Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)
Глава 15. Благосклонность богов
Ану-син понятия не имела, сколько времени – минут, часов, а может, дней или даже недель – она провела в беспамятстве. Порой ей казалось, что она выныривает из плотного чёрного, как беспросветная мгла, тумана забвения, и тогда череда странных видений и ощущений захватывала её с такой мучительной силой, что хотелось снова погрузиться в жаркую, без проблеска света, бездну. Несколько раз, между погружениями, она видела смутно, будто в тяжёлой дремоте, образ какой-то женщины: то неясный, светившийся во тьме, как лицо встретившей её жрицы Ураша, то чертами своими напоминавший Баштум, то принимавший облик прекрасной незнакомки, прежде уже приходившей к Ану-син в сновидениях. Облик незнакомый и вместе с тем щемяще родной – её матери, которую она никогда не знала.
Ану-син плакала, металась и стонала, пока однажды не вынырнула из мрачной бездны, чтобы больше не возвращаться в неё. Разбуженная, она никак не могла прийти в себя, при этом ясно чувствуя, как изменилось её тело. Непрерывно кружилась голова; во рту ощущался странный привкус, от которого тошнило; груди распухли и болели – до них нельзя было дотронуться. Но самые удивительные перемены произошли в её чреве: оно как будто отяжелело, и Ану-син, боясь поверить своему счастью, подумала, что в нём зреет желанный плод.
Все вещи Ану-син – одежда и украшения – лежали на ковре из плетёного тростника, рядом с её постелью, а ней был просторный балахон из льна, похожий на тот, который она надевала на День невесты. От её кожи исходил приятный свежий запах душистых трав, а волосы, пушистые и благоухающие, были как будто недавно вымыты – значит, за время её беспамятства кто-то непрестанно заботился о ней.
Едва Ану-син подумала об этом, как за спиной у неё раздался уже знакомый ей, двойной, голос:
– Случилось знаменательное, – в этот раз жрица Ураша говорила на древнем шумерском языке, которым владели только священнослужители. – Боги подарили тебе, своей избраннице, чудо: ты станешь матерью. Ты должна знать: за то, что я с божьей помощью исправляю судьбы женщин, которые являются в святилище Ураша, мне полагается вознаграждение. Обычно, перед тем как отпустить женщин домой, я беру с них залог, клятвенное обещание. Каждая из тех, кто приходит сюда, обязуется под страшной клятвой принести жертву на алтарь Ураша тогда, когда я пришлю за ней своих посланцев. Каждая отдаёт нам самое ценное в своей жизни, то, с чем тяжелее всего расстаться. Но от тебя, сестра, я не потребую такого жертвоприношения.
Сестра?.. – изумилась про себя Ану-син.
Верховная жрица Ураша умолкла и хлопнула в ладоши. Тотчас в покоях, где Ану-син, растерянная и озадаченная, всё ещё сидела в своей постели, появились другие жрицы. Они были бесшумные, почти бестелесные и незримые во мгле, и только горячий блеск их глаз, со всех сторон устремлённых на Ану-син, выдавал их присутствие.
– Сёстры, – снова заговорила, обращаясь к ним, верховная жрица, – наша гостья носит древний знак маршекасу, – с этими словами служительница Ураша взяла Ану-син за руку и, оголив её, показала на рубец подмышкой. – Поэтому я не возьму с неё залога, как того требует древний обычай нашего культа. Тот, кто прошёл посвящение в болотном храме Богини-Матери, становится одним из нас. Все мы – дети божественной госпожи Намму, живящей землю…
– Той, которая всегда была, есть и будет! – подхватила Ану-син, вспомнив, как называли свою покровительницу потомки первых, допотопных, людей.
На мгновение перед её мысленным взором предстали полузабытые лица голубоглазого улыбчивого Латрака – Перевозчика, как он себя называл, соединяющего миры, коротышки Шимегу и Жрицы с её пронзительным и вместе с тем притягивающим взглядом.
– Той, которая всегда была, есть и будет! – стройным хором повторили следом за Ану-син служительницы Ураша.
Снова оставшись с верховной жрицей наедине, Ану-син спросила:
– Когда же я могу вернуться домой, – и тут же поспешно прибавила: – сестра?
– Сейчас, – ответила та. – Ты провела у нас достаточно времени для того, чтобы чудо свершилось и чтобы я могла убедиться, что семя дало здоровые всходы. Твоё лоно стало сосудом для новой жизни – в положенный срок ты станешь матерью.
Лицо Ану-син расцвело в счастливой улыбке, а рука ласково легла на упругий живот.
– Я не знаю, от какого жертвоприношения ты меня освободила, – сказала она немного погодя, собираясь в обратный путь, – но мне хотелось бы хоть как-то отблагодарить тебя. Позволь мне оставить все мои украшения на храмовом алтаре как дар божественному Урашу.
Милостиво согласившись принять от Ану-син драгоценности, за продажу которых можно было приобрести превосходный дом, жрица Ураша проводила её по длинной подземной галерее до самого порога.
– Не в моих привычках обсуждать со своими гостьями тех, кто прислал их сюда, но тебе, сестра, я должна кое-что сказать. Остерегайся клеймёную знаком Ишхары! Может показаться, что она желает тебе добра, но знай, что на душе у неё иные помыслы, – сказала жрица перед тем, как попрощаться с Ану-син.
– Клеймёную знаком Ишхары? – удивилась Ану-син. И прибавила: – Если ты увидела у меня подмышкой рубец маршекасу, стало быть, от твоего взора не укрылось и клеймо на моём плече. Скорпион – знак Ишхары. Значит ли это, что та, о которой ты говоришь, – жрица, посвящённая древней богине?
Ответ жрицы Ураша ошеломил Ану-син.
– Вы обе – служительницы одного культа. Но пусть тебя это не радует. Пока она видит в тебе угрозу своему положению, спокойствия тебе не будет. Будь осторожна сама, а когда станешь матерью, ни на мгновение не спускай глаз со своих детей! А теперь прощай!..
При таких же ударах грома, какие раздавались в подземелье в первый день, пол поднялся, и Ану-син снова оказалась в пещере. Старая рабыня, присланная Шамхат, уже ждала её у выхода и молча, исполняя приказ своей госпожи, проводила до городских ворот.
По возвращении домой Ану-син с удивлением узнала, что, во-первых, её отсутствие длилось почти три месяца; во-вторых, что царь, присылавший ей подарки и не дождавшийся от неё ответа, сначала разгневался, а потом обеспокоился и отправил своих людей на её поиски; а в-третьих, что армия под командованием её мужа всё ещё не подавила бактрийский мятеж. Хотя в Ниневию приходили хвастливые вести о многочисленных победах над врагом, победители никак не могли прислать весть о том, что они захватили столицу Бактрии.
На следующий день вечером Ану-син получила приглашение поужинать с царём, который, узнав о её возвращении, пожелал услышать из её уст, где и зачем она пропадала столько времени. Само по себе это приглашение как будто не вызывало подозрений: владыка был встревожен судьбой жены своего туртана и этой встречей подтверждал заботу о всех своих приближённых. Тем не менее он – намеренно или невольно – придал событию личную окраску, прислав за Ану-син закрытые носилки, в которых по городу обыкновенно предвигались царские женщины. Этим всё было сказано.
Ану-син всё ещё надеялась, что к вечерней трапезе в царских покоях будут приглашены также другие придворные, и ощутила тревогу, когда увидела, что стол накрыт только на двоих.
Стоило ей войти, как царь, не в силах скрыть свою радость, поспешно встал с диванчика и, едва ли не бросаясь навстречу гостье, предложил ей присесть.
– Я сяду только тогда, когда сядет владыка, – смущённо (она никак не ожидала от царя такого пренебрежения придворными церемониалами) отозвалась Ану-син.
Она старалась держаться одновременно любезно и немного надменно: дабы её любезность царь ошибочно не принял за уступчивость.
– Мне пришлось ждать этой встречи непростительно долго, – сказал Нин; в его словах наряду с упрёком прозвучала обида отвергнутого мужчины. – Где же ты пропадала столько времени?
– О владыка, в жизни женщины иногда происходят очень важные для неё и незаметные для других события, – уклончиво ответила Ану-син.
Нин нахмурился и умолк, очевидно, соображая, что могло означать её объяснение, а потом вдруг спросил:
– Хочешь вина?
– Если владыка желает испить вина, я не откажусь разделить с ним это желание.
Царь наполнил два кубка и один из них протянул своей гостье; Ану-син аккуратно просунула руку под покрывало и пригубила из кубка.
– Созерцание твоего божественно прекрасного лика наполнило бы моё сердце радостью. Могу я просить тебя снять покрывало?
Конечно, Ану-син давно догадалась, для чего Нин затеял эту игру, и всё-таки его просьба показалась ей возмутительной.
– Владыка, я ведь уже не жрица и не свободная женщина – хозяйка своей судьбы, – стараясь сохранять учтивое спокойствие, проговорила Ану-син. – Моё нынешнее положение обязывает меня чтить ассирийские законы. Прости, владыка, но я не смею нарушить их даже ради твоей просьбы.
Однако остановить царя, воззвав к законам, ей не удалось – Нин уже сгорал от желания.
– Довольно! – вдруг вскричал он, рассерженный. – Мне уже до зубной боли надоел весь этот обмен любезностями и игра в намёки! Чем больше мы говорим, тем больше на нас покровов. Я же хочу сорвать все покровы: и словесные, и те, за которыми упрятаны чувства, и те, в которые облачены наши тела!
После этих слов Нин, бросив на пол пустой кубок, ринулся к Ану-син, намереваясь сорвать с неё покрывало и заключить в свои объятия.
Ану-син, хотя её испугал бешеный напор царя, нашла в себе силы увернуться от него.
– Многие лекари справедливо утверждают, что вторжение инородного тела в лоно женщины, которая находится в тягости, может привести к печальным и даже трагическим последствиям. Полагаю, долгожданный ребёнок, которого я ношу, умерит твоё желание быть во мне, – сказала она Нину с такой твёрдостью, на какую только была способна. И сама подивилась тому, как холодно и храбро прозвучали её слова.
Её решительный отпор отрезвляюще подействовал на царя. Он понял, что жена Оннеса – здравомыслящая женщина. Смелая и дерзкая, она оказалась к тому же удивительно прямолинейной. И, однако, он не испытывал ни стыда, ни раскаяния – только досаду из-за того, что ему снова придётся укрощать свою плоть.
– И когда же ты собираешься подарить наследника счастливчику Оннесу? – немного погодя поинтересовался Нин угрюмо, даже не пытаясь притворяться, как он рад за своего туртана.
– Если боги будут и впредь благосклонны ко мне, то я стану матерью в месяце тишриту*, – ответила Ану-син и, ставшим уже привычным жестом положив руку на живот, улыбнулась.
Месяц тишриту – октябрь-ноябрь.
Глава 16. Какую тайну скрывает Шамхат?
В начале месяца тишриту Ану-син познала муки и счастье того явления, которым, по божьему замыслу, определялся смысл человеческого существования – продолжение жизни.
Схватки начались за полночь и продлились до наступления рассвета, и всё это время у постели Ану-син находилась, помимо повивальной бабки, принимавшей роды у всех женщин Оннеса, верная Аратта, а за дверью стоял Кумарби. В покоях витали запахи можжевельника, мирта и тимьяна, очищавшие воздух, которым дышала роженица и который должен был вдохнуть новорождённый, от злых духов. Повсюду на стенах, над дверью и в изголовье ложа были развешены особые амулеты, которые должны были преградить доступ в дом кровожадным демонам. И в первую очередь ужасной богине Ламашту, которая могла прервать жизнь будущей матери, привести к выкидышу или убить ребёнка и даже была способна украсть ребёнка у кормилицы. Помимо этого, на шее у роженицы висел амулет с уродливым лицом демона Пазузу: несмотря на свой зловещий вид, он мог быть доброжелательным и защищал беременных тем, что не позволял Ламашту причинять зло, удерживая её в подземном мире. Традиционными молитвами и заклинаниями повитуха непрестанно призывала к ложу Ану-син богиню-покровительницу деторождения Эруа.
Когда небо над Ниневией окрасилось розовыми и жемчужно-серыми тонами, младенец – крепкий горластый мальчик – благополучно появился на свет. Аратта, обученная повитухой, тотчас подхватила его на руки и после первого ритуального омовения положила на грудь роженицы. Ану-син одной рукой бережно обняла своего первенца, но неожиданно новая резкая боль заставила её скорчиться и застонать.
– Положи-ка этого воина в колыбель, – велела повитуха Аратте, а сама ещё ближе подступила к роженице и заглянула ей в промежность. – Ну вот, как я и думала: второй младенец спешит следом за братцем.
Спустя какое-то время в руках у повитухи надрывным криком заявлял миру о своём появлении ещё один мальчик – крошечный человечек с пухлыми ручками и ножками, с чёрными волосиками, прилипшими к выпуклому лобику.
– Аратта, вели Кумарби послать гонца к моему мужу, – обратилась к служанке Ану-син, обессиленная, измученная, но невероятно счастливая. – Пусть скажет ему: «Сыновья, потомки его древнего рода, пришли в мир, благословение божье снизошло на наш союз и упрочило его родительской любовью».
Безграничный восторг охватил Ану-син, её душа ликовала: богиня Иштар, её защитница и покровительница, не отвратила от неё свой лучезарный лик, как она думала; она всегда была с ней и, услышав её горячие мольбы, излила на неё свою милость, послала ей долгожданное утешение. Она попросила повитуху положить близнецов ей на грудь и, лаская их, не переставала возносить хвалы Иштар.
Гонец с радостной вестью поскакал к Оннесу в Бактрию, а спустя неделю к дому туртана в Ниневии потянулись чередой придворные – с дарами и пожеланиями здоровья молодой матери и её потомству.
Одной из первых в покои Ану-син явилась с поздравлениями и подарками любимая царская наложница. Она вошла к жене туртана, высоко держа голову, обычной своей величественной походкой, которой позавидовала бы и главная жена царя. Пышная юбка с оборками мерно колыхалась вокруг её похудевшего стана, но кроме этой худобы более ничто не выдавало мучившего её недуга.
– Когда мне сказали, что ты разродилась сразу двумя, я даже всплакнула от радости, – сказала Шамхат, подступая к колыбели, в которой посапывали пухленькие щекастые близнецы.
Ану-син, в тайной тревоге, помня о наставлении жрицы Ураша, следила за ней внимательным взглядом.
– Я родила нашему владыке шестерых – одного за другим, – продолжала Шамхат, вглядываясь в младенцев так пристально, точно, несмотря на беспричинность своих подозрений, пыталась разглядеть в их мордашках черты Нина. – Только четверо из них выжили, да и то – все девочки. Но владыка спокоен за будущее ассирийского трона: его наследник, первенец от главной жены, будет править царством после того, как Нин отправится к Иркаллу. Другие же её дети, не считая второго сына, умершего во младенчестве, тоже девочки, как и у меня. А тут, смотри-ка, сразу двое и оба – мальчики…
– Я благодарна тебе за то, что ты указала мне верный путь, – отозвалась Ану-син, чувствуя себя обязанной выразить Шамхат свою признательность. – Без твоего совета этого чуда могло бы не быть…
Она вдруг умолкла, изумившись тому, что гостья резко повернулась к ней лицом с выражением злорадного торжества, которое не мог скрыть даже толстый слой румян.
– И что же ты чувствуешь, зная, что с одним из сыновей тебе придётся расстаться? – прозвучал неожиданный вопрос.
Ану-син встала с кресла, в котором сидела, и быстро подошла к колыбели, чтобы встать между ней и Шамхат. Закрыв собой младенцев, она смотрела гостье прямо в глаза – и в её взгляде вместо недавней признательности читалась настороженность и даже враждебность.
– Ни за какие сокровища мира я никому не позволю отнять у меня моих сыновей! – возвысив голос, твёрдо сказала Ану-син.
– Как? – воскликнула Шамхат, не скрывая своего удивления. – Разве жрица Ураша не взяла с тебя клятвенный залог и не сказала, что за свои услуги она потребует то, что для тебя ценнее всего на свете? Она оставляет первенцев, но забирает детей от последующих родов; а тем женщинам, которые рожают близнецов или двойню, она велит одного из детей принести в жертву своему двуполому божеству.
Ану-син была поражена услышанным, с ужасом представив на миг, что ей пришлось бы отдать одного из своих мальчиков жрицам Ураша, и оттого она не сразу смогла ответить Шамхат.
– Служительница Ураша освободила меня от залога.
– Позволь узнать, по какой же причине? – Теперь удивление Шамхат усилилось подозрительностью. Её глаза, густо обведённые чёрным, впились в лицо Ану-син как два ядовитых змеиных жала.
– Она так сказала и всё, – ответила, как отрезала, Ану-син; сейчас ей больше всего хотелось покончить с этим разговором и поскорее избавиться от навязчивой гостьи, которая, по словам жрицы Ураша, могла навредить ей или её детям.
И тут захныкали младенцы: сначала расплакался старший, громко, требовательно, а за ним тоненьким жалобным голоском принялся всхлипывать младший.
– А теперь позволь мне покормить моих детей, – сказала Ану-син, обращаясь к Шамхат, в надежде, что та наконец покинет её покои.
Вопреки её ожиданиям, наложница Нина не сдвинулась с места.
Ану-син взяла из колыбели одного младенца и, положив его на согнутую руку, свободной рукой подхватила другого. Устроившись в кресле, она оголила груди и принялась кормить своих сыновей.
Взгляд Шамхат равнодушно скользнул по голой груди Ану-син и остановился на её плече. Её глаза вдруг округлились от изумления, и сама она выглядела ошеломлённой.
– Мне говорили, что ты из знатного аккадского рода, – какое-то время помолчав в раздумии, снова заговорила она, – что родилась и выросла в славном городе Уре. Но скажи, живы ли твои родители? Я бы хотела повидаться с твоей матерью – устрой мне эту встречу.
– Это невозможно, – тихим голосом ответила Ану-син. – Моей матери нет среди живых.
– Тогда кто же отправил тебя к жрицам Ишхары? Кто принял решение посвятить тебя в высший сан «избранной»? – Шамхат уже не просто спрашивала – она требовала ответа.
Ану-син и самой хотелось бы узнать, кем и когда Шамхат была посвящена в древний культ Ишхары, но тогда она предала бы жрицу Ураша, приоткрывшую ей тайну царской наложницы. Будет разумнее и полезнее сохранить эту тайну, пока однажды в правильном месте наступит нужный час, – про себя заключила Ану-син.
Она не успела ответить Шамхат: за дверью неожиданно раздался какой-то шум, а в следующее мгновение в покои ввалился человек в одежде чужеземного покроя и с большим заплечным мешком. Не глядя на женщин и бормоча что-то себе под нос на незнакомом языке, человек снял мешок, развязал его и принялся деловито выкладывать из него тюки тканей.
– Если тебе, почтеннейшая госпожа, ничего из этого товара не придётся по сердцу, я тотчас пошлю своего человека на карум. Там у меня есть своя лавка, и в ней изобилие разнообразных тканей – на любой, самый взыскательный вкус, – хвастал человек теперь уже по-аккадски, но с иноземным произношением.
Тамкар, – догадалась Ану-син, испуганная внезапным вторжением незнакомого мужчины.
Наконец, аккуратно разложив ткани на полу, купец, удовлетворённый своей работой, выпрямился. При виде двух женщин с открытыми лицами, которые не сводили с него изумлённых глаз, он в замешательстве замер, точно превратился в каменный столб. Прежде всего его поразило присутствие кормящей матери, которой оказалась хозяйка дома. Но особенно его потрясла – и это было ясно видно по выражению его лица – внешность другой женщины, гостьи. У Ану-син, наблюдавшей за чужеземцем, сложилось впечатление, что он уже имел случай встречаться с Шамхат и что он узнал её.
Но вот, придя в себя и осознав, в какое положение он попал, тамкар принялся объяснять причины своего появления в женской половине дома:
– Один мой покупатель уверил меня, будто здесь, в этом доме, давно ждут мои товары, и что, если я не явлюсь в назначенный час, то сорву крупную и очень выгодную сделку, – оправдывался он, и его быстрые, купеческие, глазки перебегали с одного женского лица на другое. – Умоляю, не велите меня казнить за то, что я, по глупому недомыслию, нарушил законы вашей страны! Заклинаю священными именами ваших богов помиловать меня, невежественного жителя Эгины! Ведь я был убеждён, что хозяйка дома готова ко встрече со мной, и совсем не ожидал увидеть её лицо без покрывала…
– Так что же ты сейчас не прячешь своего дерзкого взгляда?! – прервала чужеземца Ану-син. – Говоришь, что почитаешь ассирийские законы? Вот бы не поверила, судя по твоей манере обращаться к знатным замужним женщинам, на коих таким, как ты, надлежит не поднимать глаз, а не врываться к ним точно во вражескую крепость!
Испуг, охвативший её в первую минуту, прошёл, и гнев окрасил её щёки; хотя Ану-син в душе так и не приняла ассирийский обычай, заставлявший женщин закрывать лицо, её нынешнее положение, да ещё в присутствии царской наложницы, вынуждало её пристыдить мужчину.
Ану-син была так прекрасна и так величественна в гневе, что невольно внушила чужеземцу и уважение и страх. После её слов он повалился на колени и, торопясь как можно ниже склонить голову перед госпожой, с размаху со стуком ударился лбом о пол. Очевидно, удар оказался слишком сильным: тамкар из далёкой Эгины от такого потрясения лишился чувств.
В эту минуту в покоях появился встревоженный Кумарби.
– Прости меня, госпожа моя Ану-син! – молодой евнух кинулся к своей хозяйке и упал на пол, прижавшись губами к подолу её платья. – Всего на мгновение я отошёл от двери, чтобы справить нужду, – и только по этой причине незнакомый мужчина сумел проникнуть в твои покои!
– Твоей вины в том нет, – вполголоса произнесла Ану-син. – Наверное, я должна была прислушаться к словам моего мужа и выставить у своих покоев стражу из его людей. Но ты же знаешь, мой друг, что я привыкла доверять только тебе одному.
Шамхат, стоя во весь рост, скрестив на груди руки, казалось, с презрением наблюдала за этим объяснением между госпожой и слугой. Очевидно, ей претили такие отношения, когда женщина знатного происхождения, да ещё жена царедворца, называла своего слугу другом.
– Пожалуй, я пойду, – процедила царская наложница сквозь зубы, всем своим видом выказывая Ану-син неодобрение.
Выходя из покоев, она бросила взгляд на неподвижно лежавшего на полу тамкара и сказала:
– Будь моя воля, я велела бы связать этого пса и оставить в пустыне шакалам на растерзание. Но это твой дом, и только тебе решать его судьбу.
– Не беспокойся, – тут же, вдогонку ей, отозвалась Ану-син, – я уже знаю, как с ним поступить.
