Текст книги "Чего не было и что было"

Автор книги: Зинаида Гиппиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

ГОГОЛЬ И БЕЛИНСКИЙ

В «Зеленой Лампе»

Доклад Н. Оцупа, в недавнем заседании, по теме (о столкновении Гоголя с Белинским), был чрезвычайно интересен, благодаря множеству попутных и важных вопросов, которые из него вытекали… могли вытечь, по крайней мере, если бы прения были продолжены.

Мне, по случайности, на самом этом заседании быть не пришлось; но доклад в главных чертах мне известен, и я хочу здесь воспроизвести суть тех моих замечаний, которые должны были быть высказаны в этот вечер.

Так как Гоголь, сам по себе, явление слишком сложное (да не прост, хотя и проще, Белинский), то нам необходимо ограничить себя собственно темой доклада, – столкновением их по поводу книги «Переписка с друзьями». В сущности это было столкновение Гоголя не только с Белинским, а со всем решительно русским обществом той эпохи. Очень бы любопытно выяснить, почему вознегодовал на Гоголя, вместе с Белинским, и Аксаков, восстали и славянофилы; но детальный разбор этого опять завел бы нас далеко. Достаточно, если мы возьмем Белинского, но возьмем его, как представителя известной части тогдашнего русского общества. Какой части – об этом ниже.

Дело, конечно, не в писателе Гоголе. Литература на втором, если не на третьем плане. Да хотелось бы мне знать, у кого из наших гениальных писателей была она на первом? Даже у Пушкина не была, в том смысле, в каком этот первый план теперь понимается. И уж, конечно, не у Достоевского, а про Толстого и говорить нечего. Каждый их них, на пути жизни, подходил к концу литературы, и куда-то из нее простирался дальше, вырывался из нее, раздвигая или разламывая писательские рамки.

Мережковский, в книге «Судьба Гоголя», где центр слишком, может быть, отодвинут в специальную область, о столкновении Гоголя с Белинским и с данной частью общества, говорит кратко: «Он (Гоголь) заговорил о Боге». На этом замечании стоит остановиться. Ведь, действительно, даже когда, полвека спустя, Вл. Соловьев «заговорил о Боге», – он явно оказался «белой вороной» с кривыми и косыми на него взглядами. Я сближаю Гоголя с Вл. Соловьевым скорее, чем с Достоевским потому, что оба они «заговорили о Боге» в форме прямой, жизненной, а не художественной, что, на плохой конец, кое-как прощалось (хотя и Достоевскому прощалось именно «кое-как»). Но прямой формы часть общества, с Белинским во главе, вынести от Гоголя не могла, как едва выносили ее, через 50 лет, сыновья и внуки Белинского – от Соловьева.

Кто эти внуки? Как зовется часть общества, о которой мы говорим? Да, конечно – русской интеллигенцией. Мы условились не входить в детали, поэтому я буду брать все в общих, почти грубых, чертах. Время Белинского – время нарождения «интеллигенции». Кто-то назвал Белинского ее родоначальником и, кажется, не очень ошибся. Сейчас нам, правда, с трудом верится, что в середине прошлого века Гоголь, заговорив о Боге, получил от интеллигенции «оплеуху», заушение и был всеми покинут, как за то же самое, в конце века был покинут Соловьев. А в начале века нынешнего группа интеллигентов, заговорившая о Боге, не избегла и заушений. Если всему этому не верится, – не потому ли, что сейчас, на наших глазах, целые косяки интеллигентов, беспрепятственно примкнув к Православной Церкви, все время говорят, даже болтают, «о Боге?». Это, конечно, большая перемена, внешняя, во всяком случае (мало ли у нас произошло таких перемен?), но что переменилось внутренно, по существу, это надо еще исследовать.

Ведь замечательно, первый, коренной вопрос, который Гоголь поставил – правда, лишь в чувстве, не в сознании, – который Соловьев поднял уже резко и ясно, а группа интеллигентов положила в основу Рел. – Фил. Собраний 1901—03 годов, – этот вопрос как-то отодвинулся на задний план и там пребывает в забвении. Точно его сторонкой обошли, и даже не по ибсеновской «Великой Кривой», а просто на кривой объехали.

В кратчайшей формулировке – это вопрос об отношении религии и жизни. В частности – христианства к жизни, – к личности, к обществу, к его устройству, к свободе и т. д. Ясно, что вопрос этот мог возникнуть лишь перед теми, кто имел уже то или иное отношение к религии, то или другое о ней внутреннее понятие.

Теперь посмотрим, какое понятие о религии было у нашей интеллигенции и какое есть теперь. Бросим на нее общий беглый взгляд, на всю ее возрастную историю.

Честная, пылкая, безоглядно влюбленная в Прекрасную Даму – свободу, наивная и естественно ограниченная, – такова ее юность. Потом лишь пыла поубавилось, да кое-какие пламенные «идеи» стали превращаться в «правила». Интеллигентское «религия – реакция» явилось очень просто: не реакция ли, в самом деле… Церковь? Не с самодержавием ли, не против ли свободы? Знак равенства, сразу поставленный между понятиями: религия – христианство – Бог – церковь – православие, все приводил в ясность. И разве не была интеллигенция по-своему права, возмущаясь всяким, кто заговорил «о Боге?».

Годы шли, если изменяя общие черты интеллигенции, то уже совсем не влияя на данную – отношение к области «религии». Внутренний раскол подготовлялся по другим линиям. Не будем входить в сложные причины этого последнего разрыва, осуществлению которого помогла историческая катастрофа; скажем только, что разрыв произошел между частью интеллигенции, оставшейся верной своим «идеям» в их прежней, широкой и честной идеалистичности, – и другой частью, которая выхватила несколько первичных интеллигентских линий (чем, конечно, исказила общий лик интеллигенции), дотянула их, логически, до конца.

Эта последняя часть – большевики. Никто ведь не спорит, что они та же русская интеллигенция, выходцы оттуда же. И если у потомков Каина и потомков Сифа родоначальник один – Адам, можно признать, что Белинский – родоначальник всей, хотя бы расколовшейся, русской интеллигенции.

Катастрофа, физическое, внешнее разделение, вряд ли соответствует, по резкости, тому же разделению внутреннему. Физически потомки Каина, двигаясь по своему пути, продвинулись в тупик, а потомки Сифа, пока что, отодвинуты в эмиграцию. Но кое-какие внутренние нити между теми и другими не разорваны, что-то общее, из отдаленного прошлого, у них остается. Между прочим и та черта, о которой мы говорим, – отношение к религии. С виду это кажется странным, но взглянем повнимательнее на эмигрантскую интеллигенцию.

Далеко время, когда можно было давать «оплеухи» тому, кто заговаривает о Боге. Да и внешняя катастрофа перевернула все аспекты. Отдельные личности из интеллигенции массами, спокойно, идут в православную церковь. Остракизму их, конечно, интеллигенция не предает (еще бы!), но сама из неидущих в церковь, «о Боге» не заговаривает, или с большой неохотой. «Религия – реакция» как-то не сказывается, не выходит в словах; всего удобнее, всего спокойнее остановиться тут – на терпимости. На отделении «церкви от государства».

Эта ходячая фраза очень характерна. Ее любят и материалисты, ее любят повторять и православные интеллигенты (когда не рассуждают специально о Церкви). Она дает тон отношению к религии всей интеллигенции, отношению того же, в сущности, старого порядка. Религия, Бог, христианство – это Церковь. При условии отделения Церкви (религии) от государства, от политики, от всякой общественной и т. д. жизни, неправославные интеллигенты готовы считать ее не опасной; и даже малоопасными кажутся им мечтательные разговоры увлекающихся подчас соинтеллигентов о неопределенном «оцерковлении» мира.

Так оно идет, пока вопрос первой важности, вопрос Гоголя, Достоевского, Розанова, Соловьева, Толстого остается лежать без движения, незатронутый, забытый, точно он провалился.

Это бы еще ничего, если б так откровенно и стояло, что вопрос не затрагивается, что интеллигенция не желает разбираться, что такое религия, что такое христианство и есть и ему место в мире, или нет. Но дело обстоит гораздо хуже.

Обычная фраза об «отделении Церкви от государства, взятая в прямом смысле и на своем месте, означала бы такую простую вещь, с которой и спорить нечего. Беда же в том, что фраза эта звучит как-то ысгерпывающе, и для уха людей поколения более молодого – обманно. То есть человеку, новому в этой области, но способному нащупать вопросы серьезные, вроде вопроса о религии и жизни, христианстве и жизни, – может показаться, что все это интеллигенция уже рассматривала и пришла к сознательному решению. Влияние этого воображаемого решения можно заметить в докладе Н. Оцупа. Докладчик как будто склонен в конфликте Гоголя и Белинского увидеть некоторое «вмешательство в чужие внутренние дела». Предпосылка: «церковь» не должна вмешиваться в дела «государства», – это знагит, что религия не вмешивается в дела общества, христианство в жизнь, небесное в земное, божественное в человеческое и т. д. Гоголь, заговорив о Боге, вмешался в дела Белинского, в устроение на земле, которое должно совершаться именно «без Бога». Поэтому прав Белинский, защищая свои дела от Гоголя.

Тут, как видим, налицо все типичные интеллигентские представления, вплоть до знаменитого «устроения на земле без Бога» (причем никому не воспрещается помышлять о Боге в чаянии будущего своего устроения на небесах).

Я нарочно усиливаю нотки, не слишком отчетливо звучавшие в докладе Оцупа, но не меняющие от этого своей природы и значения. Интеллигентский подход к «религии» (с обходом вопросов собственно религиозных) примитивен и прост, так что напрасно было бы доискиваться, на каких серьезных основаниях противополагается небесное – земному, Божье – человеческому. Розанов всю жизнь бился, доказывая, что христианство уводит от земли, гасит свет и радость, тут же, однако, утверждая, что без Бога, без религии, существование вообще невозможно. Интеллигенция его не поняла бы, если бы и слушала. Что разбирать? Разделить только надвое: тут – все относящееся к человеку и жизни, там – к Богу (Церкви), и, чур, друг другу не мешать.

Нечего и говорить, что я – за «отделение церкви от государства». Нечего и говорить, что я вполне сочувствую Белинскому в его возмущении некоторыми проектами Гоголя относительно «устройства на земле». Но отсюда еще далеко до выводов, которые делает интеллигенция и которыми она, если сегодня не вполне соблазнила Оцупа, завтра соблазнит кого-нибудь другого. Да и что говорить вообще о выводах, когда первый запрос о религии, о христианстве, об отношении его к жизни, вопрос, занимавший лучшие наши умы, – затерт, отброшен сейчас в сторону? Следует либо так и сказать откровенно, что он, за ненужностью, упразднен, либо… начинать сначала. С самого начала, забыв, зачеркнув все самоуверенные и наивные выводы интеллигенции. С ее «отношением к религии» мы имеем полное право не считаться, как посчитался, м. б., бессознательно, Н. Оцуп; уже потому имеем, что для «отношения» надо иметь о предмете хоть какое-нибудь понятие. По совести, удосужилась ли интеллигенция приобрести понятие о религии?

ДЕЛО ЭМИГРАЦИИ – ДЕЛО РОССИИ

Я прошу у читателя десять минут внимания, но внимания серьезного.

Речь о деле, об очень конкретном предложении г. Гольденвейзера-Любимова, касающемся всей эмиграции.

Это дело – суть недавно выпущенной автором брошюры, которую я не буду критиковать ни со стороны идеологической, ни со стороны тона, еще менее со стороны литературной. Нет нужды, что все это неудачно, – вплоть до заглавия: «Да здравствует эмиграция!». Важна главная мысль брошюры; о ней и будем говорить.

Мысль эта столь проста, естественна, – «нормальна», – что даже не кажется новой. Впрочем, она и действительно не нова: давно уж что-то подобное носится в воздухе. Но с такой определенностью, в таких резких линиях, вопрос поставлен впервые. Кто знает, будь на месте русской эмиграции не русская, а любая другая, может быть, и не понадобилось бы, на двенадцатом году ее существования брошюрки г. Гольденвейзера, так как давно его проект был бы реальностью? Но оставим это. Перейдем к самому делу.

Автор берет русскую эмиграцию с одной, но очень важной стороны; определяет ее данное коллективное существование как «социально-экономигеский хаос» и утверждает, что «необходимо из этого хаоса создать социально-экономигеский организм».

Речь, конечно, о всей эмиграции, и, главным образом, о той широкой русской общей массе, которую верхи, эмигрантская «элита», презрительно окрестила «обывательщиной». Автор брошюры даже говорит как бы от ее лица, называет себя тоже «обывателем».

Мы не последуем за ним в крайних его нападках на «элиту», на верхи, «бесплодно занятые бесплодной политикой и распрями» (достаточно мы наслушались таких обличений!). Но признаем, что кое в чем эти «верхи» перед общей массой эмиграции действительно виноваты. Прежде всего – в полном и всестороннем к ней невнимании. Вина немалая, да еще для мнящих себя патриотами. Как будто русские люди, – несомненная часть русского народа, – перестала быть ею, выгнанная в Европу! И даже вообще перестала существовать.

Фактически, любовь к России и народу у наших «верхов» сделалась ницшеанской «любовью к дальнему»… к населению СССР, исключительно. «Социально-экономический» хаос эмигрантского существования они видят, но он их не трогает. Общая же масса не только видит, – она его постоянно осязает. «Обыватели» на своих боках испытывают силу хаоса. И,'право, если они обыватели, – то героические. Нужно ли в тысячный раз останавливаться на воистину героической борьбе за жизнь среднего эмигранта в условиях бесправия, покинутости и вынужденной немоты? Известен его тяжкий труд, – до седьмого пота буквально, – под вечным страхом: случай, болезнь, – и семья на улице. Жена пойдет толкаться в благотворительные учреждения; где-нибудь отвалят франков 50… а потом?

Над всеми и каждым трудящимся висят сто дамокловых мечей, самых разнообразных. Ведь бывает, что не подачка нужна, – нужно только обернуться. Но куда пойти? К кому? Не к благотворительной же даме, только что устроившей пышный вечер или концерт: она не понимает, для нее – все нищие с паперти, всем надо поровну, по копеечке… А молодежь? Не отказываясь трудиться до десятого пота, ради хлеба, она хочет и знаний. Идет к чужим дверям, к американским или другим, за помощью… но многие ли попадают за двери?

Да, уж конечно не героическая обывательщина сказала бы, имей она голос, что «не нужно» искать нормальных форм для ее социально-экономического «хаоса». Формы эти автор брошюры довольно подробно намечает. Он говорит, что «объединение большей части экономических, культурно-просветительных усилий, совершаемых ныне отдельными людьми и организациями… дало бы каждому эмигранту немедленные, реально ощутимые, блага: быструю помощь в разнообразных областях жизни, справки всякого рода, в особенности о приложении труда…». «Необходимо создать О-во Взаимного Страхования и Взаимного Кредита. Общеэмигрантские или поместные промышленные кооперативы и артели… Общеэмигрантский официальный печатный орган «Свободной Трибуны»… Сеть культурно-просветительных учреждений, распределяемых из центра пропорционально нуждам отдельных эмигрантских аггломераций… Комитет по ведению информации и пропаганды среди европейцев и американцев»… и т. д., и т. д.

Подобная организованность, прибавляет автор, была бы и созданием для эмигрантов международно-правового положения.

Само собой разумеется, что такой широкий план объединения требует известной централизации. И автор останавливается на создании «административного центра». Какие же пути указаны им к реализации всего этого?

«Для русской эмиграции, – говорит он, – нет и не может быть иного основания для объединения и органического сосуществования, кроме совершенно добровольного соглашения («общественного договора»), т. е. «широко демократический принцип», «всеобщее голосование» и – Contrat Social [65]65
  Общественный договор (фр.).


[Закрыть], принятый «по воле большинства»…».

Прежде чем указать хотя бы на первые трудности этого в реальной обстановке дня, сделаем маленький экскурс в прошлое. Бросим взгляд на номер «Последних Новостей» от 10 декабря 1920 г. Номер этот очень любопытен сам по себе, даже страшен, если положить его рядом с каким-нибудь номером года 29-го. Какие тут 9 лет! Века прошли, поколения сменились… Во всяком случае, та газета «Поел. Нов.», – враг этой, сегодняшней, тоже называемой «Поел. Нов.», враг во всех решительно отношениях. Есть в старой, между прочим, и отдел «Свободная Трибуна». И, в данном номере, мы находим там… автора брошюры, г. Гольденвейзера-Любимова. Любопытно, что он говорит приблизительно о том же и то же, предлагает по тому же «демократическому принципу» создать «эмигрантский центр» (еще «интеллигенции», правда, и не для чисто «социально-экономических» задач, но он уже отрицает старопартийные группировки, и вождей, – «генералов» от политики). Еще любопытнее, что статья сопровождена сочувственным замечанием «от редакции»: создание такого центра ей отнюдь не кажется возможным…

Сейчас нам понятно, что предложение г. Любимова, в тогдашней форме, было, по тогдашним временам, неосуществимо. Но и для теперешнего его проекта, гораздо более реального, выросли, по пути, новые затруднения. В 20-м году эмиграция была (или сознавала себя) более цельной. На две половины, неравные, она еще не была разрублена. Сейчас это деление фактически существует. Большинство учреждений, общественный голос, – пресса, – в руках «верхов» эмиграции; главная часть, общая масса, – нема, безгласна. «Свободных Трибун» для нее больше нет. Ведь и для г. Любимова нет: громка ли отдельная брошюрка, да и брошюрку из тысячи один «обыватель» может издать! При этом вот главное: полное отсутствие у верхов и вождей к этой общей массе интереса. Какие же тут «демократические принципы», соглашения хотя бы на программе исключительно социально-экономической, какое создание центра! Чтобы говорить о «подчинении большинству», о большинстве голосов, надо ведь чтобы голоса были? Но их нет, и не видно, кто и как станет заботиться, чтобы они явились.

Мне кажется, г. Любимов эту сторону своего проекта недостаточно разработал. Если к оформлению эмигрантского хаоса нельзя подойти какими-нибудь тихими, окольными тропинками, если нужно начинать прямо с выборов и Contrat Social, – я боюсь, что долго еще нам в этом хаосе надо путаться…

Впрочем, я, может быть, ошибаюсь. Ведь этот глубокий «неинтерес» к эмиграции со стороны «верхов» той же эмиграции – что-то ненормальное, какое-то затмение. Многие с полной искренностью думают, что надо все взоры, все внимание обратить на Россию, и, если смотреть на нее, – то уже нельзя смотреть на эмиграцию. Это будто бы значит «отвернуться» от России, что «не патриотично». Да и для чего, спрашивают они, все эти заботы по сложному устройству на чужой земле? Только что откроются двери России – вся эмиграция потянется туда как «обывательщина», так и политики, без различия толков… Мы все думаем о России, что нам думать об эмиграции, – о себе? Зачем?

Тот, кто ставит подобные вопросы искренно, лишь по наивности, может получить ответ в той же брошюре г. Любимова.

Прежде всего – знаем ли мы, когда откроются двери России? Если еще не завтра, а послезавтра, то не нужно ли и до послезавтра эмиграции сохраниться, как русской} Ощущение себя международными париями этому не содействует… Между тем организованная эмиграция «без труда избавит громадное большинство от жизненной необходимости перехода в иностранное подданство…». И больше: «С такой эмиграцией нельзя не считаться… Она не останется в роли quantite negligeable  [66]66
  величина, которой можно пренебречь, ничтожная величина (фр.).


[Закрыть]в глазах населения СССР…». И несомненно «будет оказывать влияние и на ход событий внутри СССР…».

А когда откроются двери России, не окажется ли эмиграция, возвращающаяся в данном своем состоянии, чем-то вроде толпы беженцев? Легко ли будет каждому, в одиночку, искать места своего и связи, среди незнакомых условий, с уже незнакомой Россией? Другое дело – возвращение эмиграции организованной. «После большевиков Россия (какой бы она ни была) будет остро нуждаться в образованных и технически подготовленных людях, в капиталах, иностранных кредитах, организаторах, коммерсантах, инженерах, агрономах, профессорах, учителях, торговых и государственных служащих, лицах, знающих иностранные языки. Откуда-нибудь она их несомненно получит. И будут ли то иностранцы, или бывшие русские эмигранты, – зависит всецело от теперешней эмиграции…».

Да, от нее, от того, успеет ли, сумеет ли она довоспитаться до состояния, в котором окажется реально нужной воскресающей родине?

Нужно – не в одном только, чисто материальном, смысле: «воспитание» я понимаю широко. Работая над собой, оформляясь, эмиграция несомненно будет получать и общее воспитание. Когда нынешней зимой велся разговор о средней массе эмиграции, так называемой «обывательщине», И. Бунаков (который видит в ней именно «часть русского народа») горячо протестовал против равнодушия к ней верхних эмигрантских слоев, указывал на полную ее покинутость и в духовном отношении, как во всех других. Речь шла не о «политике», столь ненавистной г. Любимову, хотя где «политика» и где «не политика» в наши дни? Слишком широким стало это понятие. К тому же сам автор брошюры, настаивая на организации «исключительно соц. – экономической», прибавляет, что «организованная эмиграция станет в России и активно-политическим фактором».

Конечно, станет, не говоря о прочем. Ища форм человеческой жизни, приобретая навыки наряду с техническими знаниями, эмиграция не может не обрести, попутно, и духовных ценностей. Во всяком случае, принципы свободы и права не останутся ей чуждыми; с ними она и поедет работать в Россию – на Россию.

Что же? Не значит ли заботиться, думать об эмиграции – думать о России?

Я не разделяю, как сказано выше, одностороннего взгляда автора: весь корень зла он видит в политике и за нее нападает на эмигрантские «верхи». Может быть, он рассчитывает, что если твердо ограничить дело эмиграции областью социально-экономической, к нему легче привлечь интеллигенцию без различия толков. В теории это верно. Но на практике – почему привлечь, раз она не заинтересована никакими решительно делами, ничем, касающимся эмиграции? Фатальное невнимание, поддерживаемое не менее фатальным убеждением, что если смотреть на Россию, которая «там», надо отвернуться от России, которая «здесь», произвольное деление России – вот первый камень, главное препятствие для проектов г. Любимова. Сдвинется ли он? «Всеэмигрантский съезд»… «всеобщее голосование»… Contrat Social… Какие мечты, – для сегодняшнего дня! Это не значит, что сам проект – мечта, утопия. Напротив. Необходимость превращения эмиграции, хаоса, в «социально-экономический организм» так настоятельна, что кое-где, частным образом, работа происходит. Происходит она и в самой массе эмиграции. Но все это, увы, еще разрозненные усилия, блуждание по окольным тропинкам…

Если так будет длиться, наступит момент для эмиграции взять свое дело в свои руки, самой расчищать себе широкий путь. Это ее долг. Но не станем закрывать глаз: мы, русские, русская эмиграция. Мы способны на героический подвиг, мгновенный и длительный, мы умеем работать, говорить, думать, мы можем составить проект, издать брошюру, – но делать? Способны ли мы делать общее, общественное дело?

Но годы испытаний ни для кого даром не проходят. Из них рождаются новые силы, нужная воля и выдержка. По силе русская эмиграция и будет делать дело свое, – дело России.