Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)
Глава 15. Мать – за дочь
Прижав к бедру и придерживая рукой глиняный таз с бельём, Баштум спускалась к реке. Безоблачное небо было ясным и нежно синело над головой; лёгкий пахнущий степными ароматами ветерок обвевал лицо и шею. Босые маленькие ноги Баштум ступили на илистый берег, прошлёпали к воде, оставляя за собой похожие на детские следы. Оставив таз на берегу, Баштум вошла в воду по колено и, прежде чем приступить к стирке, с наслаждением вдохнула насыщенный речной влагой воздух.
Она любила свою маленькую хижину, любила этот склон, по которому спускалась к Великой реке. Место для жилища было выбрано отменно: близость реки приносила прохладу, а в изобилии росший на берегу тростник – тень. Сюда не доносился шум деревенской жизни и можно было уединиться, чтобы предаться мечтам или размышлениям.
Единственной же мечтой Баштум было, чтобы оставшиеся два с половиной года из трёх кабальных пролетели как два с половиной дня и чтобы она смогла наконец обнять свою Ану-син. Во время таких мечтаний необычное, волнующее чувство охватывало всё существо маленькой женщины. Ей хотелось сорваться с места и бежать, бежать туда, где жила в чужом доме, у недобрых людей её черноглазая Ану-син, её дитя. Тогда рыдания подступали к горлу, а Баштум падала ничком на траву и глухо стонала. Но ни трава, ни земля не могли смягчить жгучую боль материнского сердца…
– Эй, здесь живёт женщина по имени Баштум? – Громкий сердитый голос с берега, от хижины, не дал Баштум додумать её печальные мысли.
Она обернулась – на вершине обрыва стоял какой-то человек и смотрел на неё вопрошающим взглядом. Не понимая, что могло случиться и зачем она кому-то понадобилась, Баштум сердцем почуяла беду. Она выбралась из воды, вскарабкалась по склону.
– Ты мать девочки по имени Ану-син, отданной в кабалу к почтенному Залилуму? – Человек, не скрывая презрения, смерил её взглядом с головы до ног.
– Так и есть, – подтвердила Баштум, и голос её дрогнул.
Ану-син!.. Что-то случилось с Ану-син! – пронеслось у неё в голове, и силы вдруг оставили её. Ноги подкосились, и маленькая женщина осела на землю прямо перед незнакомцем.
– Вставай! У меня нет времени возиться с тобой, – проворчал тот и, сдержавшись, чтобы не пнуть женщину ногой, с брезгливым видом отступил от неё. – Тебя зовёт к себе мой господин. Так что поспеши, не заставляй почтенного Залилума ждать…
Собравшись с силами, Баштум провела влажными ладонями по волосам, приводя их в порядок, и отправилась следом за слугой Залилума. Безропотно, молча (на её вопросы сердитый человек всё равно бы не ответил), то ускоряя, то замедляя шаг, она прошла через всё селение. Вот дорога завернула налево, и из-за поворота, в самом конце улицы, показалась группа построек с большим кирпичным домом в центре. Неподалёку от ограды протекал широкий арык, по берегам которого вперемежку со старыми финиковыми пальмами росли молодые: черенки бодро превратились во взрослые деревья и уже плодоносили. Глядя на эти удивительные деревья, Баштум каждый раз мысленно благодарила богов за их ценный дар людям.
Финиковая пальма была поистине кормилицей жителей Двуречья. Её плоды и молодые побеги служили пищей; стебли употреблялись в качестве шестов; стволы ценились как древесина; косточки применялись вместо угля или – в размельчённом виде – скармливались скоту; сухие ветки и кисти, освобождённые от плодов, шли на дрова. В голодные годы те, кому удавалось выжить, молились на финиковую пальму как на свою спасительницу.
По мнению Баштум, дом Залилума походил на настоящий дворец. Добротный, с резными столбами, с деревянными дверями, выкрашенными в красный цвет для защиты от злых духов, с узорными перилами на опоясывающей верхний этаж галерее. Солнечные блики плясали на поверхности водоёма, подле которого разгуливали индюки. Во дворе и у хозяйственных построек трудились слуги и рабы: кто-то поливал кусты и деревья, кто-то подрезал ветви, кто-то заделывал щели и белил стены, кто-то начищал и вымывал кухонную утварь. От печи, расположенной под тростниковым навесом, тянуло ароматом свежеиспечённого хлеба.
Всё здесь было знакомо Баштум, однако с тех пор, как она видела поместье Залилума в последний раз, оно стало ещё богаче и красивее.
Много лет назад, ещё до нашествия ассирийцев, когда в Аккад вслед за страшной засухой пришёл голод, мать Баштум привела её, самую младшую из своих дочерей, к отцу Залилума. Семья Баштум погибла во время голода, а сама Баштум сумела выжить, прислуживая всему дому хозяина за хлеб и горсть фиников. Древний способ закабаления сельской бедноты – «оживление в беде» – повлиял на дальнейшую судьбу Баштум. Она подпала под власть «благодетеля», спасшего её от голодной смерти. Отец Залилума воспользовался патриархальным правом и выдал «оживлённую» замуж за своего раба, рождённого в его доме пленной сирийкой.
– Эй, ты! Пойдём со мной! – Голос слуги Залилума прервал воспоминания Баштум.
Покои хозяина дома и его семьи располагались на нижнем этаже, двери и окна которого выходили на север и были защищены от палящего солнца. Здесь было прохладно и так рябило от сверкания утвари, узорных ковров и пёстрых тканей, что Баштум не сразу разглядела самого Залилума.
– Входи, входи! Не бойся! – крикнул он, когда маленькая женщина нерешительно остановилась на пороге.
На Залилуме была дорогая канди тонкого льна, понизу щедро украшенная вышивкой; просторная, ничем не скреплённая, она почти не прикрывала жирной, покрытой лохматой чёрной порослью груди хозяина дома. В этом просторном наряде тело Залилума, грузное, дряблое, казалось, ещё больше расплылось. Широко расставив короткие ноги, он стоял, как мешок с овощами, и пристально разглядывал Баштум.
– Годы идут, а ты всё не вырастаешь. Осталась такой же мелкой и неприметной, как в те годы, когда была сопливой девчонкой, – произнёс он и, удовлетворённый своим наблюдением, хохотнул.
Баштум, в свою очередь, могла бы сравнить звуки, вырвавшиеся из его глотки, со свиным хрюканьем, но ей бы это дорогого стоило.
– Но в целом ты вполне пригодна для домашней службы. – Залилум вдруг сразу стал серьёзным. – Уверен, тебе будет по силам выполнять такую же работу, какую моя жена давала твоей дочери.
Баштум невольно вздрогнула; по спине пробежал холодок. Что ему нужно от неё? Зачем, спрашивается, он завёл этот разговор? Ану-син не справляется со своей работой? Или, может, с ней случилось несчастье?
Между тем Залилум продолжал сверлить её взглядом, наблюдая за тем, какое впечатление произвели его слова на женщину.
– Твоя дочь сбежала, – наконец сказал он, заметив неподдельную тревогу и испуг в её взгляде. – Но мои люди рано или поздно найдут маленькую мерзавку и тогда… Тогда я не ручаюсь за то, что после наказания, которое мы с моей женой придумаем для неё, твоя соплячка не отправиться в Страну без возврата на встречу с Симом.
– Ану-син сбежала? – Баштум с усилием разомкнула губы. Она не знала, что и делать: радоваться ли тому, что с девочкой, хвала богам, не случилось беды или горевать от того, что она нарушила условия кабальной сделки.
– Мне известно, что ближе тебя у неё никого нет, – продолжал Залилум, не сводя с женщины маленьких внимательных глаз, – а это значит, что либо она найдёт способ свидеться с тобой, либо передаст тебе весточку. И будет в твоих же интересах немедленно рассказать мне об этом, понятно тебе?
– Да, я поняла, – не слишком уверенно отозвалась Баштум.
Очевидно, Залилум уловил сомнение в её голосе.
– Подойди сюда, – процедил он сквозь зубы, глядя на маленькую женщину с неприкрытой злостью.
Та робко приблизилась.
– Ближе, ближе, – пригласил её Залилум, помогая себе жестами короткопалой руки.
Баштум подошла к нему почти вплотную.
– А теперь послушай, что я скажу тебе дальше, и постарайся хорошенько поразмыслить над моими словами, – зловеще произнёс Залилум и, захватив руку женщины, прошипел ей в лицо: – Есть закон и он гласит, что если кто-нибудь скроет в своём доме беглых раба или рабыню, то этот человек должен быть казнён*. Ану-син – хотя и временная, но рабыня. Если до меня дойдёт, что ты знаешь, где она прячется, и скрываешь это, предупреждаю, что отправлю тебя на казнь без малейших раздумий.
По тому, как его пальцы до боли сдавили её руку, по его лицу Баштум поняла, что Залилум не колеблясь выполнит свою угрозу.
– Я… – ещё неуверенным голосом начала Баштум, одновременно пытаясь освободиться из рук Залилума, – я не стану скрывать от тебя правду, почтенный Залилум.
Залилум сам разжал пальцы на запястье женщины, пухлой ладонью отёр пот с лица и шеи и закончил разговор словами:
– Сейчас я отпущу тебя домой, но завтра с рассветом ты приступишь к работе в моём доме. Я, видишь ли, не собираюсь прощать тебе долги. Но у тебя всё же есть выбор: отдать за счёт долга свою хижину или отработать его вместо своей сбежавшей дочки…
С грустными мыслями возвратилась Баштум домой. В тот вечер всё валилось у неё из рук: котелок возьмёт – котелок падает, кочергу схватит – кочерга глухо стучит о глинобитный пол. Когда она уходила из кирпичного дома, знакомая батрачка успела шепнуть ей на ухо, что на поиски Ану-син отправился один из самых верных слуг Залилума. Как ушёл из имения с собаками, так и пропал. С тех пор ничего о нём не слыхать. Но ведь и о девочке ни слуху ни духу, скорбно прибавила батрачка. Мысли о том, что Ану-син больше нет на свете, Баштум старалась гнать прочь. Однако ж на сердце у неё не становилось легче…
Когда стемнело, Баштум села у порога своей лачуги, обвела, прощаясь, печальным взглядом своё нищее хозяйство. Когда она ещё вернётся сюда? А, может, ей уже и не суждена встреча с домом, с Ану-син? Кто знает, какую судьбу уготовили им боги?
С реки потянуло вечерним влажным воздухом; где-то далеко закричала ночная птица. И вдруг до слуха Баштум донёсся размеренный плеск воды – кто-то подплывал на челноке к берегу. Прошло ещё какое-то время, прежде чем во дворе с обугленным стволом тамариска появился рослый бородатый человек.
– Мне сказали, здесь живёт женщина по имени Баштум, – сказал он, глядя на хозяйку дома с высоты своего необычного для местных жителей роста.
Маленькая женщина, точно завороженная, не могла произнести ни слова в ответ. Она была сама не своя, с изумлением и восторгом глядя на незнакомца. Его освещённые луной глаза были большие-большие и невероятно глубокие. Они искрились лунными блёстками цвета яркой лазури.
Скорее всего, он уже знал, каким будет её ответ.
Словно тяжкий груз свалился с плеч Баштум, когда незнакомец с глазами цвета лунного лазурного неба сказал:
– Ану-син жива и здорова…
* Из статей законов, посвящённых рабам (Законы Хаммурапи – это, в первую очередь, законы рабовладельцев). Прим. автора.
Глава 16. Маршекасу – болотный народ
Два с лишним года прошло с тех пор, как Ану-син оказалась в болотном алу и стала одной из маршекасу. Теперь было трудно узнать в повзрослевшей черноглазой красавице бывшую чумазую и растрёпанную девчурку. Матовую бледность лица ещё более выразительно подчёркивали чёрные как смоль кудри, большие бездонные глаза, обрамлённые длинными ресницами, и дуги чёрных шелковистых бровей.
Ану-син быстро росла, вытягивалась, тонкая и гибкая, словно нежный цветок навстречу солнечным лучам. Она ощущала, как её девичье упругое тело наливается весенней силой, как в нём начинают бродить, точно в молодом вине, неукротимые жизненные соки. Она помнила, что в её родном алу девушки с первыми признаками телесного созревания выставлялись на торг в День невесты и что лучшая судьба ждала ту из них, которую покупал какой-нибудь богач. Даже семейное благополучие в том мире, где появилась на свет Ану-син, измерялось деньгами и властью мужа.
А здесь она очутилась в совсем ином мире, да и болотный народ не переставал удивлять её. У них не было богатых и бедных, не было повелителей и рабов, не было несправедливых законов, защищавших тех, у кого была власть, и лишавших права голоса тех, кто и так уже был бесправен. Маршекасу жили одной дружной семьёй, поровну делили между собой заботы и радости, вместе встречали рождение нового человека и вместе провожали того, кто уходил в вечность. Они как будто совсем не знали таких человеческих пороков, как алчность, зависть, лицемерие, лживость, гордыня и похоть. Оглядываясь потом на годы, проведённые на болотах, Ану-син с теплотой вспоминала этих людей – простодушных, добрых, наивных и вместе с тем наделённых глубокой непостижимой мудростью. Время от времени они собирались вместе и пели печальные мелодичные песни на незнакомом языке – лёгком, как вольный ветер, и древнем, как сама земля. Отзвуки этих песен потом ещё долгие годы слышались Ану-син во сне, и каждый раз, напевая их по памяти, она находила в них то, в чём нуждалась: утешение ли, веселье, вдохновение или силу. Появлялся в этих воспоминаниях и суровый коротышка Шимегу с раскрашенным лицом и свирепым взглядом, которого она любила, хотя и побаивалась. И высокий улыбчивый Латрак с глазами небесной лазури, которого она тоже очень любила, но ничуть не боялась.
И ещё одно видение вставало перед глазами – и первые два почтительно отступали перед ним: тонкая женщина с проницательным взглядом, служительница богини Намму. Жрица – так все вокруг её называли, хотя поклонялись ей, как если бы она и была божеством.
У Жрицы было такое тёмное лицо и глаза так напоминали чёрные уголья с тлеющими в их глубине красноватыми искорками, что её саму можно было принять за существо из подземного царства, за одного из демонов Страны без возврата. Поначалу Ану-син пугалась её и норовила скрыться от её пронзительного и в то же время притягивающего взгляда. Но позднее, привыкнув к этой удивительной загадочной женщине, она полюбила её.
Бывали дни, когда Ану-син сама приходила к Жрице и поверяла ей свои девичьи заботы, советовалась с ней, задавала ей вопросы. Жрица была первой, кому Ану-син доверилась, когда у неё начались «очищения» и вид крови, появившейся из промежности, вызвал у неё недоумение и страх.
– Ты больше не ребёнок, Ану-син, – просто сказала ей Жрица. И пояснила, что в судьбе каждой женщины наступает тот момент, когда она становится способной зачать новую жизнь.
Жрица была мудрой и многому обучила Ану-син. Она объясняла девочке сущность жизни, шаг за шагом вводила в неведомый и загадочный мир высоких знаний, доступных лишь служителям богов.
– Ты должна знать, – наставляла Жрица девочку, – что Дух повелевает нашим телом, наполняет его до кончиков пальцев и присутствует всюду, даже в сердце; Дух такой же древний и всемогущий, как первые боги, из тьмы создавшие мироздание. Из чего он состоит, спросишь ты? Из трёх проявлений, которые называются ум, чувство и воля. Ум управляет нашими поступками, он ведёт нас по дороге жизни, начертанной богами, однако не следует человеку возноситься своим умом превыше меры. Ибо подобное возвышение влечёт за собой гордыню – то, за что боги неминуемо карают смертных.
Так, благодаря Жрице, Ану-син узнала о том, как и за что боги покарали первых людей.
– В те далёкие, скрытые за густым туманом веков времена, – рассказывала Жрица, – люди говорили на одном языке и жили в мире друг с другом. Не было страха и зависти. Ни один человек не соперничал с другим за власть и богатство. Никто не нападал на соседа и не проливал его крови. Великий Шумер, страна божественных законов, и соседние с ним земли Шубур, Хамази, Ури, и лежавшая далеко на западе страна Марту жили в мире и согласии, не враждуя друг с другом. Люди имели в изобилии пищу и одежду, производили потомство, воздвигали дома и башни и согласным хором, на едином языке славили своего властелина, старейшину богов Энлиля. Но вот однажды поднялся из своей бездны бог мудрости Энки, взглянул на людей и увидел, что их слишком много и стали они чересчур хитроумными и деятельными. Тогда Энки посоветовал своему брату Энлилю уменьшить число людей, помешать их гордым замыслам и запугать их, чтобы не смели они считать себя равными богам. «Поссорим людей друг с другом, – сказал Энки, – пусть брат поразит брата и сосед соседа, пусть племя восстанет против племени и народ против народа, и тогда людей станет меньше, они смирятся и будут трепетать перед нами». И боги решили вооружить людей друг против друга. Они разделили народы, и каждый стал говорить на своём языке. Между странами начались войны. Народы, жившие прежде в мире, начали нападать друг на друга, разорять города и селения, угонять в плен женщин и детей. Так закончился золотой век, и на смену ему пришёл серебряный. Новые поколения людей должны были трудиться в поте лица своего на благо богов. Но со временем человеческий род снова разросся; люди снова стали могущественны и их так одолела гордыня, что они перестали почитать богов и приносить им жертвы. И тогда разгневанные боги решили наслать потоп и уничтожить всякое семя жизни. Вся земля раскололась, как чаша. Ливень шёл сорок дней и сорок ночей. Потоки воды залили даже горы. Все города и селения исчезли с земли, всё превратилось в глину. Только один человек, мудрый и благочестивый Зиусудра, спасся от волн Великого потопа со всей своей семьёй. Он и положил начало новому поколению людей.
– Стало быть, все мы – потомки благочестивого Зиусудры? – спросила Ану-син.
Жрица покачала головой:
– Не все. Сейчас, спустя столько веков, уже никто не вспомнит, что у Зиусудры был младший брат. Когда бог Энки, решив предупредить Зиусудру о предстоящем бедствии, сказал вещие слова хижине, чтобы та передала их его любимцу, брат героя случайно оказался рядом. Сначала он не поверил тому, что боги задумали погубить человеческий род. Лишь после того, как первые волны с далёкого моря, которое вышло из берегов, стали заливать его поля, брат Зиусудры с семьёй бежал в чужие земли. В те времена узкая полоса суши соединяла два земных пространства – по ней и передвигались беженцы. Брат Зиусудры спасся со всей своей многочисленной семьёй. Прошли долгие сотни тысяч лет прежде, чем его потомки вернулись на землю своих праотцов и осели здесь, на этих болотах, скрытые от остального мира. В песнях маршекасу, которые они поют на древнем и когда-то едином для всех людей языке, есть слова о спасшихся от потопа людей, которые навсегда запомнили ужасные дни и ночи бегства от мчавшейся за ними воды. И ещё – предостережение о том, что однажды всё может повториться. Поэтому болотный народ старается ни в чём не нарушать божьих законов и жить так, как жили первые люди в благословенном золотом веке.
– Твои слова наполняют моё сердце радостью, – сказала Ану-син, и, как бы в подтверждение этого признания, её глаза озарил свет. Подумав, она прибавила: – И всё же жаль, что маршекасу скрываются на непроходимых болотах, а не пребывают открыто среди остальных людей. Их вековечная мудрость могла бы помочь человеческому роду стать лучше и добрее.
– Маршекасу дали обет никогда не вести войн, а люди в том, ином, мире всё ещё предпочитают решать любой спор с помощью силы и оружия. Они уверены, что видимая власть во всём её великолепии и пышности может быть завоёвана лишь в войне. Может, когда-нибудь нам суждено будет повести войну, и тем всё завершится. Однако маршекасу не поднимут боевые знамёна первыми. Мы, если только не будем вынуждены защищаться, не пошлём своих братьев на смерть, потому что наша вера – мир и добро.
Ану-син слушала наставления и рассказы Жрицы, затаив дыхание. Её восприимчивый любознательный ум впитывал знания, как сухая земля впитывает драгоценную влагу. Хотя внешне Ану-син почти ничем не отличалась от своих ровесниц и так же играла и веселилась, она всё же была другой – по некоему таинственному предначертанию, которое Жрица обещала ей открыть в нужный срок.
– Когда же наступит этот срок? – в нетерпении спросила Ану-син после бессонной ночи, проведённой в раздумиях о своём будущем.
– Это пока неведомо никому, – сдержанно ответила ей Жрица. – Я лишь повинуюсь велениям, которые исходят из изваяния богини Намму в нашем храме, и принимаю их как глас божий.
– Если так, могу я узнать, почему жребий богов достался именно мне? Почему вы – ты и весь народ маршекасу – признали его? В чём оно? Как случилось, что дочь сирийского раба и простой аккадской женщины стала избранницей богов?
– Не будем говорить о том, к чему ты ещё не готова! – Жрица слегка нахмурилась. – Я могу лишь научить тебя некоторым магическим приёмам, которые могут пригодиться тебе в будущем. Дальше, если захочешь и сможешь, ты пойдёшь сама, ибо путь божьей избранницы измеряется не одним годом!
Она умолкла и, пристально посмотрев на Ану-син похожими на тлеющие угольки глазами, прибавила:
– Каким бы ни был твой путь, помни, что я тебе сказала. Боги ревниво следят за тем, чтобы никто из людей не выделялся своей силой и мудростью, и всякого смельчака, который отважится сравняться с ними, они безжалостно подавляют…
Обо всём этом думала сейчас Ану-син, сидя у маленького болотного озерца. С далёкого берега, со стороны мира людей, сюда порой залетали злые слепни с изумрудными глазами и кружили над головой. Синеватая мгла, точно прозрачная пелена, стояла над неподвижными болотами. Ану-син всматривалась вдаль, где шуршал сбившийся в плотную стену тростник, а видела в воображении жёлтые волны хлебов, белые полосы цветущих яблонь, зелёные квадраты финиковых рощ. И где-то там, на холме, у Великой реки – лачугу со стволом обугленного тамариска, и фигурку маленькой женщины, сидевшей на пороге в печальном ожидании.
Иногда Ану-син потихоньку, чтобы никто не видел, плакала, думая о матери. Чаще всего мать появлялась во сне – тогда Ану-син глубоко и часто дышала, сонная, бормотала какие-то непонятные слова, внезапно просыпалась. Мать приходила из чёрной безвести, из глубин минувшего, однако вместо её лица Ану-син лишь видела, как в тумане раскачивается какое-то серое, невыразительное пятно. Только в воображении остался былой родной образ маленькой женщины, которая убаюкивала малышку на коленях и пела ей песни.
Что с тобой? Как ты теперь живёшь? – шептала Ану-син, обращаясь к этому образу, и невыносимая щемящая тоска сжимала её сердце.
Хотя Латрак, каждый раз возвращаясь из мира людей, говорил ей одно и то же: «Твоя мать здорова и счастлива, зная, что у тебя всё хорошо», Ану-син решила своими глазами увидеть, что так оно и есть.
И тогда юная Ану-син, характер которой всё больше отличался упорством, попросила Жрицу обучить её приёму видеть то, что происходит на далёком расстоянии. Жрица и Шимегу посовещались между собой, а затем, как было у них установлено, обратились за советом к богине Намму, которая, как они считали, направляла их во всех делах. Не заподозрив в просьбе Ану-син никакого подвоха, Жрица позвала её в храм и приступила к обучению. Всё оказалось намного проще, чем могла представить себе Ану-син. Нужны были лишь факел и вода, в которой появлялось загадываемое изображение. А главным, конечно же, оставалось магическое заклинание.
Проделав несколько раз такой приём вместе со Жрицей, Ану-син однажды уединилась и, пожелав увидеть мать, приступила к приёму «созерцания» самостоятельно. Пламя факела плясало, его огненные языки отражались в воде, выписывая какие-то замысловатые фигуры. Ану-син внимательно всматривалась в чашу, стараясь разглядеть изображение той, чьё имя звучало в заклинании, которое девушка произносила на древнем языке. Пламя трепетало, тени ложились длинными руками. Ану-син повторяла заклинание – каждый новый призыв её голос становился громче и повелительнее. Время было позднее, вокруг царила тишина, такая настороженная и зловещая, что у любого могла вызвать суеверный страх.
Наконец в чаше с водой появилось какое-то смутное изображение – похожее немного на каплю застывшего воска, немного на сгусток крови. Но Ану-син видела иное. В этом бесформенном, на первый взгляд, пятне она узрела мать. Теперь ей было понятно, что произошло с Баштум. И разве теперь, узнав правду, она не должна была прийти ей на помощь?
