Текст книги "И в болезни, и в здравии, и на подоконнике (СИ)"

Автор книги: Юлия Коханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Могу сэкономить время, – так же преувеличенно радостно осклабился Поллукс. – Манкель же просил тебя дневник Цибулоффски найти?

– Да, и что? Это ключевой артефакт, который позволит раскодировать…

– Да знаю я, знаю. А еще знаю, что Манкель правую почку отдаст за возможность хоть одним глазком заглянуть в дневник этого психа.

– Естественное профессиональное любопытство.

– Ничего иного я и не утверждал, – улыбка на физиономии Поллукса окаменела, превратившись в оскал. – Дневник лежит у Цибулоффски в спальне, на подоконнике. Темно-коричневая тетрадь в кожаной обложке. Мы его в самом начале осмотра нашли.

– Но не изъяли?

– А нам без надобности. Возиться с артефактами – это ваша работа. Удачи, Ругер, – махнул рукой Поллукс и пошел вниз по лестнице, жизнерадостно и фальшиво насвистывая.

– Что это было? – тут же развернулся к Делле Льюис.

– Это? Поллукс Дагомари. Если Поллукс тебе что-то даст – не бери. Если попросит что-то сделать – проигнорируй. А если увидишь, что Поллукс оставил без присмотра чашку кофе – плюнь туда.

– Ого, – поднял бровь Льюись. – Я так понимаю, у вас отношения не очень.

– Нормальные у нас отношения. Просто я Поллуксу на первом курсе нос лопатой сломала.

Льюис поднял вторую бровь, вернув лицу природную симметричность.

– Что? Поллукс вел себя как полный мудак. Я ему сломала нос. Это нормально!

Поллукс действительно вел себя как полный мудак. Происходящий из древнего и великого рода мудаков, прославленного своими мудацкими традициями. Не-магорожденного Петера Поллукс выделил из толпы в первый же день пребывания в академии – и начал преследование с настойчивостью пикирующего злыдня. Набор средств, доступных Поллуксу, был уныл и однообразен: толчок на лестнице, подножка, нескладная дразнилка. Через несколько дней к веселью присоединились новые приятели Поллукса, а ставки возросли. Выбитый из рук поднос с едой. Рассыпанные книги. Стакан воды, вылитый ночью в ботинки. Миролюбивый Петер был на голову выше любого из преследователей, но при столкновении с агрессией терялся. Он мямлил и неуверенно улыбался, пытаясь свести происходящее к шутке, а Поллукс дурел от безнаказанности и зарывался все больше. Венцом необъявленной войны стала шутка с удобрениями. После урока гербологии Поллукс с тремя друзьями подстерег Петера между теплицами и высыпал ему на голову ведро перепревшего драконьего навоза.

Папа учил Деллу, что поступать нужно правильно.

Папа учил Деллу, что колебания убивают замысел.

У Деллы была лопата.

– Эй, ты! – окликнула она Поллукса, а когда тот повернулся, с замаха саданула рукоятью поперек лица, сломав переносицу. Поллукс опрокинулся и завыл, обильно поливая траву кровью. Но промедление – это непростительный грех, и второй шутник получил черенком в пах и тут же – по загривку. Третьему вдохновленный неожиданным примером Петер выбил два зуба, ну а четвертый просто сбежал.

Петер и Делла получили выговор и пятьдесят часов отработок. Два месяца после занятий они драили коридоры академии, полировали медные перила и смахивали с портретов пыль.

– Вот так, в общем, и подружились, – завершила рассказ Делла.

На физиономии Льюиса промелькнуло нечто, подозрительно напоминающее улыбку.

– А я в школе хорошим мальчиком был. До пятого класса даже кабинет директора ни разу изнутри не видел.

– А потом?

– А потом Фил, Джош и я залезли в кабинет биологии и натянули на скелет бикини. Сработала сигнализация, приехали копы и повязали нас. Как же отец орал, когда из участка меня забирал! Потом еще мама дома добавила. А когда через неделю обнаружила, что у нее пропал купальник… – Льюис горестно покачал головой. – Разверзся ад и поглотил грешников. Меня два месяца из дома не выпускали, только в школу и на тренировки. Даже от телека отлучили. Только уроки, только хардкор – я думал, что рехнусь со скуки.

– А зачем вы в школу полезли? – не поняла Делла.

– Идиоты потому что. На спор.

Глава 12

Спальня у некроманта была неожиданная – веселенькие обои в цветочек, снежно-белый ковер и здоровенный букет ромашек в стеклянной вазе. Поначалу Льюис изумился такому дизайнерскому решению, а потом сообразил: холл и гостиную видит каждый, а спальня – только для своих. Вот тут-то дедуля и отдыхал душой от черепов и сушеных крокодилов. Гипер, мать его, компенсация.

Остановившись в центе комнаты, Льюис с умеренным любопытством таращился по сторонам.

На комоде таинственно мерцала стеклянная ваза, наполненная бледно-голубыми… соплями. Сопли булькали.

Перед кроватью, на ковре, стояло четыре тапочка на левую ногу. Женских тапочка. Это наводило на тревожные размышления.

Висящие на стене часы циферблата в нормальном его понимании не имели. Не заморачиваясь на прорисовку штрихов и цифр, неведомый мастер просто разделил диск на две равные половины. На черной он написал «Плохое время», а на белой – «Хорошее время». По линии соприкосновения биколор размывался градиентом, проходя через все оттенки серого.

Единственная стрелка замерла в положении «Шесть часов», уткнувшись в самую глубокую чернильную черноту.

А часики-то, похоже, рабочие.

Ругер деловито сновала по комнате, открывая дверцы шкафов и выдвигая ящики. Время от времени она издавала сложные для понимания возгласы – то ли удивление, то ли одобрение, то ли возмущение. А может, и все сразу.

Льюис подошел поближе, остановился на безопасном расстоянии и заглянул ей через плечо.

– Что это?

– Где? – обернулась Ругер, широко взмахнув рукой. Льюис качнулся назад, заученным движением пропуская мимо лица довольно острую палочку.

– Вот эта штука. Которую ты рассматривала.

– Это? – качнув палочкой, Ругер подняла из груды разноцветных носков нечто, похожее на самодельную куклу. – Вольт. Деффиндо, – Ругер рубанула палочкой воздух, и кукла развалилась на две части. Из нее посыпались грязные клочья шерсти, какие-то зеленые лоскутки и спутанный ком седых волос.

– Кому-то здорово повезло, – Ругер склонилась над столом, пристально разглядывая содержимое вольта. – Подозреваю, что Гвидо Нунесу. Цвет волос совпадает, и мантия у него, помнится, зеленая была. Никогда не критикуй научные статьи некромантов, – назидательно покачала палочкой Ругер. – А если уж критикуешь, то лично сжигай состриженные волосы и обрезки ногтей. Чтобы защита научной теории в нападение не перешла.

– Ладно, не буду, – с легкостью согласился Льюис, который в принципе не собирался ничего критиковать. Он и читать-то эти статьи не планировал, если уж совсем начистоту.

Пометавшись по комнате со скоростью и энергией рикошетящей пули, Ругер вернулась к выполнению первоначальной задачи.

Дневник Цибулоффски обнаружился на крайнем левом окне. На тетрадь он вовсе не походил – скорее, на толстую, подчеркнуто неопрятную книгу: неровно обрезанные листы, бугристая обложка и суровые нитки, торчащие из переплета. В довершение картины Цибулоффски перетянул дневник толстенным кожаным ремнем, обернув его в две петли. Ругер настороженно оглядела композицию и потыкала в нее палочкой, бормоча нечто невразумительное на своей недо-латыни.

– Хм. Странно. Не вижу ничего опасного.

– А должно быть? – насторожился Льюис.

– Судя по роже Поллукса – обязательно. Он так искренне радовался, когда нас за дневником отправлял. Я думала, эта хрень как минимум кусается, – пожала плечами Ругер и протянула руку к дневнику.

Дневник прыгнул.

Отрастив восемь тонких паучьих ножек, он вздрогнул, напружинился и сиганул через стекло, осыпав комнату градом осколков. А следом за ним, не колеблясь ни секунды, прыгнула Ругер, высадив заклинанием оконную раму ко всем чертям. Льюис рванул было за ней, но, увидав с высоты второго этажа брусчатку, притормозил и развернулся к двери. Пробежав через коридор, он ссыпался по лестнице и вылетел на улицу, с разгона впилившись плечом в косяк.

На улице творился пизец. Дневник, растопырив длинные, как у сенокосца, ноги, скакал по брусчатке и стенам, а Ругер металась за ним, швыряясь очередями заклинаний. Разноцветные сгустки энергии наполнили улицу сиянием фейерверка, но матерные вопли разрушали иллюзию праздника.

– Стоять, тварь! Ступефай! Сомниум! Арресто моментум!

Дневник уходил от заклинаний, как опытный атакующий – от игроков защиты. Он скользил между вспышками света, не касаясь их даже краем обложки, вертелся и подпрыгивал – а потом, развернувшись на пятачке, рванул прямо на Льюиса. Ругер в последний момент увела руку в сторону, и Льюис почувствовал, как мимо уха пролетело что-то плотное и горячее.

– Твою мать!

Инстинктивным движением Льюис выбросил ногу и пнул дневник под живот – или что там бывает у книг. Титульник? Форзац? Обложка? Чертова тварь закувыркалась по тротуару, ударилась об фонарь и притихла, ошеломленно перебирая лапками.

– Ступефай! – рявкнула Ругер. Алая искра прочертила в воздухе дугу – и ударила в то место, где секунду назад лежал дневник. Ловко вильнув в последний момент, гадская хрень вывернулась из-под заклинания и припустила вдаль по тротуару, взбрыкивая бумажным задом.

Ругер, не переставая швыряться заклинаниями, помчалась за дневником. А за Ругер рванул и Льюис.

Тяжеленная, неуклюжая книжка неслась по улице со скоростью мопеда. Она закладывала виражи, взбегала на стены и перепрыгивала аккуратненькие белые заборчики, петляя между отцветшими розами и кустами можжевельника. Бегущая за книгой Ругер не тратила время на маневры. Она перла вперед, пробивая путь заклинаниями, и оставляла после себя ровную вспаханную полосу. Льюис довершал разрушение, втаптывая в землю те цветы, которые пережили проклятия Ругер.

– Ступефай! Импедимента! Конфундус!

Мимо. Мимо. Мимо.

Льюис почувствовал, что начинает задыхаться – сказывались полтора года работы в такси. Баранку крутить – это не марш-броски с полной выкладкой бежать.

Заприметив над тротуаром низкое запыленное окно, дневник прыгнул через стекло и с грохотом скатился в какой-то подвал. Даже не замедлившись, Ругер швырнула перед собой заклинание, взорвавшее раму и осветившее на мгновение темную захламленную комнату, и сиганула следом.

И тут Льюис начал понимать, о чем говорил Манкель.

Потому что это, блядь, подвал. А в подвале может быть что угодно.

Наверное, здесь было безопасно. Спокойный жилой район, мирные домики, по крышу утопленные в цветах – но это! блядь! подвал!

– Давай с другой стороны! – на секунду притормозила с той стороны окна Ругер. В глазах у нее полыхал священный огонь азарта. – Ну! Быстро!

Обежав здание, Льюис успел в последний момент. Мелькнув желтоватым обрезом, дневник выцарапался из вентиляционного хода и помчался по улице вниз – туда, где зеленели густые кусты.

– Сюда! Ругер, он в зеленку рванул! – Льюис подскочил к ближайшему подвальному окну и саданул с размаху ботинком, выбивая стекла. – Давай руки!

Ругер потянулась к нему снизу, и Льюис выдернул ее на тротуар, с разгону протащив по брусчатке, и сам, запнувшись о какую-то хрень, рухнул на задницу. Копчик прострелило болью.

– Куда он побежал? – Ругер была красная и потная, густая подвальная пыль налипла ей на лицо боевыми разводами.

– Вниз! – махнул рукой Льюис.

– В парк?!

– Блядь… – осознав масштаб проблемы, выдохнул Льюис. – Так это все-таки парк.

Они припустили вниз по склону, пытаясь не упустить из виду вихляющее темно-коричневое пятно.

Льюис понял, что очень, очень не любит Цибулоффски. Не мог поярче обложку выбрать, сука?!

Удивительно, но дневник они догнали довольно быстро. Гадская книженция лежала под кустом, уютно пригревшись в пятне солнечного света. Ругер приложила палец к губам и замахала рукой, отгоняя Льюиса то ли в сторону, то ли за спину. Он растерянно притормозил, пытаясь сообразить, что именно требуется сделать, и в этот момент Ругер коротко махнула палочкой.

– Орбис!

Под книгой разверзлась яма, и земля рухнула вниз, на секунду прострелив Льюиса темным дремучим ужасом. Он не понимал, что в этой картине может так испугать, но ледяная волна паники пронеслась по телу, залив внутренности жидким азотом.

Дневник, в отличие от Льюиса, не медлил. Подпрыгнув, словно на пружинах, он отскочил в сторону и врезался в кусты, пробиваясь через сплетение веток.

– Инсендио! – Кусты вспыхнули ярко-рыжим огнем. – Экспульсо! Инсендио!

Кусты полыхали, земля, трава и ветки разлетались, словно от взрыва гранат. Ругер, стоя в позе человека, ведущего беглый прицельный огонь, била по дневнику заклинаниями без передышки.

– Стой! – не выдержал Льюис. – Сожжешь нахрен все!

Ругер, не оборачиваясь, тряхнула головой и подобралась.

– Хан Пан-чат-ва! – выкрикнула она, и вокруг дневника поднялось из земли черное пламя. Льюис не слышал треска огня, не ощущал жара, но кусты, оказавшиеся на пути заклинания, осыпались серебряным пеплом.

– Кши, – прошипела Ругер, очертив палочкой сужающуюся спираль, и пламя начало сжимать круг. Там, где оно проходило, оставалась сплавленная в стекло земля. Дневник заметался, тревожно перебирая лапками, встал на цыпочки и подпрыгнул, но стена огня была слишком высока.

– Кши, – медленно, с видимым удовольствием протянула Ругер, стягивая петлю. Зрачки у нее расширились, затопив глаза чернотой. – Допрыгался, сука. Кшиии.

Льюис растерялся. Наверное, происходящее имело смысл. Наверное, так было нужно. Но в голове отчетливо звучал голос Манкекля: «пните ее под задницу».

Похоже, Манкель не шутил.

Бесшумное черное пламя, пожирая траву, дерн и саму землю, медленно сужало периметр. Дневник обреченно затих, сложив передние лапки, словно во время молитвы, и Льюису стало его жаль – всего на одну секунду. Потому что во вторую секунду книжка выпрыгнула в воздух и зарылась в газон, как гребаная буровая установка. Полетели комья земли, мелкие камешки пулеметной очередью хлестнули пламя, тут же разлетевшись рыже-белыми каплями.

Вынырнув по ту сторону огня, дневник встряхнулся и резво бросился наутек.

– Ах ты ж падла! – заорал Льюис, мгновенно отказавшись от любого сочувствия. – Да как так вообще? Какого хрена?!

Последние вопросы он адресовал Ругер – и неожиданно получил ответ. Швырнув вдогонку улепетывающему дневнику очередной сгусток огня, Ругер устало вздохнула и вытерла ладонью пот со лба.

– Эта дрянь ориентируется на магию.

– Что?

– Дневник ощущает магию и избегает с ней любого контакта. Заклинание для него – это просто импульс, определяющий вектор и скорость маневра. Включается программа и отводит дневник в сторону, поддерживая безопасное расстояние с магической эманацией. Понял?

Идиотом выглядеть не хотелось. Врать – тоже.

– Ну…

– Представь два магнита. Ты совмещаешь их одноименными полюсами. Что будет?

– А. Теперь понял.

Удовлетворенно кивнув, Ругер ткнула пальцем в заросли жимолости.

– Видишь?

Ругер проследил направление и выругался. Дневник лежал под кустом, аккуратно подобрав тощие паучьи ножки.

– Он просто отбежал на заданное программой расстояние и остановился. Если я подойду или попытаюсь достать его заклинанием, опять побежит.

Льюис озадаченно почесал затылок.

– А если я подойду?

– Не сработает. Ты уже помечен как враждебный объект. Вот если бы ты его в спальне взял… Хотя нет, все-таки слишком рискованно. – Ругер вдруг хихикнула.

– Что смешного?

– Я поняла, чему радовался Поллукс. Если он знал, где лежит дневник, значит, пытался его взять в руки.

– А дневник не дался.

– Ну да! Только представь себе: по здоровенному дому носится бешеная книжка, а за ней бегает команда авроров, выпучив от напряжения глаза.

Ругер жизнерадостно заржала, и Льюис заставил себя улыбнуться. Наверное, это действительно было забавно – но в последнее время желание смеяться появлялось у него нечасто.

Льюис покосился на кусты жимолости. Дневник лежал, завернув под себя членистые ножки, и выглядел совершенно безобидно.

– Зачем вообще мы его ловим? То есть научная ценность, я понимаю, и Манкель хотел… Но если мы не поймаем, никто ведь не умрет? Раз уж дневник все равно в руки не дается.

– Не уверена, – Ругер задумчиво почесала палочкой в разлохмаченных волосах. – В этой книженции куча стремной опасной хуйни, а мы понятия не имеем, как построен алгоритм. Может, дневник подпускает к себе только конкретных людей – и двинет сейчас прямо к ним. Может, он ищет некроманта – любого. Какой первый попадется, тот и будет. А может, рандомный выбор, или по знаку зодиака, по количеству волос на голове и родинок на заднице… Цибулоффски был старым дементным самовлюбленным психом, учитывай это.

– Учитываю, – Льюис нахмурился, пытаясь ухватит мечущуюся на краю сознания мысль.

Ругер не сможет приблизиться к дневнику. Ругер не сможет достать дневник заклинанием. Это понятно. Он, Льюис, не маг, но обозначил враждебные намерения. Дневник запомнил его и не подпустит. Это тоже понятно.

Но кто сказал, что Льюису надо подходить?

– Книга должна быть целой? – напряженным голосом спросил он.

– Что?

– Книга. Должна. Быть. Целой? Если в ней будет дыра, ты сможешь ее залатать? Как стену в переулке.

– Ну… вероятно, – заинтересовалась происходящим Ругер. – Ты это к чему?

– Сейчас увидишь, – пообещал Льюис и медленно двинулся к зарослям жимолости.

Дневник лежал, выгревая бумажное тельце в скудных лучах зимнего солнца. Льюис приближался к нему медленно, как сапер ко взведенной мине. Шаг… Другой… Третий… Он уже различал косые тени, расчертившие коричневую кожу обложки, и стебли высохшей травы, набившиеся под ремень. Еще шаг… Еще… Дневник нервно качнул корешком, пошевелил паучьими ногами, и Льюис замер. Дневник улегся на место. Льюис снова пошел. Шаг… Шаг… Шаг…

Когда до кустов оставалось футов восемьдесят, Льюис достал беретту. Плавным мягким движением он поднял пистолет, подперев запястье второй рукой. Шаг левой ногой. Корпус вперед.

Льюис прицелился. Задержал дыхание. И плавно потянул спусковой крючок.

Сухой щелчок выстрела хлестнул по ушам, и книжка, кувыркнувшись, отлетела в кусты, беспомощно перебирая в воздухе ножками.

– Есть! Я ее достал! Я подстрелил эту ебучую макулатуру! Йухууу! – завопил Льюис и расхохотался, запрокинув голову в прозрачное зимнее небо.

Они сидели в тойоте, врубив печку на максимум. Ругер стащила свой ярко-зеленый пуховик, а Льюис закинул на заднее сиденье армейскую куртку. По радио наяривал столетней давности ностальгический рок, и Льюис, покачивая головой, отбивал по рулю такт.

Одним щелчком пальцев охладив пиво до измороси на стекле, Ругер откупорила бутылки.

– Держи. Ну, за первое квалифицированное задержание. Твое здоровье!

Льюис отсалютовал бутылкой и сделал огромный глоток. Купленное в крохотной магической лавочке пиво отдавало травами, дымом и медом.

Охрененно!

Жадными глотками ополовинив бутылку, Льюис перегнулся и достал с заднего сидения сумку.

– Есть хочешь?

Он шлепнул на приборную панель вощеный сверток и развернул бумагу. По машине поплыл запах жареного бекона и горчицы. Выбрав сандвич поаккуратнее, Льюис протянул его Делле, а себе взял помятый, с торчащими листьями салата. Хлеб к этому времени размок, но овощи были сочные, горчица – острой, а от запаха бекона хотелось пальцы себе отгрызть. Бессовестно чавкая, Льюис заглотил половину сандвича и запил его остатками пива.

Боже, как же охрененно.

На заднем сиденье тихонько скреблась в коробке спеленатая заклинанием книга.

***

Домой Льюис вернулся в полной темноте. Отец встретил его на входе, вгляделся обеспокоенно в лицо – и с явственным облегчением улыбнулся.

– Хороший день?

– Да, наверное.

Нелепая радость уже стекала с него, как дождь с маскхалата, но в крови еще пузырились отголоски бессмысленного детского счастья. Их даже хватило на ответную улыбку – настоящую, а не вымученную, как последнее, через силу, подтягивание.

Льюис помог накрыть на стол и даже чего-то там поел, не обращая внимание на содержимое тарелки. Отец расспрашивал о работе, о дневных событиях, о коллегах – и Льюис отвечал так подробно, как мог, не нарушая проклятого Статута, и даже попытался пошутить. Терять внезапно полученный драйв не хотелось, и Льюис пришпоривал себя, разгоняя эмоции, словно захлебывающийся на подъеме автомобиль. Но радость уходила, высыпалась, как песок сквозь пальцы, и вместо нее тело наполняла чугунная усталость. Льюис вдруг понял, что не может даже вилку до рта донести. Он не хотел слушать. Не хотел говорить. Не хотел двигаться.

Просто закрыть глаза. И помолчать. В тишине.

Отец, уловив его настроение, затих и быстро доел свою порцию. Они молча убрали со стола и так же молча ушли в гостиную, к телевизору. Отец включил какой-то бесконечный ситком, а Льюис, откинувшись на спинку дивана, прикрыл глаза.

Теперь радости совсем не осталось. Льюис чувствовал себя выжатым и раздавленным, как лимон под гусеницами трактора. Все события этого безумного дня навалились на него, прижимая к земле. Прыгающий под ногами лифт и ожившие бумажные голуби, ушастых эльф и визжащая горгулья, чучело единорога и зарывающая в землю книга… Льюис знал, что все это нужно обдумать. Усвоить. Осознать. Но Льюис не мог. Впечатлений было так много, что они слиплись в единый пестрый ком, наглухо закупоривший мыслительный процесс. Сознание судорожно трепетало, как схлопывающиеся без кислорода легкие, но приема Геймлиха для мозгов не существовало. Льюис сосредоточился, пытаясь возродить ликование, которое охватило его после выстрела. В тот момент все казалось таким простым, таким правильным. В тот момент Льюис чувствовал, что он сможет все, что захочет.

Теперь это был просто выстрел. Обычный. Любой бы с такого расстояние попал.

– По-моему, тебе надо отдохнуть, – отец сочувственно похлопал его по плечу и тут же убрал руку, не дожидаясь, когда Льюис отстранится. – Иди-ка в кровать.

– Да. Сейчас.

Льюис вышел на кухню, налил в стакан воды и достал флакон с бальзамом. Две капли. Не больше. Это важно.

Мерцающая жидкость растворилась в воде без следа. Льюис поднял стакан и настороженно понюхал. Ничего. Просто вода. На мгновение возникло ощущение, что он делает какую-то чудовищную глупость. Здесь, на кухне, знакомой до последней щербинки на кафеле, магия казалась абсурдом и выдумкой. Нелепостью.

Не позволяя себе углубиться в сомнения, Льюис поднял стакан и опрокинул в себя. Вода пахла валерьянкой, хвоей и чем-то знакомым, химическим – то ли мылом, то ли чистящим порошком. Рот после нее онемел, но чувствительность тут же вернулась, а вместе с ней – ощущение прохлады, как после мятной жвачки. Льюис прислушался к себе – вроде бы ничего не изменилось. Все то же мучительное осознание бессмысленности происходящего, приправленное кромешной усталостью.

Бальзам ему не помог. А вот душ – помог. Стоя под обжигающе-горячими струями, Льюис наконец-то выдохнул и расслабился. Вода смывала все тревоги и сглаживала мысли, делала их круглыми, как обкатанная галька. Наполнивший ванную горячий пар согрел мышцы, и Льюис почувствовал, как напряжение уходит из одеревеневших плеч. Льюис расслабленно повел головой, потер ладонями затылок и шею, разминая кожу. Это было приятно. Почти как нормальный массаж.

А выстрел действительно был неплохой. С восьмидесяти футов точно в центр ебучего дневника – ну круто же!

И сама идея охуенная. Ругер не додумалась.

Самодовольно улыбнувшись, Льюис выключил душ и начал растираться полотенцем – жестко, до красной кожи. А потом, натянув джинсы, джемпер и теплую куртку, вышел на задний двор. Сзади хлопнула дверь, по гравию заскрипели торопливые шаги.

– Льюис, подожди! Ну зачем ты опять лезешь в эту проклятую яму? Декабрь же на дворе, позавчера снег шел, – отец поймал его за плечо и развернул к себе. – Вернись в дом, пожалуйста.

Льюис напрягся, ожидая привычную волну ярости. И медленно, с облегчением выдохнул. Ярости не было, досады не было, даже стыда не было.

– Все нормально, пап. У меня там пенка, и спальный мешок, и теплое одеяло. Не волнуйся.

Аккуратно отцепив от себя руки отца, он спрыгнул в окоп и нырнул в спальник. Льюис чувствовал под собой твердую, надежную землю, и рядом с собой, и вокруг. Он был защищен со всех сторон. Он мог встретить врага. Или встретить друга. Окопное братство – это самая надежная штука на свете. А окоп – самая безопасная.

Сон подошел к нему, погладил мягкой лапой и навалился на грудь – теплый, мягкий, тяжелый. Льюис увидел сержанта – сержант улыбнулся и хлопнул его по плечу. Льюис увидел маму – мама была жива, она протягивала к нему руки. А потом был свет прожекторов, и скрип коньков по льду, и трибуны скандировали «Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу!». Она вылетела на Льюиса – гладкая, круглая, черная. Он подцепил шайбу клюшкой, повел, обходя противников, размахнулся и загнал в ворота одним длиннющим ударом. Стадион взорвался ликующими воплями и аплодисментами, пронзительно завизжали пластиковые дудки. В переднем ряду, прямо за стеклом, вскинул кулак в победном жесте О’Коннор, а рядом с ним радостно орала Делла, подпрыгивая на месте как заведенная. Льюис помахал им рукой.

***

Сначала я летел на самолете, потом взял в аренду автомобиль. Дешевая и яркая, как мыльница, «Хонда Цивик» приняла меня в пластиковое нутро, морозно выдохнув в лицо кондиционером. Внутри у нее пахло цветами, хлоркой и застарелой, выдохшейся гнилью.

Такой же запах был в похоронной конторе, которая занималась погребением отца. Цветы, хлорка и гниль. И кондиционер, швыряющий в лицо комки холодного воздуха.

Я выехал со стоянки, пробился через бесконечные дорожные пробки и выехал на трассу. Пустыня посмотрела на меня равнодушными белыми глазами – а я посмотрел на нее. И мне тоже было все равно. Потому что у меня была цель. И я знал, что я ее достигну. Сейчас или потом, так или иначе, но достигну.

Бесконечное море песка приняло меня в свои объятия. Тонкая серая лента шоссе рассекала его надвое, как нож, и я мчался по кромке острия, не сбавляя скорость ниже семидесяти миль в час. Крохотные пропыленные городишки встречали меня выцветшими бигбордами с рекламой давно обанкротившихся фирм. Я пролетал по безлюдным, прокаленным солнцем улицам, как пуля сквозь овсяное желе, оставляя позади обшитые пластиком дома, пустующие закусочные и мертвые, давно засохшие клумбы.

Иногда мне казалось, что на самом деле этих городов нет. Просто мираж в пустыне, злой, равнодушный призрак, ожидающий того, кто остановит машину и выйдет из безопасного плена пластика и металла, чтобы навсегда раствориться в пыльной пустоте.

А иногда не казалось.

Нужный поворот я узнал сразу. Там не было обозначений или каких-то примет, не было надписей или таинственных знаков. Просто развилка на шоссе – но это была нужная развилка. Я свернул налево, проехал около пятидесяти миль и увидел съезд на грунтовую дорогу. Не знаю, кто по ней ездил и зачем. Мне было все равно. Я просто двигался вперед – к цели.

Проехав по проржавевшему мосту, я пересек заброшенное поле, на котором чахлая кукуруза соседствовала с чертополохом и ваточником. На холме виднелся вылинявший до тусклой бесцветности деревянный дом, и я поднялся к нему, ощущая навязчивый невидимый взгляд. Дверь была отперта. Я вошел.

Хозяин встретил меня в гостиной, за накрытым столом. Пища, лежавшая на тарелках, давно обратилась в прах, а в опрокинутой чашке свили гнездо осы. Высокий, когда-то здоровый и сильный мужчина сидел в кресле, запрокинув голову к потолку. Глазницы его опустели, губы истончились и высохли, обнажив два ряда желтых неопрятных зубов. Когда я вошел, из свалявшейся в паклю бороды выскочила полевая мышь и с возмущенным писком укатилась под стол.

Я любезно кивнул владельцу деревянного дома. Испугался бы я, если бы он мне ответил? Наверное, нет. Впрочем, я не знаю.

Я не хотел нарушать глубокую тишину этого места. Ступая как можно тише, я обошел разоренный стол, пересек коридор и спустился в подвал.

Второй стеллаж от выхода. Верхняя полка. Две картонные коробки – серая и коричневая.

Я снял их, поставил на пол и открыл. Внутри были деньги. Пачки стодолларовых банкнот, уложенные ровно и аккуратно, словно кирпичи в кладке.

Я не знал, кому изначально принадлежали эти деньги. Я не знал, как они оказались здесь, на заброшенной ферме. Я не знал, почему человек, сидевший в кресле, ничего не потратил.

Я просто знал, что найду здесь сокровище. И я его нашел.

Загрузив коробки в багажник, я освободил пружину автоматического замка и запер облупленную дверь. Почему-то мне не хотелось, чтобы случайные гости беспокоили хозяина дома. А если он решит побеспокоить случайных гостей – ну что ж, он сумеет открыть замок.