Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
Глава 21. Кровавая свадьба
На время в Большом доме повисла напряжённая тишина. А затем люди, окружавшие самого богатого в алу Поющие Колосья человека, вдруг расступились перед ним:
– О, почтенный Залилум… – проговорили они в один голос и склонили головы в знак своего уважения к его высокому положению.
Залилум не сразу понял, что произошло. Чрезвычайно довольный тем, как проходит торг за Ану-син, он на какое-то время отвлёкся от него, чтобы разделить свою радость с Зер-укином, и не заметил, как среди самых настойчивых женихов появилось новое лицо.
Облачённый в широкий плащ с кистями, касавшимися земли, молодой мужчина ворвался в толпу женихов, точно ураганный ветер. Выкрикнув свою цену, которая многих повергла в изумление, он впился в лицо Ану-син горящим взором; ноздри его крупного носа раздувались как у почуявшего добычу льва.
Теперь Залилум увидел его и, будто пробудившись от сна, расправил плечи и резким голосом выкрикнул:
– Киссар!
В его голосе звучали удивление и негодование – и в этом не было ничего странного: новоявленный жених был не кем иным, как сыном самого Залилума.
– Видно, боги совсем лишили тебя рассудка, коль ты осмелился ради этой девки посягнуть на деньги своего отца! – Возмущению Залилума не было предела.
Но глашатай уже пересчитывал серебро, которое высыпал из кожаного мешочка сын Залилума. Торопясь в присутствии свидетелей объявить Ану-син своей законной женой, пока гнев отца не разрушил его планы, Киссар закрыл девушку покрывалом и громко повторил:
– Это моя жена!
И тут же послышался гром рукоплесканий и бурных приветствий. Такого необычного брачного торга в общине не помнили даже старожилы. Мужчины, втайне завидуя Киссару, подходили к нему с поздравлениями, пожимали ему руки, похлопывали по плечам и спине. Женщины громко и горячо обсуждали столь счастливое, по их мнению, для Баштум и её дочери событие.
Киссар, увидев, как отец, багровый от гнева, с налитыми кровью глазами, пробирается к нему сквозь толпу, взял Ану-син за плечо:
– Пойдём.
– Куда? – вскрикнула девушка, чувствуя, как задрожали у неё колени.
– У меня всё готово… за оградой Большого дома нас ждут оседланные кони, – торопил её Киссар. – Одного слова моего отца достаточно, чтобы погубить нас обоих, и он сделает это, если мы не убежим отсюда…
– Но нас могут не отпустить ваши слуги, – проговорила Ану-син тревожно. – Когда я шла к димту, то видела, что они столпились за оградой…
– Я сумею заставить их отпустить нас, – нетерпеливо перебил её Киссар, – пока они не получили приказ от моего отца.
– А моя бедная мать?
– Не беспокойся о ней! Никто не причинит ей зла! Ведь она ничего не знала… она не в ответе ни за тебя, ни за то, что ты стала моей женой!
После этих слов Киссар схватил Ану-син за руку и потащил за собой к выходу из Большого дома. Едва они начали подниматься по ступеням, как перед ними словно из-под земли вырос целый отряд вооружённых людей.
– Далеко ли ты собрался? – прозвучал язвительный голос Табии, и в следующее мгновение ростовщик вышел вперёд под прикрытием сопровождавших его слуг.
Он стоял на ступеньку выше Киссара, который обнимал за талию закутанную в покрывало Ану-син, и смотрел на него сверху вниз со злорадным торжеством.
– Твой отец забыл, что я не очень люблю ждать обещанного и обычно нахожу средство поторопить должников весьма неприятным образом. Однако к нему я был чрезвычайно снисходителен, позволив продлить срок уплаты давних долгов. Но, видят боги, всякому терпению приходит конец! К тому же, я не намерен прощать обман и готов вернуть то, что должно мне принадлежать по закону, силой оружия.
Киссар, видя, что дело принимает дурной оборот, вспыхнул:
– Мне неведомо, что тебе обещал и в чём тебя обманул, как ты утверждаешь, мой почтенный отец! Он здесь – поговори с ним сам. Но прежде вели своим людям дать мне пройти вместе с моей женой!
– Твоей женой? – притворно изумился Табия, переведя взгляд на девушку под покрывалом.
– Так и есть! – вызывающе, звонким голосом ответил Киссар. – Эта женщина – моя жена перед богами и перед законом. Я назвал её своей в присутствии сотни свидетелей!
И тут толпа, собравшаяся во внутреннем дворе Большого дома, пришла в движение. Люди, возмущённые враждебностью чужака, загалдели, оглушили его криком. Ничего невозможно было разобрать в общем шуме толпы.
– Молчать! – крикнул Табия, потеряв самообладание. – Пускай кто-нибудь один говорит.
Тогда из толпы протиснулся вперёд высокий старик с длинными серебристыми волосами и бородой, в длинной, до пят, рубашке, в колпаке с навершием в виде башенки.
– Мг-мг… Обращаюсь к тебе, человек, имени которого не знаю, – заговорил хазанну Техиб с невозмутимым видом, – с пожеланием вести себя уважительно в разговоре с людьми нашей общины. Не забывай также, что ты стоишь сейчас в димту, где находится священный очаг наших духов-покровителей. Если у тебя есть какое-то личное дело к почтенному Залилуму, отцу этого юноши, которого силой оружия удерживают твои люди, ты волен уладить его за стенами Большого дома. Здесь же будь сдержан на язык и не делай ничего такого, что может навредить невинным людям. Как, впрочем, и тебе самому…
– Что такое?! – взревел Табия, прерывая спокойную речь хазанну. – Ты угрожаешь мне, старик?
Стоявшие позади ростовщика люди, приняв его слова за призыв к бою, схватились за мечи.
– Кто этот человек?.. Отчего пришёл к нам с оружием?.. Чего он требует?.. – раздались в толпе взволнованные голоса. Послышался детский плач; заголосила какая-то женщина.
Тогда Табия крикнул в толпу:
– Залилум! Довольно прятаться за чужими спинами! Не будь трусом!.. Или ты предпочитаешь рисковать благополучием всех этих людей из-за какой-то рабыни?
И поскольку Залилум ему не ответил, ростовщик снова взялся за его сына.
– Отдай её мне, и я уведу своих людей, – сказал он Киссару, указывая пальцем на Ану-син.
Молодой человек нахмурился; по-прежнему держа свою руку на талии девушки, он привлёк её к себе и выпятил грудь, как бы прикрывая её собою.
– Я уже сказал тебе: это моя жена.
– Тогда попробуйте сначала уйти, – ухмыльнулся Табия, свысока, надменно глядя на Киссара, хотя в груди у него кипела злоба.
– Если надо – я силой проложу себе дорогу, – неожиданно дерзко ответил юноша, и в то же мгновение в его руке блеснул остро отточенный кинжал.
Неуловимо быстрым движением он приставил его к груди ростовщика, бурно вздымавшей складки белоснежной канди. В толпе испуганно ахнули; люди Табии выхватили мечи.
– Убери нож! – сказал Табия сдавленным голосом, глядя Киссару в глаза.
– Нет. Сначала вели своим слугам спрятать мечи и дать нам дорогу.
– Убери нож. Я сделаю, что ты просишь. В сущности, мне нужно только, чтобы твой отец вернул мне долги, а как он это сделает – серебром, землёй или рабами – мне всё равно. Хочешь, я поклянусь священным именем Мамиту, что не трону эту рабыню, хм… твою жену?
Киссар медленно спрятал нож под плащом. Табия посторонился, и молодой человек, увлекая за собой Ану-син, направился к выходу из димту. Но едва они сделали несколько шагов, как из толпы раздался истошный вопль Авасы:
– Не дайте им уйти!.. Эта демоница околдовала моего сына, она его погубит!
– Ты можешь забрать её, почтенный Табия! – подхватил, наконец выдав своё присутствие, Залилум. – Эта рабыня – твоя!
– Опомнись, Залилум, – укоризненно покачал головой Техиб. – Не нарушай традиций предков: твой сын назвал Ану-син своей законной женой перед очагом общины, в присутствии духов-покровителей…
Но хазанну никто не послушал: ни Залилум, ни Аваса, которая до этих пор не могла прийти в себя, ошеломлённая поступком сына, а теперь вновь обрела дар речи.
– Возьми эту рабыню в уплату моих долгов! – вопил Залилум, обращаясь к Табии.
– Она – твоя! – вторила мужу Аваса, растрёпанная, разъярённая, страшная в своей злобе и ненависти.
Получив их поддержку, Табия немедленно велел своим слугам схватить девушку. Кто-то из его людей бросился к Киссару, но через мгновение рухнул на ступени с перерезанным горлом. В толпе поднялась сумятица, послышались испуганные крики. Многие устремились к выходу, бежали, падали, поднимались и опять бежали…
– Прочь с дороги! Я увожу свою жену. Прочь, кому дорога жизнь! – кричал Киссар, одной рукой сжимая руку Ану-син, а другой размахивая своим смертоносным кинжалом.
Вскоре свалка на ступенях Большого дома переросла в кровавую бойню. Мужчины из общины, разгневанные тем, что чужак осквернил очаг их духов-покровителей, вступили в сражение с людьми Табии. Это были всего лишь слуги – не воины: ростовщик вооружил их мечами, чтобы нагнать страху на крестьян, но теперь, когда смерть заглянула им в глаза, они сами дрожали от страха. Один из крестьян могучим ударом кулака свалил телохранителя Табии на пол и, завладев его мечом, с криком бросился на остальных…
Табия сообразил, что потерпел поражение. Он начал пробираться по ступеням, ловко увиливая от сцепившихся в драке людей, и уже занёс ногу над порогом димту, как чьи-то пальцы вцепились сзади в его канди.
– Дело-то повернулось совсем не в твою пользу, почтенный Табия, – прохрипел Залилум в лицо ростовщику, когда тот в испуге обернулся. – Боги, по-видимому, устали помогать тебе…
– А… Залилум… Я рад, что ты уцелел в той свалке, хотя бы в силу того, что погибни ты, – и некому было бы возвратить мне твои долги. Ведь теперь тебе, наверное, придётся отдать в уплату долга свой дом: серебра, как я понял, у тебя больше не осталось ни сикля. Да, услужил тебе сынок…
– Ты бы не радовался так тому, что я жив, – отозвался хмуро Залилум. – К вечеру станет ясно, что в этой бойне погибло немало людей, и вряд ли кто-то удивится, когда среди убитых найдут твоё, друг мой Табия, бездыханное тело.
Только теперь Табия обратил внимание на то, что Залилум прячет другую руку за спиной, и похолодел от страшной догадки.
– Неужели убьёшь меня? – глухо спросил он, с ужасом наблюдая за тем, как Залилум приступает к нему с мечом в руке.
Тот хищно прищурился на него:
– А ты не веришь?
Но не успел Залилум взмахнуть мечом, чтобы обрушить его удар на голову ростовщика, как сам оказался жертвой. Охнув, Залилум выпустил из ослабевшей руки меч, который он отнял у кого-то из слуг Табии, и рухнул всем телом на землю.
Несколько мгновений Табия стоял, словно ошеломлённый таким ужасным концом своего должника, не веря в его гибель.
– Ты убила его! – наконец, придя в себя, сказал он маленькой женщине, которая стояла неподвижно, молча глядя на поверженного врага.
Баштум (а это была она) стояла, опираясь на меч, клинок которого был обагрён кровью Залилума. Казалось, она погрузилась в глубокую задумчивость: взгляд её глаз был неподвижен, лицо точно превратилось в глиняную маску.
Табия ещё раз бросил взгляд на труп своего должника и, развернувшись, побежал прочь от Большого дома.
Маленькая женщина глубоко вздохнула и провела ладонью по лбу, словно отгоняя наваждение. Увидев перед собой распростёртое тело и кровь, обагрившую землю, Баштум вскрикнула и задрожала всем телом. Она отбросила меч и заплакала, закрыв лицо руками.
– Да будет так! – неожиданно раздался рядом с ней голос Техиба. – Этот меч стал карающим! Но, помимо твоих личных счётов с Залилумом, была ещё одна важная причина лишить его жизни. Не вини себя в его убийстве, Баштум! Твою руку направляла богиня, чьё имя не имеет права произносить вслух ни один из нас…
– Теперь я больше никогда не увижу мою голубку, – тихо проговорила маленькая женщина со скорбным лицом.
– Мы оба знали, что этот день наступит, – со смиренным видом отозвался хазанну Техиб. – Позволь же Ану-син продолжить свой путь…
Глава 22. Брачная ночь
Близилась ночь, тёплая, мягкая. В воздухе витал приятный терпкий аромат лимонных деревьев. В сумерках, сгущавшихся над алу Поющие Колосья, вспыхнули огненные языки факелов – их несли, подняв над головами, жители селения. Раздавались печальные голоса, стенания и плач. Громко рыдала, проклиная свою несчастную судьбу и обвиняя в том «демоницу» Ану-син, бедняжка Син-нури. Ведь ей и в этот раз не удалось найти себе мужа: деньги, которые должны были составить её приданое, все до последнего сикля её ветреный брат отдал за дочь пастуха.
По велению Техиба мужчины общины сделали вокруг Большого дома ограду из решёток, чтобы отстранить толпу, и выносили из димту раненых и убитых. Тела убитых в драке – погибли почти все слуги Табии и несколько жителей алу – складывали во дворе перед Большим домом; хазанну Техиб стоял здесь же, обеими руками держа широкий сосуд, в котором курился ладан. За оградой каталась по земле и рвала на себе одежды Аваса, испуская пронзительные крики:
– Бедный Залилум! Муж мой, мой господин, моя защита! Убейте и меня тоже! Горе! Горе!
Она царапала себе лицо, рвала волосы и выла, как плакальщицы на погребениях.
– Киссар! Где ты, Киссар? Мой сын, утешение моё, надежда, жизнь! Вернись, мой сын, я так страдаю! – звала Аваса сына вперемежку с плачем по мужу.
Но Киссар уже был далеко. Он пустился, как стрела из лука, вниз по течению Великой реки; Ишведаку на своём коне едва поспевал за ним.
Киссар не обманул Ану-син: он и вправду заранее подготовил всё необходимое не только для их побега из Большого дома, но и для свадебного обряда.
Миновав окрестности алу, расположенных вдоль берега Великой реки, путники поехали дальше, не убавляя скорости, – почва становилась твёрже. Одна за другой тянулись на всём пространстве, открытом взгляду, пустынные равнины. Укутанная в покрывало невесты и плащ Киссара, Ану-син всё же дрожала от ночной прохлады; долгая скачка и последствия пережитого в димту вызывали у неё головокружение. Потом лошади пошли иноходью, и девушка задремала.
Её разбудил собачий лай, и всадники направились в ту сторону, откуда он доносился. При свете взошедшей луны Ану-син увидела сложенную из камней ограду, а за ней строение неопределённой формы. По верху ограды бегала собака. Ишведаку отогнал её камнем, и они вошли в высокое помещение со сводами.
Посередине зала стоял длинный стол, за которым собралось не меньше десятка мужчин; у очага сидела, поджав под себя ноги, женщина; дым выходил через отверстие в потолке. Седые волосы доходили женщине до колен и наполовину скрывали её; не сводя глаз с пылающих углей, старуха бормотала что-то себе под нос – точно читала какие-то заклинания.
– Эй, Меркара, принимайся за дело! – весело крикнул ей Киссар после того, как ответил на приветственные возгласы сидевших за столом мужчин.
Старуха, сгорбленная, морщинистая, встала и, прихрамывая, подошла к Ану-син. Они взглянули друг другу в глаза, и девушке показалось, что Меркара прошептала что-то на незнакомом языке.
– Ступай с ней, моя жена, – сказал Киссар, усаживаясь за столом рядом со своими приятелями: те без стеснения разглядывали Ану-син и одобрительно причмокивали. – Меркара проведёт обряд по обычаю нашего народа – перед тем, как мы сойдёмся с тобой на брачном ложе.
И, довольный собой, в предвкушении любовных утех, он залился раскатистым смехом, который дружным гоготом подхватили сидевшие за столом.
В сопровождении старухи Ану-син поднялась по лестнице в верхние покои и очутилась в просторной и довольно уютной комнате. Девушка терпеливо вынесла все необходимые священнодействия и даже – преодолев смущение – позволила Меркаре переодеть себя и умастить тело благовониями. За всё время, после того, как её ноги переступили порог Большого дома, Ану-син не проронила ни слова.
Меркара, хотя и выглядела очень старой, обладала отменным зрением. Когда Ану-син, облачаясь в брачную рубашку, подняла руки, старуха на миг задержала свой взгляд на левой подмышке девушки.
– Ты одна из маршекасу? – спросила Меркара с таким видом, как будто это открытие ничуть не удивило её. И, пронзив Ану-син острым взглядом, прибавила: – Никто не догадывается?
Ану-син, по-прежнему не произнося ни слова, отрицательно покачала головой и настороженно взглянула на старуху.
– Не бойся, – успокоила её Меркара, – я сохраню твою тайну. Моя сестра была служительницей богини Намму…
Усадив девушку перед жертвенным сосудом и воскурив в нём фимиам, старуха закрыла за собой дверь. Ану-син облегчённо вздохнула. Наконец-то она была одна.
Оглядев комнату, где ей предстояло провести свою первую брачную ночь, Ану-син замерла в мрачной задумчивости. Ничто не могло привлечь её в этом чужом доме – ни украшенные гирляндами цветов и кедровых веток стены, ни курильницы, от которых поднимался ароматный дымок, ни широкое ложе, покрытое шкурой леопарда. Мужчины, которые пировали вместе с её женихом, своими грубыми голосами, доносившимися до этой комнаты, и животным смехом, потрясавшим тишину покоев, вызывали у неё отвращение. Всё раздражало Ану-син в эту тёплую лунную ночь, а душа её бунтовала.
Значит, событие, которое давно внушало ей необъяснимый страх, действительно наступило. Напрягая все силы, она стала придумывать какое-нибудь средство, чтобы избежать его. "Нет, я не хочу этого! Это не должно случиться! О таком ли будущем я грезила? Таким ли желала видеть своего избранника?" – пронеслось в голове у девушки.
Ану-син вскочила и заметалась по комнате, словно загнанная в западню пантера. В отчаянии она заламывала руки и кусала губы так сильно, что на них проступили капельки крови. То одно, то другое выражение озаряло её лицо, подобно вспышкам молнии. Неожиданно она остановилась, высоко воздела красивые, с тонкими кистями руки и выпрямилась. Её пухлые, пунцовые от выступившей на них крови губы безмолвно шевелились, дыхание стало едва уловимым, а глаза были прикованы к свисавшему с обрывка цепочки украшению. Оно изображало вычеканенную из золота и расцвеченную великолепной эмалью богиню верхом на льве. Это украшение подарила Ану-син перед тем, как они отправились в димту, Баштум. Маленькая женщина ничего не объяснила – молчание было ответом на удивление и немой вопрос, застывший во взгляде девушки.
Ану-син долго любовалась необычным для неё украшением, затем медленно опустила руки. По её бледному и прекрасному, словно лик луны, лицу разлилось выражение спокойствия. Казалось, она приняла какое-то решение.
И в этот миг в покои вошёл Киссар. У порога он остановился, пошатываясь, и скрестил на груди руки. Ану-син обернулась. Какое-то время они молча смотрели друг на друга: Киссар – с вожделением, Ану-син – с откровенной неприязнью.
– Ты – моя! – Голос Киссара прозвучал подобно боевому кличу, и, подчиняясь звукам собственного голоса, он устремился к девушке.
Даже холодный блеск глаз Ану-син не мог остановить его. Но неожиданно для него девушка оттолкнула его гневным и гордым движением. Оторопев от столь резкого отпора, Киссар застыл на месте с округленными от изумления глазами. Однако это длилось недолго, и он снова ринулся к Ану-син, поглощая её жадным взором. Его коренастое тело точно всё судорожно сжалось от объявшего его желания. Его выпуклая грудь, поросшая чёрными жёсткими волосками, тяжело вздымалась, ноздри трепетали. Вдыхая исходившее от девушки благоухание, Киссар жаждал одного: схватить её, поглотить, подмять под себя её прекрасное и всё ещё недоступное тело.
Ану-син же, глядя на него, тоже не скрывала своих чувств: негодования и острого отвращения.
– Ты моя жена, моя пленница, моя рабыня! Отныне ты принадлежишь мне и телом и душой! – вскричал Киссар, стараясь придать своему голосу властный тон.
Но Ану-син это не впечатлило: она не изменила ни своей позы, ни выражения лица.
– Ты пьян, – молвила она, глядя ему в глаза.
– Пьян, но не бессилен, – возразил Киссар и попытался поцеловать девушку, но ему это не удалось: Ану-син вскинула голову, тряхнув волосами, и на его губах остался лёгкий привкус мирры.
– Я желаю обладать тобой сейчас же, немедленно! И ты не смеешь противиться моим желаниям, – эти слова Киссар произнёс почти с угрозой, хотя голос его дрожал от возбуждения.
Невозмутимое молчание Ану-син злило его; её взгляд не сулил лёгкой победы. Пламя факелов освещало её грациозную фигуру, облачённую в тонкий балахон невесты, придавало её коже ослепительный, особый блеск, а глазам – то холодное сияние, которое присуще лишь звёздам. В этот миг Ану-син, молчаливая и неприступная, казалась самой богиней. И Киссар, внезапно охваченный каким-то необъяснимым суеверным страхом, опустился перед ней на колени.
– Слышал ли ты о чуде, свершившимся в час моего рождения? – наконец тихим и таинственным голосом заговорила Ану-син, глядя сверху вниз на обращённое к ней лицо Киссара.
– Да, я слышал, – смиренно отозвался сын Залилума.
– Голубка, коснувшаяся своим крылом моего чела, была знаком, ниспосланным самой Иштар! Спутница вечно молодого Бэла-Мардука, дочь Сина, сестра Шамаша, владычица всего сущего на земле призвала меня служить ей – ей одной! – Голос Ану-син проникал в мозг Киссара, проницательный взор её блестящих бездонных глаз, казалось, пронизывал насквозь его душу. – Как смел ты в угоду своим низким желаниям посягнуть на то, что не принадлежит тебе, что должно быть принесено в жертву всемогущей Иштар? Ужель кара небесная не страшит тебя? Или, быть может, ты думаешь, что божий гнев не обрушится на тебя и всю твою семью в тот миг, когда я произнесу слова древнего проклятия?
– О нет, нет! – воскликнул Киссар, дико озираясь. – Не говори так, Ану-син! Не привлекай ко мне гнева великой Иштар! Я знаю, она всевластна, мстительна и жестока! И ты… ты такая же! О нет, не губи меня! Хотя… хотя я и так уже погиб от любви к тебе…
Он уронил голову и безвольно опустил руки.
Безмерная гордость обуяла Ану-син. Она почувствовала, что уже близко к завершению задуманное ею.
– О великая Иштар! – Девушка торжественно вскинула руки. – Ты меня любишь, я знаю! Ты вдохнула в меня жизнь, ты одарила меня красотой, ты жаждешь видеть меня в своей земной обители! И, о Иштар, клянусь твоими первыми лучами, что освятили моё рождение, не будет у тебя служительницы старательней и преданней Ану-син!
Шёпот девушки окутывал слух Киссара, точно ветерок, смешанный с тонким ароматом вина и сладким запахом благовоний. Хмель уже выветрился из его головы, зато теперь он был подвластен иной, прежде неведомой ему силе. Ану-син, недавно казавшаяся ему сосудом, из которого можно пить наслаждения, теперь пугала его; недавно казавшаяся ему сладостней вина – ныне она была страшнее смерти. Её голос, её речи подавляли его волю. В какой-то миг он поверил в то, что Ану-син – тень самой Иштар, и он, закрыв руками голову, припал лицом к полу…
Когда Киссар очнулся и, поведя плечами, разогнал остатки наваждения, Ану-син в комнате не было. Он вскочил на ноги и громко окликнул её. Ответа не было. Точно вихрь закружился Киссар по дому, заглядывая в каждый угол и терзая расспросами пьяных гостей.
Ану-син исчезла.
Обезумев от бешенства, Киссар взвыл и, схватив свой кинжал, выбежал из дома. Меркара, сидевшая на своём месте у очага, посмотрела ему вслед усмешливым взглядом.
