Текст книги "Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ)"
Автор книги: Юлия Львофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)
Глава 19. Прекрасная купальщица
В первый день месяца хибур* боги наконец смилостивились над народом Аккада.
Утром ещё стояла над городами и селениями жаркая пелена и, казалось, всё живое скоро задохнётся от духоты. Но вот, под вечер, тяжёлые чёрные тучи заволокли небо, молнии раскроили его ослепительными вспышками, порывисто задул ветер, загрохотал гром – и в землю ударили упругие дождевые струи. Народ Аккада возликовал. Во всех храмах бога дождя и бури жрецы славили его имя торжественными песнопениями, прихожане возносили на алтарь всемилостивого могущественного Адада щедрые жертвоприношения.
И как только жизнь аккадцев снова наладилась, в селениях заиграли первые свадьбы.
Пришёл День невесты и в алу Поющие Колосья, в котором как самый богатый почитался землевладелец Залилум, а самой бедной была вдова пастуха Сима. Однако в эти дни, накануне Дня невесты, Баштум чувствовала себя намного богаче и счастливее Залилума. Ибо она обладала сокровищем, о котором многие в общине могли только мечтать.
Впрочем, видя, как из ловкой босоногой девчурки Ану-син превратилась в стройную красавицу, Баштум не только любовалась и гордилась нею, но и испытывала тревогу, причиной которой в последнее время стало необъяснимое поведение девушки. С тех пор, как она вернулась в алу, Баштум и узнавала и не узнавала дочку. Гордый нрав Ану-син изумлял её, зато у жителей алу вызывал раздражение: по их мнению, она была такой же, как они, а некоторым из них даже уступала по происхождению. Чтобы как-то унизить, заклеймить девушку, осадить её гордыню, люди стали называть её не иначе, как «дочерью раба». Но к их вящей досаде, Ану-син не подавала виду, что обижается, и, казалось, унизительное прозвище отскакивало от неё как горох от стенки. Только Баштум знала, как сильно девушка переживает из-за своего «низкого» происхождения. И, вспоминая тот день, когда тамкары привезли в её дом загадочную женщину по имени Деркето, маленькая женщина мучила себя вопросом: может, ей стоило бы рассказать Ану-син правду о её рождении?
В то время, как Баштум с нетерпением ждала Дня невесты, приняв предложение хазанну Техиба как единственно верное, Ану-син готовилась к побегу. Мысль о том, что в День невесты её будут осматривать и оценивать, как скотину на торгах, возмущала девушку, вызывала в её душе настоящую бурю гнева. «Бежать отсюда! Немедленно бежать!» Но до окончания срока кабалы оставалось ещё почти три месяца, и Ану-син, помня о том, как мать попала в беду после её предыдущего побега, должна была позаботиться о том, чтобы этого больше не случилось.
В ту ночь снова пошёл дождь. Тучи обложили всё небо, и ударил такой гром, что земля задрожала вокруг. Промчался ветер, и вдруг наступила необычная тишина. А затем обрушился ливень. Ану-син казалось, что с расколовшегося неба хлынуло неудержимое половодье. В сумраке было видно, как потоки воды, вздымая седую пену, бешено ринулись по «чёрному» двору к дороге. Молния поминутно освещала всё алу, притихшее, затаившееся в страхе перед могучей стихией; гром грохотал над землёй с неслыханной силой.
Ану-син выглянула из своей каморки: подворье было безлюдным – семейство Залилума вместе со слугами сидело дома, боясь высунуться наружу. Более подходящего случая для того, что она задумала, не дождаться! Схватив заранее приготовленный мешок, девушка помчалась под дождевыми струями через весь двор к длинному узкому строению – амбару.
Амбар был сокровищницей каждой зажиточной аккадской семьи. В нём были собраны все запасы, которые землевладельцы получали от своих батраков, вся подать, которую они собирали зерном, маслом, вином. Внутри амбар был разделён на несколько помещений – кладовых, уходивших глубоко под землю. Там всегда было прохладно, продукты не портились. В нём не было ни окон, ни дверей, и попасть в амбар можно было только через небольшую дыру в крыше, которую плотно закрывали крышкой. К стене приставляли лестницу, а на ночь её убирали, и, таким образом, доступ в «дом плодов» становился невозможен.
Но Ану-син интересовали вовсе не запасы семьи Залилума. Она знала, что там, в амбаре, на втором этаже, была ещё одна кладовая, где хранились очень ценные вещи – глиняные таблички. Их было опасно держать внизу, где сырость сохранялась и зимой и летом. Таблички могли размокнуть, и тогда всё написанное на них оказалось бы смазанным, исчезли бы все обязательства, все подписи. По такой – лишённой «лица» – расписке уже ничего не возьмёшь ни с должника, ни с арендатора.
Приставив лестницу к стене амбара, Ану-син ловко, как кошка, взобралась по ней наверх; ей удалось приподнять крышку и пролезть в образовавшееся отверстие; затем она спрыгнула на пол, нащупала и зажгла лампаду, огляделась.
Ану-син в первый раз попала в кладовую, хотя часто, наблюдая за тем, как сюда проникают по велению Залилума слуги, представляла себя на их месте. Она увидела полки, где были расставлены большие глиняные кувшины и плетёные корзины. Девушка сняла одну корзину, заглянула внутрь и, вытащив из неё лежавшую сверху табличку, вгляделась в клинописные знаки. Прочитав текст, она поняла, что в этой корзине лежат договоры на аренду земли. Она же искала расписки должников и кабальные сделки. В памяти Ану-син снова всплыл давний разговор с Баштум – в тот день, когда её, десятилетнюю, забрали в кабалу:
«– …А что сделают с расписками, которые вы с отцом давали Залилуму, когда брали у него зерно и масло? Ведь их тоже писали на таких табличках?
– Эти таблички разобьют, когда ты будешь свободна…»
Ану-син стала снимать на пол корзины и кувшины, пока наконец не нашла то, за чем забралась в амбар. Вот таблички, в которых упоминаются имена Сима и Баштум, а вот и кабальная сделка, в тексте которой написано её, Ану-син, имя. Таблички она, как и задумала, уничтожит. А что делать, если Залилум решит восстановить текст сделки, обратившись за помощью к тем свидетелям, чьи печати закрепили предыдущий договор? Ану-син поднесла табличку к огню лампады, внимательно вгляделась в печати. Четыре свидетеля. Хасиру, батрак Залилума: так гнул спину на своего «благодетеля», что надорвался и ушёл в иной мир два года назад. Угдимша: умер, подавившись финиковой косточкой, вскоре после заключения кабальной сделки. Думанум, ремесленник: до наступления Великого Зноя отправился в Ур искать лучшей доли. И четвёртый – Синидин, сборщик податей: умер от голода во время засухи… Вспомнив поимённо каждого из четверых свидетелей, Ану-син облегчённо выдохнула. Поистине, Судьба благоволила к ней…
Девушка высоко вскинула руку и, размахнувшись, бросила табличку на пол. Затем ещё одну, и ещё, и ещё… Наклонилась, посветила лампадой и, убедившись, что от табличек остались лишь осколки, удовлетворённо улыбнулась. Аккуратно, чтобы не пораниться, она стала перекладывать глиняные черепки в мешок, который всё больше наполнялся. Мешок стал удивительно тяжёл, и Ану-син пришлось сделать усилие, чтобы дотащить его до дыры и через неё выкинуть на крышу. Перед тем, как выбраться наружу, девушка окинула кладовую последним взором. Кувшины были водружены обратно на полки – и теперь ничто не могло вызвать подозрений. Только самая тяжёлая корзина осталась на полу, но Ану-син слишком устала, чтобы ставить её на место. Гораздо важнее было немедленно уйти отсюда и унести мешок с разбитыми расписками. Протиснув в дыру плечи, она вдохнула благословенную ночную прохладу, словно впитывала в себя завоёванную свободу.
Тучи свернулись и, подгоняемые сильным ветром, унеслись дальше; небо окрасилось жемчужно-розовыми тонами в преддверии рассвета. Потоки воды ещё неслись через весь двор, смывая отпечатки ног, которые вели от амбара до каморки, где жила Ану-син.
Ану-син высыпала из мешка и зарыла глиняные черепки в яме в углу каморки, положила в мешок пару ячменных лепёшек и вздохнула легко, полной грудью. Словно всю жизнь ждала она этой минуты. Скорее бежать! Куда? Всё равно куда, лишь бы не оставаться здесь, не видеть Залилума, Киссара, Зер-укина, не слышать голоса Авасы! Лишь бы не очутиться завтра в Большом доме, где девушек будут продавать их будущим мужьям, как молодых тёлок на каруме!..
Девушка бежала тропинкой вниз так быстро, как будто кто-то гнался за ней по пятам. Только на берегу реки, когда повеял лёгкий ветерок и запахло тиной, она остановилась и перевела дыхание. Вдруг ей захотелось искупаться – смыть напряжение и тревогу и, как будто проведя ритуальное омовение, очиститься перед тем, как войти в свободную жизнь. Сбросив одежду, Ану-син бросилась в реку и ныряла, и перевёртывалась в воде с боку на бок, радуясь новым для неё ощущениям. Устав, девушка легла на спину и, удерживаясь на плаву с раскинутыми руками, долго смотрела в окрашенное розовыми полосами небо. Ещё раз нырнула и, немного поплескавшись, вышла на берег.
– Смотри, смотри, это она! – Молодой человек, невысокий, но крепкий, с курчавыми волосам и мягкой, едва начавшей отрастать бородкой, соскочил с коня и вытянул руку в сторону реки.
Его попутчик, лениво развалившийся в седле, медленно повернул голову и прищурился.
– Кто она? – спросил он, едва ворочая языком. – О ком ты говоришь, мой друг Киссар?
– Она, та девушка из моего алу, о которой я тебе рассказывал! Видишь, на берегу? – Голос Киссара дрожал от восторга и возбуждения.
Он замер и жадным взором впился в маячившую в негустых зарослях кустарника девичью фигурку.
Склонив голову набок, купальщица отжимала рукой тяжёлые иссиня-чёрные вьющиеся пряди. Речная вода стекала по её гладкому великолепному телу. Кожа девушки не была так темна, как у женщин селения, чья жизнь протекала под палящим солнцем, её лишь слегка оттенял ровный золотистый загар. Стан её был строен и гибок, она походила больше на небесное создание, нежели на смертную женщину.
– Разве она не божественна? – взволнованно прошептал Киссар и, полуобернувшись, снова обратился к своему спутнику: – Помнишь, в одном из храмов Ура мы видели вырезанный в камне облик Иштар? Ты только посмотри, до чего же эта девушка похожа на неё!
– Видно, утренняя прогулка верхом так и не выветрила хмель из твоей головы, бедный Киссар, – молвил тот, цедя слова сквозь зубы. – Ты здорово веселился всю ночь напролёт, каждую девку в Доме утех, что побывала в твоих объятиях, называл своей богиней. Я и думать не смел, что после столь бурных забав тебе будут мерещиться нагие богини, да ещё такие, как Иштар, на берегу реки, в каком-то захолустье…
– Ишведаку, ты так же глуп и слеп, как тот мул, которого на прошлой неделе купил твой дядя! – со злостью проговорил Киссар и махнул рукой.
Колени его дрожали, и он, казалось, был просто не в силах отвести зачарованный взгляд от прекрасной купальщицы.
Ану-син наклонилась, и густая мокрая масса волос на миг скрыла её лицо и обнажённое тело. Девушка взяла свою одежду, стряхнула с неё песок и, повернувшись, пошла от берега быстрыми лёгкими шагами по направлению к маленькой рощице из перистых пальм.
– Ты видел, Ишведаку?! Видел её?! – вскричал Киссар и, подбежав к коню, ловко вскочил на него. Глаза его блестели лихорадочным огнём; взволнованное дыхание прерывисто вздымало и тяжело опускало широкую грудь.
– Да ты просто обезумел, друг мой! – Ишведаку искоса, чуть настороженно наблюдал за Киссаром. – Что для тебя она, эта женщина, с её жалкой участью рабыни?
– Что она для меня, я не знаю, – взволнованно ответил сын Залилума, сверкнув глазами. – Но я знаю, что она унесла с собой мой покой! И я знаю, что ни одна женщина не вызывала во мне такого жгучего желания, как эта!
– Так овладей ею! Ты же можешь сделать это прямо сейчас, в той пальмовой роще, куда она ушла, – предложил ему невозмутимый Ишведаку.
– О, ты не знаешь её! – отозвался Киссар изменившимся голосом. – Она скорее броситься тигру в пасть, чем позволит мне дотронуться до неё хотя бы пальцем.
Киссар умолк, охваченный одной мыслью, и потом, глядя на своего приятеля, пообещал:
– И всё-таки она будет принадлежать мне, или я не Киссар, сын Залилума! Тебе же, друг Ишведаку, предстоит стать свидетелем моей самой блестящей победы. Клянусь Мардуком!
Ишведаку пожал плечами и ухмыльнулся.
– Может, я и слеп, как мул моего дяди, но всё-таки не настолько глуп, чтобы терять голову из-за какой-то спесивой девчонки, которая всего лишь рабыня.
– Знаешь, – ответил ему Киссар, задумчиво глядя куда-то вдаль, – если бы все рабыни обладали таким норовом, как эта девушка, жёнам вельмож пришлось бы многому у них научиться…
Ишведаку больше не возражал.
Конь Киссара рванул с места и ускоренным галопом помчал вдоль речки. Ветви низкорослых ив хлестали всадника по лицу. Он пригнулся к шее коня…
Хибур – в аккад. календаре декабрь-январь.
Глава 20. День невесты
Едва погасли звёзды, и солнечный бог Шамаш, покинув ложе, начал всходить над землёй, по всему алу – от первого дома до последней хижины – прокатилась волна радостных возгласов. Из своих убежищ под тростниковыми крышами высыпали на улицу, щебеча и смеясь, юные девушки. Одни из них ликовали, встречая этот долгожданный для них день, другие – ещё только в мыслях готовились к такому же дню, который наступит через год или больше. Женихи – местные и из соседних селений – праздничной процессией двигались в сторону «димту» – Большого дома.
Тем временем в хижине с обугленным деревом во дворе, что стояла на крутом берегу Великой реки, Баштум с нетерпением ждала Ану-син и то и дело посматривала на подготовленный для неё наряд. Облачение невесты – белая льняная рубашка с поясом, замысловато украшенным цветами, расшитая бисером круглая шапочка и тонкое, огненного цвета, покрывало – было прислано в подарок от хазанну Техиба. Баштум, любуясь столь немыслимым для неё богатством, уже предвкушала, какой восторг вызовет у жителей алу её Ану-син, облачённая в этот наряд.
– Да будет в веках прославлено имя твоё, лучезарная Иштар, владычица утренней зари и вечерней звезды, – шептала маленькая женщина, молитвенно прижав к груди худые руки. – Ану-син потеряла мать, но ты пожелала прийти к ней и остаться с ней, взяв под своё покровительство. По милости твоей Ану-син подобна тебе, и тело её напоено пряным ароматом степных ветров; ты даровала ей чёрные глаза, подобные южной ночи, глубокие, как омуты; ты наделила её мудростью, какой не встретишь у человека из тростниковой хижины. Кланяюсь тебе, царственная Иштар, и благодарю тебя, и молю тебя, чтобы ты никогда не покидала Ану-син – ни в радости, ни в беде. А если можешь, сделай так, чтобы ей не приходилось против своей воли ублажать того, кто станет сегодня её мужем, работать от зари до зари, есть сухие лепёшки и спать в такой же хижине, как эта…
Баштум прервала свои мольбы и прислушалась: кто-то подходил к хижине, но это была не Ану-син – шаги тяжёлые, поступь твёрдая, мужская. Сердито зашипела кошка, сидевшая у порога, а в следующее мгновение в хижину вошёл незнакомый человек в богато расшитой узорами длинной канди.
– Ты вдова пастуха Сима? – спросил он, вытирая потный лоб и брезливо оглядывая нищее убранство лачуги.
На какой-то миг его взгляд задержался на наряде невесты, разложенном на циновке, после чего человек хмыкнул и впился в лицо хозяйки дома пристальным взглядом.
– Это я, господин, – пробормотала женщина торопливо, боясь промешкать с ответом: кто знает, какого чина и положения этот важный с виду человек.
– Я не стану ходить вокруг да около и тебе не советую, – продолжил тот, надменно вскинув голову, повязанную высоким тюрбаном. – Во-первых, у меня мало времени; во-вторых, я привык улаживать свои дела быстро и с пользой для себя. Так вот, я спрошу тебя прямо, а ты ответишь мне без утайки. Тринадцать лет назад тамкары привезли в твой дом молодую женщину в тягости, и ты помогла ей родить. Родилась девочка, и ты её удочерила, так?
Неожиданный напор странного гостя привёл Баштум в замешательство, и она растерянно уставилась на него.
Собравшись с мыслями, она уже готова была сказать, что не ведёт откровенных разговоров с незнакомцами, но её опередил новый резкий вопрос гостя:
– Ныне она отрабатывает твои долги в кабале у почтенного Залилума, так?
– Ты подобен урагану, господин, – Баштум наконец обрела дар речи, – ты пытаешься вырвать из меня слова вместе с языком…
– Можешь называть меня почтенным Табией, – нетерпеливо прервал её человек в тюрбане. И снова задал вопрос, на этот раз повергший Баштум в ещё большее смятение: – Ты узнала, кем была та женщина и от кого она зачала ребёнка?
– Заклинаю тебя семью демонами, господин, – вскипела маленькая женщина, – для чего ты расспрашиваешь меня об этом? Кто ты такой?
Но Табия пропустил её возмущённый возглас мимо ушей:
– Ты же видела, – наседал он на Баштум, – ты не могла не видеть то клеймо у неё на предплечье? Разве тебе не хотелось узнать, кто отмечен таким клеймом? И разве она перед тем, как отправиться в Страну без возврата, не открыла тебе свою тайну?
Баштум задрожала. От этого человека исходила необъяснимая, но явная угроза; ему было известно то, о чём поклялись никогда не вспоминать Сим, Техиб и она, Баштум.
Маленькая женщина припала к стопам Табии:
– Сжалься, добрый человек! Сохрани это в тайне и больше не требуй от меня признаний! Это убьёт моё старое сердце…
Баштум была не в силах продолжать; у неё перехватило горло и губы шевелились беззвучно.
В ответ на её слова Табия удовлетворённо усмехнулся: он получил подтверждение своим догадкам и теперь точно знал, что ему нужно сделать.
Уходя, он насмешливо бросил Баштум:
– Знай ты о моих намерениях, вряд ли назвала бы меня добрым человеком!..
А толпа у «димту» всё возрастала. Люди беспрерывными потоками стекались к Большому дому по всем дорожкам, точно ручейки, устремлявшиеся в Великую реку. Громоздившееся вдали от нищих лачуг строение, которое опиралось на широкий фундамент и состояло из двух выступавших один над другим этажей, в представлении жителей алу полностью соответствовало своему названию. Наверх вела лестница из тамариска, внутрь дома спускались по ступеням из плитняка. При входе сразу попадали в большой открытый двор, где находилась купольная печь с дымоходом. Огонь в печи поддерживал жрец культа домашних богов, которым являлся глава общины – хазанну.
Скоро во внутреннем дворе собралось столько народа, что негде было яблоку упасть. Между деревянными колоннами, подпиравшими балку верхнего этажа дома, стояли родственники невест, а сами невесты толпились у очага общины в ожидании глашатая.
Здесь были люди разного имущественного положения. Женщины поверх просторных рубашек – балахонов носили длинные накидки, те же, что победнее, надевали их просто на голое тело и затягивали поясом. Уложенные в причёски волосы собирали под широкими головными повязками, маленькими шапочками или обручами с прикреплёнными к ним вуалями; сверху прикалывали гребни, цветы, перья. Обладательницы богатого приданого могли похвастаться позвякивающими в ушах, на руках и ногах украшениями.
Мужчины – и особенно женихи – были одеты более пышно. Одни из них облачились в короткие цветные юбочки с кистями либо с гладким краем, которые надевались поверх лёгкой рубашки с короткими рукавами; одеяние других дополняли плащи, драпированные на груди и обшитые бахромой. Разноцветные тюрбаны, из-под которых на плечи ниспадали длинные пряди, или высокие колпаки венчали головы одних мужчин; у других же волосы были уложены в сетку, связаны цветными лентами или сколоты на затылке заколкой; у одних бороды были завиты в тугие трубчатые локоны, у других – заплетены в косички, украшенные пёстрыми шнурами или нитями. Одни были обуты в сапожки с тупыми носками, другие – в сандалии, те, что победнее, и вовсе ходили босиком.
Юноши и холостые мужчины, большей частью вдовцы, поглядывали на девушек, тем самым приводя наиболее застенчивых из них в крайнее смущение. Женихи, особенно те, что были из простонародья, присматривали для себя не красавиц – а девиц, за которых давали деньги. Деньги же выручались от продажи красивых девушек, и таким образом красавицы выдавали замуж дурнушек и калек.
Ану-син впервые увидела такое большое, шумное, пёстрое до ряби в глазах скопление народа и на миг оробела. Приподняв своё покрывало до уровня глаз, она кончиками пальцев прижала его край к пылающей от смущения щеке. Баштум мягко подтолкнула девушку в спину и шёпотом подбодрила её: «Смелее, Ану-син, дитя моего сердца! Ужель ты не видишь, что нет здесь равных тебе?» И хотя Ану-син знала об этом и без напоминания матери, она всё же неохотно подчинилась ей. Что-то сковало её ноги, походка вдруг стала неуверенной, лишённой грациозности.
О, видят боги, как она не хотела быть сейчас в этом доме, среди этих чужих для неё людей! Но разве могла она бежать из алу, не попрощавшись с матерью, не запечатлев на её челе поцелуй, который, возможно, стал бы последним? Ведь она уже твёрдо решила для себя, что никогда не вернётся сюда… И вот она оказалась здесь, повинуясь слёзным уговорам Баштум. Но только ли по этой причине?..
Облачённый в яркие пышные одежды Залилум первым заметил вышедшую в полосу солнечного света, что надвое делила пространство двора, девушку. Она медленно ступала по усыпанному песком и толчёной керамикой полу и стыдливо скрывала тканью лицо, равного которому было не найти во всей общине. Прервав разговор со своими домочадцами и соседями, которые окружали его плотным кольцом, Залилум уставился на девушку так, словно видел её впервые. Его маленький круглый рот, который так и не успел донести до слушателей обрывок какой-то фразы, остался открытым. Окружавшие его люди, а вслед за ними и все остальные, проследив за взглядом почтенного Залилума, также прервали свои разговоры.
Только ощутив на себе столько жадных горящих любопытством взоров, Ану-син почувствовала себя уверенней и медленным, изящным жестом, достойным придворной дамы, опустила покрывало. Гордая своей красотой, она выставляла её напоказ.
– Вот так невеста! – пронёсся над головами собравшихся в «димту» восторженный возглас кого-то из неместных мужчин.
И тут, словно прорвавший дамбу могучий речной поток, зашумела, заволновалась толпа. Перекрывая гудение голосов, до слуха Ану-син доносились громкие слова:
– У неё походка, как у газели!
– А глаза, как миндаль!
– Щёки – что гранатовые зёрна!
– Кожа – словно розовый лепесток!
– Груди, видно, упруги, будто лимоны!
Ану-син остановилась у большой печи, чуть поодаль от остальных невест, прожигавших её взглядами, в которых читались нескрываемые зависть и злоба. Эти взгляды, которые могли смутить любую женщину и заставить её низко опустить голову, Ану-син словно и не замечала. Как не замечала она и похотливых, раздевающих её взглядов мужчин.
Но вот глашатай начал торг. И первой, как самую красивую невесту, на продажу выставили Ану-син. Глашатай объявил, за какую сумму денег её можно купить, и богатые женихи тут же ринулись наперебой набавлять цену. Каждый из них уже видел себя на брачном ложе с юной красавицей. Их глаза искрились азартом небывалой по силе возбуждения игры, из которой победителем мог выйти тот, кто, позарившись на столь обольстительную приманку, готов был в порыве безудержного желания расстаться с последним сиклем серебра.
Молчаливая и с виду надменная, Ану-син равнодушно наблюдала за тем, как постепенно уменьшалось число желающих овладеть нею этой ночью. Торг достиг накала.
Залилум от удовольствия потирал руки и широко улыбался, прищурив глаза. Он уже не сомневался, что на этот раз ему наконец удастся выдать замуж свою дочь – уродливую хромоножку. То, что Ану-син в этот день появилась среди невест, Залилум посчитал настоящей удачей для себя. Огромные деньги, вырученные от продажи строптивой, но на редкость красивой рабыни, станут приданым, которое он даст за Син-нури. О да, перед таким приданым не устоит ни один жених!..
Баштум следила за торгом, замерев в напряжённом молчании, и лишь разомкнутые, чуть вздрагивающие губы выдавали её волнение. В какой-то миг слабость вдруг одолела её, и она с трудом сдержалась, чтобы не упасть и не зарыдать во весь голос. Отчего-то вспомнились слова, которые она когда-то в детстве слышала от своей матери: «Старая корова своего телёнка сильнее любит». Но разве Ану-син её дочь? Говорят ведь люди, что чужой ребёнок не станет родным, хоть сто нитей золотого ожерелья ему на шею надеть… Нет, неправда! Ану-син – её дитя, её душа, её жизнь. А потом в памяти Баштум возник далёкий, но не стёртый прошедшими годами облик Деркето, и как наяву зазвенели её последние слова: «Прости, я не могу сказать, кто отец малютки… ведь я поклялась… Береги её и…» О если б знать правду, какую не раскрыла Деркето, если б знать, чьё имя она скрыла, какую тайну унесла навечно с собой!..
Маленькая женщина горестно вздохнула и подняла голову. И неожиданно чьи-то глаза – тёмные, глубоко посаженные глаза под белыми косматыми бровями – приковали к себе её взгляд. Баштум не сводила с них взора, пока старик сам не отвернулся от неё.
«О чём думал Техиб, когда смотрел на меня? Быть может, как и я, вспоминал слова Деркето? Или…» – промелькнуло в голове у Баштум, но раздумывать над этим вопросом она не стала.
Смутный гул изумления пронёсся по всему Большому дому, когда одним из женихов-покупателей была назначена за Ану-син баснословная сумма.
А потом чей-то громкий решительный голос возвестил:
– Я называю эту женщину своей женой!
