Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Глава 3. Странная история
То самое событие, которое принесло бы горести и разочарование женщине, принявшей решение избавиться от нежеланного ребёнка, но не отказавшейся родить в будущем, наполнило сердце Ану-син иными надеждами. Теперь она точно знала, что после всего случившегося у неё остался только один путь: до конца жизни служить своей богине с неиссякаемым рвением и самоотречением. От прежней Ану-син, которая с пылкостью юности когда-то мечтала обрести счастье в любви к мужчине и желанным детям, ничего не осталось. С той минуты, как она сделала свой выбор, всё для неё изменилось бесповоротно. Стать энту и оставаться в этом сане до самой смерти, старея и угасая в стенах храма, навсегда убив в себе мечту о семье, – таков был её жребий.
– Согласно древней традиции, первосвященница культа Ишхары не имеет права вступать в законный союз с мужчиной, но времена меняются: то, что в старину находилось под запретом, ныне обретает иной смысл, – сказала ей Сидури после того, как они покинули лачугу повивальной бабки. – Традиции культа, принятые нашими далёкими предками, – это свод правил, которые передаются от поколения к поколению. Но они нигде не записаны, и нет такого камня, на котором они были бы высечены, и не существует ни одной таблички, на которой их можно было бы прочесть. Для чего я говорю тебе это? Чтобы твои руки были развязаны, а мысли свободны, если однажды ты решишь нарушить неписаные правила. Представь, что их нет и никогда не было! Посмотри на меня: я замужем, хотя по-прежнему остаюсь служительницей Ишхары. Но тогда почему верховной жрице этой богини не дозволено вступать в союз с тем, кого изберёт её сердце? Да и энту других культов с некоторых пор не возбраняется связывать себя семейными узами.
– Нет, Сидури, это не для меня, – Ану-син покачала головой. – Знак, ниспосланный свыше, укрепил меня в верности выбора, который изначально был единственным и предназначенным мне богами. Быть первосвященницей обоих культов богини – древнего Ишхары и нынешнего Иштар – это значит хранить верность ей одной, многоликой и вездесущей. Что касается ребёнка, я никогда не буду сожалеть о том, что избавилась от него. Это был плод насилия; семя, из которого он взрастал, было дурным и вредоносным. Если бы ему было суждено родиться, он познал бы в этом мире лишь ненависть и презрение…
Несмотря на решительный тон, которым Ану-син произносила свой ответ, вид у неё был печальный и тоскливый. Её огромные чёрные глаза стали ещё больше от залёгшей вокруг них синевы; под тонкой, почти прозрачной кожей виска лихорадочно пульсировала жилка. В каждом её жесте чувствовалась слабость, и она с трудом превозмогала мучительную боль и усталость.
– Что я должна сказать эну Илшу? – тревожно спросила Ану-син, когда они с Сидури, стараясь оставаться незамеченными, входили в её покои. – Не сомневаюсь, что Хинзури уже донесла ему о своих наблюдениях, и, если он поверил ей, меня немедленно подвергнут унизительному осмотру.
– Не волнуйся. Я позабочусь об этом, – твёрдым обещанием успокоила её наставница.
Войдя в эгипар и завидев старого жреца, который сидел на постели в окружении служек и с аппетитом уплетал жареную куропатку, Сидури поначалу даже растерялась. Но потом, осознав внезапность перемены, упала перед Илшу на колени и заплакала.
– Прости, абу, прости мне эту слабость… Я плачу от радости, оттого, что ты не покинул нас, – бормотала она, обливая слезами холодные пальцы старика, липкие от жира дичи.
– Ну полно, полно, досточтимая Сидури, – ворчливо произнёс Илшу, втайне невероятно польщённый таким проявлением чувств со стороны жрицы. Он и мысли не допускал, что её поведение могло быть неискренним.
– Как ты себя чувствуешь, абу? – участливо спросила Сидури, поднимаясь с колен и присаживаясь рядом со стариком. – Твой недуг тяжело отразился на всех нас. Но тем не менее ты, надеюсь, найдёшь храм в отменном состоянии. Благодаря стараниям Ану-син храмовая казна наполняется серебром, земельные владения расширяются, а, помимо амбаров и мастерских, в хозяйстве храма теперь есть также давильня для винограда и винный погреб.
Она взяла чашу с вином из рук одного служки, блюдо с фигами забрала у другого и движением головы велела обоим убраться. Когда они с жрецом остались наедине, тот сказал:
– Ты спросила, как я себя чувствую. Бывало и хуже, но, думаю, пришло время возродиться – хотя бы для того, чтобы позаботиться о выборе своего преемника.
– А может, лучше всё же преемницы? – Сидури взглянула старику прямо в глаза, твёрдо и красноречиво.
Тот моргнул, потом покосился на блюдо с фигами в руках у собеседницы и с задумчивым видом почесал в затылке.
– Гм… Стало быть, наши мысли совпали, – произнёс он голосом, в котором звучало удовлетворение. А потом, очевидно, желая скрыть поспешность принятого им решения, спросил у Сидури: – Ты уверена, что ещё не рано? Может, мне всё же понадобится больше времени отвести на её подготовку?
– Разве бывает рано готовить человека, путь которого начертали боги? – отозвалась Сидури. Чуть помедлив, она прибавила: – И раз уж мы пришли к единому мнению, самое время поговорить откровенно о том, что произошло с Ану-син в нухаре и чем это для неё обернулось.
Жрец бросил на неё беспокойный взгляд, и подозрение шевельнулось у него в груди. Окажись на месте Илшу другой человек, судьба Ану-син сложилась бы иначе; старик же не только оставался благосклонным к ней, но по-прежнему испытывал чувство вины за трагедию, которая разрушила их общие надежды. О том, что Ану-син подверглась насилию, знали только они с Сидури; остальные обитатели храма Иштар, Дарующей воду, верили, что богиня защитила девушку от ассирийца: ведь та нашла убежище в нухаре – перед алтарём Владычицы, в святая святых. Если Ану-син и могла наследовать верховный сан, то только потому, что в глазах окружающих она оставалась целомудренной. Илшу же в принятии столь важного решения требовалось лишь договориться со своей совестью и пренебречь старинной храмовой традицией. «Кто почитает Иштар, должен идти по пути правильности в мыслях, в словах и в делах. Тот, кто денно и нощно трудится во славу её божественного имени, заслуживает больше почтения, нежели тот, кто лелеет свою невинность», – к такому заключению пришёл старый жрец, найдя оправдание своему выбору и вместе с тем загладив свою вину перед Ану-син.
После разговора с Сидури эн Илшу ещё два дня велел слугам никого не впускать в эгипар. Увидеться с верховным жрецом, победившим тяжёлый недуг, желали и обитатели храма Иштар, и богатые паломники, и служители соседних святилищ. Но упорнее всех стремилась с ним повидаться Хинзури – она приходила к эгипару несколько раз в день, ссорилась со стражниками, пыталась обманом проникнуть в покои Илшу. И, едва старый жрец, встав на ноги, направился к храму править молебен, две девушки заступили ему дорогу.
– Можно, наконец, с тобой поговорить? – Хинзури, с красным от обуревавших её чувств лицом, не могла найти себе места от нетерпения.
Илшу невольно отшатнулся от неё, обеими руками вцепившись в свой деревянный посох с резным – в виде парящей голубки – набалдашником.
– Что с вами такое, отчего такой напор?
– Абу, мы возмущены и обращаемся к тебе за справедливостью! – вскричала Хинзури. – Чудовищные безбожные дела творятся в стенах нашего храма, а их виновник остался ненаказанным.
Подруга Хинзури (та самая, которая была свидетельницей обморока Ану-син, вызванного зельем) немедленно вступила в разговор.
– Сангу в тягости и скрывает это от всех нас, чтобы ей было позволено вступить в верховную жреческую коллегию и заполучить сан энту! – заверещала она, размахивая руками. – Это возмутительно и неслыханно!
– Серьёзное обвинение, – с задумчивым видом проговорил жрец. – И что вы об этом ещё знаете?
– Этим утром мы видели, как она поднялась на верхнюю террасу и вошла в нухар как ни в чём не бывало! И это тогда, когда жрица в её положении не смеет даже переступить порог святилища! – продолжала Хинзури в праведном гневе, от которого её лицо сделалось устрашающе багровым, а на лбу выступили капли пота.
– Ты должен вмешаться, абу, – с не меньшим негодованием подхватила её подруга, – и выгнать эту лицемерную распутницу из нашего храма.
Эн Илшу посмотрел на обеих жриц строгим взглядом, к которому примешивался оттенок осуждения.
– Успокойтесь, мои праведницы, я непременно выведу это дело на чистую воду, – пообещал он.
Девушки обменялись быстрыми взглядами.
– Что… что ты хочешь сказать? – пролепетала Хинзури, с трудом скрывая изумление и настороженность.
– Лишь то, что сангу стала жертвой недоброжелателей, – спокойно, приняв присущий его сану величественный вид, ответил Илшу. – Вы думали небось: вот старик, свалился в постель в ожидании Намтара и забылся в своём недуге. Может, так оно и было, только уши-то у меня на месте, и слышу я хорошо – вот так и узнал, что завистники стали распространять клевету в стенах храма и даже пытались отравить Ану-син, подмешав ей в вино некое зелье. Но покровительство милостивой Иштар, явившейся в божественном знамении, позволило мне понять, что на Ану-син нет никакой вины. Её лоно девственно чисто и никогда не было обременено плодом запретной любви. Теперь же, после того, что случилось, я должен найти и наказать клеветников: ведь они могут быть по-настоящему опасны.
Жрец видел: обе девушки были поражены тем, что услышали от него.
– Странная история! – пробормотала Хинзури и недоверчиво покосилась на старика.
– А она обвинила кого-нибудь в том, что вино было отрав… испорчено? – испуганно спросила её подруга.
– Нет, и это доказывает её благородство, – ответил Илшу. И, пряча лукавую улыбку, нарочито суровым голосом произнёс: – Но, может, у вас есть какие-нибудь подозрения?
– У нас? Нет, конечно, нет! – дружно – в один голос – ответили жрицы.
– Я так и думал. – Старик вздохнул. – Знайте, что я рассматриваю Ану-син как будущую энту нашего храма и что больше не допущу никаких на неё нападений. Кто бы ни был злоумышленник, он будет сурово наказан. Мы хорошо поняли друг друга?
Хинзури и её подруга утвердительно кивнули и покинули эгипар, куда спустя какое-то время вошёл человек в одежде ассирийского гонца.
Глава 4. Энту
Послание – табличка в глиняном конверте, скреплённая печатью первосвященника Ашшура – бога-покровителя ассирийцев, – вызвала у Илшу небывалое изумление. От волнения задрожали руки, вспотели ладони – и он, опасаясь, что она выскользнет из его пальцев, торопливо положил табличку на постель. Старик знал, что верховным служителем, шангу, Ашшура был царь; для любого ассирийца весь мир являлся достоянием этого бога, и все жители страны подчинялись его главному служителю под страхом смерти. «Бог Ашшур есть наш правитель. Наш царь есть его представитель на земле», – эти слова внушались каждому ассирийскому гражданину с раннего детства. Царь был также верховным судьёй; он знал, что для его народа – хорошо, а что – плохо, и не боялся всему этому плохому противостоять. Каким бы ни было царское повеление, какой бы стороны жизни ни касалось, оно было справедливым и единственно верным.
В покрытой клинописным текстом табличке, которую эну храма Иштар, Дарующей воду, прислали из царского дворца, было заключено будущее Ану-син. Ассирийский царь своей высшей волей благословлял её на сан энту – первой в культе Иштар женщины, в чьи руки переходила власть от главного жреца-эна. Невиданное событие, славное и волнующее!..
– Твои достоинства получили признание во дворце ассирийского правителя, – сказал Илшу, когда Ану-син, за которой он послал служку, вошла в эгипар. И взмахом руки указал на табличку, всё ещё лежавшую на его постели.
Ану-син, показавшаяся жрецу бледнее и утомлённее обычного, поднесла царское послание к глазам, внимательно прочла его, беззвучно шевеля губами. Выдохнула и снова – уже медленнее, словно всматривалась в каждый знак, в каждый клинышек, – перечитала.
– Ты должна знать, что я признал за тобой право стать моей преемницей до того, как мне вручили это письмо, – заговорил Илшу, наблюдая за тем, как лицо молодой женщины озарилось тихой радостью. – Твоё восхождение по иерархической лестнице в сане сангу являлось этапом пути, приближавшим тебя к вершине. Случайности в нашей жизни редки, и каждое событие является следствием предыдущего. Мы оба знаем, что тебе уготован божественный жребий, и я верю, что, несмотря на препятствия, ты достигнешь цели того пути, по которому ведут тебя боги.
– Разве стать энту – высшей служительницей моей богини-покровительницы не есть мой единственный жребий и вместе с тем моя конечная цель? – удивилась Ану-син, вся сила чувств и помыслов которой была направлена на осуществление этой честолюбивой мечты.
– Придёт время – и истина сама откроется тебе. Да, есть многое, о чём я пока боюсь говорить… Но чудо свершится, непременно свершится! Главное: в тебе есть упорство жизни и вера. А разве может быть вера без чуда?
– Мне по-прежнему не по силам разгадывать твои загадки, абу, – со вздохом отозвалась Ану-син. – Ты говоришь о времени, о чудесах, о знамениях. Но если твой земной путь завершится до того, как наступит час истины, то кто же посвятит меня в тайну?
На её вопрос скрытный и осторожный Илшу принялся уверять, что не смеет говорить о тайне, так как ничего не знает, а только догадывается, а что прежде знал – забыл.
– А теперь оставь меня, Ану-син, – сказал он, – иди и готовься к церемонии. Я с радостью назову тебя верховной жрицей Владычицы Иштар и умру спокойно. Только о том, что ты стала энту с одобрения ассирийского царя, пока никому не говори. Пусть это останется между нами. Ступай!
Ану-син охватило лихорадочное возбуждение: предстоящая церемония посвящения виделась ей неким таинством, после которого её жизнь, да и она сама уже не будет прежней. Её душа навечно станет частью богини; Иштар, вездесущая, многоликая, удочерит её – кровь от крови, плоть от плоти, дух от духа. В последующие дни жрец Илшу предупредил её об установленных обрядных словах, которыми посвящаемый должен отвечать на вопросы верховного жреца. Ану-син, приготовляясь к ритуалу, выучила ответы наизусть, хотя их значение должно было открыться ей только во время самого таинства. Накануне торжественной церемонии она плохо ела, мало спала; кровь её кипела от страстного нетерпения.
Обитатели храма Иштар, Дарующей воду, готовились к торжествам, и никто не обращал внимания на одну из жриц, которая строила свои планы.
Зависть снова сунула нос в помыслы Хинзури: неужели эту безродную выскочку всё-таки посвятят в сан энту? Ну нет! В её жилах течёт дурная кровь – мужичка, сирота без роду без племени, приблудившаяся кошка. Никто, кроме неё, Хинзури, не желает этого признать. Никто другой не найдёт в себе смелости вывести эту воображалу на чистую воду. Кровь Хинзури бурлила от негодования. Неужели старый эн ослеп? Или он поддался душевному недугу, делающему человека рабом решений, которые он принял, думая, что прав, и не замечая ловкого обмана? Что ж, тогда она найдёт возможность посрамить лукавую сангу. Нужно только пошире открыть глаза и держать ухо востро…
Очень скоро Хинзури представился случай, который она с мстительной радостью приняла за знак высшей справедливости.
Редкие звёзды мерцали сквозь тучи. Сухой, порывистый ветер поднимал пыль, со стороны пустыни гнал вихри песка. Ворота, двери, окна – всё во владениях храма было наглухо заперто: жилые дома, хозяйственные постройки и само святилище казались необитаемыми.
Всё погрузилось в сон в храмовом городке, но для Ану-син эта ночь была временем действия. Теперь, когда её цель была достигнута, она могла позволить себе заглянуть в ту действительность, которую от неё отделяло расстояние. В ту действительность, которая прежде и манила и пугала её вероятными нежелательными открытиями. Этой ночью всё сошлось благоприятно для проведения приёма «созерцания», которому Ану-син научилась у Жрицы болотного народа: тишина, нарушаемая лишь шуршанием песка, поднимаемого ветром, и возможность уединиться.
Ану-син вошла в капеллу храма рядом со священной рощей, где в дни молебенов верующие говорили с верховным жрецом. Здесь не было роскоши, только в голых стенах были изваяны таинственные символы – треугольники, переплетающиеся круги, крылатые чудовища, созвездия, а над входом – звезда с расходящимися от неё во все стороны лучами – знак Иштар. Факелы горели тускло, и причудливые тени казались в полутьме бесшумно двигавшимися людьми.
Но одна тень всё же была тенью человека. То была Хинзури. Прошмыгнув в капеллу, как воришка, она спряталась в полумраке между колоннами и стала ждать.
Подготовив всё необходимое для ритуала «созерцательной» магии, Ану-син, перед тем, как его начать, замерла на мгновение, насторожившись. Ей показалось, что кто-то следит за ней. Она быстро огляделась по сторонам – никого не было; только тяжело и смутно волновавшаяся кровь стучала в виски. Уняв волнение и вспомнив слова заклинания, Ану-син приступила к «созерцательной» магии.
Раздалось заклинание, в котором звучало имя той, чьё изображение должно было появиться на поверхности воды, и вскоре Ану-син увидела берег Великой реки, холмы, финиковые рощи, лачуги и среди них – хижину с обгорелым стволом тамариска во дворе.
Ану-син настойчиво повторяла имя матери, и картина изменилась. Появились мелкие, как муравьи, люди, которые трудились в поле, собирая урожай. Несмотря на крошечные размеры, движения, одежда, даже лица были видны так ясно, что Ану-син могла бы узнать своих бывших односельчан. Наконец, разглядев среди них Баштум, она вскрикнула от радости. Хвала богам, её мать жива-здорова!
Ану-син протянула руку, желая прикоснуться к движущемуся изображению, но картина на воде тотчас помутнела и исчезла. И вдруг ей послышалось, что чей-то голос позвал её, явственно прошелестел ей в ухо: «Ану-син! Ану-син!»
– Баштум! Ты? – воскликнула Ану-син и обернулась: прямо перед ней стояла жрица Ишхары.
Сидури пристально взглянула на взволнованную Ану-син, на её бледное лицо с горящими глазами.
– Кто такая эта Баштум? – спросила она.
– Так зовут мою мать, – помедлив ответила Ану-син и невольно отступила.
– Твою мать? – переспросила Сидури и затем как будто уточнила: – Ты говоришь о женщине, которая вырастила и воспитала тебя. Почёт ей и хвала: она и вправду достойна называться твоей матерью.
Какое-то время Ану-син смотрела на Сидури, Сидури на Ану-син.
– Ты же знаешь, что можешь довериться мне, – наконец сказала Сидури, и в её голосе прозвучал лёгкий укор. – Мы никогда не говорили о том, как и где ты жила до того, как боги привели тебя в обитель Иштар. Но я думаю, что между нами больше не должно быть тайн. Расскажи мне о Баштум…
Короткий, но пронизанный тоской по матери рассказ Ану-син слушала не только её подруга-наставница. Ни одно слово из воспоминаний Ану-син о её детстве, проведённом в селении Поющие Колосья, не пролетело мимо уха Хинзури.
Вот, значит, как! – обрадовалась она, потирая руки в предвкушении сладкой мести. – Дочь сирийского раба и мужички. Я же обещала вывести тебя на чистую воду! Так что лучше бы тебе поостеречься, выскочка…
А с восходом солнца над храмовым городком зазвучали трубы, и толпы народа заполонили двор теменоса: жрецы, слуги, богомольцы, жители окрестных селений, странники.
Раздался гул приветствий – на лестнице, ведущей к нижней террасе зиккурата, появился эн Илшу. Одежда верховного жреца, усыпанная драгоценными каменьями, ослепительно горела в лучах взошедшего над аккадской землёй солнца. Рослый служка легко поднял старика, как пёрышко, и бережно понёс его наверх.
Ану-син, в праздничной одежде, взошла по ступеням следом за жрецом, и он облёк её священной мантией, на которой золотом были вышиты звёзды и фантастические крылатые звери. Теперь они стояли на такой высоте, что люди, собравшиеся во дворе перед зиккуратом, должны были смотреть на них, закинув головы.
Как жрец Илшу много лет назад, ныне Ану-син торжественно произнесла:
– Принимаю наследие лучезарной владычицы Иштар. Душа моя омывается светом вечно-радостной Иштар, вечерним и утренним сиянием Богини-Матери. Её крылья защищают меня, её душа снисходит в меня, как моя душа становится частью её души.
Именно так, душа Иштар была в ней. Она переполняла её грудь, всё её тело небывалой радостью, благодатным теплом нежила до самых кончиков пальцев. Она жила в ней, она в ней пела…
– Прими же священный венец как знак верховной служительницы-энту, – сказал жрец Илшу и возложил на голову Ану-син тяжёлую диадему.
Эта диадема состояла из полосок белой кожи, расшитых тысячами крохотных лазуритовых бусинок. Золотые розетки были размещены среди витков золотой проволоки, стерженьков, цветочков, рогов – и всё это на сине-голубом сверкающем звёздами небе. Убранство завершалось подвесками из золотых буковых и ивовых листьев, которые свисали со лба и висков. Под тяжестью таких украшений женская головка не смогла бы держаться без огромного парика, и потому как сама диадема, так и парик, были предназначены лишь для церемонии посвящения.
К тайной радости Ану-син, которой казалось, что ещё немного – и её череп проломится под давлением священного венца, ритуал был закончен. На глазах у паствы Илшу обнял свою преемницу.
И тут же по всему теменосу пролетел крик восторга. Люди приветствовали энту всё громче и громче, как будто не желали умолкать.
Новая госпожа храма Иштар, Дарующей воду, ответила им благодарной улыбкой; она словно вся лучилась тем счастьем, которое человек испытывает, когда осуществляет свою заветную мечту.
В эти мгновения Ану-син верила, что над нею совершается воля не эна Илшу и даже не ассирийского царя, а самих богов…
Звуки систр и тамбуринов плыли над утонувшими в сумерках берегами Быстрой реки. Глашатаи отправились разносить весть о новой верховной жрице по всем уголкам страны Аккад, а в самом храмовом городке была устроена праздничная трапеза.
Хотя Хинзури не смогла побороть соблазн увидеть церемонию посвящения «выскочки» в сан энту, на пиршество она, однако, не пошла. И каково же было её удивление, когда храмовый служка передал ей повеление энту немедленно явиться в эгипар.
С видом заговорщицы, которой стали известны опасные тайны, Хинзури неторопливо вошла и уселась перед Ану-син.
– Ты хотела меня видеть, – надменно, с осознанием собственного превосходства заговорила она. – Зачем я тебе нужна?
– Зачем? И ты ещё спрашиваешь?! – возмутилась Ану-син. – Твоё отношение ко мне я считаю недопустимым. И мне бы хотелось услышать, что ты сожалеешь об этом.
– Я ни о чём не сожалею и не отказываюсь ни от одного своего слова, – твёрдым голосом ответила Хинзури и смерила презрительным взглядом сидевшую перед ней энту.
Ану-син нахмурилась. Она вспомнила тот день, когда Хинзури со своей подругой потешалась над ней, подмешав в чашу с вином снотворное снадобье, и с трудом подавила гнев.
– Ты распространяешь клевету и оскорбления, по-прежнему надеясь, что твой дядя поможет тебе избавиться от меня, – продолжала она, не сводя с собеседницы пристального взгляда. – Но ты должна знать: письмо, которое ты ему отправила, было перехвачено моими людьми.
Хинзури вздрогнула, услышав, что её разоблачили. Послание, в котором она подробно описала свои наблюдения за «выскочкой» и просила дядю найти мать самозванки, раскрыло её замыслы. Побледнев, она встала, с ненавистью глядя на энту, и хотела было выйти, не дождавшись окончания разговора.
– Хинзури, останься здесь! Я ещё не всё сказала! – приказала ей Ану-син.
Жрица, поражённая столь резким проявлением властности, повернулась к ней.
– Слушай меня внимательно, Хинзури, – грозно заговорила Ану-син. Её голос звучал непривычно глухо. – Твоё возмутительное поведение красноречивее любых доказательств. Из этого следует, что я была бы слишком добра, если бы позволила тебе остаться в храме. Возвращайся в свои покои и собирай вещи. Ты отправишься домой, к своему отцу.
Хинзури не просто проиграла, она была низложена и уничтожена.
– Кумарби! – крикнула Ану-син, призывая старшего стражи, который ожидал у дверей. – Приказываю сопроводить жрицу… бывшую жрицу Хинзури в город Киш, где живёт её семья.
Перед тем, как выйти из покоев, Хинзури, обращаясь к ней, зло бросила:
– Рано торжествуешь победу! Я ещё сумею доказать, что у тебя нет права занимать сан энту. Тогда и ты, и твоя сообщница Сидури, и старик Илшу – вы все ответите за нарушение закона перед верховной жреческой коллегией и перед богами.
Охрана увела низложенную, отлучённую от культа Иштар жрицу. Ану-син, бледная и удручённая, осталась в покоях одна.
Но вот завеса, закрывавшая глубокую нишу, приподнялась, впуская в комнату Сидури.
– Ты всё слышала? – спросила её Ану-син, не поворачивая к ней лица.
– Ясно одно: молчать она не будет, – тихим голосом отозвалась Сидури.
Ану-син подняла голову. Какое-то время они молча переглядывались: как будто размышляли над тем, что одинаково тревожило их обеих, и желали убедиться, что приняли одинаковое решение.
– Ты доверяешь Кумарби? – наконец спросила Сидури у энту.
Ответом ей был твёрдый красноречивый взгляд.
