Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)
Глава 21. Когда желания царей сокращают путь к цели
– …Твоя потеря велика и скорбь по любимому мужу вполне объяснима. Но, сестра моя, в этом, бренном, мире всё преходяще, всё тлен: чувства, отношения между людьми, их слова, их клятвы – всё это изначально предопределено забвению. Единственная ценность, дарованная богами нам, смертным, это слава о наших земных деяниях, которая остаётся в памяти последующих поколений. Помнишь, что говорится о смысле человеческой жизни в «Эпосе о Гильгамеше»? Вместо тщетного поиска благословенной вечной жизни нужно наилучшим образом прожить свою; в мире, где все смертны и ничто не вечно, лучше посвятить свою жизнь какому-либо созидательному действию, которое может послужить для блага других. Тебе, Ану-син, выпал именно такой – созидательный – жребий, и твоя борьба не закончится, пока ты не достигнешь цели, для которой рождена…
Сидури смотрела на Ану-син, оцепенело сидевшую в кресле и державшую на коленях своё покрывало, которым она вытирала кровь Оннеса. Сидури не была уверена, что она слышит её: казалось, всё внимание Ану-син было сейчас сосредоточено на этих зловещих бурых разводах.
Жрица древней Ишхары тотчас откликнулась на зов Ану-син и, осознав важность её приглашения, которое передал Кумарби, немедленно отправилась в Ниневию. К тому времени Ану-син уже проделала половину своего пути, выехав на встречу с мужем. Послание, которое она оставила на табличке, спрятанной в лари под одеждой Кумарби, открыло Сидури план Ану-син и объяснило причину её внезапного исчезновения. Справедливо рассудив, что Аратте, на которую была возложена забота о близнецах, будет спокойнее в её присутствии, Сидури решила дожидаться возвращения Ану-син в доме Оннеса. И когда в доме появился солдат с вестью о случившейся с туртаном беде, Сидури тут же побежала к городским воротам. Как она и предполагала, Ану-син уже была там…
– Вспомни о своём высшем предназначении, Ану-син, – продолжала Сидури, возвысив голос, чтобы привлечь внимание хозяйки дома, – вспомни о том, по какому пути ведут тебя боги со дня твоего рождения! Любовь к благородному мужчине, каким был твой Оннес, – это прекрасно! Но, полюбив его всем сердцем, ты сбилась с пути, предначертанного тебе свыше. Как и я, ты знаешь, что должна следовать своей судьбе. Будущее родины, аккадского народа, который стонет под ассирийским игом, в твоих руках, Ану-син! Ты одна способна осчастливить многие тысячи людей, и теперь боги дали тебе знак вернуться к своему предназначению, пожертвовав своей единственной любовью…
Последние слова жрицы Ишхары заставили Ану-син отвлечься от её горьких дум; она подняла глаза и внимательно, точно едва узнавая, вгляделась в свою наставницу.
– А тебе-то откуда ведомо, что моя судьба проходит через столь жестокие испытания? Отчего вы оба, ты и жрец Илшу, верите, будто мне под силу вынести тяжесть невосполнимых потерь?
– Мы всегда знали это, – спокойным тоном ответила Сидури. – Правда, последние события в твоей жизни немного встревожили нас, вызвав кое-какие сомнения. Когда ты стала женой Оннеса и сумела приблизиться к царю, я сказала Илшу: «Как ты думаешь, когда она достигнет цели? Потому что мне кажется, что мы скоро получим известие о том, что Ану-син стала одной из самых прославленных красавиц ниневийского двора». Старый жрец тяжело вздохнул и ответил: «Мне было бы очень жаль, если бы она на этом и успокоилась. Я, впрочем, сделал всё, что мог: ей теперь придётся полагаться лишь на себя». Сестра моя, я как и прежде верю, что ты сильна духом и что сумеешь достигнуть цели: эту уверенность укрепляет во мне богиня Иштар, которая сделала тебя своей избранницей. Ты по-прежнему её любимая жрица, не забыла? Это богиня даровала тебе победу, когда вела тебя в бой против бактрийцев; богиня не позволила вражеской стреле пронзить твоё сердце; богиня сделала так, чтобы ты стала первой ассирийской воительницей, подвиг которой признали и которым восхитились мужчины…
– И она же отняла у меня любимого, – прервала наставницу Ану-син, с грустью покачав головой; в её огромных глазах, под тенью густых ресниц, стояли слёзы.
– Порой такие жертвы необходимы для того, чтобы оправдать ценность более важной цели, – вскинув руку в упреждающем жесте, жёстко возразила Сидури. – Ану-син! Никогда прежде ты не была так близка к осуществлению божественного предназначения, как теперь! Нин хочет, чтобы ты стала его женщиной, – так стань ею! Стань его любимой наложницей, его женой, роди ему сыновей. Сделай так, чтобы царь не мог обходиться без тебя ни дня, ни мгновения, чтобы он без раздумий выполнял любую твою прихоть, любое твоё желание! Когда ты добьёшься этого, когда Нин будет послушен твоей воле, а его подданные станут твоими преданными сторонниками, тогда ты поймешь, что твой час настал!
– Значит, ты допускаешь, что я смогу простить Нина за то, что по его вине лишилась любимого мужа и отца моих сыновей? – Голос Ану-син стал громче, окреп от негодования. – И что, едва оплакав возлюбленного, переберусь с супружеского ложа в царский гарем?
Сидури подалась к ней всем телом и, коснувшись её руки, сжала её с состраданием и пониманием.
– Ты помнишь, как готовилась стать надитум, «посвящённой» жрицей Иштар, – проговорила она, заглядывая Ану-син в глаза, – а после случившегося в нухаре поверила, что твоя мечта не сбудется и твоя цель никогда не будет достигнута? Ты была отчаявшейся, разочарованной, убеждённой в том, что потеряла смысл жизни. Предавшись своему безысходному горю, ты думала, что ничто не в силах изменить непоправимого. Но богиня не оставила тебя, хотя тебе казалось, что она отвернула от тебя свой лик, потому что не защитила от насилия… Иштар-Ишхара не забыла о тебе, Ану-син: это её воля, её желание привело меня к тебе в тот миг, когда ты нуждалась в поддержке. Посвятив тебя в сан верховной жрицы Ишхары, я не только исполнила волю богини, но стала также частью твоей судьбы. Я – твоя наставница во всех смыслах этого слова. И ещё я – твоя родственница, хотя называю тебя сестрой скорее по принадлежности к одному священному культу.
– О том, что мы с тобой одной крови, я, конечно, могла бы догадаться и раньше, – отозвалась Ану-син, выслушав признание Сидури. – Ещё в ту ночь в подземном святилище Ишхары, когда ты говорила, что являешься одной из наследниц первой в Аккаде жрицы древней богини. Но тогда я не обратила внимание на твои слова, хотя и запомнила их… Ещё ты говорила о жрицах, которых называют «избранными», и обещала рассказать об одной из них – последней «избранной», покинувшей храмовый очаг… Знаешь, Сидури, я снова вспомнила о твоём обещании после того, как наложница Нина, Шамхат, увидев на моём плече клеймо Ишхары, сразу поняла, что я посвящена в высший сан «избранной». Ведь это тайный, почти забытый культ, и знать о нём могут лишь те, кто так или иначе причастен к нему…
Ану-син была вынуждена прервать свою речь, заметив, как её наставница вдруг изменилась в лице.
– Шамхат?.. Ты назвала имя Шамхат? – спросила Сидури, в сильном волнении прижимая к груди обе ладони.
– Так зовут любимую царскую наложницу, – повторила Ану-син, с пристальным вниманием наблюдая за собеседницей.
– О боги, ваши желания и вправду непредсказуемы! – воскликнула Сидури, воздев руки к небесам; её щёки окрасил густой румянец, в глазах появился горячечный блеск. – Все эти годы мы думали, что Шамхат погибла вместе с другими наложницами царя Бэлоха, когда ассирийцы разрушили дворец и вырезали его обитателей!
– Вот как! Шамхат прежде была наложницей аккадского правителя? – изумилась Ану-син. – Какая, право, завидная судьба! Но ведь я не ошибусь, если скажу сейчас, что Шамхат – одна из тайных служительниц Ишхары? И что она и есть последняя «избранная», чьей преемницей я стала после проведённого тобой обряда посвящения?
– Нет, Ану-син, – Сидури качнула головой, и золотые буковые листья её тяжёлых крупных серёг тихонько зазвенели, – ты стала преемницей своей матери, верховной жрицы Ишхары… Но ты права, Шамхат тоже была служительницей древней богини, вот только высший сан «избранной» достался не ей, а её родной сестре Деркето. Шамхат и Деркето – сёстры-близнецы; обе принадлежали к клану потомственных жриц Ишхары, обе прошли обряд посвящения в тайном храме, обе были наделены ясным умом и замечательными талантами. Для всех, кто их видел, сёстры не были простыми смертными, а обладали нечеловеческими способностями и божественной красотой. И мало кто замечал разницу между ними: доброта Деркето была сердечной, искренней, у Шамхат же – притворной, наигранной. В детстве и отрочестве мы много времени проводили вместе: играли, учились, готовились к обряду посвящения… Рано угадав в Шамхат её лицемерный, мстительный и завистливый нрав, я старалась по возможности сторониться её, зато к Деркето испытывала самые тёплые чувства. Поэтому мне было грустно расставаться с ней – когда старейшины клана назвали её «избранной». Согласно древней традиции такие жрицы становились «божьими невестами» и на какое-то время уходили из святилища.
– «Божьими невестами»? – переспросила удивлённая Ану-син, любопытство которой разгоралось всё сильнее по мере того, что она слышала. – Что это значит?
– Раз в год, в дни весеннего равноденствия, в Аккаде отмечался священный праздник акиту, который сопровождался проведением всевозможных ритуалов и чтением молитв. В течение одиннадцати дней царь путешествовал на колеснице или в лодке, вместе с идолом Бэла-Мардука нанося визиты вежливости в один город за другим. На двенадцатый день торжественная процессия возвращалась в Баб-или, после чего следовал последний пир и происходила «священная свадьба» между царём и первосвященницей богини Иштар – «избранной». И поскольку царь в эти дни считался воплощением бога Мардука, его избранницу называли «божьей невестой». В год, который оказался последним годом правления царя Бэлоха, на священное ложе в храме Акиту царь взошёл вместе со своей избранницей, своей юной возлюбленной. То была Деркето, твоя мать, Ану-син…
Задумавшись, Сидури с минуту помолчала и затем продолжила:
– Тебя зачали при благополучном расположении небесных светил, и звездочёты, составив гороскоп будущего ребёнка, тотчас предсказали ему удивительную судьбу. Когда старейшины нашего клана узнали, что родится девочка, они велели Деркето возвращаться в храм Ишхары: ведь новорождённой предстояло со временем наследовать сан своей матери. Однако царь Бэлох, страстно влюблённый в Деркето, воспротивился этому, пожелав сделать её своей законной женой. Так Деркето и осталась жить в Баб-или, в царском дворце. С тех пор я ничего не слышала о ней, а после того, как в столицу Аккадского царства вторглись ассирийцы, в храме Ишхары решили, что она погибла. Впрочем, как и Шамхат, которая последовала за ней в Баб-или, чтобы не расставаться с сестрой, и затем сама очутилась в царском гареме…
Сидури прервала свои воспоминания тяжёлым вздохом и склонила голову на грудь.
– Тогда, во время взятия Баб-или ассирийцами, моей матери удалось выжить, – подхватила Ану-син, продолжая её повествование, – она бежала из разрушенного дворца и затем долго скиталась по равнине, пока её, измученную и обессиленную, не подобрали тамкары. Я родилась в положенный срок: только не в царских покоях и не в стенах святилища древней Ишхары, а в жалкой лачуге на берегу Великой реки. Меня удочерили и воспитали бедные люди – раб-сириец по имени Сим и маленькая женщина Баштум. Моя родная мать отправилась следом за Намтаром, едва успев благословить меня, а судьба моего отца, которым, оказывается, был сам царь Бэлох, мне по-прежнему неведома. Ты-то что-нибудь знаешь о нём, Сидури? Правда ли, что он был убит ассирийцами, как говорят одни? Или он отправился в изгнание в чужие земли, по словам других?
– Ошибаются и те, и другие, – Сидури вскинула голову и улыбнулась, – владыка Бэлох никогда не покидал пределов своего царства. Он мечтал дожить до того дня, когда сбудется древнее пророчество и Аккад восстанет из руин в новом ослепительном сиянии славы – как птица феникс, возрождающаяся из пепла. Он едва не утратил эту веру, но появилась ты – и он воспрял духом и телом: ведь ему предстояло многому обучить тебя, направить по тому пути, который предначертали боги-покровители Аккада. Я вижу по твоему взгляду, что ты догадалась, о ком я веду речь. Да-да, Ану-син, жрец Илшу и царь Бэлох – это один и тот же человек!
– Как же так?! – воскликнула Ану-син, ошеломлённая открывшейся ей правдой. – Все годы, проведённые мною в храме Иштар, Дарующей воду, мой отец был рядом со мной, но я не чувствовала ничего, кроме душевного родства с ним! Но зачем он обманул меня, когда на вопрос, кто мой отец, ответил, что и сам хотел бы это знать?!
– Он сказал правду, – успокоила её Сидури. – Никому, даже царю, неведомо, кто в действительности сходится на брачном ложе с «божьей невестой» в храме Акиту. Сейчас я открою тебе тайну, которую мне рассказал жрец Илшу… ах, да! – владыка Бэлох. Когда царь вместе со своей избранницей входит в храм для проведения ритуала «священного брака», жрец бога Мардука подносит ему чашу вина. В вино подмешано некое снадобье, выпив которое царь погружается в долгий крепкий сон. Ни в ту ночь, ни в последующие – пока не станет ясно, что «божья невеста» в тягости, – он не смеет сходиться с ней, дабы она не познала иного мужчину, кроме того, чьё семя зреет в её лоне.
– Но погоди! Разве этим мужчиной не может быть тот жрец Мардука, который подносит царю вино со снадобьем? – предположила Ану-син.
– Говорю же тебе: этого царь не знает. «Избранная» же, чьи уста скреплены страшной клятвой, хранит эту тайну до конца своей жизни. Однажды слова этой древней клятвы на забытом языке произнесёшь и ты, Ану-син: ведь Нин намерен восстановить аккадский праздник акиту в своём царстве. Если ты сумеешь забыть свои горести и продолжишь путь «избранной», то кому же, как не тебе стать «божьей невестой»?
После слов наставницы-подруги (и, как оказалось, родственницы) Ану-син почувствовала, как во мраке её отчаяния блеснула слабая надежда. Если Сидури так убеждена, что однажды ей удастся покорить Нина, то отчего бы не попытаться сделать это? Ведь как иначе она отомстит царю за смерть Оннеса, если не сумеет приблизиться к нему? И каким иным способом можно ввести Нина в заблуждение, если перед тем не завоевать его доверие?
– Царь Бэлох доживал свою жизнь изгнанником и все эти годы лелеял мечту о возвращении в возрождённый Баб-или, свой родной любимый город, Город, куда с небес спускаются боги, – с печалью в голосе продолжала Сидури. – Увы, его земной путь пресёкся, и мы оплакали его в храме Иштар, Дарующей воду, незадолго до того, как туда прибыл твой гонец Кумарби. Старик завещал сжечь его тело, а прах перевезти в восстановленный Баб-или и развеять над городом на вершине самого высокого зиккурата, возведённого во славу Мардука. Он любил тебя, Ану-син, как родную дочь… Но помни, что ты и сейчас не одинока: пока я здесь, у тебя есть верный друг. И ещё одно: опасайся Шамхат, ибо, клянусь Иштар, может настать час, когда она решит, что от тебя нужно избавиться, и тогда… – Сидури красноречиво провела рукой по горлу. – А сейчас тебе пора отдохнуть! Выпьем кубок вина и пойдём спать, ведь завтра тебе придётся снова предстать перед Нином…
Глава 22. Своя среди чужих
Когда Нин вошёл в покои – лучшие покои в дворцовом гареме, предназначенные для его новой наложницы, в высоких вазах, расставленных по углам, курился киннамон; тёплый пряный аромат наполнял воздух; всюду были разбросаны маленькие подушки, пёстрые веера из павлиньих перьев, вышитые полупрозрачные кисеи, воздушные, подобные облакам. Ярко горели золотые и серебряные чеканные светильники в форме кувшинов, животных или птиц, затейливые и весьма красивые, изготовленные знаменитыми мастерами. Сквозь занавесы, изредка колыхавшиеся из-за порывов ветра, который долетал со стороны Быстрой реки, виднелись факелы, зажжённые на террасах дворца.
Ану-син сидела у большого серебряного зеркала, за изящным столиком, заставленным склянками с духами, баночками с благовонными маслами, порошками и притираниями. Её облекало обшитое снизу бахромой платье винного цвета и просторная, из алой кисеи накидка без рукавов. На голове была диадема – золотой обруч с гирляндой золотых колец и буковых листьев; шею и грудь украшали ожерелья из золотых, серебряных, лазуритовых, сердоликовых, гранатовых и агатовых бус. Длинные пряди волос, выпущенные из-под диадемы, были раскинуты по плечам – служанка, Аратта, расчёсывала их гребнем из слоновой кости.
Несмотря на то, что Ану-син постоянно желала придать своему лицу строгость и даже надменность, которые приличествовали её положению, трудно было поверить, что ей двадцать лет, что у неё двое детей и что, побывав замужем почти три года, она уже овдовела. В нежном и белом, будто светящимся изнутри лице, в округлом подбородке, в узких плечах и гибкой, тонкой фигуре была видна совсем юная девушка, своенравная и самолюбивая. Между тем в её больших чёрных глазах, влажный блеск которых скрывался под тенью длинных ресниц, светился расчётливый ум, а в пухлых изогнутых губах угадывался упрямый, хотя и склонный к чувственным порывам нрав. Наиболее проницательные из приближённых царя говорили, что эта молодая женщина более себе на уме, чем погибший Оннес, много лет прослуживший при дворе, и что он правильно делал, во всём слушаясь своей жены.
Хотя придворные не решались громко обсуждать достоинства и недостатки Ану-син, всё же кругом слышалось немало злых шепотков. Аратта, которая перебралась во дворец вместе со своей госпожой, рассказывала, что дурные люди уверяли, будто новая наложница царя околдовала его, и обзывали её порождением львиноголовой Ламашту.
Впрочем, таких сплетников было немного, в большинстве же своём те придворные, которые имели возможность однажды увидеть лицо Ану-син, не удивлялись, что владыка избрал себе в возлюбленные такую необыкновенную красавицу. Те же, кто был очевидцем её успеха в Бактрии, ещё и одобряли царя: ведь в его избраннице красота сочеталась с умом и храбростью.
Нин, польщёный такими отзывами, не отказывал себе в удовольствии время от времени сопровождать свою избранницу в её прогулках по городу. Он ехал рядом с ней в пышно убранной колеснице, и слышал, как люди кричали им вслед: «Слава повелителю Нину и его доблестной воительнице Ану-син! Слава покорителям Бактрии!»
Эти возгласы ясно показывали Ану-син, что её не почитали отдельно от царя, что в ней видели всего лишь эсирту, любимую царскую наложницу. Но она ничуть не стыдилась этого. Она была уверена, что для неё положение дворцовой, гаремной, женщины – это ненадолго. Убеждённая в том, что пользуется особым покровительством богов, Ану-син знала, что все окольные пути, на которые она прежде сбивалась по воле случая, в конце концов приведут её к желанной цели.
Теперь Ану-син уже без стеснения занимала самые лучшие, отличавшиеся небывалой роскошью покои в царском гареме. И придворные дамы, жёны сановников, в большинстве своём считали знаком особой милости, если любимая наложница владыки призывала их к себе. Были, правда, и такие, которые под разными предлогами уклонялись от встреч с женщиной, которая, по их мнению, загубила своего законного мужа. Ану-син про себя запоминала их имена.
Но наибольшую тревогу ей внушало то, что бывшая, хотя и низложенная, любимица царя по-прежнему жила во дворце, в соседних с нею покоях. И что среди детей от других наложниц Нина, которые приходили поиграть с её близнецами, были также дочки Шамхат.
У Ану-син не было причин для ненависти к родственнице: ведь, несмотря на туманные намёки жрицы Ураша и предостережения Сидури, ничего злого Шамхат ей не сделала. Напротив, если бы не её своевременный и полезный совет, Ану-син была бы обречена на бездетность. И теперь близнецы, которым она дала имена Гиапат и Гидасп, напоминали ей о том, что Деркето и Шамхат когда-то были так же неразлучны, неразделимы. Порой, встречаясь с Шамхат во время прогулок у гаремного фонтана или в бит римки, комнате для омовений, Ану-син смотрела на неё и видела в ней свою мать. Как бы выглядела сейчас Деркето, будь она жива: казалась бы старше своих лет, измученная долгой болезнью, как её сестра-близнец, или оставалась бы по-девичьи очаровательной, подобно своей дочери?
Но, если Ану-син и не выказывала открыто своей настороженной бдительности, сама Шамхат уже не сдерживала приступов ярости. Каждый раз, когда ей удавалось остаться с Нином наедине (а это случалось всё реже и реже), она, терзаемая ревностью, осыпала его градом упрёков и язвительных насмешек. В конце концов царь не выдержал такого её возмутительного поведения, которое, как ему казалось, унижало его мужское достоинство, и пообещал Шамхат, что выселит её из дворца. В предчувствии сгустившейся над её головой грозы, хорошо зная вспыльчивый и упрямый нрав Нина, Шамхат отправилась просить заступничества у той, которая заняла её место в сердце и желаниях царя.
– Я догадалась, что посвятить тебя в сан «избранной» могла только Сидури – единственная из нашего клана, которая продолжает свято чтить древние традиции и верить во всемогущество Ишхары, – издалека начала разговор Шамхат, когда во время полуденного отдыха повстречала у фонтана Ану-син. – А, увидев у тебя на шее ожерелье первосвященницы богини, которое с давних времён переходит от матери к дочери, убедилась в том, что ты – дочь моей сестры Деркето. Когда мы покидали храм, чтобы, следуя жребию, отправиться в Баб-или, во дворец царя Бэлоха, каждая из нас взяла себе по одной подвеске из этого ожерелья. В знак того, что той из нас, которая возвратится, и будет суждено занять место нашей матери – верховной жрицы Ишхары.
После этих слов Шамхат, прервав свой рассказ, протянула к Ану-син раскрытую ладонь, на которой лежала третья, недостающая, подвеска из ожерелья первосвященницы древнего культа:
– Бери: теперь она твоя.
– Что же было дальше? – нетерпеливо спросила Ану-син, без колебаний приняв драгоценный подарок.
– Я вызвалась сопровождать Деркето на праздник акиту, где ей предстояло стать «божьей невестой» после того, как старейшины клана нарекли её «избранной». Прошло уже столько лет, а мне по-прежнему непонятно, отчего ей, а не мне достался этот жребий? Ведь мы были как две капли воды: обе одинаково прекрасны, талантливы, умны! Но Деркето всегда везло больше, чем мне; её больше любили, больше хвалили, ею больше восхищались… Тогда, приняв решение следовать за ней в Баб-или, я поклялась богам, что любой ценой привлеку к себе внимание владыки Бэлоха и что рано или поздно заменю Деркето – не только на ложе царя, но и в его сердце. Однако наше соперничество длилось не долго: пришла весть о войне с Ассирией. Когда ассирийцы захватили Баб-или, царь Бэлох с несколькими приближёнными начал готовиться к побегу. Нам, женщинам царского гарема, было велено ждать, пока за нами не придут. Но я знала, что Бэлох вернётся только за одной из нас – за своей ненаглядной возлюбленной Деркето. Я уговорила её бежать из города, не дожидаясь, пока ассирийцы ворвутся во дворец. Она была напугана, растерянна и не задавала лишних вопросов. Лишь много позже я поняла, что направила её по гибельному пути…
– Значит, избавившись от сестры-соперницы, ты стала дожидаться Бэлоха, однако вместо ложа аккадского царя оказалась в гареме правителя Ассирии? – тщательно скрывая злую насмешку, проговорила Ану-син. – Надо думать, тебя вполне удовлетворило такое положение?
– Увы, с Нином я прижила только дочерей и считала это несчастьем: ведь царям нужны сыновья, наследники, – продолжала Шамхат, сделав вид, что не заметила её язвительного тона. – Ревниво оберегая свою красоту и власть над Нином, я жила в постоянной тревоге, что какая-нибудь счастливая соперница может погубить меня так, как я сама погубила Деркето. Всякое красивое лицо в гареме пробуждало во мне подозрения, лишало покоя и сна. Когда я впервые увидела тебя на свадебном пиршестве, тревожные предположения вихрем закружились в моей голове. «Вот это настоящая красавица! – сказала я себе. – Её родила сама Иштар!» А подумав о богине, я вдруг испугалась: ведь так когда-то говорили не только обо мне, но и о моей сестре Деркето. Ты оказалась так же хороша, как я, но – моложе! Моложе!..
Шамхат вдруг закашлялась; было видно, как тяжело ей сдерживать приступ кашля, мучившего её в последние годы. Со страдальческим выражением лица, покрытого белилами, на котором были чётко видны бороздки от слёз, она сразу стала старухой.
– Да, я во всём виновата! – немного погодя воскликнула она хриплым голосом. – Если бы не моя проклятая ревность, Деркето не пришлось бы скитаться, она бежала бы вместе с Бэлохом, и никакая опасность не грозила бы ей и её ребёнку… Но всё уже свершилось, слишком поздно пытаться исправить зло, которое исправить невозможно… Слишком поздно! Сейчас моя судьба и судьба моих дочерей в твоих руках: позволь нам остаться вместе, не дай свершиться новому злу. Мне больше ничего не нужно от Нина – ни его любовь, ни почести, ни подарки; но я хочу дожить остаток дней, отведённых мне богами, рядом со своими детьми. Ану-син, ты сама мать, ты должна понять меня!
Гнев и отчаяние Ану-син, которые она испытывала, слушая признания Шамхат, начали стихать, уступая место жажде мести.
С притворным спокойствием, мягким и едва ли не ласковым голосом, Ану-син спросила её:
– Так, значит, ты хотела бы доживать свой век во дворце, рядом со своими дочерьми?
– Я сочту такое царское позволение за высочайшую милость. Заступись за меня и поговори об этом с Нином: только тебя он и послушает. Пожалей меня и моих девочек – ведь мы с тобой одной крови!
С этими словами Шамхат поклонилась и теперь с волнением, отразившимся на её лице, ждала ответа. Губы Ану-син дрогнули в злорадной усмешке, какое-то время она смотрела на Шамхат в упор тяжёлым припоминающим взглядом.
– Что ж, я тебе обещаю, – заговорив, она намеренно выдержала паузу и закончила: – что уже сегодня ты уберёшься прочь и из дворца, и из самой Ниневии…
Придя в свои покои, Ану-син долго не могла успокоиться: ходила из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки, и лицо её то вспыхивало от гнева, то бледнело при воспоминании о горькой судьбе её матери. Ей хотелось немедленно – не откладывая ни дня, ни часа – решить участь Шамхат и её дочерей: она в мыслях призывала царя. И вот он пришёл.
В то время, как Ану-син, делая вид, что всецело занята своей внешностью, тщательно готовилась к разговору с царём, Нин откровенно любовался ею.
О, эта женщина сумела не просто увлечь его: она стала его дыханием, тем сладким и дурманящим божественным нектаром, который он был готов пить целую вечность. Отказаться от неё, не видеть её рядом с собой хотя бы полдня казалось ему мукой. Впервые встретив такое сопротивление, он не мог понять, как возможно, чтобы женщина чинила препятствия его желаниям. Не напрасно же о нём, царе царей и любимце богов, говорили, что он скорее превратит мир в развалины, чем откажется от того, чего ему хочется.
И сейчас, глядя на сидевшую перед зеркалом женщину, Нин ясно осознал, что никого в своей жизни он так страстно не желал, как Ану-син. Но, очарованный ею, старался обуздать свои порывы, следуя её словам: «Знай, что желать сладко, но ещё слаще быть желанным». О да, он подождёт и, конечно же, он дождётся того часа, когда она сама придёт к нему в покои, покорная и вдобавок любящая.
– Ах, владыка, я рада, что ты нашёл время для меня, – сказала Ану-син после того, как Аратта вышла из покоев, оставив её наедине с Нином. – Прошу тебя, сядь со мной рядом! Давай поговорим не как царь и его наложница, а как два близких, дорогих друг другу человека. Придворные осуждают меня, я знаю… Называют блудницей, алчной дочерью Лилит, посланницей кровожадной Ламашту. Бесстыдные клеветники обвиняют меня в том, что Оннес погиб из-за меня, а другие говорят, что его смерть мне на руку: ведь так я якобы освободилась от супружеских уз, чтобы со спокойным сердцем поселиться в царском гареме. Однако это ещё не всё. Молва утверждает, будто я хочу избавить тебя от влияния Шамхат, той самой, которая спит и видит во сне, как бы избавиться от меня. Какая отвратительная клевета! Шамхат знать меня не желает, при встречах смотрит на меня свысока, а я, я – никому не желаю зла: ни ей, ни её дочерям, которые презирают меня… Какое же это всё-таки зло – зависть! Опасный тяжкий недуг, как и женская ревность. И то, и другое разъедает душу, калечит ум, зрячего делает слепым, а чуткого – глухим… Скажи, владыка, ты чувствуешь ко мне сострадание, потому что я так оклеветана и унижена злой молвой? Ты поддержишь, ты защитишь меня – женщину, у которой столько поклонников, что и не счесть, но нет ни единого верного защитника?
Ану-син умолкла и, приблизившись к царю настолько, что коснулась его плечом, так долго смотрела ему в глаза странным пристальным взглядом, что его сердце затрепетало.
– Ты же знаешь, что ради тебя я готов убить каждого, кто посмеет смутить твой покой! – ответил Нин, жадным взглядом впиваясь в её белую, плавно выгнутую шею.
– Вчера ночью, – снова заговорила Ану-син изменившимся, с нотками пророческой загадочности, голосом, – вчера ночью мне приснился сон, который неотступно преследует меня… Будто я, корчась в родовых муках, произвела на свет гигантского змея, чья голова была украшена сияющим, как солнце, венцом… Думаю, наша с тобой судьба должна разрешиться великим событием: ведь змей – это символ власти, силы и могущества…
– Уж не собираешься ли ты сказать мне, что… – догадавшись, к чему ведёт своим признанием Ану-син, начал было царь.
Но Ану-син с глубоким страстным вздохом обняла его одной рукой и, улыбаясь своей таинственной томной улыбкой, произнесла слова, которые были для Нина как долгожданная и самая ценная награда:
– Я рожу тебе могучего сына, владыка!
После этого её грудь прижалась к груди царя, от её сладостного дыхания, от близости её волшебного тела у него закружилась голова, и вот уже её губы прижались к его губам…
То, что случилось потом, заставило Нина обещать Ану-син – под клятвой Шамашу и Мамиту – и изгнать из дворца Шамхат вместе с дочерьми, и жениться на ней, Ану-син, сделав её своей главной женой, и признать сына, который будет ею рождён, наследником ассирийского престола. Восхитительная ночь любви, роковой и неодолимой, заставила Нина позабыть своего первенца, которому он уже завещал трон, позабыть даже традиции своей страны, весь мир! Он помнил лишь, что его ласкает Ану-син и что она называет его своим возлюбленным и повелителем.
