Текст книги "Забытая жизнь (СИ)"
Автор книги: Anuwa Kosnova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 57 страниц)
– Кстати, о песиках, – нежно сказал Снейп. – Ты знаешь, что Люциус Малфой узнал тебя, когда ты в последний раз рискнул прошвырнуться? Ловко придумано, Блэк, – показаться на закрытой платформе. Железное оправдание, чтобы больше не высовывать нос из норы.
Сириус поднял волшебную палочку.
– Нет! – закричала я одновременно с Гарри и, опершись рукой на стол, перелетела через него, чтобы встать между ними. – Не надо, Сириус!
– Ты назвал меня трусом! – взревел Сириус и свободной рукой попытался оттолкнуть меня, но я устояла.
– О, кажется, так, – сказал Снейп.
– Я прошу вас, обоих успокоится и опустить палочки, – попросила я.
– Адрианна… не лезь… – рычал Сириус, отталкивая меня в сторону.
– Дай мне повод! – попросил его Снейп. – Умоляю!
– Не будьте дураками! – воскликнула я.
– У него это вошло в привычку, – сообщил Северус.
– Северус замолчи, – отрезала я, посмотрела на него и мысленно попросила его успокоится и прекратить. Северус лишь ответил пронзительным ледяным взглядом. – Вы взрослые люди, – продолжила я. – Сколько можно вспоминать прошлое?
– Анри, – начал Северус, – твой новый дружок умеет скалить зубы, тебе следует его держать на коротком поводке.
Сириус от этих слов стал пурпурным, хорошо, что Поттер подлетел во время и стал отстранять Сириуса от Северуса, а я в свою очередь отстраняла Северуса.
Они что-то выкрикивали друг другу, пока мы с Поттером пытались их успокоить.
– Сириус, успокойся, – попросил его Поттер.
– Сам успокойся, – рявкнул Сириус.
– Орете друг на друга, как старые супруги, – выкрикнул Северус в тот момент, когда я его отдернула.
– Занимался ты бы лучше своими пробирками. – Сириусу все же удалось оттолкнуть Гарри и опять подойти ближе, где я спиной удерживала Северуса.
– Два идиота, – фыркнула я.
Дверь кухни открылась, и вошла вся семья Уизли вместе с Гермионой, совершенно счастливые. Посреди группы гордо шагал сам мистер Уизли в макинтоше, надетом поверх полосатой пижамы.
– Исцелен! – объявил он, адресуясь ко всей кухне в целом. – Абсолютно здоров!
Он и остальные Уизли замерли у двери, глядя на разыгравшуюся сцену, которая тоже прервалась в самом разгаре: Сириус и Снейп смотрели на вошедших, направив волшебные палочки друг другу в лицо, Гарри стоял возле стола, а я, пытавшая их развести, так и застыла с раскинутыми руками.
– Разорви меня горгулья, – сказал мистер Уизли, перестав улыбаться, – что здесь происходит?
Сириус и Снейп опустили волшебные палочки; я переводила взгляд с одного на другого. Лица обоих выражали крайнее презрение, но неожиданный приход многочисленных свидетелей как будто привел их в чувство. Снейп убрал волшебную палочку в карман и, ни слова не сказав семейству, направился к выходу. В дверях он оглянулся:
– Понедельник, шесть вечера, Поттер.
Он ушел. Сириус смотрел ему вслед, опустив палочку.
– Что тут происходит? – снова спросил мистер Уизли.
– Ничего, Артур. – Сириус тяжело дышал, словно после долгого бега. – Просто дружеская беседа двух старых однокашников. – С заметным усилием он улыбнулся. – Значит, ты вылечился? Это прекрасная новость. Прекрасная новость.
– Правда же? – сказала миссис Уизли, подводя мужа к стулу. – Целитель Сметвик все-таки совершил чудо – нашел противоядие, а Артур получил урок – будет знать, как баловаться с магловской медициной. Правда, Артур? – спросила она с некоторой угрозой.
– Да, дорогая, – покорно сказал мистер Уизли.
Ужину получился веселым и оживленным в этот вечер – мистер Уизли снова в кругу семьи и членов Ордена.
Он стоял в темной, затянутой портьерами комнате, где горел единственный канделябр со свечами. Его руки сжимали спинку стула, на который он опирался. Руки были белые, с длинными пальцами, словно много лет не видевшие дневного света – на фоне темной бархатной обивки они казались большими бледными пауками.
Впереди, в пятне света под канделябром, преклонил колени человек в черной мантии.
– Значит, меня плохо информировали, – сказал Том высоким холодным голосом, в котором пульсировала ярость.
– Хозяин, я молю вас о прощении, – прогнусавил человек, стоящий на коленях. Его макушка блестела на скудном свету. Похоже, он дрожал.
– Я не виню тебя, Руквуд, – сказал Том тем же холодным, жестоким голосом.
Отпустив стул, он обошел его, приблизившись к съежившемуся на полу человеку, и остановился в темноте прямо над ним, глядя вниз с гораздо большей высоты, чем обычно.
– Ты уверен, что дело обстоит именно так, Руквуд? – спросил Том.
– Да, милорд, да… Я ведь сам работал в этом отделе…
– Эйвери говорил мне, что Боуд сможет взять его оттуда.
– Боуд никогда не смог бы взять его, хозяин… Он должен был понимать это… без сомнения, именно поэтому он так упорно сопротивлялся наложенному Малфоем заклятию «Империус»…
– Встань, Руквуд, – шепнул Том.
Коленопреклоненный едва не упал, спеша выполнить приказание. Его лицо было изрыто оспой – рябины четко выделялись в свете канделябра. Даже поднявшись на ноги, он не выпрямился до конца, а замер в полупоклоне, украдкой бросая вверх, на лицо Тома, полные ужаса взгляды.
– Ты хорошо сделал, что сказал мне об этом, – произнес Том. – Что ж… Похоже, я потратил многие месяцы на пустые усилия… впрочем, неважно… теперь мы начнем
все заново. Ты удостоился благодарности лорда Волан-Де-Морта, Руквуд…
– О, милорд… спасибо, милорд! – выдавил из себя Руквуд голосом, хриплым от облегчения.
– Мне понадобится твоя помощь. Мне понадобится вся информация, какую ты сможешь добыть.
– Конечно, милорд, конечно… все, что угодно…
– Очень хорошо… ты можешь идти.
Руквуд попятился, кланяясь, и исчез за дверью. Я все это время стояла у камина и большими глотками попивала огневиски, после него по телу разлилось приятное тепло. Я вздохнула:
– Твои Пожиратели плохо справляются. Тебе не справится с Министерством с шайкой падших волшебников.
– Я делаю все, что в моих силах дорогая, – уточнил Том. – Арианрода, совсем скоро здесь будут стоять супруги Лестрейндж, но они замурованы в Азкабане. Они были преданы мне. Они предпочли отправится в Азкабан, нежели отречься от меня. Когда стены Азкабана рухнут, они будут вознаграждены так, как и мечтать не могли.
– Очередной бред, – рявкнула я и сделала глоток. – Сдалось тебе это пророчество. Тебе его не достать!
Слава Богу! «Еще один стакан, и мои нервы перестанут дергаться». Я наполнила его снова и быстро выпила содержимое.
Золотые огоньки отражались на полированной поверхности стола. Грани пустого стакана сверкали, когда я поворачивала его в руке.
Было тихо, как в могиле. Звон стекла, когда я наливала огневиски, заставил меня вздрогнуть.
Свечи догорели, графин постепенно опустел, и я теряла контроль над собой. С этой комнаты все начиналось. Стол был также пуст, на нем стояли только свечи. Том был жесток. Он был в гневе в ту ночь и жесток. Том поднялся и, подойдя ко мне, больно повернул мою руку так, что я вскрикнула от боли.
– Может, мне стоит приказать тебе. – Том резко схватил меня за горло, не сильно, но настолько, чтобы я не смогла отвернуть голову. – Как на счет «Империус», любовь моя!
Секунду посмотрев мне в глаза, пытаясь сломать мою защиту, Том впился поцелуем в мои губы. Том толкнул меня в сторону кресла. С задранной юбкой, с приспущенными трусиками, в чулках, я выглядела как шлюха, но при своей красоте и горящем взгляде – как роскошная шлюха! Том подошел ко мне, медленно стянул юбку, трусики, взял за тонкие щиколотки и, широко раздвинув мои ноги, припал к моей дырочке своим ртом. Он начал страстно целовать мои набухшие губки, лизать клитор, иногда проникая внутрь своим языком, я металась под ним, не сдерживая стонов и вскрикивая, когда он задевал особенно чувствительные точки. Меня затрясло в судорогах наслаждения…
Отстранившись, он наслаждался зрелищем кончающей женщины. После того как по ее телу прошла последняя судорога и я расслаблено раскинулась на кресле, Том взял мои руки и прицепил к спинке кресла веревкой. Стянув с меня чулки, он этими же чулками привязал мои стройные, широко раскинутые ножки к ножкам кресла. Сначала Том начал пальцами сильно сжимать и выкручивать набухшие соски, я застонала, почувствовав боль, но и вместе с тем острое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Я начала дергаться под ним, и вдруг, как бы в наказание, получила резкую несильную пощечину. Я испытывала унижение, боль, но меня безумно возбуждала ситуация, что меня имеют, как хотят, а я бессильна что-то изменить.
Вытащив свой член, он приставил его к раскрытому влагалищу и резким движением вогнал по самые яйца. Я задохнулась от наслаждения и отдалась ритму жестких, сотрясающих мое тело ударов. Том трахал меня в бешеном темпе, раздавались громкие, мокрые шлепки трахающихся тел. Вдруг, резко остановившись и не дав мне кончить, он соскочил, быстро отвязал мне ноги и руки, поставил на четвереньки. Я стояла как сучка в ожидании вязки, ждала, когда он снова вставит свой напряженный член.
Том снова взял в руки член, и, введя его в сочащуюся щель, сделал пару движений. Нагнувшись, он схватил меня за груди, начал снова мять их и крутить мои соски.
– Да-а, Арианрода! – Том имел меня, причиняя мне боль и вместе с тем небывалое наслаждение. Я уже ничего не соображала, но чувствовала, что скоро придет разрядка. Том держал мои груди, стискивал их, и после недолгих таких жестоких движений, я начала бурно кончать, я упала на пол и закричала во весь голос, содрогаясь от сумасшедшего оргазма.
– Следующий раз, когда ты поднимешь на меня руку, будет последним, когда руки у тебя вообще были, – предупредила я. – И не смей мне угрожать!
Я вышла из зала и направилась в спальню, чтобы принять душ и привести себя в порядок.
Стоя под душем, я смывала свою похоть и следы очередного подчинения.
Я никогда не делилась ни с кем своей болью, не просила жалости. Вода стекала по обнаженному телу, но я этого не чувствовала, я не чувствовала ничего, онемев от боли.
– Я будет горевать позже, когда буду способна выдержать эту боль. Я не подпускала к себе свои чувства, раздумья, боль, снова и снова повторяя слова, которые обещали заживить раны и дать мне силы, чтобы выжить, пока боль не прошла: «Это скоро закончится, и тогда я могу поехать домой».
Выйдя из душа, укутавшись полотенцем, я нашла мазь, которую передал мне Том, и стала обильно смазывать мои синяки и кровавые потеки.
«Я, кажется, начинаю ныть, – подумала я с отвращением. – Я не позволю этому случиться. Как только спустишься вниз до конца, дорога может вести только вверх. Если уж кто и виноват в этом, так это я сама, и только я смогу это все остановить. И в этом я не солгу».
Я не заметила, что за мной кто-то стоит, лишь почувствовала тяжелое дыхание уже, когда ко мне подошли ближе, я хотела повернуться, но мне не дали, лишь сжали в тиски.
– Нужно запирать двери, Анри, – пронзительный голос раздался у меня над головой, и я почувствовала, что Северус коснулся своим носом моих волос.
– Как вы объясните свое дерзкое появление? – глухо спросила я. – Или ты сошел с ума?
– Ты понимаешь, что ты себя похоронила! Он сделает все, чтобы тебя убить! И я ничего не смогу сделать, ничего!
– С твоих уст это звучит не искренне, – возразила я. – Отстань от меня!
Я дернулась, но Северус сильнее сжал меня.
– И не старайся больше умничать, радость моя. Я буду наблюдать за каждым твоим шагом.
– Ты… невыносим! Как петух на навозной куче!
– Мисс, вы забываетесь, – уточнил Северус и прижал меня к себе еще сильнее, и его пальцы прошлись по плечу, руке и скользнули по моему животу и остановились на лобке.
– Мне нравится, когда ты в гневе. Твои глазки сверкают, а носик морщится. Пожалуй, я и в самом деле был грубоват.
Северус нежно провел пальцами по лону, и его пальцы сделали резкие сжатия нижних губ. Я всхлипнула и откинула свою голову ему на грудь.
Я перестану уважать себя, если попрошу его еще раз. Я вся горела, когда он прикасался ко мне, во мне все кричало: «Еще…»
– Нет, – выдохнула я когда Северус повторил свои движения. – Ты играешь с женским сердцем.
– Что ты имеешь в виду? – не унимался Северус и все сильнее стал двигать своими пальцами, терзая мой клитор.
– С моим, – всхлипнула я и сжала его руку.
«Я никогда ему не скажу, что люблю его. Это сделает его слишком самоуверенным. Я никогда это не скажу…»
– Это слишком тонкая игра для мужчины? Что касается тебя… я совсем не уверен, что играю именно с твоим сердцем.
– Я ненавижу тебя, – прохрипела я уже на грани надвигающего оргазма.
– Ты похотливая сучка, – прохрипел он мне и, лизнув мочку уха, прикусил ее.
Он делал это специально, ему нужно было убедиться в том, что я до сих пор в его власти, что я его, с кем бы я ни была. Возможно, он так самоутверждался, а может, он просто хотел услышать от меня, что я не могу без него, что я нуждаюсь в нем как никогда. Но, думаю, что он хотел выбить у меня признание, но я существо хитрое, так что даже при таких обстоятельств не сдамся.
– Ты такой… – вскрикнула я от притока этих великолепных электронных импульсов.
– Очаровательный, умный? – усмехнулся Северус и, не убирая свои пальцы, поцеловал мое плечо.
Он был рядом, прикасался; губы мои раскрылись, глаза говорили, как долго я ждала его. Мои губы встретились с его губами, аж захватило дыхание.
Руки Северуса напряглись, я чувствовала это, он сильнее прижал меня к себе, слабый возглас радости вырвался с моим дыханием.
– …омерзительный, – процедила я ему прямо в губы.
– Черт побери тебя! – тихо выругался Северус и оторвал себя от меня.
Он исчез так же внезапно, как и появился, оставив флакон с зельем на тумбочке.
Когда дверь закрылась за ним, рука моя потянулась к флакону. «Почему я так себя вела? Совсем не так, как я чувствовала. Он все время так влиял на меня, побуждая говорить не то, что я думаю. Я должна была это знать и не терять контроль над собой. Но он все время издевается надо мной!
Прибыв к себе, я постаралась забыть все – и в этом помогли виски. Они прожгли знакомую дорожку по всему телу, притупляя боль.
Разум поднимался по спирали все выше и выше, быстро и легко вращаясь, кружась, выше, выше из черноты в сознание, но какой-то инстинкт заставлял его снова опускаться, скользя, сползая в темноту, прочь от невыносимой правды. Снова и снова шла борьба, утомляющая меня настолько, что я лежала в большой кровати измученная, недвижимая и бледная, словно мертвая.
«Я разбита, но я расквитаюсь с тобой, Том Реддл, – подумала я с горьким триумфом. – Я ударю тебя сильнее, чем ты ударил меня».
Затем неожиданный гнев вспыхнул во мне, делая нечувствительной к боли, заряжая энергией измученное тело и дух.
Я встала с кровати, налив себе еще огневиски.
– Я никогда не была так несчастна за всю свою жизнь. – Поднесла стакан с виски к губам.
Вдруг я увидела свое отражение в зеркале. Медленно я поставила стакан, посмотрела себе в глаза. Они расширились в шоке от увиденного. Я не смотрела на себя уже многие месяцы, и не могла поверить, что эта бледная, худая, со впавшими глазами женщина имеет что-то общее со мной.
– Что случилось, Анри? – спросила я отражение.
Моя рука автоматически потянулась к графину. Вдруг я отдернула ее и заметила, что рука дрожит.
– Боже мой! – прошептала я и уставилась на свое отражение. – Дура! – сказала я себе, закрыв глаза, и слезы покатились по щекам, но я вытерла их дрожащими пальцами.
Мне все сильнее хотелось выпить, я облизнула губы. Правая рука протянулась помимо моей воли, сжала горлышко сверкающего сосуда. Я посмотрела на свою руку, как будто она принадлежала незнакомке. Медленно, наблюдая за своими движениями в зеркале, я подняла графин и попятилась назад от пугающего отражения.
Затем глубоко вздохнула и метнула графин изо всех сил, и он разбился об огромное зеркало.
На мгновение я увидела свое лицо, разламывающееся на кусочки, увидела свою искаженную улыбку. Серебряное стекло разлетелось, и маленькие осколки упали под ноги. Верхний край зеркала наклонился вперед, и огромные острые куски рухнули, разбиваясь со звуком пушечного выстрела, на пол.
«О чем я думаю? Я, должно быть, сошла с ума. Только минуту назад я поняла, сколько боли причинила Северусу, и ненавидела себя. А сейчас нет времени для сожаления, пустая трата, я должна заняться построением свое мести. Я смогу, если пораскину мозгами».
Весь остаток ночи я методично перебирала в уме все возможности. Естественно, натыкаясь на безвыходные ситуации.
Внезапно вспомнила свою юность, дом, время перед войной. Воспоминания были каким-то безболезненными, отдаленными, и я понимала, что больше не была той Адрианной, которой сама позволила сбиться с пути.
– Нужно сосредоточиться на будущем, на реальности, на последствиях.
В висках у меня начало стучать, затем сильно колотиться, и страшно заболела голова, но я продолжала думать.
Конечно, я уже давно поняла, что никогда не любила Тома по-настоящему. Мне просто хотелось иметь тот идеал, что я себе выдумала и назвала это любовью.
– Из-за фальшивого чувства я потеряла больше десяти лет своей жизни и Северуса, человека, которого действительно любила… А так ли это? – я напрягла память, несмотря на боль: всегда было больно думать о Северусе, о своей ошибке, о том, что для меня он потерян навсегда.
Мне стало немного легче, когда я вспомнила, как он обращался со мной, и ненависть заглушила эту боль. И все же я сумела выбросить эти мысли из головы: так было проще всего.
Я плакала и смеялась: «Трусиха! Трусиха! Трусиха!»
Я не почувствовала порезы, которые маленькие осколки сделали на руках, шее и лице. Мой язык почувствовал соленое, я дотронулась рукой до струйки крови на щеке и посмотрела с удивлением на свои окрасившиеся пальцы.
Взглянув на место, где только что было мое отражение. Я резко засмеялась: «Хорошее избавление».
Однако в долгие дни вынужденного бездействия мысли постоянно возвращались к прошлому, и я не могла не думать о Северусе.
Любила ли я его?
«Наверно, – подумала я, – я все еще люблю его, иначе мое сердце не болело бы так при одном воспоминании о его язвительной ухмылке, его голосе».
– Но ведь я была так же околдована Томом, вспоминая первую встречу с ним.
Я была в штаб-квартире Ордена, когда утром пришел «Ежедневный пророк», я развернула его, посмотрела на первую полосу и ойкнула так, что напугала Молли.
Десять черно-белых фотографий, занявших всю первую полосу; на девяти – лица волшебников, на десятой – ведьма. Одни безмолвно скалились, другие нагло барабанили пальцами по рамкам своих фотографий. Под каждой значилось имя и преступление, за которое этот человек был посажен в Азкабан.
«Антонин Долохов, – гласила подпись под фотографией волшебника с длинной, бледной, искривленной физиономией, насмешливо смотревшего на меня. – Осужден за зверское убийство Гидеона и Фабиана Пруэттов».
«Август Руквуд, – значилось под изображением рябого мужчины с жирными волосами, который стоял со скучающим видом, прислонясь к краю фотографии. – Осужден за передачу секретных сведений Министерства магии Тому-Кого-Нельзя-Называть».
Но внимание мое было приковано к ведьме. Она бросилась мне в глаза, как я открыла газету. Длинные нечесаные волосы, когда-то они были густые и блестящие. Она смотрела на него из-под тяжелых век, на тонких губах играла надменная улыбка. Как и Сириус, она сохранила остатки былой красоты, хотя время или Азкабан сильно над ней поработали.
«Беллатриса Лестрейндж, осуждена за пытки, нанесшие непоправимый вред здоровью Фрэнка и Алисы Долгопупс».
Заголовок гласил:
«МАССОВЫЙ ПОБЕГ ИЗ АЗКАБАНА МИНИСТЕРСТВО ОПАСАЕТСЯ, ЧТО «ДУША ЗАГОВОРА» СТАРЫХ ПОЖИРАТЕЛЕЙ СМЕРТИ – БЛЭК
Вчера поздно вечером Министерство магии сообщило, что из Азкабана совершен массовый побег.
В ходе беседы с репортерами у себя в кабинете министр магии Корнелиус Фадж подтвердил, что несколько часов назад из камер строгого содержания совершили побег десять заключенных, о чем, ввиду особой опасности беглецов, он уже проинформировал премьер-министра маглов.
«К великому сожалению, повторилась ситуация, с которой мы столкнулись два с половиной года назад, когда из тюрьмы бежал убийца Блэк, – заявил вчера вечером Фадж. – И между этими происшествиями нельзя не усмотреть взаимосвязи. Побег подобного масштаба предполагает помощь извне, и следует помнить, что Блэк, первым в истории вырвавшийся из Азкабана, идеально подходит для роли такого помощника. Мы считаем весьма вероятным, что бежавшие преступники, в числе которых кузина Блэка Беллатриса Лестрейндж, группировались вокруг своего вожака Блэка. Тем не менее мы прилагаем все силы к задержанию преступников и просим волшебное сообщество проявлять бдительность и осторожность. Ни в коем случае нельзя приближаться к этим лицам»».
– Вот почему он вчера так радовался, – дочитав статью, вспомнила я.
– Поверить не могу, – сказала Тонкс. – Фадж винит в побеге Сириуса.
– А что ему остается? – с горечью спросила я. – Сказать: «Извините, господа, Дамблдор предупреждал меня, что это может случиться – стража Азкабана переметнулась к лорду Волан-де-Морту, и теперь на свободе самые опасные его союзники»? Понимаете, он полгода твердил, что Поттер и Дамблдор – лжецы.
«Пресвятые угодники, поскорее бы уж от всего избавится! – подумала я. – Просто невыносимо вечно придуриваться. Надоело притворяться, надоело степенно выступать, когда хочется послать все к чертям. Слушать всякую ерунду, что несет Том, и изображать из себя круглую дуру».
========== Глава XLVIII. Воспоминание ==========
Июнь 2005 года.
Не знаю, думал ли я, что наши взаимоотношения с Анри приобретут другое русло после ее возвращения, но они изменились, как и она сама. С ней было невозможно разговаривать, и ее поведение меня раздражало. Я просто не мог смириться с тем, что она так просто и легко может заявиться ко мне и, раздвинув ноги, отдаться. А может, не одному мне? Я гнал от себя эти мысли, но ее поведение только раззадоривало меня, и я с каждым разом все больше и больше накручивал себе того, что и не было.
Сколько я ни пробовал, но ее щит был настолько сильный, что я просто-напросто не мог его сломать.
Меня бесило, что возле нее все время крутятся мужчины, ведь в их голову я влезть мог и прекрасно видел их мысли, думаю, и Анри тоже.
Каждое ее появление в моем кабинете приводило меня в ярость, но как мужчина я не мог сопротивляться этой девчонке, которая манила меня, дразнила и отдавалась мне каждый раз.
Мне было трудно разобраться со своими чувствами к Анри, к Лили, которая до сих пор жила в моем сердце, но в отличие от нее Анри была живой и рядом. Если б, конечно, не ее характер, то, может быть, я смог бы пересилить свои мысли и чувства, которые остались после Лили.
Я любил ее с той самой встречи, и моя любовь оставалась со мной, несмотря на ее смерть, но была Анри, которая могла одним своим видом всколыхнуть мое сердце, так что в груди создавался тяжелый ком, от которого трудно было дышать.
Она могла довести своими выходками до бешенства, но в этом и была её своеобразная прелесть.
Вспоминая те годы, я могу сказать только одно, что, наперекор судьбе, я желал эту безумную, непокорную девушку.
– Безумная!
Анри меня избегала, она и слушать меня не хотела. Сейчас я могу понять ее, она, так же как и я, была загнана в угол, и проявление чувств – это и вправду была непозволительная роскошь для нас обоих.
Но я был ослеплен этими чувствами и я хотел, чтобы она знала это. Возможно, я думал, что мне станет легче, но я ошибался.
Я по сей день хочу обладать ею – ни одной женщины я не ждал так, как ее, и ни одной не ждал так долго. Моё сердце всегда принадлежало Анри.
Январь 1995 года.
Здравствуй. Здравствуй… Ну вот, чуть не написал «моя». Опомнился, замер…
Ты прости меня. Я не беспокоил тебя уже много лет. Целых три бесконечно долгих года. Говорят, что время летит. Летит? Может быть. Это, наверное, у счастливых оно летит, растворяется, песком пробегая сквозь пальцы. Мое время давно устало, призадумалось и остановилось. Оно больше мне не союзник. Оно стало врагом. Только враг может так мучить, не давая забвения.
Я знаю, что у тебя все хорошо. Ты по-прежнему рядом, ты по-прежнему счастлива. Хотя я стараюсь, не появляться и не падать тебе на глаза, но я, как маньяк, узнаю все, что можно, о тебе.
Я, конечно, дурак, но все еще глубоко в душе теплится надежда, а вдруг, а может быть… А вдруг я нужен тебе? А вдруг? Понимаю, как это глупо, как безнадежно, но ничего не могу поделать с собой. Может быть, и живу-то до сих пор, потому что теплится надежда. Как там: «Надежда умирает последней». А ведь правда. Меня уже давно нет, а надежда живет, живет…
Я тогда гнал от себя эти дурные мысли, но разум сопротивлялся. Я желал тебя так сильно, что просто возненавидел тот день, когда впервые увидел тебя.
Как мне больно… Лежу в кровати, тупо уставившись в темный угол. Я обессилен, я так далеко от тебя, я одинок, чувствую себя покинутым. Мне нужно увидеть твоё лицо, чтобы сохранить рассудок, чтобы собрать себя воедино. Да, время идет, и ночь сменяется днём, я думал, может, моя страсть к тебе пройдёт, но я никак не могу забыть тебя. Всё никак не могу разобраться в своих чувствах к тебе, или ты хочешь, чтобы я ушел, или тебе реально что-то мешает… Может, ты что-то ждёшь от меня, а до меня, глупого, не доходит, я в растерянности. Всё пытаюсь сохранить рассудок на расстоянии, без тебя. Я схожу с ума, помоги понять…
Мне везде мерещишься ты… Я пытаюсь среди тысяч лиц найти твое… Но тебя нет…
Я пытался забыть тебя тысячу раз, я нырял в талую весеннюю реку и выныривал; я напивался огневиски и трезвел; я пытался быть с другими девушками – бесполезно…
Не знаю, излечусь ли когда-нибудь.
Да когда же это все уже закончится, а? Меня все так и прет, так и забита голова тобой, ты прочно засела в каждом моем движении, в каждом слове, в каждой мысли! И воспоминания переплетаются с фантазиями… это что-то новенькое! Да когда ж ты уже от меня отвяжешься? Опять мои фантазии неуемные!
Медленно подойти, тонкость запястий в руки и за спину, вплотную придвинуться, подбородок как можно ближе и, по возможности, не дышать. Блуждать глазами голодными по дьявольски привлекательным выточкам, наслаждаться испугом, ею, замершей в ожидании ласки, вдыхать ее, настойчивым языком раскрывая губы, съедать остатки сомнений нетерпящим отлагательств властным горячим ртом. Назад запрокинуть голову, отведать тонкую шею, уши, заманчивые ключицы, нетерпеливо стянуть на пол. Она чуть заметно сопротивляется, слабо ругается, часто дышит, хочет, но закрывается, вцепляясь белыми кистями в мятый льняной подол. Улыбкой отметить ее старания, погладить лопатки, оставить чулки, стащить кружевные тряпки и платье с плеч. Найти ладонью чуть ассиметричную грудь и лечь на нее скорее, не в силах сдержаться – лечь! Врасти в нее бедрами, двигаться сбивчивым тактом, сумбурным ритмом, мерить ею углы, огибать исступленной спинкой резные диваны и стулья, роскошные кресла. Швырнуть на кровать, пальцами правой – в волосы, левой – внутрь, туда, где давно уже влажно ждут – им здесь самое место. Она изовьется петлей, глубоко задышит: змеится, шипит, ненавидит, невероятно щедра на густые проклятья. Выждать слегка, продолжать: впивается в плечи, хватает воздух, натягивается струной, скулит и вздымается, выливается, исступленно комкая платье…
Сделать ее своей.
А после трогать кончиком языка, касаться, будить в ней остатки львицы, воюющей с жаждой страсти самозабвенно, рьяно. Смеяться, лениво отбросив груду демонстративных пощечин, прижать к себе, бедра по разным углам, опрокинуть на фортепьяно.
И вновь делать ее своей.
Твои глаза – холодная река.
На глубине разбиты полюса.
Я по ней плыву, но, кажется, тону.
Спасая душу грешную свою.
Молю тебя одну, тебя одну, тебя одну.
Твои глаза пусты, когда со мной.
Но только я кричу тебе: «Постой!»
Там, на берегу, я погружусь во мглу.
Спасая душу грешную свою.
Я не знаю, что тебе дороже: любовь или обман!
Я не знаю, что спасти нас сможет; и на душе туман.
Я не знаю, кто из них главнее; ответь мне вновь и вновь.
Только сердце бьётся всё слабее, а мне нужна любовь!
Июль 1995 года.
Но время шло, мои признания Анри лишь отшвыривала. Но в последний день Турнира Трех волшебников я смог растопить ее сердце, хотя бы на мгновение ее каменная стена рухнула.
Я видел, как ей больно слышать от меня эти слова, она пыталась остановить меня, но я не давал и слова сказать.
Возможно, это был единственный выход забыть свои чувства к Лили, я подозревал, что каким-то образом Анри узнала об этом и так резко отреагировала.
Да, я тогда и напал на нее, но другого выхода я тогда не видел, мне нужно было открыть свои чувства ей. Ведь только тогда она была такой слабой и растерянной, надеюсь, она мне простила это.
Я тогда опять увидел перед собой ту маленькую девочку, и мои чувства, которые я так долго старался скрывать, вырвались наружу. Я стал целовать ее, успокаивать, мне так хотелось ее защитить, спрятать ото всех и никому не отдавать.
Смейся сколько хочешь, но мне хотелось бы заботиться о тебе, баловать тебя, делать все, чтобы ты ни пожелала. Я хотел жениться на тебе, быть тебе защитой, дать тебе возможность делать все, что пожелаешь, лишь бы ты была счастлива. Тебе пришлось столько вытерпеть. Никто лучше меня не понимал, через что ты прошла, и мне хотелось сделать так, чтобы ты перестала бороться, а чтобы я боролся вместо тебя. Мне хотелось, чтобы ты играла, как дитя. Потому что ты и есть дитя – храброе, испуганное, упрямое дитя. По-моему, ты так и осталась ребенком. Ведь только ребёнок может быть таким упорным и таким бесчувственным.
И на что я тогда надеялся? Не знаю.
Я не знаю, не могу понять своими уязвленными чувствами, зачем ты мучишь меня, истязаешь и надрываешь уже и так хриплые струны моей любви, давно готовые затихнуть навсегда.
Зачем ты так жестока?
Ведь единственное, чем я мог причинить тебе неудобство или странность, так это тем, что безумно любил тебя. До страсти, до исступления, до отречения.
А тебе доставляет удовольствие от бесчувственности к самому имени моему, так явно обижать меня. Но и в этом невозможно упрекнуть тебя, ведь я сам кинулся в такую жизнь, где поклонялся идолу.
Ведь за все, что я желал отдать, мне нужно было всего немного понимания, совсем чуть-чуть понимания, ведь это не много? Доверие, хм, доверие. Это то, что появляется со временем, остальное – компромисс и сдерживание своего старого и неприятного опыта – это мой жизненный опыт, это часть меня, и вырезать этого я не могу, как бы ни старался и ни делал над собой усилий. Если бы ты только знала, через какую боль пришлось пройти в свое время, если бы ты хоть немного попыталась понять меня, мою прошлую горечь и страхи, которые родились вместе со мной после затягивания ран, но в ответ я слышу бескомпромиссное. Разве может тот, кто любит, не оставлять выбора тому, кого любит, ты очень жестока, очень. Может, это будет для тебя открытие – но я гораздо более раним, чем ты думаешь, даже не так – ранить меня может только тот, кто дорог мне, ты очень дорога и ранишь сильнее всех. Но хочу, чтобы ты знала – ты очень дорога мне, и я устроен так, может, и неправильно, но для меня важна открытость, а от тебя только сыпятся тайны, которые только провоцируют меня, зачем? Я так не могу, с прискорбием и болью в груди я соглашусь с твоими словами «нам нельзя», да, нам нельзя, – это провоцирует недоверие и доставляет мне боль.
