумеет ли она принести в жертву и без того обреченное дитя и такой ценой купить жизнь Командора и барсов. И сможет ли потом смотреть в глаза Арсеньеву, барсам и Олежке, если ему еще доведется благополучно появиться на свет. Но чтобы выбирать, следовало как-то доказать надзирательницам свою «понятливость». Время жизни Командора и ребят убегало стремительно, и счет шел не на дни, а на часы.

И вновь удача не совсем оставила ее, хотя следовало ли в этом месте вообще вспоминать об удаче. У Четыреста тридцать третьей, которую звали Урмилой, ночью начались преждевременные роды.

 – Говорила я тебе, что эта бадья слишком тяжелая для того, чтобы поднимать одной, – сокрушалась сердобольная Семьсот девяносто вторая.

 – Я специально, – вымученно улыбнулась Урмила.

 – Чего мы стоим, надо надзирательниц позвать, – спохватилась Сто пятьдесят четвертая. – Пускай переводят в родилку. Там хоть помоют, подготовят, да и врачи там есть!

 – Не надо никого звать, – взмолилась Урмила. – Я не хочу в родилку, я для этого и вызвала роды, чтобы сделать все самой. Может быть, хоть одного удастся спрятать.

 – Вот еще придумала, – сердито напустилась на нее Четыреста тридцать шестая, в прежней жизни ее соседка, которой теперь приходилось покупать жизнь, обслуживая «клиентов». – Кто о твоем крикуне тут, спрашивается, позаботится? Или ты забыла, что у тебя приговор отсрочен только до родов? Это твой Лакшмана с его дурацкими идеями всех нас под беду подвел, – сурово продолжала она. – Если бы он не посылал ваших сыновей носить еду повстанцам, мы бы сейчас жили как прежде, и ты не оплакивала бы мужа и детей, отправленных в установку!

Урмила в ответ только тихо застонала, вцепившись зубами в тюфяк. В неверном свете доисторической масляной лампы, которую в этом сердце энергетического гиганта использовали для освещения, Туся видела, что звать надзирательниц и переводить роженицу в другое помещение, уже не имеет смысла. Воды давно отошли, и первый из близнецов уверенно прокладывал себе дорогу в этот враждебный мир. Опытные женщины тоже это поняли.

 – Владычица Кали! – всплеснула руками Сто пятьдесят четвертая. – Да сколько же ты терпела?! У тебя же там уже головка видна!

 – Принесите воды, дезинфицирующего раствора и хоть что-то, что может сойти за чистые пеленки, – решительно распорядилась Туся.

Конечно, последние два года она занималась в основном вирусологией, а на Сербелиане, пока ее не отстранили, наблюдала больных с синдромом Усольцева. Однако во время «полевой практики» на Ванкувере и Васуки ей приходилось вытаскивать с того света рожениц, которых удалось вызволить из горящих руин, или делать кесарево жительницам травяных лесов, чьи деревни подверглись нашествию дикарей и пиратов. В последние месяцы, особенно во время путешествия на Равану, Туся эти знания освежила.

С первым малышом проблем не возникло. Такие роды принять могла любая деревенская повитуха. Правда, отчаянные попытки Урмилы сохранить все в тайне ни к чему не привели. Надзирательницы появились еще до того, как ребенок издал первый крик. Зато не пришлось, как думала изначально Туся, перекусывать пуповину.

А вот брат-близнец, кажется, понимал, что ему снаружи, кроме матери, никто не рад, и потому решил задержаться подольше.

 – Задницей идет! – в досаде прорычала надзирательница. – Придется щипцами тянуть. Плакали наши призовые!

– Не надо щипцами, – остановила ее Туся, вспоминая похожий случай на Васуки.

Тогда дело осложнялось черепно-мозговой травмой и ожогами обеих рук. Поворот, правда, тогда осуществлял Арсеньев. Она только помогала, и сейчас судорожно пыталась восстановить в памяти порядок манипуляций. Когда же дошло до дела, руки начали двигаться помимо нее, будто ими кто-то управлял, и она даже догадывалась кто.

«У тебя все получится, – прозвучала в голове одобряющая мысль. – Я не знаю, сколько отпущено этому ребенку, но пока остается надежда, за жизнь надо бороться».

Туся закусила губу, чтобы не разреветься, хотя здесь это никого бы не удивило. Она пообещала себе и Саше, который все еще оставался с ней, что этих детей не при каких условиях не позволит убить. Но едва она успела поднести измученного малыша к свету и хлопнуть по спине, чтобы раскрылись легкие, как прибежали сотрудники фабрики и куда-то утащили и Урмилу и обоих новорожденных. Саму же Тусю подхватила мордатая надзирательница и поволокла зачем-то снова в душ.

 – Ты почему не сказала, что медицинское образование имеешь? – бранилась она по дороге. – У нас в родилке врачей и акушерок не хватает, которые были на окладе, почти все уволились, а она тут нужники чистит. Если там себя такой же умелой да расторопной покажешь, проживешь дольше, чем многие искусницы, которые апсарскими танцами клиентов ублажают. А там, глядишь, и на волю удастся выбраться.

Туся еще не успела осмыслить слова суровой тетки и тем более понять, приближает ли эта перемена ее к осуществлению замысла или, наоборот, отдаляет, а уже замаранную нечистотами робу сменила похожая, но стерильная. Лицо наполовину скрыла маска, надевающаяся и на голову, точно у костюма бактериологической защиты. Надзирательница поднесла к двери карту-ключ, лязгнули невидимые засовы, и полутьму барака сменил слепящий, бьющий по глазам свет, свет родильного отделения.

Комментарий к

XVII

Коллаж к главе https://vk.com/album-148568519_245950771?z=photo-148568519_456240087%2Falbum-148568519_245950771

====== XVIII ======

Выбраться из барака, попасть в родилку и через нее пробраться на фабрику. Даже когда Туся разрабатывала этот дерзкий план, бесконечное число раз изучая подаренную Эркюлем схему, она и предположить не могла, что первые два пункта осуществятся до такой степени быстро и гладко. Не иначе везение, которого все последние месяцы так не хватало Командору, решило возыметь совесть и навестить хотя бы ее.

Туся без страха заняла место акушерки, а после двух принятых самостоятельно родов и врача. Насколько она поняла из обрывков разговоров, уровень подготовки здешнего персонала нередко ограничивался курсами первой помощи. Только вот дальше все пошло совсем не так, как мыслилось. Роженицы сменяли одна другую, младенцы на разные лады пытались заявить о своем появлении в этом мире, а Туся никак не могла сделать даже шаг в сторону вожделенной двери.

Нет, она знала: проход на фабрику не откроется просто так. Пропуск внутрь имеют только сотрудники Корпорации с достаточно высоким уровнем доступа. Но не эта преграда ее задерживала. В конце концов, она могла бы пройти с кем-то из сотрудников, попытавшись воздействовать на его сознание или совершив мгновенное перемещение. При определенном настрое она могла бы пройти и сквозь закрытую дверь, как уже делала на Васуки.

Вот только бросить на произвол судьбы измученных женщин и беспомощных новорожденных оказалось сложнее, чем сдвинуть с места горные пласты.

Туся сотни раз себе повторяла, что занимается в сущности бесполезным делом. Детям максимум через пару дней введут вакцину смерти или отправят на опыты. Женщины при самом благоприятном исходе вернутся в барак, где их вскоре принудят плясать перед всяким отребьем апсарские танцы, чтобы зачать новых доноров. И это если забыть еще о ежеминутном риске разоблачения. Что, если в лаборатории все-таки заинтересуются биоматериалом «гражданки Содружества» и передадут данные ее анализов в научный отдел? А ведь еще существовали повстанцы, которые в любой момент могли начать штурм фабрики.

Туся не очень хорошо понимала расстановку местных революционных сил, но из сбивчивых рассказов Эркюля уяснила, что Вернер и барсы тут выступают скорее, как консультанты и военспецы, а распоряжаются все равно местные командиры. Конечно, когда Ларсен сопровождал ее сюда, бои шли где-то на отдаленных подступах, но ситуация могла измениться. Тем более, кшатрии, на которых так надеялись восставшие, так и не определились, к какой стороне примкнуть. И каждый лишний час пребывания в коллоиде установки мог остановить сердце и убить мозг Арсеньева и его товарищей.

«Ну, все эти роды последние, – убеждала Туся себя. – Командор и барсы не могут ждать, их время и так на исходе».

Но проходили минуты и даже часы, а она так и оставалась у стола, словно привязанная к нему всеми пуповинами, которые она сегодня перерезала.

Время слипалось, как тягучая карамель, и одновременно неслось вскачь. В горле гигантские валуны мололи слюду и кварц. Спецодежда набухла потом и липла к спине. В отягощенную дополнительным бременем, натруженную поясницу, словно вбили штырь и теперь поворачивали на манер ключа старинной механической игрушки, наматывая внутренности на зубцы.

Но к усталости и боли Туся почти привыкла: она уже полгода, точно Русалочка, шла по битому стеклу. Уже больше суток она ничего не ела и не пила, не считая воды сомнительного качества. Да и поспать прошлой ночью удалось не более часа. Что же касалось поясницы и отекших ног, то имела ли она право обвинять в этом Олежку, который и так вел себя очень тихо, лишь иногда легонько поворачиваясь и шевеля ручками и ножками. Словно все понимал и пытался облегчить материнскую ношу.

Поднимая на руки облепленных кровяными сгустками и остатками плацентарной оболочки сморщенных младенцев, наблюдая, как они с разной степенью упорства движутся по родовым путям, Туся невольно задумывалась о своем сыне, которому только предстояло появиться на свет. Даже если обстоятельства сложатся благоприятно, хватит ли ему сил. А если нет? А если ее постигнет неудача? Если способности, на которые она уповала, в последний момент подведут? Чем становиться сырьем на фабрике смерти, не лучше ли просто задохнуться в утробе? Возможно, в этом и крылся какой-то смысл, особенно если им с сыном тут не оставят выбора. Но не просто же так Арсеньев ей сказал, что за жизнь нужно бороться.

«Да кто ж тебя с Сербелианы сюда отпустил? – обреченно простонал Командор, едва Туся еще в бараке вновь сумела установить с ним связь. – И главное, когда? Ты хоть понимаешь, что тут все в любой момент может взлететь на воздух? Я даже отсюда вижу, как доноров сюда привозят сотнями». Он вновь сделал над собой усилие и мысль его обрела стройность и четкость формулировок:

«Операторы установок, когда нас готовили, говорили, что такого количества они не принимали даже на Ванкувере. Легиону требуется энергия, а боссам Корпорации не нужны свидетели. Если повстанцы все же решатся на штурм, то в живых тут никого не останется. Руководство «Пана Моти» предчувствует громкий процесс и не собирается оставлять улики».

«Мы освободим вас раньше, чем это произойдет, – пылко заверила любимого Туся. – Думаю, Клод пытается сейчас решить эту проблему, я просто пока не могу его отыскать».

«Клод пытается, – услышала она новый, исполненный тяжелой горечи стон. – Да мы с Пабло и Дином, пока существовала такая возможность, все головы сломали, пока добирались до чертежей здешней системы самоуничтожения и передавали ее ребятам из Сопротивления. Вот только пользы от наших усилий вышло чуть. Все сконструировано таким образом, чтобы исключить даже возможность освободить пленников. При попытке открыть установку, удар тока из вмонтированного в ошейник шокера останавливает сердце, затем в резервуар под напором начинает поступать концентрированная серная кислота. А если отключить рубильник и нажать на аварийный сброс, запускается система самоуничтожения».

«Я это понимаю, Саша, но я и не собираюсь ничего взламывать или отключать. Вспомни Новый Гавр и Васуки. Да и нынешнее наше с тобой общение. Уж лучше бы вы всю информацию передавали через меня и даже не затевались со связным».

«В Новом Гавре платформа находилась достаточно близко, а вот на Васуки мы тебя едва не потеряли. Да и поединок с Нагой вышел тебе боком. Почему ты все всегда решаешь по-своему? Ты хоть понимаешь, что ради спасения четверых подыхающих калек можешь погубить себя и принести в жертву змееносцам нашего сына?»

«Что бы ни случилось, но Олежку я им не отдам!»

«Откуда такая уверенность? В кого ты такая упрямая?»

«Мне было, у кого учиться».

Когда Тусю повысили до статуса тюремного врача-акушера, Арсеньев, кажется, уже смирился и вопрос о ее вменяемости в тот момент, когда она решила лезть дьяволу в зубы, уже не поднимал. Когда она, принимая первые роды, в ужасе думала о шприце с вакциной смерти, Саша даже немного успокоил ее, сказав, что за младенцами наблюдают несколько суток, и только потом принимают решение. Он из последних сил поддерживал с нею связь, хотя находиться в сознании ему с каждым часом было все тяжелее. При этом он не только не принимал ее помощи, но, наоборот, пытался поддержать, если не дельным советом, то ободряющим словом или общим приятным воспоминанием.

Туся понимала, что эта подпитка нужна не в последнюю очередь ему самому. Поэтому только прятала под маской улыбку, когда в голове начинали звучать звуки вальса на балу орхидей, к острым запахам родилки примешивался аромат моря и цветов с берега заветной лагуны под тремя лунами, а липкую от пота кожу начинали щекотать ворсинки меха и волокна травы, устилавших их брачное ложе в Сольсуранском дворце Владык. Потом их сменяли лепестки роз и шелковые простыни, на которых они нежились уже на Паралайзе и на Земле, когда родные почти в ультимативной форме устроили им еще одну свадьбу. И, конечно, самый мягкий пух, тонкий шелк и даже морская волна не могли сравниться с ласковыми прикосновениями рук любимого, такого близкого и бесконечно далекого.

Самое странное чувство она испытала, когда Арсеньев, вспоминая последнюю встреченную вместе годовщину свадьбы, провел по ее волосам, чтобы закрепить жемчужные заколки. Он ведь еще не видел ее в нынешнем обличии. Туся невольно потянулась к затылку, отыскивая все еще зудевший штрихкод. Да и руки Арсеньева сейчас тоже не сумели бы ни приласкать, ни поднять скальпель или заколку. Его организм из последних сил запускал фагоцитоз, пытаясь отторгнуть костные осколки и инородные частицы. Поэтому видения все чаще напоминали лихорадочный бред.

Впрочем, Туся не могла с уверенностью утверждать, что все образы, извлеченные лихорадкой из глубин подсознания, принадлежали именно Командору. Она могла улавливать и бред других доноров, да и в послеродовой многие женщины метались в горячке, не дождавшись от местных коновалов квалифицированной помощи. Медицинские инструменты тут, кажется, стерилизовали, как в Мурасе, через раз. Не говоря уже о варварских методах устранения даже незначительных патологий. Мало того, что человеческую жизнь тут превратили в сырье, так еще этот драгоценный материал беззастенчиво разбазаривали.

Волны чужой боли захлестывали, точно плети перекрученных удавок обмотавшихся вокруг шеи пуповин. Если бы Феликс или кто-то из его упырей научился страдания рожениц и тяжелобольных по всей галактике преобразовывать в энергию, Корпорация вновь вышла бы из кризиса, отыграв все рухнувшие активы, а человечество пробило бы еще одно дно, отказавшись от анестезии. Тем более, что для представителей низших варн, как и в клоповниках вроде Каллиопы или Мураса, ее и так почти не использовали.

Впрочем, Корпорация, словно чудовищный гнойник, только использовала слабость общества, скованного невежеством, раздираемого кастовой непримиримостью, снедаемого вековыми предрассудками.

 – Пожалуйста, только не выгоняйте меня на улицу мне больше некуда идти, – едва успев освободиться от бремени, причитала одна из рожениц.

Пару месяцев назад она задержалась у родителей, не смогла вернуться до темноты и заночевала на вокзале. Когда она вернулась, муж не поверил ни единому объяснению, назвал ее распутницей и выставил из дома. Другую несчастную сюда вместе с будущим внуком сдал собственный отец. Хотя до этого именно он привел ее едва не за руку в спальню местного богача. Кто-то убоялся беспросветной и бесправной вдовьей доли, кто-то расплачивался за долги семьи, кого-то, словно последнюю вещь, проиграли в карты или кости.

Кажется, Эркюль все-таки перестраховался: Тусина слезливая история тоже вполне сошла бы за правду. Хотя, слов нет, Ларсен отыграл свою роль более убедительно, чем это сумела бы сделать она.

Хотя ее руки продолжали вершить тяжелый, неблагодарный труд, у Туси едва хватало сил не терять рассудок, пропуская сквозь себя жуткие картины насилия, побоев и пьяной брани, составлявших повседневность многих рожениц. От одной девушки семья отреклась, как от падшей, после того как какие-то мерзавцы изнасиловали ее прямо в маршрутном элекаре. Другая сама сбежала на фабрику, узнав, что односельчане собираются принести ее в жертву темным богам, точно дикари гнилых болот. И это при том, что Альянс опережал многие миры Содружества в области высоких технологий, а его военная машина считалась едва ли не самой отлаженной во всей Галактике. В свете этих воспоминаний рассказы Феликса и доктора Дриведи о сданных на фабрику престарелых родителях и бедных родственниках уже не выглядели гнусной клеветой. Только такие неисправимые романтики, как Эркюль и Слава, могли рассчитывать изменить революционным способом древний уклад, ставший поведенческим стереотипом.

Вот только, откуда в воспоминаниях рожениц мог появиться Феликс? Командору эти интимные и чисто женские переживания и ощущения совершенно точно принадлежать не могли.

Галка. Она находилась сейчас где-то совсем рядом, возможно стояла за соседним столом. Временами Тусе казалось, что она видит общий родовой зал на полсотни мест под другим ракурсом или ведет роды у какой-то другой женщины. Но разглядеть лицо сестры под маской никак не удавалось.

Вот ведь безумие ситуации! Они прожили бок о бок без малого двадцать лет, но до сегодняшнего дня Тусе ни разу не удалось побывать в сознании Галки. То ли потому, что та искусно закрывалась, то ли из-за того, что Туся чаще всего воспринимала сестру не как родного человека, а как привычный предмет обстановки, даже не пытаясь понять ее горестей и тревог. Сейчас Галина Усольцева прокручивала в памяти самые сокровенные и болезненные моменты своей жизни. Вернее, думала, что прокручивает, а на самом деле исповедовалась перед сестрой.

Будоражащий аромат дорогого одеколона приятно сочетается с запахом поспевающих вишен. Ветви раскидистого дерева шелестят над головой, норовя дотянуться. Но их мимолетная ласка только обман. Реальность – это нежные прикосновения ладных, ухоженных рук к разгоряченной коже. Феликс шепчет разные глупости в пылающее ушко, от нетерпения покусывая мочку, а его нетерпеливые пальцы уже скользят по плечам к неровно вздымающейся груди, оправляют несуществующие складки, теребят застежки пояса, спускаются к бедрам. К этим приятным ощущениям примешивается легкая неловкость: она столько ожидала от их первого поцелуя, но не почувствовала ничего. Она хотела попробовать еще раз, но несносная младшая сестра помешала…

«Галка, милая, да если бы тогда глупой малявке удалось хоть отчасти подчинить свой дар, ты бы увидела, что твой избранник охотится вовсе не за твоими прелестями, а за материалами отцовских исследований».

Следующая картина переносила прямиком в профессорский кабинет. Феликс, с хозяйским видом расположившись в отцовском кресле, нетерпеливо наблюдал, как Галка, растрепанная и нагая, воображая себя одалиской грозного султана, исполняет для него какой-то восточный этюд. Потом они занимались любовью. Там же в кресле, как будто в просторном и слишком пустом доме семьи Усольцевых не существовало десяти спален. На все лады ублажая Феликса, позволяя ему завязывать свое гибкое, податливое тело едва не узлом, Галка упивалась своим пороком, поскольку настоящего удовольствия в этих неудобных позах она не получала. Да и Феликс даже в пылу страсти пытливым взглядом обшаривал стены в поисках тайника профессора.

Впрочем, эти мысли принадлежали уже Галке нынешней, а тогдашняя только млела от мстительного восторга, отдаваясь не по любви, а просто назло.

«Вот было бы здорово, зайди сюда отец! Так хочется посмотреть на его лицо в тот момент, когда он узнает, чем занимается его послушная скромница-дочь, которой так легко помыкать и которую можно перед всей группой выставлять дурой, которой можно указывать, кем становиться и кого любить. А с другой стороны, он и не заметит. Зачем? У него же теперь есть Туся. Его малышка, его гордость, живое доказательство его научных побед».

«Галка, неужели это в самом деле твои мысли, а не какой-то горячечный бред? Ты ведь так переживала, когда отец принимал решение о применении сыворотки. В больницу тебя не пускали, но ты передавала разные игрушки, сладости, общалась по нескольку раз на день по межсети. Да и что плохого тебе сделал отец?»

И словно ответом на вопрос следующее воспоминание перенесло их обеих обратно в тот же кабинет. Вот только его хозяин сидел на своем законном месте, доверительно, но строго глядя на кусавшую губы и мявшую подол платья старшую дочь.

 – Ну, ты же уже большая девочка, ты должна понимать, что в балете достигнуть каких-то вершин тебе уже вряд ли удастся.

Каждое слово, кажется, вбивает новый гвоздь в крышку гроба ее надежд и чаяний.

 – Ну, положим, ты все-таки поступишь в Академию танца, может быть, даже сумеешь ее ни шатко, ни валко закончить. Но что потом? Стоять всю жизнь в кордебалете, пятнадцатой вилиссой и десятым лебедем? Нет, ну, возможно, где-нибудь на Ванкувере или Сербелиане тебе удастся пробиться в солистки. Танцевать какой-нибудь па-де-катр[1] или партию владетельной принцессы[2]. Но что потом? Балетный век краток. Современная медицина, конечно, продлила молодость, но искания новых хореографов симметрично этому увеличили и нагрузки…

 – Довольно! Я все поняла! Ты просто хочешь, чтобы я занялась твоей любимой вирусологией, а потом меня, как маму, похоронили в негашеной извести!

Эти слова выходят резко, даже чересчур. Подобных дерзостей она себе прежде не позволяла, но что делать, если у тебя на глазах разбивают твою хрустальную мечту, а потом еще всаживают осколки в тело и бередят открытые раны.

 – Мама первая столкнулась с новым вирусом, которого еще не знала наука, и до того, как мне удалось составить описание, доказала его очаговую природу и причины его катастрофического распространения по всем планетам галактики, – пытается объяснить отец.

 – Какая разница?!

Губы дрожат, от едва сдерживаемого гнева, слова слетают с них, точно шарики подшипников или стальные опилки, которые завистницы на школьном спектакле насыпали в пуанты их приме.

 – Мама все равно умерла, а вакцины до сих пор нет.

 – Мы работаем над этим, у нас пока еще слишком мало исходных данных. – терпению отца остается только позавидовать. – Ты же знаешь, большинство очагов располагаются на планетах Альянса, а змееносцы идут на сотрудничество очень неохотно. Я говорю о другом. Я понимаю, что тебе сейчас тяжело и очень ценю то, что после маминой смерти ты взяла на себя заботы о сестре и обустройстве нашего дома. Но только одними домашними заботами жить нельзя, а выбор профессии – это всегда сложно. Просто в вирусологии или медицине я мог бы тебе помочь. Ну, разве это так сложно, просто подтянуть химию и биологию, а там занимайся балетом сколько душе угодно, и куда кривая выведет. Бери пример с Сашки Арсеньева: и олимпиады по химии выигрывает, и третью часть Лунной сонаты лучше многих профессионалов играет[3], еще и по флаю разряд имеет. И как только все успевает?

И опять в сердце вспыхивает гнев. Ну, вечно он все испортит, ну, почему ее надо сравнивать со своими любимчиками. Конечно же, отец всегда мечтал о сыне, а Сашка – его свет в окошке, самый талантливый и перспективный ученик. Реакции решает в уме, когда музицирует, а сонаты, видимо, разучивает во время тренировок по флаю. Но она-то так не умеет. И что, ее за это надо убить? К тому же у Сашки нет маленькой сестренки, которая требует внимания, и целого дома, за которым тоже нужен присмотр.

Спустя годы она, наконец, поняла, что причина крылась в другом. Просто она все время чего-то боялась и видела преграды даже на ровном месте. А Феликс умело манипулировал ее страхами.

 – Помочь по химии? Или ты и так уже все решила?

Тихий троечник с последней парты, заискивающе улыбаясь, заглядывает в ее планшет, на котором, конечно же, никакая не химия, а запись ее последнего провального выступления на конкурсе балета.

– Можно подумать, ты сам хоть что-то понимаешь? Ты же тоже последний тест провалил.

Хочется, чтобы в голосе прозвучало королевское высокомерие напополам с кокетством, а на деле опять получается глупая девчачья грубость.

Впрочем, Феликс, кажется, этого невзрачного паренька так зовут, не привык обижаться.

 – С химией, это правда, у меня не очень, – обезоруживающе улыбается он. – Но это сейчас самая перспективная отрасль, даже не столько химия, а биотехнологии и генетика и, конечно же, вирусология. Я вот только не могу понять, у тебя же отец такое светило, на его лекции в нашем лицее приходят даже профессора из других вузов. Неужели он не может тебе это несчастное бензольное кольцо объяснить?

Ну, да, конечно, будто отец когда-то умел объяснять. Вернее, он, конечно, объясняет и, наверное, неплохо. Но таким, как Сашка, которые весь материал ловят просто на лету.

 – А что ты там смотрела до того, как я подошел? Это же ты там танцевала? Я узнал, я видел, как ты выступала на концерте в лицее. Не припомню ничего более совершенного.

Даже не знаешь, как отнестись к таким комплиментам. Не хочется признаваться, но отец, увы, прав. Последний конкурс это красноречиво показал. Солисткой ей никогда не быть, а стоять в кордебалете или отрабатывать батман тандю [4] со всякой мелюзгой – ниже ее достоинства. Вот только до химии и медицины ей, тем более, никакого дела нет. Как и до этого навязчивого парня. Но и прогонять его прочь почему-то тоже не хочется. Ей таких приятных вещей никто пока не говорил. Такие, как Арсеньев, ее не замечают, а те, кто попроще, робеют перед тенью отца.

 – Ладно, давай попробуем решить тест по химии вместе, – примирительно предлагает она.

– Одна голова хорошо, а две лучше, – мигом соглашается Феликс. – Я тут, кстати, добыл вариант, который дадут на пересдаче. Вместе с ответами.

 – Но ведь это нечестно.

 – Почему. Половина класса так делает. К тому же, мы же сначала сами решим эти несчастные уравнения, а потом просто проверим.

Вот только вместо химии они весь вечер болтают о балете, вернее болтает она, а Феликс внимательно слушает и говорит такие приятные вещи, что начинает кружиться голова. А химия, ну, как-нибудь решится сама. Ведь есть же спасительный вариант. Ну, кто за время учебы ни разу не списывал? У Феликса на такие дела разработана целая система, и он ею охотно делится.

 – Это будет наш с тобой маленький секрет, – заговорщицки ухмыляется он.

Первый в длинной веренице недомолвок и откровенного вранья. Вранья преподавателям, отцу, сестре, вранья самой себе. Но остановиться она не могла. Ведь так хотелось верить в то, что Феликс ее действительно любит. Уже в те годы он умел красиво ухаживать и предугадывать все ее желания. А потом их связала кровь.