Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Глава 17. К истокам
– А где твоя добрая мать, почтеннейшая госпожа? Разве она уже ушла? – Такими были первые слова чужеземца после того, как Кумарби, вылив на него кувшин холодной воды, привёл его в чувство.
– Моя мать? – удивилась Ану-син, которая в это время укладывала младенцев в их колыбельку.
Она обернулась и, после короткой паузы приблизившись к купцу, внимательно посмотрела ему в лицо.
– Да, конечно, – торопливо продолжил тот, осторожно потирая ушибленный лоб, на котором виднелась огромная шишка, – я понимаю, что ничтожные людишки вроде меня, эгинского купца, который ведёт торговлю далеко за пределами своей страны, недостойны внимания знатных женщин. Встречи с подобными мне быстро забываются, даже если эти встречи случаются при очень необычных обстоятельствах. К примеру, в забытой богами пустыне. Зато таких женщин, как твоя мать, не забыть никогда! Пусть даже спустя годы, которые оставляют на женском облике свои беспощадные отметины! И, однако, госпожа, не сочти мои слова за лесть, твоя добрая матушка по-прежнему удивительно хороша…
– Что ж, льстец ты и вправду отменный, – усмехнулась Ану-син, прервав поток купеческой речи. Она не сомневалась, что в молодости Шамхат, которую сейчас нахваливал чужеземец, была прекрасна, но ныне знаменитая красота наложницы не только увяла: длительный недуг лишил её свежести и очарования – не заметить этого мог лишь слепой.
– Зато ты, почтеннейшая госпожа, её точная копия в молодости, – ничуть не стесняясь того, что его уличили в лицемерии, вёл дальше купец, – и вот с этим никто не поспорит!
Разговор, затеянный чужеземцем, становился всё занимательней и вместе с тем в душе Ану-син росла какая-то смутная тревога. Её наблюдение за лицом этого человека, когда он смотрел на Шамхат, подсказало ей, что эти двое уже встречались прежде, а теперь он и сам признал это. Но отчего он так упорно называет Шамхат её матерью? И случайно ли он оказался в её покоях как раз тогда, когда здесь была царская наложница? Если не случайно, тогда кто же пожелал, чтобы их встреча состоялась в её присутствии?..
– Стало быть, ты знал мою мать в дни её молодости? – обратилась Ану-син к купцу, решив подыграть ему. – Любопытно узнать, где же ты мог видеть её с открытым лицом? Или, может, тогда у неё ещё не было мужчины, которого она называла своим господином?
– О, она была столь юной, почти девочкой, когда случайно, по воле милосердных богов, набрела на наш караван! – начал рассказывать купец, радуясь в душе, что его воспоминания заинтересовали хозяйку дома и что благодаря этому его скорее всего не станут наказывать за вторжение. – Была ли она замужем, мне наверняка неведомо, но лицо своё она от нас не прятала. Я тогда впервые попал в земли между двумя реками, которые у меня на родине называют Месопотамией*, и не знал местных законов. Как не понимал и различия в традициях жителей Аккада и Ассирии. Это сейчас я знаю, что ассирийки после того, как выходят замуж, облачаются в покрывало, в отличие от аккадских женщин. Так что, если бы я не увидел сегодня твою мать здесь, в Ассирии, то сказал бы, что она родом из Аккада. К тому же, когда мы её повстречали, она шла из Баб-или, столицы Аккадского царства. От неё мы и узнали, что любимый город аккадцев, который они называли Городом Городов и Божьими вратами, разрушили ассирийцы. Помню, я тогда был в страшном отчаянии: такой путь проделал, столько лиха натерпелся, – однажды даже чуть не умер! – и всё ради того, чтобы увидеть руины города, к которому стремился…
Купец прервал своё повествование, очевидно, предавшись нахлынувшим на него горьким воспоминаниям.
Тем временем Ану-син, которая не пропустила ни слова из его рассказа, размышляла над услышанным. Как она знала, столица Аккадского царства была уничтожена ассирийской армией в тот самый год, когда она появилась на свет в селении на берегу Великой реки. Оннес говорил ей, что Шамхат также родом из Аккада и что завоеватель Нин заприметил её среди других знатных женщин, уведённых в плен из разрушенного Баб-или. Тогда каким образом она оказалась в пустыне, где её, заблудившуюся и умирающую от жажды, подобрал торговый караван? Либо чужеземный тамкар выдумал эту увлекательную историю, либо обознался, приняв царскую наложницу за другую, вероятно, очень похожую на неё женщину…
– Что же было потом? – снова заговорила Ану-син, прервав затянувшееся молчание, и остановила на лице тамкара свой глубокий проницательный взгляд. – Куда отправился ваш караван и где, в каком городе страны Аккад, вы расстались со спасённой вами странницей?
– Удивительно, что твоя добрая матушка сама не поведала тебе столь необычную историю, – с готовностью отозвался чужеземец, увлечённый этой спасительной для него беседой с хозяйкой дома. – Ведь, если я не ошибаюсь, это история твоего рождения, почтенная госпожа! Видишь ли, мы не могли взять женщину с собой: ни те из нас, кто решил искать убежища у царя Элама, ни те, кто направлялся в Страну моря. Оказалось, что странница была в тягости, и, когда у неё начались роды, мы оставили её в каком-то селении, доверив заботам местной повитухи…
Ану-син сдержала восклицание, чуть было не сорвавшееся с её уст: при последних словах рассказчика отчего-то сразу вспомнилась Баштум и подвеска из ожерелья верховной жрицы Ишхары, которое надела на неё Сидури во время ритуала посвящения. Вспомнились и слова Сидури о том, что это ожерелье переходит по наследству от матери к дочери и что именно ей, Ану-син, суждено занять место «избранной» служительницы богини. «…А твоё главное желание – стать верховной жрицей Иштар – лишь убедило меня в том, что ты выбрала верный путь: такой же, как и тот, по которому когда-то пошла твоя мать», – как наяву прозвучали слова старого жреца Илшу.
Выходит, чужеземец ничего не выдумал, – признала Ану-син после того, как правда о её рождении открылась ей со всей ясностью. Её родная мать была не просто жрицей Иштар – в другом, тайном, сане древнего культа Ишхары она звалась «избранной». Она жила в Баб-или, служила в храме до того как в город вторглись ассирийцы, и она бежала, чтобы не попасть к ним в плен. Она могла бы умереть в пустыне, если бы её не подобрали тамкары. Она выжила для того, чтобы свершилось предначертанное судьбой: подарить миру новую «избранную», ту, которую боги в сновидениях Илшу назвали Восстановительницей. Своё дитя, рождению которого покровительствовала Иштар, жрица вверила опеке Баштум – повитухи из селения, куда её привезли тамкары.
Всё как будто бы сошлось, всё как будто встало на свои места. Как будто… Кроме одной необъяснимой особенности в этой загадочной истории. Согласно древней традиции верховные жрицы Ишхары должны были соблюдать безбрачие, хотя для того, чтобы передавать свой сан по наследству, «избранным» не возбранялось иметь детей. Сохраняя статус незамужних женщин, они сходились с мужчинами только ради потомства. Но кто были эти мужчины? Где и по каким достоинствам их выбирали на роль отцов будущих «избранных» служительниц таинственного культа Ишхары? И отчего Сидури, которая посвятила Ану-син в сан верховной служительницы богини, не возражала против того, чтобы однажды новая «избранная» вышла замуж, тем самым нарушив традицию?..
После долгих размышлений и последовавших за ними умозаключений Ану-син осталось найти ответы на два мучивших её вопроса: кем был её отец и отчего чужеземный тамкар упрямо называл Шамхат её матерью? Помочь ей подобрать ключи к разгадке тайны могли тоже только два человека.
«Лицом и нравом ты похожа на девушку из благородной семьи. Как видно, в тебе возобладала кровь твоей матери: ты умна, красива и, быть может, так же, как она, отчасти мечтательница», – эти слова, произнесённые Илшу в последнем напутствии Ану-син, подтверждали, что в прошлом он хорошо знал её мать. И хотя на вопрос об её отце он сказал, что и сам хотел бы знать ответ, Ану-син не поверила ему. Старый жрец, хитрый и осторожный, продолжал хранить чужую тайну. Что до жрицы Ишхары, посвятившей её в сан «избранной»…
«За многие сотни лет существования в подполье сменили одна другую сотни верховных жриц. Были среди них и такие, которых называют «избранными». Но о них я расскажу тебе в другой раз», – с туманным намёком обещала ей Сидури. Ану-син, помня об этом обещании, решила, что время его исполнения настало.
– Как тебя зовут? – отвлекшись от своих раздумий, обратилась Ану-син к чужеземному купцу. Тот как раз гадал над своей участью: накажут его за вторжение на женскую половину дома или всё же отпустят на все четыре стороны живым и невредимым?
– Сострат, моя почтеннейшая и самая милосердная в мире госпожа, – ответил купец со смиренным видом, по-прежнему стоя на коленях и согнув спину. – Моё имя известно на всех карумах на обоих берегах Быстрой реки, впрочем, как и на берегах Великой реки тоже. Да и у себя на родине, в Эгине, я человек уважаемый и довольно обеспеченный. Мои торговые дела идут хорошо, – хвала богам! – и я знаю толк в товарах, которые в нашей, купеческой, среде принято называть «всё для прихоти обильной». Если у тебя, добрейшая госпожа, есть какие-нибудь особенные желания, я в лепёшку разобьюсь, но достану нужный тебе товар хоть из-под земли. Ткани, украшения, мази, благовония, пряности, редкая посуда из финикийского стекла, слоновая кость из далёкой Мелуххи, ценная мебель с Кедровых гор – всё это станет твоим! Ты только намекни – и я тотчас исполню любую твою прихоть! Ты только скажи, что желаешь чего-то прямо сейчас, и я вмиг обернусь ветром, чтобы слетать за твоим желанием и вернуться с ним обратно – чтобы снова припасть к твоим ногам!
Ану-син нетерпеливо и вместе с тем величественно взмахнула рукой, чтобы прервать словоохотливого уроженца Эгины.
– Всё, что я сейчас желаю, это знать, кто из твоих покупателей отправил тебя к моему дому? – спросила она таким голосом, от которого купцу стало трудно дышать, и так посмотрела на него, что у того ноги будто приросли к полу.
– О милостивая моя госпожа, – залепетал Сострат, вжав голову в плечи, – а мне ведь неведомо имя того человека… Раз в месяц он появляется в моей лавке на каруме у Арбельских ворот, берёт нужный ему товар, аккуратно расплачивается за него и уходит… Иногда он разговаривает со мной, шутит и смеётся, а порой скажет два-три слова – и всё, больше из него не вытянешь… Вот сегодня он был улыбчивый и разговорчивый, сказал, что выхлопотал для меня встречу с хозяйкой дворца – и указал на твой дом, госпожа…
– Ладно, – поколебавшись мгновение, сказала Ану-син, – я тебе верю, тамкар.
Сострат, ещё толком не понимая, каким будет решение знатной госпожи, чей прекрасный лик ему довелось увидеть, продолжал стоять перед ней на коленях. Ах, если бы только она отпустила его восвояси подобру-поздорову, он доказал бы, что его слова об умении оборачиваться ветром не пустое хвастовство! Так бы и вылетел из этого дома, чтобы впредь обходить его десятой дорогой!..
Тем временем Ану-син и вправду раздумывала над тем, как ей следует поступить с чужеземным купцом, которого вряд ли можно было назвать скупым на слова. Поступать с ним так, как это было с Хинзури, Киссаром и эламитом, которые бесследно исчезли по той причине, что стали опасны для неё, она не хотела. Может, потому, что этот тамкар показался ей безобидным и забавным; может, потому, что на родине у него осталась семья и дети, которым он обеспечивал безбедное существование; а может, потому, что этот человек когда-то оказался среди тех, кто спас её мать…
– Послушай, Сострат, – наконец, приняв решение, заговорила Ану-син, – ты должен знать, что я могу быть жестокосердна к тем людям, которые отказываются подчиняться моей воле. Ты нарушил ассирийский закон, когда вторгся в женские покои и увидел меня, замужнюю женщину, с открытым лицом и оголённой грудью. Если бы мой муж и господин был дома, он велел бы отрубить тебе голову или посадить тебя на кол. Я же даю тебе возможность уйти из моего дома живым и невредимым, но ты должен немедленно покинуть Ниневию. Мой слуга проводит тебя до гавани, где ты сядешь на первый же корабль, отплывающий по реке в Великое море*. Возвращайся к себе домой, тамкар, и больше никогда не появляйся в этих краях, если, конечно, хочешь дожить до старости.
Сострат повалился ей в ноги; по его лицу катились слёзы.
– О милосердная… о моя госпожа, я буду неустанно молить богов о твоём благополучии и счастье твоей семьи, – говорил он, не в силах сдерживать рыдания, рвавшиеся из груди: это были слёзы радости – ведь ему повезло избежать страшной смерти на чужбине.
Когда по зову Ану-син в покои явился Кумарби, она велела ему поставить тамкара на ноги и сопроводить его до ниневийской гавани.
– Только не вздумай обмануть меня! – предупредила Ану-син эгинца, который шёл к двери нетвёрдой походкой, вцепившись в руку молодого евнуха. – Знай: мои люди будут следить за тобой даже тогда, когда ты подумаешь, что о тебе здесь забыли!
Сострат поклялся именами богов, своих и месопотамских (кого вспомнил), что останется в Эгине до конца своих дней, а, проходя мимо тюков ткани, на мгновение задержал на них взгляд. Эта сделка, которая могла принести ему приличную прибыль, неожиданно оказалась убыточной и его последней сделкой в землях Двуречья. Несмотря на жгучую досаду, грек нашёл в себе смелость напоследок притвориться щедрым дарителем.
– Милостивейшая госпожа, – обратился он к Ану-син, провожавшей его задумчивым взглядом, – позволь преподнести тебе все эти чудесные ткани в знак благодарности.
В ответ Ану-син молча кивнула головой, принимая подарок. Потом она взглядом велела Кумарби задержаться: молодой евнух без труда разгадал её желание остаться с ним наедине.
– Проследи за тем, чтобы этот человек взошёл на борт корабля, и убедись, что он покинул Ниневию, – сказала ему Ану-син. – А затем отправляйся в храм Иштар, Дарующей воду, и передай Илшу и жрице Сидури моё приглашение. Скажи им, что я буду счастлива видеть их в своём доме…
Месопотамия – от греч. mesos – «средний, находящийся между», potamos – «река» – Междуречье, Двуречье.
Великое море – совр. Средиземное море.
Глава 18. Безрассудство любви
Разговор с эгинским купцом не прошёл даром для душевного покоя Ану-син. Неразгаданные тайны, недосказанность близких ей людей и туманные намёки томили её; она чувствовала, что появление Шамхат в её жизни не было случайным, что эта женщина оставила свой след в её прошлом и теперь могла как-то повлиять на её будущее. С одной стороны, благодаря Шамхат сбылась мечта Ану-син: она стала матерью двух очаровательных малышей; с другой, Шамхат, по словам жрицы Ураша, могла быть опасной для них, а может, и для самой Ану-син. Царская наложница испытывала к ней неоднозначные чувства: как будто желала ей добра и вместе с тем не скрывала враждебности, видя в ней свою соперницу. То состояние счастья, которое не оставляло Ану-син в течение последних месяцев, внезапно сменилось отчаянной тревогой, и она старалась угадать ожидавшую её судьбу.
Ану-син пеленала младенцев, когда в её покои вбежала запыхавшаяся Аратта с пылающими от волнения щеками.
– Бэллит, – крикнула она, – не угодно ли тебе спуститься вниз? Там тебя ждут!
– Кто?
– Один очень важный с виду человек, может, придворный. Он не назвал своё шуму. Но, если я не ошибаюсь, он приехал за тобой: я видела во дворе, перед портиком, крытые носилки.
Ану-син быстрым движением накинула на голову покрывало и на мгновение в нерешительности замерла перед богато разукрашенной колыбелькой. Близнецы, сытые, в чистых пелёнках, засыпали – ей даже не пришлось убаюкивать их, напевая те колыбельные, которые в детстве ей пела Баштум.
– Я присмотрю за ними, бэллит, – успокоила госпожу Аратта, приняв её нерешительность за материнское беспокойство.
Сбежав по лестнице вниз, в покои, где обычно принимали гостей, Ану-син увидела мужчину, чьё лицо сразу показалось ей знакомым. Пока она вспоминала, где они могли встречаться, он сам поспешил ей навстречу. У Ану-син вдруг отчего-то появилась необъяснимая уверенность, что этот человек в длинном расшитом канди с пурпурной перевязью, принёс ей дурные вести. А потом она узнала его: это был Буршарри, советник царя, которого во дворце уважительно называли ша-реше – «тот, что у головы царя». Буршарри был главным евнухом царского гарема и принадлежал к кругу всецело преданных царю людей, которых тот часто выбирал для выполнения самых трудных или деликатных поручений.
Проницательным изучающим взглядом Буршарри оглядел Ану-син с головы до ног, как осматривают молодых женщин на невольничьем рынке, чтобы приобрести наложниц в гаремы богатых вельмож.
– Только несколько дней назад родила, и смотрите-ка, всё так же стройна, как молодая пальма, и быстронога, как юная девчонка! – сказал он таким тоном, будто упрекал молодую мать в отменном здоровье. Однако взгляд его выдавал иные чувства: одобрение, восхищение и, может, даже тайное обожание.
– Я не устаю благодарить богов за ниспосланные мне дары, благодаря которым моя жизнь наполнена смыслом и добром, – отозвалась Ану-син с достоинством благородной и уверенной в себе женщины.
– Ты вполне можешь начать всё сызнова, – деловито продолжал Буршарри. – И поскольку я убедился сейчас в том, что роды не истощили тебя, тебе велено следовать за мной во дворец нашего божественного владыки Нина.
– Я не могу! – твёрдо ответила Ану-син и резко отступила, как будто боялась, что советник схватит её и силой заставит ехать с ним.
– Как это не можешь?! – возмутился Буршарри. – Знай, что я действую от имени царя Нина, нашего повелителя, а вовсе не пытаюсь вовлечь тебя в сомнительную затею, как ты, очевидно, подумала! Мы немедленно отправляемся во дворец, где встречи с тобой ждёт сам владыка!
– Нет, никуда я не пойду, – упорствовала Ану-син, сама не зная, как объяснить свой отказ. Испугал ли её натиск Нина, которому не терпелось сойтись с ней на ложе? Или то была любовь к Оннесу, через которую она не могла переступить даже ради того, чтобы приблизиться к своей цели? И тогда она, стараясь оставаться убедительной, прибавила: – Я жду своего супруга, и, когда бы он не вернулся – днём ли, ночью ли, – я выйду ему навстречу.
– Пусть так, но это не значит, что ты можешь отказать самому владыке! – уже в ярости вскричал Буршарри. – Нечего сказать, хорошие нынче пошли подданные! Знаешь ли ты, несчастная, что эту великую честь – побыть наедине с царём – оспаривают друг у друга женщины из самых знатных родов Ассирии?!
– Ну так и обращайся тогда к этим знатным женщинам, раз они достойнее меня, – смело возразила Ану-син.
– В том-то и беда, что владыка желает видеть только тебя! – В порыве чувств Буршарри всплеснул руками. – О боги, зачем я это сказал?!. Но хватит болтать, следуй за мной! У входа нас ждут носилки.
– Что ж, ты прав, подданные царя должны беспрекословно подчиняться его воле, – наконец, приняв решение, сказала Ану-син. – Я поеду с тобой во дворец. Только позволь мне прежде покормить моих сыновей и переодеться для встречи с владыкой.
– Вот теперь я слышу разумные речи! – воскликнул Буршарри, всем своим круглым, заплывшим жиром лицом выразив радость. – Ты права: для встречи с царём следует тщательно подготовиться. Я дам тебе время для омовения и подскажу, что владыка Нин имеет слабость к определённым благовониям: так что советую тебе для тела и волос использовать масла сандала и жасмина.
– Благодарю за этот ценный совет, – Ану-син чуть склонила голову. Затем, указав советнику на цветочные покои, где располагались низкие уютные диваны, жестом пригласила его войти. – Чтобы твоё ожидание было приятным, почтенный Буршарри, я велю слугам принести тебе холодной сикеры. Или, может, ты предпочитаешь изысканное вино из сладкой солнечной лозы?
– Я с удовольствием выпил бы добрую чашу охлаждённого виноградного напитка, – ответил Буршарри и, гордо неся впереди себя круглый живот, направился в цветочные покои.
Ану-син же помчалась назад, в комнату, где оставила с младенцами Аратту.
– Аратта, – начала она, плотно закрыв за собой дверь и обращаясь к служанке тихим голосом, – я никогда не сомневалась в твоей преданности и умении держать язык за зубами. Сейчас мне снова нужна твоя помощь. Помнишь женщину, которую мы выбрали кормилицей для моих сыновей в случае, если у меня будет нехватка молока? Так вот. Приведи её сюда и пусть она остаётся с моими малышами до тех пор, пока я не вернусь. Вы обе будете следить за тем, чтобы с их голов не упало и волоска! Заприте все двери и никого не впускайте! Даже женщин из дворца, даже царских наложниц! Скоро вернётся Кумарби – можешь смело во всём положиться на него…
– О бэллит, значит ли это, что теперь ты станешь наложницей царя? – прошептала служанка, не то от страха, не от удивления округлив глаза.
– Не теряй времени! – Ану-син подтолкнула её к двери. – И скажи Уббибу, чтобы отнёс нашему гостю кувшин охлаждённого вина и самые свежие фрукты из нашего сада.
Аратта побежала выполнять поручение своей госпожи, а Ану-син тем временем вошла в каморку Кумарби, открыла ларь, в котором хранилась одежда юноши, и, порывшись в ней, наконец нашла то, что искала. Облачившись в лёгкую канди с короткими рукавами, она надела просторную льняную юбку, которая закрывала колени, затем перетянула подол ремнём, продетым между ног*, а голову обвязала тюрбаном, тщательно убрав под него волосы. Таким образом Ану-син второй раз в жизни – после удачного опыта с переодеванием в Убарсина, вместо которого она ходила в Дом табличек, – перевоплотилась в человека мужского пола. Затем, подготовив, как её учили в Доме табличек, глину для письма, она палочкой выдавила на ней послание для Кумарби, которое спрятала в том же ларе под ворохом одежды.
Спустя какое-то время Ану-син, в мужской одежде, с заплечным мешком и кожаным мехом с водой, вышла на задний двор, где находились конюшни. Ловко вскочив на коня, она помчалась по городским улицам и вскоре благополучно покинула Ниневию.
А потом были долгие дни пути. Ану-син ехала по пустыне – она не знала точно, была это долина Диялы в Эламе или степь в Стране волков, как называли Варкану, – менее суровой, чем месопотамская. С одной стороны вздымались горы, и даже издали было видно, что они покрыты густой растительностью. Ану-син обычно останавливалась на ночлег под вечер и всегда находила достаточно зелени, чтобы накормить коня и соорудить себе не слишком жёсткое ложе. В селениях, которые встречались на её пути, она покупала еду для себя, пополняла запасы воды и спрашивала про нужную ей дорогу. Она знала, что выбранный ею путь растянется на много дней, но его тяготы и возможные опасности не пугали её. Иногда по ночам до неё доносился далёкий вой волка или хохот гиены – эти звуки прогоняли сон. В дневное время она видела в туманной дали стада газелей, а однажды – даже силуэты львов. И сколько бы она ни ехала, в небе над ней кружили орлы и соколы: как будто посланники богов сопровождали её, оберегая в нелёгком пути.
Однажды в полдень она увидела оазис в пустынной дельте реки, который окружали закрывающие горизонт высокие холмы. Искупавшись в тёплой воде, которая чище отмывает тело, Ану-син неспеша оделась и взобралась на вершину скалы, возвышавшейся над водной гладью. С этого места открывался прекрасный вид на окрестности. Сначала ей показалось, что вдали, на окутанной раскалённым воздухом линии горизонта, появилась череда движущихся точек. Ану-син приставила руку ко лбу, чтобы защитить глаза от лучей солнца, светившего прямо в лицо, и застыла на месте в надежде рассмотреть получше то, что её заинтересовало. Вскоре точки обрели форму; спустя ещё некоторое время Ану-син различила группу мужчин и вздохнула с облегчением: это были ассирийцы.
В тот миг, когда к нему в шатёр явился старший дозора, Оннес как раз беседовал с Алпурру, одним из своих военачальников. Туртан царя Нина сидел на деревянном стуле с высокой спинкой, покрытым куском ткани фиолетового цвета, называемого «тирским» (этот краситель получали из моллюсков, привозимых с побережья неподалёку от города Тира). Воин из дозора преклонил колено перед главнокомандующим ассирийской армии и дождался момента, когда тот соблаговолил взглянуть на него.
– Ну, Шумалия, зачем ты отвлекаешь меня от разговора с Алпурру? – спросил Оннес, сурово сдвинув брови. – Твоему дозору удалось перехватить вражеских лазутчиков?
– Нет, мой командир, мы не напали на след врага, – ответил Шумалия, – зато в восточном оазисе повстречались с гонцом из Ниневии.
– С посланием от владыки? – встрепенулся Оннес.
– Этого он мне не сказал. Он настаивает на встрече с тобой с глазу на глаз.
– Если так, приведи его сюда и вели никому не входить в шатёр, пока я буду говорить с посланником, – приказал туртан, и Шумалия тотчас выбежал из шатра.
Спустя минуту в шатёр к Оннесу вошёл изящный юноша, чьё лицо было наполовину, как у кочевника, прикрыто платком. Склонив голову и прижав к груди правую руку, он произнёс:
– У нас в Аккаде говорят, что если раб – тень свободного человека, а тот, в свою очередь, – тень бога, то жена есть не что иное, как тень своего мужа.
– Ану-син! – воскликнул изумлённый Оннес, узнав голос своей жены. – Любовь моя, ты ли это во плоти или я снова стал жертвой своей мучительной и сладкой грёзы?
Какое-то время они стояли, не двигаясь и разглядывая друг друга с такой жадностью, как будто никак не могли насытиться созерцанием друг друга после долгой разлуки. Лишь после того, как Оннесу стало ясно, что он не грезит, он приблизился к Ану-син, расцеловал её в обе щеки и проговорил голосом, исполненным глубокой признательности и любви:
– Я счастлив, я так счастлив, что ты здесь, что ты снова со мной и что не побоялась тягот пути ради этой чудесной встречи. Я горжусь тобой и восхищаюсь твоей смелостью. И ещё… Жена моя, ты доставила мне огромную радость, подарив сыновей, которых я так долго ждал!
Ану-син взяла ладонь Оннеса, поднесла её к губам, провела ею по своему лицу.
– Боги благословили наш союз, благословили наше ложе перед тем, как ты покинул его на несколько бесконечно долгих месяцев, – шепнула она.
Неожиданно Оннес подхватил её на руки и, с тихой страстью проговорив ей на ухо: «Так восполним же эти долгие месяцы разлуки блаженством вновь обретённой любви!», понёс Ану-син на своё походное ложе…
*Это нововведение, когда юбка стала удобной для езды на коне, было позже оценено персами и с тех пор такая юбка – имитация коротких штанов вошла в моду. Так и появились шаровары.
