Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)
Глава 10. Неожиданное предложение
Аваса, которую Ану-син следовало называть бэллит – госпожой, взяла девочку в качестве домашней прислуги. В услужении семьи Залилума были девочки разного возраста: старшей из них едва исполнилось четырнадцать лет, а самой маленькой оказалась Ану-син. Девочки стирали и скоблили полы, чистили ковры и мыли посуду, ухаживали за растениями и обшивали не только семью Залилума, но и его менее зажиточных родственников. В обширном хозяйстве землевладельца работы всегда было более чем достаточно, но тяжелее всякой работы – поучения и придирки хозяйки, за которыми часто следовало какое-нибудь наказание. Собравшись поужинать под тростниковым навесом во дворе, девочки с замиранием сердца спрашивали друг друга, не разбил ли кто-нибудь из них посуду, не повредил ли любимые цветы Авасы, не оставил ли пятно на ковре и не забыл ли подшить отданную им на починку одежду. Таких счастливых дней, когда каждая из девочек выполняла свою работу, на взгляд Авасы, безукоризненно, выпадало очень мало. Достаточно было малейшего проступка, за который маленьких рабынь подстерегала порка розгами или пытка голодом.
Ану-син пришлось однажды выдержать пытку голодом: за лужицу воды в спальне хозяйской дочки, которую маленькая рабыня забыла промокнуть тряпкой. Чтобы как-то унять голод, девочка пила воду, однако это мало помогало. В то время, как Ану-син едва держалась на ногах от слабости, в животе у Авасы, учившей «злоумышленницу» уму-разуму, приятно урчало после сытного ужина.
Но наиболее тяжким наказанием – страшнее самой трудной работы и даже голода – была порка розгами. Просвистев в воздухе, заранее вымоченный в солёной воде гибкий прут огнём обжигал нагую девочку, а на следующее утро жертва Авасы поднималась с постели вся в пузырях, которые покрывали тело.
Для Ану-син же, которой пока удавалось избежать порки, нестерпимым было испытание, когда Аваса внезапно останавливала её и долго всматривалась в её лицо своими совиными глазами. О чём она думала? Какие мысли бродили в голове этой страшной женщины? Вспоминала ли она своё детство, видя в Ану-син себя, десятилетнюю? Или, может, сравнивала маленькую рабыню со своей дочерью, которой не посчастливилось родиться красавицей?
О единственной дочери Залилума и Авасы говорили, будто глаза у неё точно семечки из дыни, зубы как у верблюда, а рот, как горшок. К тому же Син-нури была калекой: однажды Залилум, глядя на подраставшую дочь, сильно рассердился из-за её уродства и так хватил её по ноге своим посохом, что перебил ей колено. С тех пор девочка хромала, вызывая жалость у кого угодно, но только не у своих родителей – ведь для них она стала обузой. Кто же возьмёт некрасивую хромоножку замуж?
Когда Ану-син впервые увидела Син-нури, её сердце сжалось от жалости: как же не посочувствовать бедняжке? А где-то через неделю после того, как Аваса ночью в каморке остригла её волосы, девочка увидела на голове Син-нури накладную толстую косу с вплетёнными в неё лентами и цветами.
– Что это ты, не выспалась? Всё у тебя из рук валится, – прикрикнула Син-нури, глядя на подметавшую двор девочку, из рук которой вдруг выпала метёлка из пальмовых листьев.
Ану-син покраснела, потом побледнела, глотнула слюну, поперхнулась. Она хотела убедить себя, что ошиблась, узнав свои кудри на голове у хозяйской дочки: разве её одну на всём свете боги одарили чёрными, как вороново крыло, волосами с оттенком стальной синевы?
Но Син-нури развеяла все её сомнения, когда рассмеялась ей в лицо злорадным смехом:
– Мне твои локоны больше к лицу, чем тебе, чумазая дикарка!
Кровь ударила Ану-син в лицо. Задрожали губы. А Син-нури прибавила с ухмылкой, словно добивала свою жертву:
– Ты должна быть благодарна моей матушке за милосердие! А то ведь, знаешь, как порой бывает? Схватят провинившуюся рабыню за косы и таскают до тех пор, пока она от боли вся слезами не зальётся…
Ану-син опустила голову и молча стояла под градом издевательских слов.
Доставалось ей насмешек и оскорблений ещё от одного из детей Залилума и Авасы – их старшего сына Киссара. Этот мальчик, курчавый, как баран, и задиристый, как молодой петух, не давал Ану-син прохода. Он дразнил девочку обидными словами, радуясь тому, что дочь раба-сирийца и сама стала рабыней в доме его родителей, а иногда просто ходил за ней по пятам, так что Ану-син не могла нигде уединиться. А однажды девочка даже заметила, как Киссар подглядывает за ней, когда она, спрятавшись в кустах, справляет малую нужду.
Лишь Убарсин, младший брат Киссара, тот самый мальчик, с которым Ану-син познакомилась на берегу, был не против оказывать ей покровительство. Убарсин не видел того, как Ану-син спасла его от ящера, и никто ему об этом не рассказал. Сама же Ану-син, помня о предупреждении Икиши (наставник мальчика иногда попадался ей на глаза), предпочла держать язык за зубами.
Случалось, Убарсин зазывал девочку в укромный уголок, угощал её лакомствами и твердил, что они должны держаться вместе.
– Мне нельзя дружить с такими, как ты, – говорил Убарсин доверительным шёпотом, – но ты мне ничего плохого не сделала, а других друзей у меня нет.
Ану-син слушала мальчика, но в душе недоверчиво усмехалась. Она не искала ничьей дружбы и тем более не нуждалась в покровителях из семьи Залилума. Ночами, лёжа в своей каморке, девочка мечтала о том дне, когда истечёт срок её кабалы и она сможет отомстить Залилуму за смерть Сима. Она пока не придумала, как именно это сделать, но верила, что через три года станет умнее и сильнее и тогда найдёт верное решение.
Стать умнее ей помог всё тот же Убарсин.
С наступлением месяца сивану* начались занятия в бит туппи – Домах табличек, где обучаться грамоте могли лишь дети из состоятельных семей. Старшего сына Залилум отправил в большой город Ур, где был знаменитый Холм табличек, как называли квартал писцов; младший же должен был только начать своё обучение в Доме табличек, который находился в соседнем с алу Поющие Колосья городке Адаб. От алу до Адаба можно было добраться пешком за час, и Убарсин уговорил родителей, что ему не нужен сопровождающий наставник и что он сам будет ходить в Дом табличек. Залилум похвалил сына, сказав, что тот становится настоящим мужчиной, храбрым и самостоятельным; Аваса же промолчала, поджав губы, будто уже тогда заподозрила что-то неладное.
Ану-син навсегда запомнила тот день.
– Вставай, лентяйка! – Чья-то грубая рука больно встряхнула её за плечо. – Ты слишком много спишь, а день уже начался!
Девочка вскочила и недоумевающе озиралась вокруг, протирая глаза и всё ещё не проснувшись. Обычно её день начинался после восхода солнца, но сейчас было ещё темно, только за горизонтом небо окрасилось розовым.
– Пойдёшь к старухе Эамун, – сердитым голосом продолжала Аваса, вперив свои круглые глаза в лицо девочки. – Принесёшь мне то, что она нальёт в этот горшок. Да смотри, чтоб ни капли не пролила!
И она вложила в руки Ану-син глиняный горшок с широким горлом и двумя выгнутыми ручками.
Эамун была ашипу, целительницей, наученной тем таинственным заклятиям, что передаются от матери к дочери и от отца к сыну из глубины веков. Зная целебную силу растений, Эамун лечила людей своими отварами и мазями, а они платили ей за это зерном, молоком, сыром, финиками – кто чем мог. Жила знахарка в ветхой хижине за оградой алу, но в селении уже не помнили, сама она пожелала отгородиться от людей или её изгнали. Аваса послала свою маленькую рабыню за омолаживающим зельем, а, чтобы никто об этом не узнал, к хижине знахарки нужно было пробраться до того, как пропоют петухи.
С горшком, прижатым к груди, Ану-син вышла из своей каморки и через узкую щель ограды в стене выбежала на улицу. Она стремительно пролетела по переулку, где стоял дом Залилума, бегом промчалась по улочкам селения и выбежала на дорогу, которая вела на околицу.
Ану-син была уже на полдороге к хижине знахарки, когда повстречала Убарсина.
– Давно поджидаю тебя, – заявил мальчик, подступив к Ану-син. И неожиданно спросил: – Пойдёшь в Дом табличек вместо меня?
– Я? Вместо тебя? – изумилась девочка.
– А что такого? Волосы у тебя короткие, как у мальчишки, ты одного со мной роста и возраста. Любой, кто не видел меня и не знает тебя, подумает, что ты это я. И между прочим, наблюдая за тобой, я понял, что ты умеешь притворяться.
– Но для чего тебе это? Ты не хочешь идти в Дом табличек?
Убарсин улыбнулся и заговорщически подмигнул девочке.
– Слушай, что я придумал, – заговорщически зашептал Убарсин, наклонившись к Ану-син. – Сегодня мой первый день в Доме табличек, меня там никто раньше не видел, и если ты постараешься, то займёшь моё место. Я же тем временем смогу порыбачить в своё удовольствие. А потом мы встретимся здесь, и ты отдашь мне таблички и палочки для письма. Пусть дома все думают, что я учусь!
– Твоя затея хитра, однако обман раскроется и мы оба будем наказаны. Только мне от твоего отца достанется больше, – отозвалась Ану-син, покачав головой.
Конечно, она испытывала страх перед гневом Залилума или Авасы, но вместе с тем предложение Убарсина показалось ей очень заманчивым.
Ану-син помнила, как когда-то мать сокрушалась о том, что обучение в Доме табличек недоступно для девочек из бедных алу.
– А разве богатым девочкам можно учиться грамоте? – удивилась тогда Ану-син, полагая, что вкушать радость знаний разрешено только мальчикам.
– Дочки правителей, жрецов и вельмож тоже умеют читать и писать. Если они сами того захотят, – ответила Баштум. И затем прибавила: – А ещё те, что обучены грамоте, не пашут, не ткут, не месят глину. Одежды у них белы, как день, на ногах – красивые кожаные сандалии. У них в доме никогда не выводится зерно и масло. Да и живут они в настоящих, кирпичных, домах, а не в лачугах, как наша…
Продолжая крепко прижимать к груди пустой горшок, Ану-син размышляла. Убарсин не сводил с неё взгляда, полного ожидания и надежды.
– Я должна принести твоей матери зелье Эамун, – наконец, вздохнув, сказала девочка.
– Я сам пойду за ним, а потом отдам его тебе при нашей встрече, – с готовностью ответил Убарсин.
– Что же ты скажешь в Доме табличек завтра и в последующие дни? – Ану-син всё ещё была полна сомнений.
– И завтра, и послезавтра, и потом в Доме табличек будут видеть тебя, а не меня, – Убарсин был настроен очень решительно. – Я буду придумывать для тебя какую-нибудь работу, чтобы моя мать отпускала тебя по утрам из дома, и мы сможем ещё долгое время дурачить всех.
– Ох, Убарсин, не сносить тебе головы! – с каким-то тайным восторгом выдохнула Ану-син.
– Так ты пойдёшь в Дом табличек? – наступал на неё мальчик.
– Пойду, – неожиданно для себя самой согласилась Ану-син, а в следующее мгновение у неё в руках вместо горшка появилась связка глиняных табличек и палочек для письма.
Сивану – в аккадском календаре июнь-июль.
Глава 11. Дом табличек
Ану-син подошла к высокой глинобитной стене, за которой находился Дом табличек. Оттуда до девочки донёсся многоголосый гул – занятие только что началось, и ученики все разом громко приветствовали «отца школы»*. Она вошла во двор: на глиняных скамейках по трое и по четверо сидели мальчики – «сыновья школы», почти все одного возраста. Ану-син, в одежде Убарсина, которую тот загодя приготовил для неё, хотела незаметно проскользнуть к скамье, где ещё оставалось свободное место, но ей это не удалось. «Старший брат»*, которого она сначала не заметила, больно ударил её плёткой по спине и с силой толкнул вперёд, к учителю. Испуганная, с бьющимся сердцем, Ану-син не сразу поняла, чего от неё ждут. Только увидев, как один из учеников, рядом с которым она собиралась сесть, делает ей знаки, девочка догадалась, что следует поклониться «отцу школы».
– Кто ты? – спросил тот, в упор разглядывая Ану-син, отчего ей сделалось страшно: вдруг учитель заподозрит подвох и поймёт, что перед ним – девочка.
– Убарсин, сын Залилума, – смущённо опустив глаза и чувствуя, что краснеет, тихо ответила Ану-син.
– Громче! – прикрикнул на неё «отец школы», мужчина средних лет, с короткой курчавой бородкой и серьгой в ухе.
– Меня зовут Убарсин и я – сын Залилума! – стараясь не выдать своего страха, повторила девочка звонким голосом.
Учитель поманил её пальцем. Только теперь Ану-син заметила у него в руке гибкий хлыст. Девочка не успела опомниться, как хлыст обрушился на её плечи. Это было неожиданно и очень больно; она еле сдерживала слёзы. Как неудачно начался день в Доме табличек! Нет, ей положительно не везло сегодня. А что если её станут бить и завтра, и каждый день? Тогда пусть лучше Убарсин сам ходит на занятия – с неё довольно и подзатыльников Авасы…
– Ты опоздал сегодня на своё первое занятие – и за это получил наказание, – донёсся до Ану-син грозный голос учителя. – А теперь ступай на место. Будешь сидеть с ним. Подвинься, Набушар.
Дождавшись, пока девочка уселась, «отец школы» подошёл к своей скамье, выбрал среди многих глиняных табличек одну и прочёл её вслух:
«Сын школы! Ты должен слушать слова отца школы и следовать им. Тогда ты достигнешь вершин искусства писца, ты будешь им свободно владеть. Для братьев своих ты станешь вожаком, друзьям своим ты будешь наставником. Ты хорошо окончишь Дом табличек и будешь учёным человеком. Тот, кто умеет писать, не думает о хлебе для своего пропитания, а в доме невежды – всегда голод. Здесь ты будешь учиться грамоте, ибо грамота – мать мудрости».
– Запомните всё, что здесь сказано, – обратился учитель к мальчикам, которые внимали его словам и боялись даже шелохнуться. Затем он остановил свой взгляд на Ану-син: – Особенно ты, Убарсин! Выучи всё на память. И подумай о том, как ты провёл свой первый день в Доме табличек и сможешь ли стать хорошим писцом, если будешь и дальше приходить с опозданием!
После этого ученики под присмотром «отца школы» и «старшего брата» взяли маленькие комочки глины и смочили их в воде, которая была в горшках, стоявших около скамеек. Они скатали из неё небольшие шарики, прихлопнули их ладонью и получили плоские таблички не совсем правильной круглой формы. Когда таблички были готовы, учитель велел всем взять в руки тростниковую палочку, а сам подошёл к деревянной доске, висевшей на двух гвоздях, и взял в руку кусочек угля.
– Сейчас я научу вас писать имя нашего царя, – сказал он. – Шуму есть у каждого человека и каждому оно дано при рождении. Имя имеют все – простые смертные, цари и боги. Если человек будет прославлять богов и благословлять царя, его имя будут произносить с уважением. А какое шуму у нашего царя, повелителя четырёх сторон света?
– Нин, – выкрикнул один из мальчиков, сидевших на первой скамье.
– Верно, Великий царь Нин, потомок Нинурты, сильнейшего из богов, – продолжил учитель, кивая головой. – На следующем занятии вы научитесь писать важные и полезные слова: «Царь – это зеркало бога». А пока напишем шуму владыки.
И на доске появилось три косых клина, начертанных углём.
Затем учитель ходил между скамеек и проверял, правильно ли написаны знаки, хороший ли почерк вырабатывается у ученика.
– Руку держи под углом, – сказал он Ану-син, и девочка испугалась, что «отец школы» опять накажет её хлыстом. – Надо не царапать, а выдавливать, пока глина влажная. Вот так, да…
Ану-син старалась делать всё так, как говорил учитель, и время от времени вытирала ладонью лоб, вспотевший от чрезмерного усердия. Высунув кончик языка, она выдавила на своей табличке три клина – точь-в-точь как те, что начертал углём учитель. Дописав, девочка пристально посмотрела на клинышки и почему-то подумала: «Имя Великого царя – просто слова в глине. А что будет с царём, если все таблички с его именем разбить? Может, тогда его правление будет прервано?»
Спустя какое-то время, когда она встретилась с Убарсином в условленном месте, он спросил:
– Ну, чему же ты научилась в Доме табличек?
– Писать имя царя, – ответила Ану-син, гордая своим первым достижением в освоении грамоты.
– Какого царя? Нина? – Убарсин презрительно фыркнул. – Это правитель Ассирии, он никогда не будет истинным царём Аккада, пусть его армия и покорила нашу страну…
Ану-син не стала с ним спорить.
На следующий день всё повторилось. В этот раз Аваса послала маленькую рабыню нарезать тростник у реки – младший сын хозяйки захотел сам смастерить для себя флейту. Ану-син отдала Убарсину нож для резки тростника, а взамен получила палочки для письма. Во все последующие дни, когда в Доме табличек были занятия, Убарсин придумывал новое задание для своей сообщницы, а Аваса послушно выполняла все его прихоти. Каждый раз Ану-син покидала дом после того, как уходил Убарсин, и детям казалось, что их затея ни у кого не вызывает подозрений.
Новый, открытый в Страну знаний мир пьянил Ану-син. Каким же шумным, весёлым представлялся после стен дома Залилума школьный двор, когда его наполняли голоса учеников! Здесь даже солнце ярче светило… Воспоминаниями об увиденном и услышанном в Доме табличек можно было жить остаток дня и всю ночь, а «отец школы» уже не казался таким злым, как в первый день. Если не опаздывать на занятия, оставаться прилежным и усидчивым, не болтать с соседом и не перебивать учителя, то и наказаний от него никаких не будет.
Сколько раз, направляясь к Дому табличек, Ану-син думала свернуть с дороги и изо всех сил побежать к хижине на речном берегу. Сколько раз желание увидеть мать едва не погубило её и доверившегося ей Убарсина. Однажды она увидела, как дорогу, которая вела к Дому табличек, переходит женщина. На ней была обыкновенная деревенская одежда, а во всей её маленькой фигуре было что-то знакомое-знакомое, родное. Ану-син была почти уверена, что видит свою мать. Она хотела закричать, позвать, но Убарсин дёрнул её за руку, что-то сказал. Когда Ану-син всё же решила догнать маленькую женщину, то увидела её спину уже далеко, в конце улицы, – и только тоскливо посмотрела ей вслед…
Почти вся жаркая летняя пора прошла для Ану-син в учении. «Отец школы» вбивал в память учеников слова, как гвозди. Бог, богиня, город, день, рыба, овца, праздник… Но, как он любил повторять, куча кирпичей ещё не дом. И учил складывать слова, соединять их в фразы, связывать их в речь. Вскоре таблички учеников стали напоминать небо, усеянное звёздами. А учитель как будто всё ещё был недоволен.
– Вы черепахи, а не писцы! – покрикивал он. – Сколько успеваете написать за полдня? Одну табличку! А нужно – пять. Тот, чья рука отстаёт от уст, не писец! Нельзя того, кто вам платит, заставлять повторять два раза одно и то же! Писец должен быть внимательным – ни одного слова нельзя пропустить, ни одной ошибки нельзя допустить в важном письме вашего господина!..
Сидя на скамейке среди мальчиков, Ану-син внимательно ловила каждое слово «отца школы», быстрее других записывала под диктовку его речи. «Старший брат», проходя мимо и заглядывая в её табличку, одобрительно хмыкал, а учитель заметно выделял «сына Залилума» из десятка своих учеников. Он радовался каждому неожиданному вопросу «Убарсина», каждому проблеску самобытной мысли в его голове.
– Ты учись, – приговаривал «отец школы», ероша отросшие, непокорные вихры Ану-син. – У тебя светлая голова. Если б ты был ассирийцем, я предсказал бы тебе головокружительный взлёт на самый верх, к чину придворного писца, а так… Может, станешь служить у какого-нибудь местного вельможи или тамкара. Но всё равно учись! Знание само по себе награда. Ведь тебе интересно?
Ану-син молча кивала.
Но вот терпение Авасы истощилось, и в один из дней, не предвещавших никаких неожиданностей, она наотрез отказалась исполнить очередной каприз сына. Ану-син осталась работать в доме, и весь день ей было не по себе от одной только мысли, что будет с ней и Убарсином, когда их обман раскроется. Словно тень прислуживала она Авасе, украдкой заглядывала в её круглые глаза – не знает ли она уже правды? А если знает, то почему молчит? Почему? От её молчания становилось ещё страшнее.
Вечером Ану-син подошла к своей каморке и удивилась, увидев Убарсина, который сидел на пороге.
– Не могу я домой идти, – пожаловался ей мальчик. – Страшно мне. Может, мать уже узнала обо всём и отцу рассказала…
– Что же ты, здесь ночевать будешь? А завтра? Не пойдёшь домой – только хуже будет…
Ану-син успокаивала мальчика. Но как тут утешать, когда у неё самой сердце сжимается от страха? Ох, как накажет её Аваса! Не простит ей сговора с сыном, не простит обмана…
– Не пойду я, – упрямо повторил Убарсин и мотнул кудрявой головой. – Может… может, я убегу…
– Убежишь? Далеко ли? – засомневалась Ану-син. – Ты сын Залилума, забыл? Тебя везде найдут. Как-нибудь стерпишь наказание. А, может, всё обойдётся…
В глубине душе Ану-син боялась и ненавидела это слово: «обойдётся». «Как-нибудь обойдётся», – говорила мать, уповая на милость богов, надеясь обрести их защиту и покровительство. И каждый раз ошибалась, а за очередным «обойдётся» всегда приходила беда…
В тот вечер Убарсин поздно вернуся домой.
Ану-син так и не узнала, он ли во всём сознался родителям, или Аваса сама догадалась, но наказание ждало её уже на следующий день.
– Вздумала учиться за деньги нашей семьи, хитрая расчётливая сучка? Думала, так и будешь водить меня вокруг пальца? – шипела Аваса, подступая к девочке, которую привели к ней слуги. – Как же ты посмела? Как посмела занять место моего сына, ты, которая не достойна даже пыль сметать с его ног?
– Я этого не хотела, – ответила Ану-син сдержанно, словом не упомянув, что затея с подменой принадлежит Убарсину.
– Если не хотела, то почему молчала? – каркнула, словно старая ворона, Аваса. – Столько недель молчала!
– Я боялась, – сказала Ану-син и, закрыв руками лицо, невольно попятилась в угол.
– Ах, так… – почти прошептала Аваса. – Ты боялась…
Она замолчала, как бы что-то обдумывая; её круглые глаза остекленели. Потом пожевала губами, над которыми топорщилась чёрная полоска усов, и наконец произнесла зловещие слова:
– Ты ещё не так будешь бояться. Обещаю тебе…
«Отец школы» – так называли учителей.
«Старший брат» – помощник учителя.
