Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)
Глава 7. Обречённые на гибель
Ану-син сидела на террасе, обсаженной декоративным кустарником, и задумчиво смотрела в сторону Быстрой реки, которая отсюда, с высоты построенного на холме трёхэтажного дома, походила на извивающуюся змею с мерцающей в лунном свете серебристой чешуёй.
Десять дней прошло с тех пор, как она повстречалась со странными, ничем не похожими на аккадцев, людьми, десять дней она жила в их колонии, стараясь приобщиться к их образу жизни, как когда-то привыкала к порядкам в селении болотного народа маршекасу. Она искренне желала стать похожей на них, одной из них, увлечённая историей их далёкой родины, образ которой был окутан густым многовековым туманом. Но то ли прошло слишком мало времени, то ли сказывалось её происхождение или воспитание: она не стала своей среди критян. Они не гнали её прочь, ни в чём не отказывали, ничем не давали ей понять, что она здесь лишняя, однако и в свой круг её не принимали.
Слёзы подступили к глазам Ану-син. Сейчас, глядя на Быструю реку, она вспомнила, как в сопровождении главы семейства, в котором жила, пробралась к тому месту, где оставила челнок с телом несчастного Бализану. Перед этим она посвятила Дамния – так звали седовласого человека, который увёл её из кабачка, – в свою тайну и попросила помочь похоронить друга. Однако челнока на месте не оказалось, и Ану-син с ужасом вспомнила, что не привязала его как следует. Дамний тогда ничего не сказал ей, только как-то странно посмотрел на неё. Ану-син не поняла, что значил его взгляд: то ли он не поверил ей, то ли осудил…
– Живописный вид, правда? – неожиданно раздался за спиной девушки тихий голос, и она обернулась.
Перед ней стоял тот самый долговязый юноша, которого она видела в кабачке крадущимся вдоль стены. Теперь она уже знала, что своим спасением обязана, в первую очередь, ему: это он, смекнув, какая ей грозит опасность, привёл на выручку мужчин из колонии. Позже Ану-син объяснили, что девушка с косой, которой она доверилась, была известной в том квартале кезерту – уличной блудницей и сводней и что она собиралась использовать Ану-син в своих интересах. Юноша, благодаря которому Ану-син удалось избежать позорной участи, был младшим сыном Дамния и звали его Вадунар.
– Да, здесь чудесно, – согласилась с его словами Ану-син. – Впервые в жизни я поднялась так высоко над землёй, и мне всё ещё не верится, что дома, холмы, река, которые кажутся такими большими вблизи, могут быть такими мелкими, когда на них смотришь свысока. Наверное, такими же видят наши города боги…
– Возможно, – кивнул Вадунар, с любопытством посмотрев на девушку.
Они помолчали немного, потом Ану-син заговорила о том, что так взволновало её с того дня, когда она впервые переступила порог этого дома.
– В моём селении жил мастер, который делал из глины фигурки богов и раскрашивал их разными красками, как бы облекая в одежды. Он ничего не придумывал сам: любое одеяние на его фигурках можно было увидеть на ком-нибудь из зажиточных земляков или заезжих вельмож… И мне непонятно, как можно рисовать то, чего не видел в жизни?
– Ты говоришь о росписях на стенах наших домов? – с едва заметной улыбкой спросил Вадунар.
Ану-син кивнула:
– Ведь тот, кто их расписывал, никогда не видел моря и тех изумительных рыб, которые обитают в его глубинах; никогда не был на той земле, откуда пришли ваши предки, и, значит, не встречал животных, которые живут или жили там. Или, может, живописец создал всё это в своём воображении и умелой рукой перенёс на стены?
Загадочная улыбка на мгновение осветила лицо юноши. Оглядевшись по сторонам, он поманил Ану-син и молча указал на дверь, которую девушка никогда не видела открытой. Вадунар приложил палец к губам и пригласил Ану-син войти.
Девушка была изумлена тем, что предстало перед её взором. В просторной прохладной комнате были расставлены на полу горшки с известью и водой, плошки с толчёным углем, охрой и другими минеральными и растительными красками. Настенные росписи, изображавшие растения, животных и людей, представляли мир, скрытый завесой веков и оттого ещё более таинственный, полный невыразимого очарования. Красные, жёлтые, синие, чёрные, коричневые – они производили неизгладимое впечатление. Волнистые белые линии на стене красиво гармонировали с её красным фоном. Гибкие стебли, ветви, листья, антилопы, обезьяны, осьминоги… Как оказалось, художник не выдумывал их – он рисовал с натуры: на длинной деревянной полке стояли чучела диковинных, неведомых жителям месопотамской степи животных. Но более всего поражали изображения людей. Внешне неподвижные, они были полны внутренней силы и искромётной энергии.
Глядя на их лица, Ану-син узнавала обитателей колонии. Критские юноши, красавцы и модники, – у них были ровные, идущие прямо из надбровья носы, очень длинные с локоном возле уха волосы и красновато-коричневая кожа, – представляли то кулачных бойцов, то мореходов, то рыбаков. В человеке с могучими плечами, мускулистой грудью, широкой поясницей и сильными ногами Ану-син без труда узнала Дамния; в обнажённом певце с лирой – самого Вадунара. Девушки – все как на подбор стройные, с иссиня-чёрными локонами и молочно-белой кожей, голову держат высоко, с обнажённой грудью – заняты сбором винограда или цветов. Среди них – женщина зрелых лет в двойном ожерелье, с рукавами, украшенными накладными цветами шафрана, мать Вадунара, Эрифа.
– Я вижу отца, мать и одного из их сыновей, – сказала Ану-син, разглядывая сияющую красками фреску. – Но где же их старший сын? Неужели ему не нашлось здесь места?
– Это было бы несправедливо по отношению к Каданору, – отозвался Вадунар и, мягко обняв девушку за плечи, повернул её лицом к противоположной стене.
…Во весь опор мчится великолепный бык. Он весь – порыв. Голова у него опущена, могучая шея выгнута, хвост задран. В смертельно опасном прыжке головой вниз взвихрился над быком, обеими руками касаясь его спины, молодой акробат. Мускулистое стройное тело, густая масса чёрных волос, широкоскулое мужественно прекрасное лицо, синие, чуть раскосые глаза…
Ану-син вдруг смутилась, чувствуя, как учащённо забилось сердце в ставшей тесной для него груди. Это был ОН. Девушка одними губами произнесла ставшее для неё дорогим имя: Каданор, а потом с трепетной дрожью ресниц отвела взгляд от юноши на фреске. Внезапно кровь волной прихлынула к щекам; в глазах появился холодный блеск.
…Сзади быка, вытянув вперёд и немного разведя руки, чуть приподнявшись на носки, стоит прелестная изящная девушка. Кисти рук у неё крепко стянуты бинтами, на ногах – красные носочки и сандалии…
Ещё ничего не зная об этой незнакомке – Ану-син ни разу не видела её среди женщин колонии – девушка уже возненавидела её. В глазах у неё потемнело. Прежде неведомое, страшное по своей разрушительной силе чувство захлестнуло всё её существо – Ану-син и сама удивилась, что способна на такую жгучую ревность.
Каданор не должен принадлежать кому-то, не должен кого-то любить и его никто не смеет любить!.. Ану-син впервые в жизни повстречала того, кто, помимо своей воли, заставил её гордое сердце покориться новому чувству – великой безраздельной власти любви.
– Кто она? – небрежно махнув рукой в сторону изображённой на фреске девушки, сухо спросила Ану-син. Одна только мысль о том, что когда-то, пусть даже до её появления в колонии, Каданор и эта девушка были вместе, причиняла ей муку.
И оттого так сильно поразил её ответ Вадунара:
– Её звали Алфея, она была нашей единственной и горячо любимой сестрой, – тихо, с грустью и болью в голосе молвил юноша. Чуть помедлив, он прибавил: – Вот уже год прошёл со дня её гибели, год, как её нет с нами…
Вадунар отвернулся, чтобы Ану-син не видела его слёз, и медленно отошёл от неё.
Ану-син сразу сникла и виновато потупила взор. Ей стало ужасно стыдно за свои недавние мысли и чувства. В душе она просила прощения за них и у Вадунара, и у Каданора, и у самой, ныне блуждавшей в тёмном царстве Эрешкигаль, девушки с красивым именем Алфея.
– Ты сказал, что она погибла, – снова заговорила Ану-син, следя за тем, как Вадунар размешивает краски в горшочках с водой и как затем, отжав пальцами кисть, приступает к росписи. – А как это случилось?
– Они с Каданором были единственными в колонии акробатами, которые, стремясь продолжить традиции наших предков, не боялись выступать с быками. Игра с быками – Тавромахия – священна и в то же время смертельно опасна… Алфея знала, что её жизнь, отданная древнему танцу, будет недолгой. Её всегда восхищали рассказы о бесстрашных критских девушках – участницах священного ритуала, и она гордилась своим жребием. Роковым жребием…
Вадунар умолк и задумчиво посмотрел куда-то в только ему одному видимую даль.
Ану-син представила огромного круторогого быка, несущегося во весь опор, и тоненькую храбрую девушку… Вадунар не сказал, как именно она погибла, но можно было догадаться, что смерть Алфеи была поистине ужасна. Ану-син содрогнулась всем телом и, чтобы как-то унять эту дрожь, снова обратилась к критянину с вопросом:
– Ты назвал этот танец священным ритуалом. Какого же бога вы почитаете в образе быка?
– У наших предков – коренных жителей Крита – это опасное животное олицетворяло их главного бога, властвующего над морем. Его имя – Посейдон. Жизнь островитян в те далёкие времена зависела от плодородия на земле и в водах. Залогом их благополучия служил священный брак бога-быка Посейдона и богини плодородия Пасифаи… Критяне верили, что сумеют отвести от себя гнев Потрясателя Земли, но, увы, их «остров ста городов» был обречён – в недрах земли и моря медленно и неотвратимо зрела страшная сокрушительная сила…
Вадунар тряхнул своими густыми кудрями и крепко сжал кисть. Теперь его взгляд блуждал по стене с начатой росписью. Он будто позабыл о стоявшей у него за спиной Ану-син.
Девушка неслышно вышла из обители мастера и замерла за дверью, размышляя в грустном одиночестве. Рассказ критянина поразил её до глубины сердца.
Неужели и Аккад, древний, могущественный и процветающий, также может исчезнуть навсегда, оставив в память о своей великой культуре лишь развалины дворцов и храмов? Неужели может исчезнуть, смешавшись с дикими воинственными племенами, трудолюбивый народ-творец? Исчезнуть подобно тому, как воды Великой реки исчезают, растворяясь, в водах далёкого моря, к которому они устремляются… И неужели вся эта жизнь, с её неповторимым искусством и овеянными тысячелетиями традициями, так же, как жизнь сказочно-прекрасного легендарного Крита, растворится в какой-нибудь новой, иной жизни всего лишь памятью о былом?..
«О, если бы процветание и могущество Аккада зависело от меня, – думала Ану-син, – я бы не пожалела для этого ни своих сил, ни даже собственной жизни! Я оставила бы грядущим поколениям города и землю без следов пожарищ и разрушений, я бы сделала всё возможное, чтобы их наследием были дивные благоухающие сады, великолепные города и грандиозные храмы, а не одна только память о былом величии их некогда могущественной родины!»
Поддавшись смелым мечтаниям, Ану-син гордо вскинула голову. Но вдруг точно окаменела, охваченная суеверным страхом. Услышь боги её дерзкие мысли – и расплаты за это ей не миновать… Она вспомнила поучения Жрицы маршекасу: боги ревнивы к своим правам, никто, кроме них, не смеет распоряжаться судьбами: ни своими собственными, ни уж тем более судьбами целого народа или страны. А потом Ану-син успокоила сама себя: что им, великим, вечно занятым богам, до неё, бедной девушки, скитающейся по бескрайним просторам Аккада и затерянной, подобно песчинке в пустыне, среди таких же скитальцев?..
Глава 8. Зловещее предзнаменование
Коленопреклонная Эрифа стояла посреди полукруглого зала храма с низко опущенной, накрытой покрывалом головой и беззвучно, одними губами молилась. Тяжёлый дым из двух бронзовых курильниц у алтаря оседал в полутёмном зале святилища голубоватым туманом. Густой пряный аромат кипера – растения, выжимки которого добавляли к благовонным маслам, – смешивался с запахом горящего мяса принесённого в жертву ягнёнка.
Эрифа подняла глаза к алтарю и до тех пор смотрела на колеблющееся пламя, пока взор её не затуманился и голубоватая дымка не скрыла от неё изображение богини. Восседающая на троне женщина с тучным – пышные бёдра и грудь – телом, символизировала материнство и плодородие; лик её был грозен и в то же время благочестив. Долго оставалась Эрифа в таком положении, освещённая мерцающим пламенем жертвенника, и время от времени горестно вздыхала. На душе у неё было неспокойно, растревоженное сердце билось гулко и часто.
Причиной же для беспокойства было внезапное увлечение её любимого сына, красавца и силача Каданора девушкой, которая, несмотря на все её заметные достоинства, пробуждала у Эрифы противоречивые чувства. Здесь было и восхищение её дивной красотой, и материнская ревность, и сострадание, вызванное её одиночеством, и недоверие. Но самым тревожным было смутное предчувствие чего-то недоброго, предвестницей которого и была эта прекрасная, неведомо откуда взявшаяся девушка по имени Ану-син.
Эрифа никак не могла собраться с мыслями и обратиться с просьбой к богине-покровительнице: сердце её рвалось домой, где её ненаглядный Каданор проводил часы своего отдыха с девушкой, завладевшей его сердцем.
В это время в зал святилища вошёл жрец: обнажённое тело с головы до ног покрыто багровой охрой, на лице – маска, изображающая бычью морду, на кожаном поясе – единственном предмете одежды – обоюдоострый топорик. Этот топорик – лабрис – оставался у потомков критян не только как память о священных ритуалах предков, но и как символ их культуры. Служитель же древней богини исполнял в колонии не только свои жреческие обязанности, но являлся также хранителем сокровищ. Из поколения в поколение накапливались царями Кносса огромные богатства – трофеи в победоносных войнах, добыча из разграбленных городов, захваченных на море судов, дары чужеземных и своих купцов. Когда последнему господину Кносского дворца стало ясно, что новыми жителями острова станут воинственные и дикие племена, пришедшие из-за моря, он велел собрать сокровища в сундуки. Десять тяжёлых сундуков были погружены на корабли: два из них утонули в морской пучине во время шторма, остальные вместе с переселенцами достигли Двуречья. Теперь они стояли в помещении, куда мог входить только верховный жрец.
Служитель древней критской богини остановился позади Эрифы и снял маску. Женщина ощутила на себе долгий упорный взгляд его глаз и, поднявшись с колен, повернулась к нему лицом.
– Почтенный Синит, – обратилась Эрифа к жрецу, – в последнее время меня всё больше охватывает отчаяние. В особенности с тех пор, как ты намекнул на то, что появление чужеземки в нашей колонии может иметь горькие последствия. Мне бы хотелось предотвратить их, но как это сделать, я не знаю. Подумаем над этим вместе, почтенный Синит.
По изрезанному глубокими морщинами лицу жреца пробежала тень.
– Ах, Эрифа, вряд ли бы ты стала так беспокоиться, если б чужеземка не вмешалась в жизнь твоей семьи, – сказал он, укоризненно покачав головой. – О том, что появление этой девушки среди нас может навлечь на нашу колонию беду, я предупредил всех в тот день, когда впервые увидел её. Но тогда меня никто, и в том числе ты, Эрифа, не послушал. Все были очарованы красотой чужеземки, все сочувствовали ей и старались помочь чем могли. Ныне же ты переменила своё отношение к ней – и я догадываюсь, по какой причине…
Эрифа внутренне сжалась под пристальным взором всепонимающих всевидящих глаз жреца.
– Души людские для меня отнюдь не загадка, – продолжал Синит, – и я прекрасно вижу то, что происходит сейчас в твоём сердце, Эрифа. Ты жаждешь изгнания чужеземки, ибо боишься из-за неё потерять власть над сыном и лишиться его любви.
Эрифа покачала головой, не соглашаясь со словами жреца.
– Я всё же надеюсь, что её происхождение… – начала было она, но Синит перебил её.
– При чём тут её аккадское происхождение, если она обольстительно красива и искушает, точно Лилит! – воскликнул он.
При последнем слове, невольно вырвавшемся из уст жреца, Эрифа вздрогнула.
– Ты так легко произнёс имя богини, о которой сами аккадцы остерегаются вспоминать всуе, – проговорила она дрогнувшим от волнения и суеверного страха голосом. – И с нею, с этой роковой, внушающей ужас каждому набожному аккадцу, богиней ты сравнил девушку, которая хочет отнять у меня сына!
Синит не разделял её страхов и продолжал смотреть ей прямо в лицо. Его невозмутимость привела Эрифу в ещё большее негодование.
– Ты оправдываешь её? Ты уже не против того, чтобы она покинула нашу колонию как можно скорее? – вскричала женщина, заламывая руки. – О Владычица Сито, что сделалось с твоим лучшим служителем? Неужели и его сердце покорилось власти чужеземных богов?
Синит сделал протестующий жест рукой.
– Именно потому, что я всё так же непоколебим в своей вере, в своём служении великой богине наших предков, чужеземные боги, пусть даже самые зловещие и мстительные, не страшны мне, – в голосе жреца прозвучала такая твёрдая уверенность, что Эрифа сразу успокоилась и присмирела.
– Прости меня, мудрый Синит, – тихо проговорила она и в знак раскаяния склонила голову, – я была неправа.
– Но, скажи мне, чего же ты желаешь? О чём пришла молить Владычицу?
– Богам ведомо о нас, смертных, всё – им открыто и наше далёкое прошлое, и наше будущее, – Эрифа начала издалека, а потом, молитвенно протягивая к жрецу руки, страстно зашептала: – Ты говорил, что ничто не укрывается от твоего взора, ибо твоими глазами видят боги – ты их верный служитель. И твой отец, и твой дед, и все-все твои предки были жрецами Владычицы Сито, и кому же, как не тебе, о проницательный Синит, дано право зреть будущность сквозь покровы времени! Молю тебя, воспользуйся этим правом и открой мне грядущее, я должна его знать! Неизвестность невыносима для меня! Развей мои страхи и опасения, если они напрасны! Но я должна, я хочу знать, что будет с моим сыном, с моей семьёй, со всеми нами, наследниками древнего Крита!
Видя, что жрец стоит недвижим, Эрифа прибавила:
– Неужели мы, узнав, какая нам грозит беда, ничего не станем делать для того, чтобы предотвратить её?
– А если я прочитаю по знакам, данным мне свыше, что первой пострадает твоя семья, – наконец произнёс Синит, не сводя с лица женщины пристального взгляда, – что тогда ты станешь делать?
Эрифа вцепилась в него дрожащей рукой.
– Что я стану делать? – повторила она побелевшими губами.
– Да, что ты предпримешь после этого? – Жрец был настойчив.
– Для того, по чьей вине случится несчастье, я выпрошу смерть у справедливых богов! – ответила Эрифа; весь вид женщины свидетельствовал о её страшном волнении. – И если мне не поможет Божественная мать, я призову беспощадных Эриний!
Какое-то время Синит раздумывал, затем, ничего не говоря, подошёл к алтарю и взял массивную золотую чашу. Медленно, со знанием дела, жрец налил в неё кровь жертвенного животного, из длинногорлого сосуда добавил бесцветной жидкости и всё это смешал с другой, золотисто-медовой, остро пахнущей. Он долго взбалтывал полученную смесь и при этом повторял слова не то молитвы, не то заклинания.
Замерев, точно статуя, Эрифа молча следила за его движениями.
Перед тем, как вылить жидкую смесь в пузатый стеклянный сосуд, жрец капнул туда несколько капель оливкового масла, хранившегося ещё со времён первых поселенцев и освящённого на земле Крита. Затем он добавил туда же нечто, по цвету напоминавшее красное вино. Продолжая бормотать, Синит наблюдал за тем, как стеклянный сосуд туманится внутри, точно набухая облаками, которые, клубясь и сгущаясь, опускаются ниже, до самого дна.
Тихий возглас удивления вырвался из груди Эрифы. Как только облака внутри сосуда полностью осели, он вдруг чудесным образом ожил: сначала проступили тени, затем, колеблясь и сменяя друг друга, появились удивительные фигурки. Разгорячённому воображению Эрифы чудились в этих фигурках то очертания знакомых домов, то знакомые лица. Она хотела сказать об этом Синиту, но сдержалась, боясь нарушить столь важный ритуал таинства.
– Если богиня, которую в этой стране чтут превыше всего, появится верхом на льве, то многим и многим народам не миновать гибели, – заговорил жрец, глядя на стенки сосуда. – Будущее сомкнётся с прошлым уже в настоящем… Ужасная, ужасная судьба! Однако вот они почти рядом, вот встретились, слились воедино – о диво дивное! Но что это за чёрные пятна вокруг? Они как будто выслеживают, подстерегают… И один образ тускнеет, расплывается, но другой, о, другой вспыхивает дрожащим розовым пламенем… Только ведь этого не было в прошлый раз!
Возбуждение захлестнуло жреца; глаза его лихорадочно блестели, лицо разрумянилось.
Эрифа, не понимая смысла его слов, рождённых из смутных образов, насторожилась и затаила дыхание.
– Но что это? – внезапно побледнев, пробормотал Синит.
Клубы внутри сосуда окрасились в кроваво-алый цвет, затем краски поблекли, очертания смылись – и всё заволокла тусклая, безжизненно серая мгла.
– Стало быть, близко к свершению пророчество жрецов Фестского храма! – воскликнул Синит. – А мы будем по милости божьей его свидетелями! Или, может, его виновниками…
– Помилуй, мудрейший Синит, о чём ты говоришь? – Эрифа схватила жреца за обе руки и заглянула в его затуманенные глаза.
– Приходилось ли тебе в снах или, может, в неких видениях встречаться с богиней верхом на льве? – вдруг спросил жрец, и его взгляд мгновенно прояснился.
– Нет, не приходилось, – ответила Эрифа, мотнув головой.
– А вот я её видел, – после этих слов Синит вручил онемевшей от удивления женщине сосуд с говорящей образами смесью.
Затем он медленно отошёл от алтаря и, вскинув голову, продолжил:
– Твоё материнское чутьё не обмануло тебя, Эрифа. Ты стойко выдержала испытание, которому я, прости, только что подверг тебя. Теперь ты точно знаешь, что чужеземка не только твоя соперница, ибо пытается завладеть твоим сыном – она также приманка для всякого зла. И пока она остаётся среди нас, всем нам угрожает опасность. Какая именно, я ещё не знаю и, клянусь Владычицей Сито, долго не хотел бы об этом знать. Но я давно говорил, что чужеземцам нет места среди критян… Твоя семья, бедная моя Эрифа, приютила незнакомку, радушно уступила ей место в доме, и вы же первыми пострадаете из-за этого…
– О! – только и произнесла Эрифа и крепче сжала в руках стеклянный сосуд.
– Никто из вас не сумел разглядеть богиню, стоящую на льве, которая, согласно древнему преданию, несёт гибель тем, кто её принимает, – вёл дальше жрец, и его лицо становилось хмурым и замкнутым. – Таков её рок и таков рок признающих её…
– Да разве ж эта девушка богиня? – пролепетала Эрифа, совершенно сбитая с толку странными и пугающими речами Синита.
– О нет, конечно, нет! Но у неё есть знак этой богини…
– Золотая подвеска, – прошептала Эрифа, не то вопрошая, не то утверждая.
В ту же минуту стеклянный сосуд для гаданий выскользнул из её рук и, ударившись о каменные плиты храма, разбился на сотни мелких осколков.
