Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
Глава 7. Ниневия
В предпоследний день месяца аддару торжественный караван во главе с посланником, доверенным человеком Оннеса, двинулся из Аккада в Ниневию, столицу Ассирийского царства. Ану-син сидела в каффасе – коробе вроде корзины, устроенном на спине верблюда, и, время от времени выглядывая из-за кисейной занавески, внимательно вглядывалась в города и селения чужой страны, которая отныне должна была стать ей домом.
Но будет ли ей по себе здесь, у ассирийцев, извечных врагов Аккада, захватчиков, признающих лишь грубую силу и жёсткую власть? Что если она не сумеет подавить ненависть, которая возникает в её душе каждый раз при виде ассирийцев? Что если затоскует во враждебной Ниневии по своему родному Аккаду? Что ждёт её здесь, в её новом положении: ведь отныне она больше не верховная жрица владычицы Иштар, а избранница царского чиновника? И что с ней будет потом, если, случится, Оннес прогонит её из своих покоев? Оставит ли в своём гареме с наложницами и навсегда позабудет о ней? Или отправит назад, в Аккад, куда она явится низложенная, опозоренная и униженная?
Как бы то ни было, теперь она в Ассирии, а в Ассирии – Ниневия, где её ждёт человек, возжелавший назвать её своей женой, и неведомая жизнь замужней женщины.
Ниневия, столица Ассирии, возведённая царём Нином и названная в его честь, встретила путешественницу распахнутыми воротами, гомоном толпы, дымом от больших гончарных печей, стуком мельниц и маслобоен, топотом проносящихся мимо лошадей с вооружёнными всадниками, грохотом колесниц и палящим солнцем. Гордая и несокрушимая, надменная, алчная и ненасытная Ниневия, логово ассирийских львов, сияла в солнечных лучах, как золотая чаша на ладони мира.
Со времени падения жемчужины Аккадского царства священного Баб-или, стоявшего на берегу Великой реки, больше не осталось города, который мог бы соперничать мощью и размахом с Ниневией. Её победоносный властелин Нин, царь царей и наместник бога Ашшура на земле, своей железной волей превратил город в бастион воинской славы Ассирии. Он воздвиг дворцы и храмы, перед блеском и великолепием которых покорно склонялись народы; он обнёс город массивными стенами, увенчанными зубчатыми башнями; тяжёлые деревянные створы ворот он приказал обить для прочности жестью и украсить бронзовыми рельефами с изображением знаменитых сражений, принёсших ему славу могущественного завоевателя.
Царский дворец стоял на холме среди других дворцов знати, отличаясь от них внушительными размерами и толщиной стен. Ближе всех к нему располагался дом казначея – тот самый, о котором Оннес говорил Ану-син как о щедром подарке царя. Перед воротами дома прохаживались стражники с застывшими, каменными лицами, но с внимательными зоркими глазами. Обширный внутренний двор с пальмообразными колоннами был обсажен декоративным кустарником и украшен скульптурами из белого известняка. Деревья и кусты были подрезаны искусной рукой садовника в виде шаров и пирамид, сквозь листву сверкали жёлтые лимоны и багровые гранаты, благоухали пёстрые цветы на клумбах, и повсюду тихо струилась вода. Дорожки, усеянные ракушечником, вели к порталу, с обеих сторон которого застыли изваяния двух каменных львов. Широко открытые (в натуральную величину) львиные глаза из красной яшмы, белого ракушечника и зелёного стеатита и красный далеко высунутый язык производили жуткое впечатление. Наверное, таким же грозным должен был представляться тем, кто входил в этот дом, его хозяин.
При появлении Ану-син и её свиты стражники подняли копья в знак приветствия, однако их лица остались такими же застывшими, как будто неживыми. По широкой лестнице, мягко ступая по толстому пушистому ковру, Ану-син поднялась на верхний этаж дома, где была встречена многочисленными слугами. Ей низко кланялись, радушно улыбались, подобострастно заглядывали в глаза и при этом будто пытались заглянуть ей в душу: понять, какую женщину выбрал себе в жёны их господин, чего от неё ждать, чего опасаться. Из-за этого пристального и навязчивого внимания множества незнакомых людей Ану-син чувствовала себя неуютно и стеснённо. И она испытала невероятное облегчение, когда приставленная к ней служанка проводила её в отведённые ей покои.
Первым делом Ану-син захотела снять с себя одежду, смыть пот и дорожную пыль. Она спросила у служанки, есть ли в доме комната для омовений, и та отвела её к бассейну – огромной круглой ванне, выстланной разноцветной мозаикой. Вскоре Ану-син наслаждалась тёплой водой, душистой пеной и ощущением чистоты. После ванны она растянулась на каменной скамье, положив голову на руки, а молодая служанка принялась усердно растирать ей спину, щедро поливая её сандаловым маслом.
– Как тебя зовут? – спросила разомлевшая Ану-син у девушки, руки которой, лёгкие и умелые, показались ей руками волшебницы.
– Аратта, – ответила та со смиренным видом.
– Скажи-ка мне, Аратта, сколько женщин в гареме твоего господина? Сколько жён и сколько наложниц?
– Всего двадцать, – подумав и, видимо, сосчитав в уме, ответила служанка. – Но жена только одна. Она родом из знатной ассирийской семьи, только господин не любит её, а она это знает и боится попадаться ему на глаза. Поэтому укрывается в задних покоях гарема, будто мышь. Тебе, бэллит, нечего опасаться: в этом, новом, доме ты одна будешь хозяйкой.
Ану-син улыбалась, слушая девушку: смотри какая проныра, и всё-то ей известно.
– Хочешь остаться в моём личном услужении, Аратта?
– Я сочла бы это за милость, бэллит…
«Бэллит», – повторила про себя Ану-син и усмехнулась. Она вспомнила, как и сама произносила это слово: «госпожа», когда обращалась к Авасе.
Уснувшая поздно, измученная долгим путешествием, Ану-син проспала дольше обычного. Поутру её разбудила Аратта, ворвавшаяся в её покои с криком: «Бэллит, бэллит!»
– Что случилось? – Ану-син выпрыгнула из постели; спросонья она не сразу вспомнила, где она находится и кто эта девушка с испуганным лицом.
– Наш бэл, господин Оннес… он хочет видеть тебя, – торопилась рассказать служанка, заикаясь от волнения, – он уже идёт сюда…
– Принеси чашу с розовой водой для умывания и помоги мне одеться! – прервала её Ану-син.
В лёгком серебрящемся платье из тончайшей ткани, которую ввозили из Мелуххи*, в покоях, затенённых пурпуровыми финикийскими занавесями, Ану-син казалась облитой светом утренней зари. Густые распущенные волосы, которые не успела собрать в причёску, она подхватила к затылку шёлковой лентой, и теперь была само воплощение изысканной и кокетливой небрежности. Такое сочетание утренней неги и дерзкой красоты производило на мужчин впечатление губительной неотразимости, и Оннес, войдя в покои Ану-син, замер на месте, словно зачарованный.
– Приветствую тебя в моём доме, который отныне также твой дом, – наконец, совладав со смущением, которое в нём неизменно вызывала красота и близость Ану-син, произнёс он. – Есть ли у тебя какие-либо желания? О чём бы ты хотела просить меня?
– Ни о чём, бэл, – ответила Ану-син, по традиции называя Оннеса господином. – Мне нужно лишь, чтобы ты позволил оставить при мне слугу, которого я привезла с собой из Аккада, его зовут Кумарби.
– Только-то? – удивился Оннес. И тут же сказал: – В твоём распоряжении всё, что есть в этом доме. Я приставлю к тебе столько слуг, сколько ты пожелаешь. К твоим услугам любые лошади, носилки, рабы – всего этого у меня в изобилии…
– Благодарю тебя, бэл, – Ану-син чуть склонила голову, пушистый завиток упал ей на щёку, ещё жаркую после подушки.
– Зови меня по-прежнему досточтимым Оннесом. Я стану твоим мужем и господином, но, оставаясь с тобой наедине, я хотел бы слышать, как твой сладкий голос произносит моё имя.
– Как тебе будет угодно, досточтимый Оннес, – отозвалась Ану-син. И, вспомнив о проворной девушке, прибавила: – И ещё пусть Аратта будет моей служанкой.
– Она уже принадлежит тебе.
После этих слов Оннес вдруг умолк; он долго молчал, упорно, преодолев своё смущение, глядя на Ану-син. И странное дело, удивительная радость разлилась по всему её телу. Ану-син сделалось так хорошо, что она невольно, несмотря на своё мнение об ассирийцах, сердцем потянулась к этому серьёзному, немного застенчивому, скупому на слова мужчине. Он не вызывал в ней отвращения или ненависти; под его суровой наружностью скрывались благородство и щедрость – уже за это Ану-син уважала своего жениха. Однако внешне она ничем не выдала этой неожиданной для неё самой слабости.
– Наша свадьба через неделю, – снова заговорил Оннес хрипловатым голосом, как будто у него вдруг пересохло в горле. – Покажи там высокое искусство аккадских надитум. Я хочу, чтобы мой царь, который почтит нас своим вниманием, был доволен.
– Жрицы Иштар талантливы во всём, – с лукавой улыбкой отозвалась Ану-син. – Какого рода искусство предпочитает владыка Нин?
– Пение и танцы. Я знаю, что ты в совершенстве владеешь тем и другим.
Какое-то время собеседники молчали, слушая журчание воды в маленьком фонтанчике, обсаженном белыми, жёлтыми и красными лилиями.
– А какой он, царь Ассирии? – неожиданно спросила Ану-син.
– Какой? – Оннес на минуту задумался. – Разный. Его решения трудно предвидеть, его поступки часто необъяснимы. Иногда он ведёт себя как мудрый правитель, исполненный добрых намерений и к своему народу и к жителям завоёванных стран. Чужие традиции уважает как свои, ассирийские; почитает искусство и покровительствует мастерам, ваятелям, живописцам, стихотворцам. А иногда подобен жестокому необузданному дикарю. Разрушает города до основания, грабит храмы, устраивает кровавую резню. Ассирийцы во главе с Нином ещё в Баб-или показали себя всему миру, на что они способны.
– О да! – вырвалось у Ану-син.
Оннес быстро взглянул на неё и продолжил:
– Он снисходителен к тем, кто открывает перед ним ворота своих городов, сопротивление же приводит его в бешенство, и тогда он расправляется со своим противником беспощадно и жестоко. Он упрям и не отступает от задуманного, пока не достигнет цели. Он держит слово, точно исполняя свои обещания. Он – настоящий воин, сражается бесстрашно, с яростью льва…
– Должно быть, в его гареме живут и восторгаются его подвигами лучшие красавицы Ассирии и всех покорённых им стран?
– Это правда. Сотни молодых женщин, которые считались первыми красавицами у себя на родине, преклоняются перед владыкой Нином. Для него же нет в жизни большего удовольствия, чем танцы и пение красивых женщин. Прежде его слух и взор услаждала его любимая наложница, которой ни по красоте, ни в талантах не было равных в царском гареме. И, между прочим, в Ниневию она, как и ты, попала из Аккада.
– Какая она была? – спросила Ану-син, любопытство которой разгорелось ещё сильнее при упоминании того, что титул любимицы ассирийского царя достался её соотечественнице.
– Почему была? – Оннес удивлённо поднял брови.
– Ты ведь сам сказал: прежде, – пояснила Ану-син.
– Шамхат – так зовут любимую наложницу царя – жива. Ей немногим больше тридцати, и она по-прежнему красива. Но после того, как она перенесла тяжёлую болезнь горла, придворные лекари запретили ей петь. А после того, как она одного за другим подарила владыке шестерых детей, тело её утратило былую лёгкость и привлекательность: она больше не танцует.
– А ты её видел?
– Видел… когда-то. Ещё до того, как она попала в гарем владыки. В то время я был таким же юным, как она. Мы с ней почти ровесники. Шамхат была очень красива…
– Красивее меня? – допытывалась Ану-син с женским пристрастием.
– Не знаю, – нерешительно ответил Оннес. – На мой взгляд, вы обе божественно прекрасны.
Он вдруг покрылся жарким румянцем и, уже не глядя на Ану-син, прибавил:
– Только из вас двоих, будь Шамхат одного с тобой возраста, я выбрал бы тебя.
Уходя, Оннес снова, украдкой, оглядел свою невесту, но в этот раз Ану-син как-то по-иному ощутила его взгляд.
Мелухха – древнее, вероятно, шумерское, название Индии.
Глава 8. Волшебство песни и танца
Воображение Ану-син было поражено тем, как в Ассирии, в кругу приближённых царя, проводились свадебные торжества. Прежде всего Оннес разослал приглашения царедворцам, важным чиновникам, военачальникам, родственникам и друзьям. Домашняя челядь, включая рабов из других поместий казначея, трудилась не покладая рук над украшением дома, где должно было состояться пиршество; повара колдовали над приготовлением изысканных и сытных блюд; стольники хлопотали в трапезной; чашники вместе с бочкарями извлекали из винных погребов запасы ягодного вина, ячменной и пшеничной сикеры. Ловкие руки лучших в Ниневии мастериц всю неделю шили, ткали и расшивали свадебные наряды для жениха и невесты.
В день свадьбы Ану-син облачилась в изысканное зелёное, затканое золотом платье с поясом, замысловато украшенным цветами; сапфирное ожерелье блистало на её высокой груди; воздушное пурпурное покрывало, прикреплённое к золотому обручу и скрывавшее лицо, тянулось следом за ней; сквозь полупрозрачную ткань сверкали золотые серёжки, походившие на огромные серпообразные полумесяцы. На Оннесе была белоснежная канди, обшитая пурпурной бахромой, а поверх неё – длинная мантия, часть которой обёртывала его левую руку. Широкие золотые браслеты украшали оба запястья. Волосы жениха спускались на плечи густыми фигурными локонами, поблёскивавшими, как и завитая в трубчатые локоны борода, ароматным маслом.
Пиршественный зал в доме царского казначея был украшен ковром из шёлка с изображённым на нём великолепным садом: цветы, плоды и кусты были выполнены золотым шитьём и нитками драгоценных камней. Резные цветочные рельефы покрывали стены, высокие – до потолка – двери были облицованы серебром. С колонн и потолочных балок свисали гирлянды цветов, перевитые разноцветными лентами. В дыму возжённых курильниц не сразу можно было разглядеть столы, уставленные блюдами с разнообразными яствами, кувшинами, чашами. Куски льда, который доставлялся с северных гор для охлаждения напитков, таяли на серебряных подносах. В воздухе витал запах цветов и благовоний.
Перед началом пира состоялась закрытая брачная церемония в присутствии жрецов Бабы – богини глубокой древности, которая покровительствовала семейному благополучию. Жрецы Шамаша, бога правосудия, наделили новый супружеский союз статусом законности. Жених и невеста, держась за руки, опустились в начертанный жрецами магический круг, оберегающий от порчи и дурного глаза. Стоя на коленях с поднятыми вверх руками, новобрачные вместе с молитвой богам произнесли клятву вместе хранить семейный очаг от невзгод и всякого зла.
Ану-син держала себя с изящной непринуждённостью, чего требовал от женщины благородного происхождения хороший тон и что далось ей не без труда. Хотя она обладала горделивым видом, а за время пребывания в сане храмовой сангу и затем энту научилась величественным манерам, в ней по-прежнему жила девочка родом из глухого алу. В душе Ану-син была смущена, сознавая всю значительность своей новой роли; она понимала, что от этой свадьбы и от того, как она себя на ней покажет, зависела не только её собственная судьба, но и будущее Аккада.
Наконец чета новобрачных проследовала к креслам с высокими спинками, установленными у самого длинного стола; под ноги Ану-син поставили скамеечку из кедрового дерева, инкрустированную слоновой костью. Справа от них расположились вельможи, царские чиновники и прочие представители знати; слева, образуя своими пёстрыми одеждами разноцветную полосу, сидели их жёны. Во главе стола, с противоположной от жениха и невесты стороны, восседал в кресле в виде трона царь Нин. По традиции, если в пиршестве принимал участие царь, он первым усаживался за стол, и именно с него начиналась раздача блюд.
Пир при свете факелов и звуках арф должен был длиться всю ночь. Гул толпы, смех, застольные здравицы раздавались громче прежнего. И, наконец, наступил тот момент, о котором Оннес говорил Ану-син перед свадьбой.
Стараясь не привлекать к себе внимание, Ану-син покинула пиршественный зал, за дверями которого её уже ждали служанки. Всё было готово для представления: служанки помогли своей госпоже переодеться, губками, пропитанными терпкими маслами, освежили её кожу, напоили тёплым козьим молоком с травами, сок которых смягчал горло подобно чудодейственному бальзаму.
Наконец полы занавеса на дверях раздвинулись – и перед пирующими появилась Ану-син.
Грудь её была стянута лифом переливчатого радужного цвета, обшитого струящейся бахромой; под прозрачной тканью четырёхугольного куска, схваченного набедренным поясом, сладостным намёком угадывалась нежная юность её девического тела. Под розовой кисеёй вуали, пришитой к маленькой круглой шапочке, можно было различить изогнутые линии её чёрных шёлковых бровей, серебристо-зелёные тени на веках, чувственные ярко-алые карминные губы.
Гости приветствовали Ану-син восторженными возгласами. Теперь она должна была исполнить ту просьбу, о которой ей говорил Оннес. И она начала с пения: это была песнь во славу возлюбленного Иштар, которую во время весеннего праздника Таммуза исполняли жрицы-надитум. Она запела:
– Он взошёл; он распустился; / Он побег, взращённый при водах. / Он тот, желанный моему лону. / Мой сокровенный сад в полях, / Мой колос, высший в борозде, / Мой яблони ствол, что весь плодоносит. / Он побег, взращённый при водах. / Мой сладкий мужчина, слаще мёда всегда услаждает меня. / Господин мой, слаще мёда богов, / Он тот, желанный лону моему. / Рука его – мёд, ступня его – мёд, / Всегда услаждает меня. / Мой алчущий пылкий ласкатель телес, / Мой нежный ласкатель уступчивых бёдер, / Он тот, желанный лону моему. / Он побег, взращённый при водах.
Царь, который, несмотря на свой воинственный нрав, любил лирические песни, взволнованно слушал, как красивая молодая женщина пела свои радостные, полные чувственности стихи. Он восторженно смотрел на певунью, ловя с её уст каждое слово, и шевелил губами, повторяя за ней слова из песни. Нежный и сильный девичий голос катился, как чистый кристальный поток, и сердце царя трепетало и замирало – от восхищения и сладостного возбуждения.
Последний звук оборвался словно тоненькая паутинка, но серебряное эхо ещё звонко катилось по пиршественному залу. И едва оно замерло под сводами потолка, как Ану-син, сделав знак музыкантам, стала танцевать.
Под мелодию, которая то замедлялась, то нарастала, танцовщица совершала змеящиеся волнообразные движения рук, бёдер, живота; она то кружила, как будто совсем не касаясь ступнями пола, то передвигалась по залу лёгкой скользящей поступью. Это было захватывающее зрелище: тело девушки казалось таким изящным и гибким, точно в нём совсем не было костей. В какой-то миг она приблизилась к столу, за которым восседал царь, и, взмахнув руками, вдруг протянула их к Нину, как будто призывала его к себе. При этом она не переставала вращать бёдрами и вздрагивать грудями, стоя на одних лишь кончиках пальцев.
Ану-син ясно видела перед собой царя Нина, владыку Ассирии и повелителя мира, невысокого, приземистого человека, видела его бычью шею, широкие плечи. Уже немолодой, но по-прежнему пышущий силой, с алчным блеском в чёрных глазах под широкими дугоообразными бровями, с мускулистыми руками, покоившимися на подлокотниках кресла, – таким предстал ассирийский лев перед Ану-син.
Мгновение Ану-син смотрела на царя – и он смотрел на неё.
Затем она принялась кружить перед столом с бешеной быстротой; от её рук, ног, бёдер точно исходили волны душистого тепла, которые окутывали людей, обволакивали неземной негой и заставляли замирать в любовном томлении.
Но вот танец снова изменился. Теперь это был откровенный призыв к утолению сладострастного желания, к совершению таинства любви, жаждущей удовлетворения. Полузакрыв глаза, Ану-син выгибалась дугой, вздрагивала грудями, ласкала себя, издавала тихие стоны и, казалось, задыхалась от изнеможения.
Красноречивые выразительные движения танцовщицы никого не могли оставить равнодушным – у зрителей дух захватывало от восторга.
Шамхат, аккадская наложница царя, лучше остальных могла оценить чарующую красоту танца. Но не восхищение, а тревогу возбуждал он в ней. Она смотрела на лицо Нина, которое с ужасающей ясностью отражало все его желания. И сейчас оно отражало вожделение, неприкрытую жажду обладания, ту безудержную похоть, которая по своей силе не уступала его стремлению покорять народы и властвовать над ними.
Окружённая придворными женщинами из своей свиты, Шамхат сидела в кресле очень прямо, почти надменно, как полагалось, пожалуй, лишь главной жене царя. О том, что её мучил давний недуг, выдавал сухой кашель, который она с трудом сдерживала, а из-под вуали на расшитое каменьями платье временами осыпались румяна и белила, которыми она скрывала измождённое болезненными приступами лицо.
Любимая наложница царя, некогда затмившая его главную жену и мать наследника, разглядывала Ану-син внимательными глазами, от которых не укрылся бы никакой изъян. Женское чутьё, обострённое в многочисленных дворцовых интригах, отточенное в искусстве устранения соперниц, подсказывало ей, что избранница казначея опасна. Нужно было найти какой-нибудь предлог, чтобы как можно скорее выпроводить Оннеса из Ниневии вместе с его молодой женой. Устранить возможную соперницу до того, как царь пожелает призвать её в свои покои…
А царь тем временем упивался созерцанием Ану-син.
– Она и в самом деле очень красивая, – наконец выговорил он, обращаясь к стоявшему за его плечом Оннесу. – Люди не льстят, называя её любимой дочерью Иштар. Она чарующе хороша и обладает несомненными талантами.
Оннес не мог скрыть, какую радость доставляла ему похвала его молодой красавице-жене. Он с большим волнением ждал, что скажет царь о его женитьбе и Ану-син.
– Да, она настоящее сокровище, – подтвердил он, также не спуская с Ану-син восторженного взора, – истинный самоцвет. С первого дня, когда я увидел её, и поныне она держит меня во власти своих чар. Её голос, её движения, то, как она говорит, как смотрит, как смеётся, – всё в ней волнует мою кровь.
– Удивляться тут нечему, – заметил царь, – недаром она стала первой энту в культе Иштар. Кстати, ты не заметил в ней сходства с моей Шамхат?
– Да, пожалуй, они похожи, – отозвался Оннес и быстро, украдкой взглянул в сторону царской наложницы.
Музыка смолкла, и Ану-син, упорхнув как птичка, исчезла за занавесом.
Царь поднялся из-за стола, но, перед тем как покинуть пиршественный зал, чуть склонился к Оннесу:
– Если бы твоя жена попалась мне на глаза до того, как боги благословили ваш союз, я сделал бы её госпожой своего гарема, – неожиданно заявил Нин и, наблюдая за тем, как благодушное настроение вмиг покинуло казначея, громко расхохотался.
Царь вышел, высоко держа голову, украшенную кидарисом – головным убором из тонкого белого войлока, увенчанным шишаком и повязанным белыми лентами с длинными концами.
Никто из собравшихся в зале не шелохнулся, пока он не исчез из виду.
