Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Глава 13. Обитель Иштар
Ану-син ощутила на губах вкус чужого, пришедшего из глубин пустыни ветра и беды, которую он нёс всему живому. Торопясь поскорей добраться до берега реки, где, по словам прокажённой, находился некий храм, девушка шла так быстро, как только могла, почти бежала.
Громада зиккурата – многоступенчатой массивной башни – возвышалась на холме и была укрыта от ветра и солнца акациями, пальмами и соснами. Стены ярусов этой башни напоминали скошенные грани усечённых пирамид и были облицованы обожжённым кирпичом, покрытым глазурью чёрного, красного и белого цветов. Вершину зиккурата венчал храм, к которому вели лестницы, – по ним жрецы или жрицы поднимались для исполнения ритуалов, распевания гимнов и произнесения молитв на виду у собравшихся внизу верующих. Для молящихся предназначалась площадь с наружной стороны зиккурата. Позади него находилась священная кухня, располагавшаяся на открытом воздухе; здесь жарились жертвенные ягнята. Мощная глинобитная стена в форме квадрата опоясывала весь теменос – священный участок и примыкавшие к нему жилища жрецов, кладовые и мастерские. Со стороны теменоса храм тоже был хорошо защищён: тяжёлая входная дверь из толстых досок с массивным засовом, по обеим сторонам которой стояли стражники.
Увидев девушку и приняв её за нищую странницу, один из них выступил вперёд и строго спросил:
– Откуда ты пришла и что хочешь найти?
– Я сирота и хочу наняться ученицей писца, – выпалила Ану-син первое, что пришло ей на ум.
Стражник смерил её с головы до ног оценивающим взглядом – перед ним стояла совсем юная девушка с измождённым, серым от пыли лицом, в истрёпанном одеянии, – и пренебрежительно хмыкнул, вероятно, не поверив её словам.
– Ты обучена грамоте? – на всякий случай спросил он с сомнением в голосе.
– Я была одной из лучших учениц в Доме табличек, – с нескрываемой гордостью ответила Ану-син. В мыслях она возблагодарила Убарсина, который когда-то предоставил ей возможность освоить грамоту.
Ещё раз скользнув по ней недоверчивым взглядом, стражник велел ей дожидаться у ворот, пока он вернётся, а сам скрылся за дверью. Вскоре он появился снова и сделал девушке знак следовать за ним.
В сопровождении стражника Ану-син, осторожно ступая по чистой пережжённой земле красноватого цвета, вошла в просторный двор с водоёмом и колоннадой. Вдоль стен стояли статуи из белого известняка, изображающие отдыхающих животных, а между ними – огромные глиняные цветы на конусообразных стеблях. Над входом в некое помещение, зиявшее прямоугольным тёмным провалом, сверкал медный фриз с изображением крылатых львов. Миновав портал из двух деревянных колонн, инкрустированных перламутром, сланцем и красным камнем, Ану-син переступила порог.
В глубине зала на кресле с высокой спинкой сидел величественный старик с глазами мудреца, полуприкрытыми тяжёлыми веками. У него был такой пронизывающий взгляд, что он пригвоздил Ану-син к месту. Бритая наголо удлинённая голова, тонкий прямой нос, жёстко сжатый рот, выступающие скулы. Портрет этого сурового человека дополняли крупные уши, которые, казалось, были способны уловить любой шорох. На нём была длинная, до самого пола, льняная одежда, украшенная голубыми, золотыми и красными звёздами. Грудь украшали золотые бляхи ожерелья, в ушах – серьги с изумрудными шариками.
Толчок стражника заставил Ану-син растянуться на полу. Не успела девушка возмутиться, как он наклонился к ней со словами:
– Преклонись перед эном Владычицы Иштар, Дарующей воду!
Эном?! Ану-син уже знала, что значит это слово: «en» – таким был титул верховного жреца того или иного культа; женщины-первосвященницы звались «entu» – энту. По древней традиции, верховные жрецы служили какой-либо богине, а верховные жрицы – если это был бог.
Ану-син чувствовала, что волнуется всё сильнее. Встреча с верховным жрецом храма вполне могла стать решающей в её судьбе. Как будто ища помощи, девушка нащупала висевший на груди амулет со знаком богини Иштар.
– Мне сказали, ты владеешь искусством письма, – первым, глядя на застывшую перед ним в неловкой позе девушку, заговорил жрец. – Только, видишь ли, здесь писцы не требуются. Однако нам нужны рабочие руки в храмовых мастерских.
– Я надеялась, я… – Ану-син запиналась от волнения, потом вдруг сказала твёрдым голосом: – Боюсь, что там я не принесу большой пользы!
В ответ на её заявление жрец сначала равнодушно пожал плечами, а потом долго смотрел на неё в задумчивом молчании.
– Что ж, – приняв какое-то решение, снова заговорил он, – тогда выбирай: или ты переждёшь песчаную бурю в нашем храме и затем продолжишь свой путь, или останешься здесь и будешь выполнять ту работу, которую тебе дадут. Но прежде, чем пригреть тебя и облагодетельствовать, я требую, чтобы ты рассказала мне всю правду. Кто ты на самом деле и кто указал тебе путь к храму – ведь ты пришла издалека?
– Я уже давно искала пути к Владычице Иштар, – призналась Ану-син, сверкнув глазами. – Но разве я дерзнула бы без помощи свыше?
– О чём ты говоришь? – не понял жрец.
– В мои руки самой богиней была вложена путеводная звезда, мой амулет-хранитель – символ могущественной вездесущей Иштар, – после этих слов Ану-син извлекла из складок своей покрытой дорожной пылью одежды золотую подвеску с изображением нагой богини.
– Что это? – изумился жрец, приподнимаясь в кресле.
Драгоценное украшение в руках девушки сверкало, залитое солнечными лучами.
– Мой амулет – знак богини! – с гордостью и тайным восторгом ответила Ану-син.
– Знак богини! – воскликнул жрец с таким видом, будто всё ещё не верил своим глазам. – Покажи мне его! Ближе, ближе!
И они пошли навстречу друг другу.
Верховный жрец шёл к Ану-син в своём широком облачении, длинные полы которого тянулись за ним по полу; его блестящие глаза были прикованы к зажатой в руке девушки подвеске. Внезапно он остановился, точно споткнувшись, и они взглянули друг на друга широко раскрытыми глазами.
Ану-син не понимала, чего старик хотел от неё, и оттого испытывала перед ним смятение и робость. Её чёрные изогнутые брови поднялись, губы раскрылись; она вся дрожала точно в преддверии какого-то волнующего события.
– Символ великой Иштар – символ права на жизнь и на смерть! – сдавленным голосом воскликнул жрец. – О, я не могу ошибиться!
Ану-син заметила, как дрожали его руки.
– Золотое украшение, которое носить имеют право лишь… – Жрец осёкся, не договорил. Пристально взглянув в лицо стоявшей перед ним девушки, пробормотал: – И если это так, то кто же ты, обладающая символом Иштар? Откуда он в твоих руках? Кто дал его тебе?
– Я обладаю им со дня моего рождения, – ответила Ану-син. В тот же миг она подумала о Баштум: отчего мать не показывала ей подвеску прежде, до того дня, как речь зашла о предстоящем замужестве? Неужели в этом кроется какая-то тайна? Отчего так встревожился этот старик?
– Ты говоришь: с самого рождения? – переспросил жрец и тут же знаком велел удалиться стражнику, который всё это время стоял за спиной Ану-син.
Как только тот вышел, жрец приблизился к Ану-син вплотную и тихим голосом проговорил:
– Кто-нибудь рассказывал тебе о том, что значит обладание этим символом?
Получив отрицательный ответ, жрец ещё раз глубоко заглянул в глаза девушки, которая по-прежнему пребывала в смятении от всего происходящего, и только после этого успокоился.
– Я приношу тебе, милое дитя, свои извинения, – снова заговорил он, немного смущённый. – Откуда мне было знать, что тебе покровительствует Владычица Иштар? Я больше не стану томить тебя расспросами, кто ты и какой рок вынудил тебя оставить родной кров. То, что ради неизвестного и зыбкого, как пески в пустыне, будущего ты сама пошла ему навстречу без оглядки, возвеличивает тебя в моих глазах. И если ты согласишься остаться здесь, в земной обители той, которая оберегала тебя в твоём нелёгком пути, той, которая живёт в твоём сердце со дня твоего появления на свет, я почту это за честь!
Ану-син, радуясь в душе, что не только нечаянно-негаданно достигла цели своего путешествия, но и нашла наконец надёжное убежище, с горячей признательностью приняла предложение жреца. На мгновение у неё промелькнула мысль о том, что встреча с прокажённой в степи не была случайной и что странница указала ей путь, который она уже отчаялась когда-нибудь найти. Ей было немного страшно и волнующе-привлекательно остаться в храме Иштар на всю жизнь, стать одной из её служительниц. Всё это было ещё так неясно, туманно, но сладко-заманчиво. Ану-син ощущала себя уже не маленькой девчушкой из забитого селения, а взрослым человеком, который осознал своё предназначение…
Тот же стражник, который привёл Ану-син к верховному жрецу, отвёл её к боковому крылу храмовой постройки. Над плоской крышей отведённого для Ану-син жилья шумели могучими кронами сосны-великаны; под ними сидели, распустив пёстрые хвосты, горделивые павлины, чьи отрывистые крики время от времени нарушали царившую во дворе храма тишину.
Ану-син вошла в свои новые покои, и дверь за ней закрылась. Чистый холодный воздух ворвался в узкое прямоугольное окно и обдал лицо девушки насыщенным запахом хвои воздухом. Ану-син глубоко и с наслаждением вдохнула его и, объятая усталостью, повалилась на ложе среди подушек и покрывал. Заснула она мгновенно.
Глава 14. Божественный голос
По повелению Илшу – так звали верховного жреца в храме Иштар, Дарующей воду, – Ану-син начали готовить к посвящению в служительницы богини. Для неё началась новая удивительная жизнь, полная невероятных открытий. В храмовой школе вместе с другими девушками из бедных семей Ану-син получала уроки танца, пения и игры на струнных инструментах. Когда в первый день уроков хора она запела вместе со всеми, её нежный и сильный голос вдруг взвился вверх, всё выше и выше, пока не стало слышно только его. Должно быть, Ану-син пела долго, а, когда закончила, то с удивлением увидела, что все, затаив дыхание, слушали её песню.
Как же изумилась Ану-син, когда на следующий день её позвали к Япхатум – сангу храма, прямо в её покои. Ану-син уже немного разбиралась в храмовой иерархии и полномочиях того или иного служителя, она часто повторяла незнакомые слова, стараясь запомнить их и ничего не перепутать. Теперь девушка имела представление о том, что храмы владели земельными угодьями, множеством скота и птицы, ремесленными мастерскими и даже караванами. Они занимались торговлей и ростовщичеством. В храмы поступали многочисленные дары и пожертвования, большая доля военной добычи и дани с покорённых стран. Все доходы и расходы строго учитывались. Из-за того, что храм был большим и сложным предприятием, занятым не только религиозной, но и хозяйственной деятельностью, ему был необходим тот, кто выполнял обязанности управляющего. Должность управляющего при храме называлась сангу — «sangu» и, в отличие от верховного сана, предназначавшегося только для мужчин, эту должность могла занимать женщина. В храме Иштар, Дарующей воду, сангу была женщина по имени Япхатум.
Понять, сколько лет было этой женщине, мог далеко не каждый. Разве лишь тот, кто хоть однажды видел её лицо умытым. Потому что обычно на нём был толстый слой белил, который не только скрывал морщины, но и придавал ему сходство с маской. И так же, как маска, лицо жрицы было ярко раскрашено: выразительность глаз подчёркивали чёрные контуры, нанесённые гухлу, и зелёные тени на веках; брови, искусно выделенные краской, казались гуще, а губы – ярче. Япхатум неизменно облачалась в пурпурные одеяния, на которых сверкали различные драгоценности. Красный цвет, как и зелёный, считался цветом жизни, поэтому все жрицы Иштар, прошедшие обряд посвящения, носили светло-красные платья. И только жрицы, занимавшие высокое положение, имело право на одежду густого красного цвета. Также, в отличие от простых жриц, носивших налобную ленту, сангу, подобно энтум, могла украшать голову серебряными гребнями или бусами с подвесками.
– Садись, Ану-син, – пригласила Япхатум, указав девушке на низенький стул в виде треножника. – Ты, я слышала, хорошо поёшь? Твои подруги говорят, да и жрицы слышали. Это у тебя божий дар. Нельзя его просто так на ветер разбрасывать. Садись, садись. Знаешь, зачем я тебя позвала? С твоим голосом грех не славословить нашу богиню в гимнах на виду у прихожан. Хочешь петь в храмовом хоре? Несколько раз в году во время ритуалов и накануне больших праздников, а в самые праздники – во время отправления служб.
– И я смогу подниматься по лестнице на вершину зиккурата вместе с посвящёнными жрицами и эном? – спросила Ану-син, не смея верить, что ей в самом деле будет позволена такая честь.
– Конечно, – подтвердила Япхатум, которая, очевидно, уже всё решила за девушку, – ведь во время больших праздников эн ведёт службу именно с самой верхней башни зиккурата. Какие хвалебные гимны ты уже выучила, какие умеешь петь?
Ану-син знала пока только один гимн – «Во славу Иштар».
– А ну, спой, – велела ей Япхатум.
Ану-син запела. Голос её дрожал от волнения, и, может, поэтому пение казалось ещё более вдохновенным, торжественным:
– Слава Иштар, самой прекрасной из богинь,
почтенной царице женщин, величайшей из божеств.
Она облечена радостью и любовью.
Она налита жизненной силой, очарованием и сладострастием.
В губах она сладка; жизнь в её устах.
С её появлением переполняюсь ликованием…
– Божественный голос, – восхитилась Япхатум, когда песня, на миг повиснув в воздухе последним отзвуком, растаяла, как дым воскурений, – никогда такого не слышала…
Какое-то время сангу сидела молчаливая, поражённая. Она не думала услышать такой голос; она полагала, что рассказ жриц об Ану-син преувеличен. Теперь она сама убедилась, что девушка – бесценный самородок, что голос её – дивный дар природы.
– Так что же, Ану-син, – снова, подавив волнение, заговорила Япхатум, – как ты смотришь на то, чтобы петь в храмовом хоре?
И она уставилась на девушку чуть прищуренными, обведёнными гухлу глазами. Ану-син не знала, что и говорить. Мысли носились в голове, точно растревоженный рой. Да это же счастье! Просто большое счастье свалилось на неё с неба. Но почему так боязно? Почему сердце так стучит в груди?
– А что на это скажет эн Илшу? – засомневалась она, хотя сама была готова принять предложение сангу с огромной радостью. – Согласится ли он?
Япхатум ответила ей лукавой улыбкой.
Вечером сангу отправилась к верховному жрецу. О чём они говорили, Ану-син, конечно, так и не узнала, но долго Илшу уговаривать не пришлось. Спустя несколько дней девушка уже пела в храмовом хоре, разучивая новые гимны и молитвы. А когда во время службы она впервые вышла петь перед паствой, взоры собравшихся во дворе храма обратились к ней одной.
Сердца прихожан замирали, когда они слушали чистый волнующий голос юной девушки, который вырывался из хора как кристально чистый родничок и, казалось, устремлялся к небу – к самим богам.
Очень быстро слух о дивном голосе девушки прокатился по всем окрестным селениям. Послушать пение Ану-син приходили даже служители из других храмов, и каждый раз во время службы святилище Иштар, Дарующей воду, было теперь полным-полно народу.
Но больше всех радовалась тому, что залучила Ану-син к хору, сангу Япхатум. Да и как было ей не радоваться! По её велению у входа в храм поставили большую глубокую чашу с надписью: «Пожертвования на хор». Медные, а порой и серебряные монеты сыпались в чашу. После службы помощница Япхатум относила тяжёлую чашу в алтарь, где сангу забирала монеты в храмовую казну, не забывая кое-что оставить себе.
Вскоре в святилище начали готовиться к празднику, который назывался «очищение Иштар». На занятиях, посвящённых ритуалам и обрядам, Ану-син узнала, что в каждом месяце было несколько праздников в честь какого-либо божества. Так, восьмой день месяца посвящался обрядам в честь Шамаша, девятый отводился Богине Жизни – Белат-балати, тринадцатый – лунному богу Сину, семнадцатый – сыну Мардука Набу, двадцать третий отводился празднествам в честь Нинурты, а двадцать восьмой – почитанию Иштар. В течение месяца никто из главных богов не был забыт или обойдён жертвами. Названия праздников и проводимых в это время ритуалов иногда звучали по-разному, но суть их была одна: если жрецы будут соблюдать подневные ритуалы, то в каждый из дней соответствующий бог будет одарять их, а также их верную паству своей милостью.
Как объяснила жрица, проводившая уроки богослужения, в день, посвящённый Иштар, в храме должны были звучать величальные песни в честь богини, а затем в реке устраивалось омовение всех её статуэток.
Накануне праздника в святилище Иштар возвратилась из родных мест (она ездила навестить больного отца) жрица, которая уже в течение нескольких лет была «ведущим голосом» храмового хора. Дочь вельможи из Киша, Хинзури выглядела старше своих семнадцати лет: широкая в плечах и бёдрах, рослая девица смотрела на всех свысока глазами взрослой, уверенной в себе женщины. Узнав о том, что ей нашлась замена, Хинзури сразу же набросилась на Ану-син с неожиданной для той злостью.
– Ты что это удумала, безродная выскочка?! – кричала молодая жрица, угрожающе подступая к девушке. – Хочешь меня потеснить, чтобы занять место, которого ты недостойна? Что ты возомнила о себе? Да знаешь ли ты, что ждёт таких, как ты, после того, как закончится ваше обучение? Все вы – нищенки без роду и племени, сироты, подкидыши – станете кадишту и будете ублажать каждого, кто войдёт под сень храма.
Ану-син сперва не поверила её словам, хотя лицо девушки казалось белым, как мел. Зачем Хинзури говорит то, что страшно даже представить? Разве возможно, чтобы служительницы лучезарной Иштар отдавались мужчинам по своей доброй воле? Или, может, так велит им поступать верховный жрец? Но тогда что он сделает с ней, Ану-син, если она откажется принести своё целомудрие в жертву первому встречному – тому, кто войдёт в храм и укажет на неё? Только теперь Ану-син стало ясно, почему одних девушек обучали лишь пению и танцам, а занятия для других проходили за закрытой дверью в дальнем покое. Значит, одним предстояло развлекать мужчин, а другие должны были стать высшими, посвящёнными в некие таинства, жрицами…
Опечаленная Ану-син понурила голову: такую ли судьбу она искала в святилище своей богини-покровительницы? А Хинзури всё не унималась. Она ещё кричала что-то обидное, повторяла, что только девушки из знатных семейств могут стать надитум – избранницами богини, посвящёнными в тайные ритуалы, а остальные будут служить ей, удовлетворяя похоть мужчин. Потом, охрипнув от крика и видя, что от Ану-син ничего не добиться, Хинзури плюнула ей под ноги и побежала в покои сангу.
– Разве может непосвящённая подниматься к обители богини вместе с эном и посвящёнными? Кто позволит ей, не прошедшей обряд очищения, петь молитвы во славу Иштар наравне с надитум?! – доносились из-за двери крики Хинзури, и невозможно было разобрать слова, которыми пыталась её успокоить Япхатум.
Ссориться с дочерью влиятельного кишского вельможи, который нередко приносил на алтарь богини щедрые пожертвования, не входило в интересы сангу. Однако и от того, чтобы Ану-син пела в хоре во время празднеств, а не только обычной службы, она не собиралась отказываться. Нужно было принять какое-то решение, которое не ущемляло бы выгоды храмовой казны и вместе с тем не нарушало бы традиций. И Япхатум снова отправилась за советом к верховному жрецу – эну Илшу.
Глава 15. Тайное соглашение
Эн Илшу, верховный жрец богини Иштар, Дарующей воду, занимал несколько покоев в задней части храма, которая называлась эгипар. Япхатум прошла по узкому коридору мимо храмового служки, подметавшего пол, отдёрнула пурпурного цвета занавесь и постучала. И снова поймала себя на мысли, что каждый раз, являясь в эти покои, чувствует одно и то же: что весь мир отступает от неё куда-то на задний план, как речные воды отступают, возвращаясь в своё русло после разлива. Послышалось старческое шарканье и покашливание – жрец открыл дверь и, посторонившись, пропустил гостью. Покои были с низким потолком, полутёмные, свет падал только у лампиона, где стоял стол, заваленный глиняными табличками с ровными рядами клинописных знаков. Аскетичную обстановку скрашивала похожая на ковёр настенная мозаика, составленная из маленьких красных, чёрных и белых глиняных штифтиков. Илшу указал Япхатум на складной стул у стены, а сам вернулся на своё место у стола, где уселся в кресло из эбенового дерева.
Япхатум не сразу приняла его предложение. Какое-то время она молчала, раздумывая над тем, как правильно повести разговор, и только прерывистое дыхание выдавало её волнение. К её удивлению, эн Илшу как будто прочитал её мысли.
– Я догадываюсь, о чём ты желаешь говорить со мной, сангу Япхатум, – заявил он и затем продолжил низким голосом: – Ану-син – удивительная девушка. Я уже стар и на своём веку повидал немало дев, блистающих великолепием форм и красотою лика, но Ану-син превосходит ожидания самого утончённого воображения. Женщин, подобных ей, боги не часто создают среди нас, смертных, и в том, что мы можем наяву созерцать столь редкое и необычное явление, заключается причина нашего изумления. Когда Ану-син впервые предстала перед моим взором, я подумал: неужто сама Великая Мать, лучезарная Иштар, приняв облик земной женщины, спустилась с небес. И только услыхав её речи, я понял, что смотрю на отчаявшееся, наивное, хотя и не лишённое острого ума дитя. Это открытие вызвало у меня радостные и горькие думы. Какая участь ждёт девушку? Тернистые пути разбегаются вокруг, дикие сорняки глушат живые побеги. Бедной безродной сироте никогда не подняться из низов на высокую гору, чтобы её увидел весь народ. На каждом шагу всевозможные бездари и праздные невежественные люди будут бросать ей в лицо презрительное «мужичка»!
Наконец Япхатум опустилась на стул напротив старика и, прижав ладони к щекам, закивала головой.
– Нужно поднять Ану-син на гору, – уверенно вёл дальше эн Илшу. – Её талант не должен погибнуть. Думаю, что судьба, которой она покорилась, предначертана ей самими богами. И в том, что в конце своего долгого пути она появилась здесь, в святилище Иштар, также нет ничего случайного.
Япхатум склонила голову набок и посмотрела на жреца задумчивым взглядом.
– Мне не дают покоя её глаза и красивые маленькие руки, – медленно проговорила она, решив признаться в своём наблюдении. – Я всё спрашиваю себя: разве могут быть такие руки у дочери деревенских бедняков? И где я видела такие же глаза – затягивающие как омуты, пленительные, столь редко встречающегося в природе разреза?
– Столь прекрасные, столь необыкновенные – и ты не можешь вспомнить? – спросил эн Илшу, пристально глядя на жрицу.
Его тусклые в полумраке глаза вдруг замерцали, похожие на чёрные алмазы, и в них вспыхнули, как в зажжённой лампаде, красноватые огоньки.
Япхатум пожала плечами:
– Пытаюсь – и не могу.
Жрец по-прежнему не сводил с неё своего острого взгляда.
– Что ещё ты можешь сказать об Ану-син? – живо спросил он.
– То, что, пусть она и простая крестьянская девушка, ум её никак нельзя назвать заурядным. То, что она самолюбива и горда, чего не скажешь о безродных сиротах…
– Всё это лишний раз убеждает нас в том, что Ану-син – не простая девушка, – с готовностью – будто получил подтверждение каким-то своим тайным мыслям – отозвался верховный жрец.
– Что ж, мы оба признали, что Ану-син необычная девушка, – после недолгого молчания проговорила Япхатум. – Кроме того, тебе ведомо о ней нечто такое, что пока ускользает от моего понимания. Для меня очевидно лишь одно: дар, которым Ану-син щедро наделили боги, это её дивный голос. Её голос не только украшает наш хор – благодаря ему пополняется храмовая казна. А ещё я слышала от учителей танцев, что Ану-син обращает на себя внимание, превосходя своих подруг в искусстве телодвижений. Ты сам сказал, что её талант не должен погибнуть, да и красота девичья увядает так же быстро, как облетают с цветов нежные лепестки. По моему мнению, такая одарённая жрица не должна служить с низшей ступени, отдаваясь каждому пришельцу. Ану-син нужно учиться для того, чтобы не остаться кадишту навсегда…
– Она никогда не станет кадишту, – неожиданно твёрдо произнёс жрец, даже не выслушав Япхатум до конца.
Женщина вскинула на него чуть прищуренные глаза, густо обведённые чёрной краской гухлу.
– Ты говоришь так, потому что тебе известно о ней нечто большее, правда?
Жрец кивнул.
– Случилось знаменательное, – молвил он хриплым от волнения голосом, – Ану-син обладает древним знаком женской тайны и силы, знаком, дающим право на жизнь и смерть, – символом Владычицы Иштар!
– Что?! Как ты сказал? – отшатнулась от него Япхатум; глаза её блестели сильнее обычного. – Символ Иштар… Но откуда он у неё?
– Ану-син обладает им с самого рождения. И, как я понимаю, он перешёл к ней по наследству от её матери.
– Тогда её мать… её настоящая мать… – Япхатум не договорила, поражённая внезапной догадкой.
Старый жрец Иштар встал с эбенового кресла и, шатаясь от охватившего его волнения, сказал:
– Пятнадцать лет прошло с тех пор, как звёзды предсказали это событие, пятнадцать лет я ждал его и каждый день глядел на небо в надежде отыскать вещий знак назначенного для этого срока! Вслед за водами Великой реки текли годы, а знамение всё не являлось моему взору, и отчаяние овладело моей душой. Я думал, что мрак Иркалла закроет мои глаза прежде, чем придёт желанный миг, и я унесу свою тайну в могилу…
Япхатум давно знала верховного жреца, и её уже не удивляла его прозорливость. Однако сейчас, слушая его взволнованные речи, она никак не могла постичь их смысл.
– Прости, абу, но твои слова не укладываются в моей голове, не проникают в моё сердце, – призналась она, немного смутившись. А потом, словно в оправдание своему невежеству, поспешно прибавила: – Но я, как и прежде, готова верить тебе, что бы ты ни говорил!
– Ты вовсе не обязана верить мне на слово, – отозвался Илшу. И, поведя плечами, словно стряхивал с себя внезапно овладевшую им задумчивость, торжественно возгласил: – Люди могут ошибаться, но боги – никогда!
– Тогда ты, может, всё-таки расскажешь мне обо всём? Что томит тебя? Что тебя тревожит?
– Столько лет я ревниво берёг эту тайну! – воскликнул жрец. И помолчав немного, покачал головой со словами: – Нет, Япхатум, время ещё не пришло, и значит, я должен по-прежнему хранить молчание. Если же ты догадалась – молчи и ты.
– Я догадалась лишь о том, кем могла быть женщина, родившая Ану-син, – призналась Япхатум. – Но тайна пророчества так и осталась закрытой для меня. Я хочу, я так хочу понять суть твоих туманных речей, о абу, но – увы! – мне это неподвластно. Остаётся лишь смиренно просить тебя приподнять завесу над этой тайной.
Жрица-сангу умоляюще посмотрела на Илшу. Но тот, вопреки её ожиданию, снова отрицательно покачал головой.
– Кто станет торопить цветок расцвести, когда его семя только легло в благодатную почву? – ответил он с едва уловимой загадочной улыбкой. А затем прибавил: – Придёт срок – и бутоны раскроются сами. Тот же, кто с трепетной надеждой ожидал этого срока, первым с радостью воскликнет: «Свершилось!»
– Да, всё так и будет, – согласилась с жрецом Япхатум, при этом скрывая свою досаду. Потом, подумав, что всё в общем-то складывается весьма выгодно для неё, она заговорила в открытую: – То, что ты рассказал об Ану-син, намного упрощает мою задачу. Обладание символом Иштар предусматривает для девушки посвящение в высший разряд жриц без обязательных подготовительных испытаний. После обряда посвящения она сможет беспрепятственно подниматься к святилищу, чтобы славить богиню в гимнах наравне с остальными надитум.
– Нет, Япхатум, ты не поняла, – Илшу бросил на жрицу укоризненный взгляд. – Вот представь себе камень-самоцвет. Мастер старательно шлифует его, наносит грани, чтобы он засверкал всеми цветами радуги, и только потом выставляет его на продажу, назначая самую высокую цену. Так и Ану-син… Я много думал о ней в эти дни, но только прошлой ночью в сновидениях, ниспосланных мне богами, получил ответ на свои размышления. Отныне она не будет петь в хоре; даже став посвящённой, надитум, она не будет петь ни во время богослужений, ни в праздники: больше никто не должен её видеть. Когда же придёт назначенный час, когда я пойму, что Ану-син готова выполнить свою священную миссию, – только тогда мы откроем миру её существование.
После этих слов жрец снова опустился в кресло и, приняв задумчивый вид, умолк.
– Только как же объяснить остальным девушкам её столь неожиданное и необычное возвышение? – поинтересовалась Япхатум, пониманию которой из речи первосвященника было доступно лишь то, что Ану-син всё же станет надитум.
– Ещё не знаю, – тихим голосом ответил Илшу, – но думаю, звёзды дадут мне подсказку.
Он хитро сощурил глаза, глядя на собеседницу, и вдруг спросил:
– Не правда ли, приятно сознавать себя причастным одновременно к делам богов и людей?
Япхатум недоумённо пожала плечами.
– Иногда я не понимаю тебя, почтенный Илшу, и теряюсь в догадках: кому ты служишь больше – людям или богам?
Старый жрец ничего не ответил, и сангу ушла, переполненная странным волнением.
Оставшись в одиночестве, Илшу встал и медленно подошёл к встроенному в нишу резному шкафчику, откуда извлёк ларец из слоновой кости. На крышке ларца была вырезана полуобнажённая богиня со связками колосьев в обеих руках, до которых пытались дотянуться в прыжке два козлёнка. В этом ларце лежала золотая подвеска, которую Ану-син отдала жрецу на хранение.
Илшу с нежной любовью коснулся её пальцами. На его губах играла странная улыбка.
– Звёзды не решают, а лишь предопределяют, – бормотал старый жрец, с умилением разглядывая подвеску. – Я не ошибался – час возмездия близок. Всё будет так, как предсказывалось: изгнанник возвратится в родные чертоги, на троне утвердится истинный наследник, над Аккадом воссияет новая звезда. И я, тот, кого все знают как эна Илшу, как верного служителя Владычицы Иштар, доживу до этого! Да будет так…
