Текст книги "И в болезни, и в здравии, и на подоконнике (СИ)"

Автор книги: Юлия Коханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Глава 37

Зная вкусы Деллы, Льюис ожидал, что елка будет пиздец – и внутренне с этим смирился. Но реальность в очередной раз не оправдала ожиданий, и елка оказалась самая обычная: в меру высокая, темно-зеленая и разлапистая. Она вкусно пахла хвоей, жизнерадостно кололась и пачкала пальцы живицей. При этом была она насквозь искусственной – от шершавого, липкого ствола до острых иголок.

– Что я, совсем мудак – живое дерево ради традиций убивать? – оскорбилась на вопрос Делла, подумала и уточнила: – Если уж я и грохну кого-нибудь ритуально, то точно не елку.

Игрушки тоже оказались совершенно обычными – ну, насколько могут быть обычными волшебные вещи. Легкие, как мыльные пузыри, воздушные шары меняли цвет, стеклянные часики тикали, и раз в час из них выпрыгивала крохотная кукушка, объявляя, сколько времени осталось до рождества. Снеговик казался вылепленным из снега – а может, таковым и являлся. Сжимая его в ладонях, Льюис чувствовал, как проминаются и сочатся водой сбитые до ледяной крепости неровные шары, а когда отпускал, на глянцево-белой поверхности не оставалось следов пальцев.

Последним из коробки Льюис достал стеклянного рыцаря. Огненно-красный конь стоял на дыбах, молотя воздух передними копытами, стальные латы сверкали, а плюмаж на шлеме развевался от несуществующего ветра. Подцепив пальцем крючок, Льюис медленно повернул игрушку в воздухе, разглядывая детали: герб на щите, фигурную решетку забрала, вмятины на доспехах: длинные – от рубящих ударов, точечные – от колющих.

– Красивая, – качнул он рыцарем, и конь загарцевал на задних ногах, словно действительно удерживал равновесие.

– Да, – нежно взглянула на игрушку Делла. – Только старая очень. Этому рыцарю лет пятнадцать, наверное. Мы его с папой случайно купили. Шли домой, уже поздно было, все лавки закрыты – и только один чудила на улице задницу морозил. Разложил на лотке всякую ерунду: золотые шишки из шоколада, поющие феи, огненный дождь. Ну и среди вороха хлама – этот рыцарь. Мы просто не могли его не купить.

Примерившись, Льюис повесил рыцаря не вниз – туда, куда требовала общая логика композиции, а наверх – на самое видное место.

– Вот так, – и тут же, воспользовавшись шансом, продолжил тему. – Ты много времени проводила с отцом?

– Да. Я вообще папина дочка была, – коротко улыбнулась Делла и развернула длиннющую ленту дождика – белую и сверкающую, как снег. – Вингардиум левиоса.

Подчиняясь движению руки, дождик начал наматываться на елку по спирали. Заинтригованная текучим движением Мелочь подобралась поближе и попыталась уцепить серебряную змею когтем.

– А сейчас вы часто общаетесь?

– А сейчас он умер.

– Черт. Извини, – смутился Льюис.

– Да ничего, это давно было. Вот, держи, – ткнула ему Делла коробку со свечами – самыми настоящими, восковыми, в крохотных золотых подсвечниках. – Расставляй на ветки, они сами приклеятся.

Льюис достал свечку, колупнул черный нагар на фитиле и растер по коже сажу.

– У меня тоже мама умерла. Я тогда четвертый год служил, как раз ситуация обострилась и отпуска никому не давали. А у мамы опухоль нашли в печени. Аденокарцинома. Сначала вроде как нормально все было – ну, насколько оно нормально при онкологии, а потом вдруг полыхнуло. И мама через месяц умерла. А я приехал только через полгода, цветы на могилу положил.

Он бессмысленно вертел свечку, выдавливая на воске ногтем продольные и поперечные полосы. Делла вытащила у Льюиса из рук игрушку, не глядя сунула ее на ветку и обняла, уткнувшись носом в грудь.

Льюис устало уперся лбом ей в макушку.

Когда он приехал в отпуск, дом поразил его тишиной. Льюис отпер дверь, вошел, бросил на порог сумку – и погрузился в огромное, пустое ничто. Когда в доме была мама, ее присутствие ощущалось сразу: шорох шагов, звон посуды, плеск воды, шорох предметов, сдвигаемых на то место, где они должны находиться. Мама всегда что-то делала, куда-то шла, начинала одно и заканчивала другое. Горела ровным тихим пламенем, как угли в камине. А теперь все исчезло – и дом превратился в опустевший склеп.

Льюис поднялся на второй этаж, зашел в спальню родителей и открыл шкаф. Мамина одежда висела ровным рядами: светлые платья, блузки, пушистые разноцветный кофты – она обожала эту кошмарную аллергическую хрень. Сняв с плечиков бледно-голубой свитер, Льюис лег на кровать и прижал ткань к лицу. От шерсти пахло любимыми мамиными духами – сладкие летние цветы и ваниль. Закрыв глаза, он вдыхал слабый призрачный запах и слушал стремительный, заполошный перестук собственного сердца. В доме не было звуков, которые могли бы его заглушить.

– А твой отец, он, ну...

– Погиб, на задержании. Он был аврором. Брали какую-то радикальную группу: запретные ритуалы, человеческие жертвоприношения, вся хуйня. Радикалы забаррикадировались в не-маговском доме, взяли в заложники семью. Пока ударная группа искала способы зайти с тыла так, чтобы никого по стенам не расплескало, отец и напарник отвлекали внимание на себя. Напарник остался без руки, отец поймал проклятие, несколько дней пролежал в госпитале и умер.

– А мать?

– Жива, – удивленно подняла рыжие брови Делла.

– Я имел в виду: кто она?

– Целитель, специалист по маготравмам.

Разговор не клеился. Вместо нормальной беседы получалась какая-то ерунда, собранная из бессвязных обрывков, как письмо-анонимка – из обрезков газеты.

– Вы часто общаетесь?

– Не особо. Пару раз в месяц где-то, а что?

– Да так, просто интересно. Я же ничего о тебе не знаю.

– О, – удивленно округлила рот Делла. – А что ты хочешь знать?

– Понятия не имею. Все, – подтолкнув Деллу к дивану, Льюис обрушился на подушки и увлек ее за собой. – Какая у тебя семья, как ты училась в школе, с кем дружила, как звали твоего любимого хомячка?

– У меня не было хомячков.

– Вот видишь! Я даже не знаю, был ли у тебя хомячок. Именно в этом и проблема.

– Но я тоже не знаю, был ли у тебя хомячок.

– Не было. И собаки не было, хотя я очень хотел. Но мама сказала, что собака – это серьезно, а я – безответственный раздолбай. И мы завели кота, который ссал под ванной.

– Ужасная травма. Ты обсудил ее с целителем Бабингтон?

– Конечно. Она сказала, что единственный способ компенсировать нанесенный психике ущерб – завести питомца в зрелом возрасте. К тому же забота о других требует самоконтроля и выдержки. Это важный фактор в терапии ПТСР, – вдохновенно гнал Льюис.

– Так и сказала? – усомнилась Делла.

– Да. Именно так. Но я отверг ее предложение.

– Это почему же?

– А зачем мне второй питомец? – невинно захлопал ресницами Льюис и тут же позорно запищал, прижимая локти к ребрам. – Ай, не щекочи! Извини, был не прав, раскаиваюсь! Перестаааань!

Задыхаясь от смеха, извиваясь и ерзая, он все-таки перехватил верткую, как угорь, Деллу за запястья, перекатился и подмял под себя.

– Вот. Физическая подготовка – это важно, – назидательно сообщил Льюис и тщательно выверенным движением заломил ей руки за спину.

– А бальзамчики что, не действуют? – Делла хихикнула в подушку и взбрыкнула, проехавшись задницей по предательски твердому члену. Льюис с шипением выдохнул и навалился на нее всем весом.

– Охуенно действуют.

– Они же вроде как успокаивать должны.

–И поднимать настроение. Как видишь, отлично все поднимается.

Примерившись, Льюис прицельно цапнул Деллу за загривок и сжал зубы. Делла пискнула, ноги у нее разъехались, и Льюис, воспользовавшись шансом, вклинил колено.

– Ты же хотел о семье поговорить? – прошептала Делла севшим голосом и снова крутнула задницей.

– Обязательно поговорим. Потом, – перехватив ее запястья одной рукой, второй Льюис стащил штаны – сначала с Деллы, а потом с себя. Прикосновение кожи к коже оглушило, как удар током. Застонав, Льюис вжался членом между ягодиц и судорожно зашарил по дивану, нащупывая подушку. Делла урчала, как огромная кошка, и ритмично раскачивалась, отчего член между полужопками двигался вверх-вниз по собственной смазке. Остатки крови, питающие лобные доли мозга, ухнули вниз – в пещеристые тела, и Льюис зарычал. Поймав, наконец, проклятую подушку, он сунул ее Делле под бедра, приподнялся на руке и засадил на всю длину. Смотреть на Деллу вот так, сверху, удерживая ее на коленях, было до боли сладко. Лазоревая футболка с апокалиптической брокколи задралась, сползла к шее, обнажая белую спину с проступающими острыми косточками позвонков. Льюис толкнулся бедрами, наблюдая, как блестящий от смазки член медленно выходит и снова погружается в горячие мокрые складки. Делла застонала низким горловым звуком и подалась назад, насаживаясь так, что в глазах темнело.

– Лежи, – скомандовал Льюис, чуть сильнее надавливая ей на руки, поднялся на колени и сжал в кулаке растрепанные рыжие волосы. – И что ты теперь сделаешь?

На самом деле Делла могла сделать дохрена всего, от тяжких телесных до летального, и Льюис это понимал как никто другой. Трахать ее вот так, уткнув носом в подушки, было так же охуенно, как лететь вниз с американских горок. Восхитительно. Безумно. И безопасно. Делла позволила Льюису нагнуть себя, отдала ему руль, не колеблясь, и эта мысль сносила крышу напрочь. Льюис трахал ее размашистыми мерными движениями, наблюдая за движением собственного хрена, как за работой хорошо отлаженного поршневого механизма: вперед-назад, вперед-назад. Делла глухо вскрикивала, оттопыривала задницу и подмахивала, по спине у нее пробегала короткая дрожь, а пальцы сжимались, бессильно хватая воздух.

Дурея от собственной наглости, Льюис остановился. Делла недовольно хныкнула, заерзала, подталкивая его к движению.

– Попроси меня.

– Что? – повернула она красное, мокрое от пота лицо, облепленное рыжими прядями.

– Попроси, чтобы я тебя трахнул.

Несколько секунд Делла смотрела на него так, что Льюис приготовился получить пяткой по яйцам – или проклятием в лоб. А потом улыбнулась дурной пьяной улыбкой.

– Трахни меня. Сейчас. Выебите меня, мистер Уилсон, прошу вас.

Осторожным, невесомым, как прикосновение перышка, движением Льюис погладил Деллу по шее.

– Молодец, хорошая девочка.

И отпустил себя. Он трахал Деллу быстро, жестко, с оттягом, засаживал, как штык во врага. Тело наливалось томлением, густым и темным, словно патока, мышцы мелко дрожали от напряжения, в висках кузнечными молотами грохотал пульс. Делла вцепилась зубами в подушку и тихо подвывала в такт, прогнувшись в талии так, будто сейчас сломается. Еще несколько толчков, и она вскрикнула и сползла на диван, обмякшая, как растаявшее мороженое. Конвульсивно сжимающееся влагалище стиснуло член, и Льюис почувствовал, как оргазм взрывается в нем ослепительной вспышкой. Последним сознательным усилием разжав руки, чтобы не вывернуть Делле суставы, он рухнул, оглушенный и ослепший.

Несколько минут они лежали в тишине и молчании, вслушиваясь в грохот сердец. Первой пришла в себя Делла. Перекатившись на бок, она повертела запястьями с отпечатавшимися на них красными следами захвата.

– Ты не Скайвокер, ты Палпатин!

– Такова темная сторона Силы, – зловеще просипел Льюис. – Скоро ты будешь называть меня Повелитель…

– Сик семпер тирранис, – назидательно провозгласила Делла и заработала смачный шлепок по заднице. Ибо нехуй пиздить чужие цитаты.

Украшенная наконец-то елка таинственно мерцала золотистыми огнями. Горели свечи, снежными сугробами белел дождик, шары медленно наливались цветами: из красного в синий, из серебряного в золотой.

Льюис и Делла валялись на диване в обнимку, любуясь на творение рук своих.

– Так что ты хочешь знать о моей семье?

В глазах у Деллы отражались золотые отблески свечей.

– Честно? Без понятия. Все, что расскажешь. – Льюис намотал на палец локон, рыжий, словно кленовый лист. – У тебя же есть семейные фото?

– У меня вообще какие-нибудь фото есть? – вопросом на вопрос ответила Делла. Льюис захлопнул рот. Только сейчас он сообразил, что вообще не видел у Деллы фотографий. Никаких. Не было снимков с выпускного, не было детских фоток в обнимку с родителями, не было «мы на пикнике», «мы с левыми чуваками», «мы и самая большая тыква урожая хренадцатого года». Ноль. Зеро.

На стене в гостиной висели хопперовские амбары Кобба, а в спальне – его же акварели, бледные, холодные и прозрачные. Льюис подозревал, что акварели – оригиналы.

Он попытался осмыслить эту старую-новую информацию. Это же что-то означает, правильно? Что-то такое… важное. Или нет.

– Ой, вот только не делай такое лицо! – пихнула его в бок Делла. – Несколько штук есть. Акцио, колдографии!

Из коробки на верхней полке вылетела папка, подплыла к владелице, зависла, словно в раздумиях, и переместилась к Льюису. Он нерешительно потянул тканевые завязки. В папке обнаружились четыре фотографии. На одной рыжая девочка лет пяти чинно сидела на руках у молодой темноволосой женщины. Они неподвижно смотрели в объектив камеры, и единственным движением на колдографии были стремительные взмахи ресниц. На второй – снова девочка, теперь с невысоким сухощавым мужчиной. Рыжие волосы у обоих, веснушки и совершенно одинаковая улыбка. Над мужчиной парит крохотная яхта, привязанная за веревочку, как воздушный шар, и девочка, хохоча, запрокидывает голову. Третья – мужчина, один, улыбается, насмешливо изогнув бровь. Ветер треплет вьющиеся рыжие волосы, парусом надувает белую рубашку. И четвертая – женщина: темные волосы, сколотые в гладкую аккуратную прическу, серьезное лицо, плотно сжатые полные губы. Рядом с ней рыжая девочка лет десяти и мальчик – щекастый, с пухлыми круглыми коленками. Старательно моргают в камеру.

– У тебя есть младший брат?

– Айзек, ему восемнадцать сейчас. Учится в школе целителей, на первом курсе.

– С ним тоже редко общаешься?

– Нет, с ним чаще, – развернувшись, Делла уселась Льюису на колени и проникновенно заглянула в лицо. – Ну и чего ты мнешься? Давай я за тебя скажу. Ты хочешь знать, разосралась ли я с семьей, и если да, то почему. Так?

– Ну… – порозовел ушами Льюис. – И это тоже.

– Да без проблем. Мама сказала, что если я стану аврором, домой могу не приходить. Я стала. Вот, не прихожу.

Мельпомена Ругер, в девичестве Стикс, всегда держала данное слово. Она не давала необдуманных обещаний, не пугала и не блефовала. Просто говорила – а потом делала. В отличие от шумного, взбалмошного, порывистого мужа, который остывал так же быстро, как вспыхивал, и через полчаса не помнил ужасных слов, которыми швырялся в моменты ссоры.

Алистер Ругер и Мельпомена Стикс не подходили друг другу совершенно, они не смешивались, как масло и вода. Но Алистер и Мельпомена были единственными наследниками чистокровных семей, которые находились на одной социальной ступени. Будто у кого-то из них больше денег, больше власти или громче фамилия, союз бы не состоялся. Но случилось так, как случилось, Алистер сделал Мельпомене предложение, и та дала согласие на брак.

Жили в целом мирно. Алистер днями и ночами пропадал в аврорате, Мельпомена устроилась в госпиталь на должность младшего целителя, но уверенно шла на повышение. Спокойная, размеренная жизнь двух людей, которые привыкли друг к другу и даже нашли некоторое удовольствие в совместной жизни. Результатом этого удовольствия стала дочь.

Отец был в полном восторге от ребенка – в те редкие часы, когда не гонялся за темными магами, не пил с друзьями и не отдыхал от насыщенной жезни. Мать проявляла меньше эмоций, но воспитывала дочь так же прилежно и методично, как писала квалификационную работу: пункт за пунктом, от вступления к заключению.

Не горбись за столом.

Трудись усердно.

Прочитай эту книгу. И вот эту. И эту тоже.

Держи палочку в расслабленной руке, сконцентрируйся, очисти голову от посторонних мыслей.

Поступай правильно.

Тренируй память.

Причешись. Подтяни колготки. Веди себя достойно.

Отец тоже учил: надейся только на себя, взвешивай риски, решай. Решила – делай. И разрешал Делле прыгать в лужи, лазить по деревьям и гонять на метле, пока нос не посинеет от встречного ветра. Чинила порванную одежду и чистила заляпанные грязью туфли мать.

Отправляясь в академию, Делла думала, что ее мама – самый умный человек на свете. А папа – вообще не человек, а снизошедшая на землю реинкарнация Мерлина.

Через два года аврор Алистер Ругер погиб, защищая не-магов. Тех самых, которых считал существами недалекими, докучными и крайне агрессивными. Он никогда не зашел бы в не-маговский ресторан, не стал бы прогуливаться по не-маговскому парку. Но Алистер Ругер взял палочку и встал перед сработанной группой волшебников, отлично понимая, что расклад два на пять – это херовый расклад. Он встал. И умер.

Мельпомена Ругер не плакала на похоронах. Она стояла, прямая и тонкая, как мачта корабля, и сжимала бледные ненакрашенные губы. А потом сказала детям, что гордится их отцом и своим мужем. Это был Правильный Поступок. Именно так должны поступать люди, которые принесли клятву служению обществу. Но если кто-нибудь из наследников семейства Ругер станет аврором – домой он может не приходить. Мельпомена Ругер двери не откроет.

– Мама хотела, чтобы я стала целителем. Накупила кучу литературы и оборудования, оплачивала все возможные профильные курсы… А в результате целителем стал Айзек.

Льюис слушал этот поразительный рассказ и стремительно фалломорфировал. Нет, потерять мужа – это, конечно, трагедия. И никакая мать не захочет, чтобы дети повторили его судьбу. Но ебать-колотить! Это уже не забота, это пиздец. Ковровая бомбежка во имя гуманизма!

– И сколько лет вы уже не общаетесь? – старательно-спокойным голосом спросил он.

– Лет шесть. Но мы не то чтобы совсем не общаемся – просто встречаемся редко и где-нибудь на нейтральной территории.

– Из-за того, что ты выбрала не ту профессию?

– Дело не в профессии, а в принципах. А мама – она знаешь какая? Ух! Взглядом гвозди сгибает – и я сейчас не про магию. Мельпомену Ругер даже боггарты боятся.

– Боггарты – это, конечно, хорошо, – не принял шутку Льюис. – И гвозди. Гнутые гвозди – это, блядь, основа экономики. Но сказать какую-то хуйню десять лет назад – а потом вот так вот? А ты пыталась с ней помириться, поговорить там, объяснить, я не знаю… Вы нормальные вообще? Так же нельзя! – не выдержав, сорвался он.

Делла поморщилась и неуверенно двинула плечом.

– Видишь ли, в чем прикол… Мама действительно гнет гвозди. А я заебалась быть гвоздем. Это, конечно, дохера закаляет характер – но закаляться я тоже заебалась. Я хочу просто нормально пожить. Поэтому встреча в ресторане пару раз в месяц меня вполне устраивает.

И поэтому ты завела себе Петера. Без гибочного пресса жизнь скучна и прозаична. Понятно.

– А с чего вдруг такой внезапный интерес? Еще вчера ничего не предвещало.

Делла задала вопрос, которого Льюис давно ждал. И на который чертовски не хотел отвечать.

– Тут видишь ли какое дело… Рождество – семейный праздник.

– И что? Ты подумал, что я потащу тебя к своей семье?

– Хуже. Я потащу тебя к своей.

– ЧТО, БЛЯДЬ?!

Глава 38

– Блядь… – Делла тоскливо обозрела длинную витрину, заставленную тортами, пирогами, кексами и еще какой-то неведомой херней. – И что брать?

– Да что угодно, Уилсоны непривередливые, – попытался успокоить ее Льюис. – Давай вон тот, с яблоками.

– С яблоками – это банально, а у нас тут Рождество, – забраковала предложение Делла.

– Ну с персиками.

– Он некрасивый.

– Тогда торт, – Льюис ткнул пальцем в ажурную конструкцию из завитков белого, красного и золотого крема. – Этот красивый.

– Зато держится на магии. Вон, смотри, – Делла тыкнула пальцем в кремовый букет. Льюис присмотрелся: сидящая на цветке бабочка медленно развернула и сложила крылья.

– А если отключить? Ты же можешь?

– Могу. Но тогда это говно рассыплется!

– Блядь… – Льюис устало помассировал треугольник между бровями. – Давай в обычный магазин пойдем, там с магией проблем не будет.

– В обычном я не знаю, что вкусное!

– А тут ты, значит, отлично все знаешь, – не удержался Льюис и получил в ответ бешеный взгляд.

– Я выбираю! Это важно! Это, мать твою, твой отец, и это семейный ужин, и официальное знакомство…

– Так. Иди сюда, – Льюис за рукав оттащил Деллу от прилавка и увлек к стене. – Успокойся. Все хорошо.

– Ага, как же, – Делла втянула голову в плечи и нахохлилась, как замерший воробей. – Я же нихрена о не-магах не знаю. Сто процентов облажаюсь, Мерлином клянусь!

– Да ладно? Я не волшебник, и нормально общаемся. Манкель из обычной семьи. Просто не говори о работе, и все будет отлично. Если запутаешься, я подстрахую, что-нибудь совру.

– А если я ему не понравлюсь? Твоему отцу? – впервые за все время общения Льюис видел на лице у Деллы откровенную панику.

– Рехнулась? Мой батя готов поставить тебе алтарь и приносить на нем кровавые жертвы. Он же мечтал, чтобы я начал с кем-нибудь встречаться – а тут вдруг ты, как божественный ответ на молитвы.

Делла еще больше сбледнула с лица и словно бы уменьшилась в росте.

– Ой. Кажется, я к такому не готова.

– Не-не-не, все хорошо. Отец не будет докапываться, он вообще классный – добрый, веселый, без загонов. Твоя задача – просто посидеть за столом и сожрать то, что в тарелке. Все. Остальное беру на себя. Можешь даже не разговаривать, улыбайся и кивай, этого хватит.

– А если я ему не понравлюсь? – снова спросила Делла, тихо и очень серьезно.

– Значит, не понравишься. Какая разница? Ты же не с моим отцом встречаешься, а со мной. А мне ты очень нравишься. Я тебе больше скажу: я тебя люблю, – Льюис наклонился и чмокнул Деллу в холодный красный нос.

– Я тоже тебя люблю, – Делла привстала на цыпочки и поцеловала его – горячо, жадно и сладко. Мир затих, отодвинулся, расступаясь в стороны, как воды Красного моря. Остался только поцелуй, прикосновения ладоней и пульсация крови в ушах.

Когда Делла отстранилась, Льюис смущенно крякнул и сунул руку в карман, поправляя внезапно возникшее затруднение.

– Хорошо. Берем вон ту херню с орехами и карамелью – на вид она очень рождественская, – обретя почву под ногами, Делла встряхнулась и оживилась.

– А вон там вишневый штрудель лежит, – тоном опытного провокатора прошептал Льюис, склонившись к самому уху. – Я читал, что эту херню с мороженым едят. Горячий штрудель, холодное мороженое, кофе…

– Вот ты сволочь! – возмутилась Делла. – Возьмем и то, и другое. Херню отнесем к отцу, а штрудель дома слопаем.

Дом встретил Льюиса веселым перемигиванием гирлянд. Отец обмотал ими все кусты, протянул светодиодную ленту по крыше, закрепил вокруг двери и частой спиралью обвил флагшток. Такой иллюминации Льюис пару лет не видел – с тех пор, как умерла мама.

– Приехали. Выходим, – перегнувшись на заднее сиденье, Льюис достал коробку с ореховой херней, которая по чеку проходила как карамельно-ореховый финаньсе с миндалем, пеканом и фисташками. – Бутылку захвати.

Под влиянием импульса они все-таки прикупили огневиски – благо на этикетке не указано, что напиток изготовлен с применением магии.

– Ага. Иду, – Делла сидела неподвижно и таращилась на освещенное мерцающими огоньками крыльцо, как Жанна д’Арк на костер. – Сейчас.

– Эй! – подергал ее за локон Льюис. – Земля вызывает Марс, прием.

– А?

– Все хорошо, – Льюис торопливо обнял Деллу и прижался губами к впадинке над ключицей. – Сворачивай панику. Если будет совсем пиздец, пнешь меня под столом, и я придумаю повод, чтобы уйти.

Вздрогнув, Делла отмерла, скомандовала «Акцио, огневиски» и шагнула в промозглую, совершенно не рождественскую слякоть.

– Фух. Свисток – шайба в игре, – вздохнул Льюис и вышел вслед на ней. Размокший в кашу снег сыто зачавкал под ботинками.

– Иди сюда.

Прихватив Деллу за талию, Льюис провел ее по ступеням, ненавязчиво подталкивая в спину, и открыл дверь.

– Папа, мы пришли!

В доме пахло полиролью для мебели, хвоей и жареным на огне мясом. Отец вышел навстречу, ослепляя сиянием белой рубашки. О стрелки на брюках можно было резать бумагу.

– О, Льюис. И Делайла. Снимайте куртки, проходите, уже все готово! – отец растянул губы в широкой панической улыбке.

Льюис понял, что на ближайшие два-три часа он единственный нормальный человек в доме. И захотел выйти в окно.

– С Рождеством, пап!

Отпустив на секунду Деллу, Льюис шагнул вперед и крепко обнял отца, успокоительно похлопывая по спине. Коробка с ореховой херней неловко болталась в оттопыренной руке.

Потом была неуклюжая толкотня, в ходе которой Делла и Льюис жонглировали куртками, бутылкой и кексом, и Льюис все время боялся, что какой-нибудь из предметов зависнет в воздухе. Такая фигня выходила у Деллы сама собой, просто на рефлексах.

Отец исчез на кухне и развил там бурную деятельность: хлопал дверцами шкафов, звенел кастрюлями и дребезжал стеклом.

– Сейчас-сейчас, у меня все готово!

– Пап, я помогу! – наконец-то разобрался с барахлом Льюис, шлепком по жопе отправил Деллу в гостиную, к елке и телевизору, и устремился на кухню. – Что делать?

Отец развернулся, удерживая в одной руке два бокала, а в второй – стопку тарелок.

– Достань салат из холодильника. А мясо в микроволновку, оно уже остыло. Вино… Хлеб нарезать. Соус…

Льюис обозрел кухню, заставленную чистой и грязной, пустой и наполненной посудой.

Ну мать твою. А говорил, что просто сделает барбекю.

Как хорошо, что Бабингтон уже выписала бальзамы. И как плохо, что не выписала каннабиноиды.

– Я понял, пап. Сейчас все сделаю. Делл! – заорал он с таким расчетом, чтобы перекрыть бубнеж телевизора. – Иди сюда!

Всучив пришибленной Делле пучок бокалов, Льюис указал на застеленный клетчатой скатертью стол.

– Я буду давать тебе посуду, а ты расставляй.

Дисциплинированно кивнув, Делла промаршировала к столу, а Льюис сосредоточился на кухонных баррикадах. Так, хлеб – в плетеную миску. Запеченные овощи – на блюдо, туда же кукурузу и жареную картошку. Соус – в стеклянную плошку, кетчуп – во вторую такую же…

Вдохновленный поддержкой, отец торопливо застучал ножом, нарезая на крупные дольки огурцы, помидоры и сладкий перец.

Когда Льюис, неся на вытянутых руках блюдо, ощетинившееся свиными ребрами, как макет корабля – шпангоутами, вошел в гостиную, Делла уже заканчивала с сервировкой. Небольшие тарелки на широких и плоских, рядом – сияющие неестественным блеском бокалы. Вилки и ножи – на математически выверенном расстоянии, салфетки свернуты в замысловатое оригами. Складки на скатерти исчезли, неровные поверхности свечей распрямились.

– Ух ты… – растерялся Льюис. – Я думал, ты просто посуду расставишь. Но ты молодец вообще, круто, – тут же исправился он, заметив, как напряженно выпрямилась Делла. – Так намного лучше.

Как ни странно, неловкая суета с последними приготовлениями сняла напряжение, и за стол все сели вполне умиротворенными. Отец все еще скалился, как Безумный Шляпник, а Делла держала спину так прямо, что по ней можно было угол наклона Пизанской башни высчитывать. Но в целом все было нормально.

– Пап? – прервал затянувшуюся паузу Льюис и указал взглядом на бутылки.

– О. Да, – отец потянулся к вину и запнулся. – Делайла? Вино или виски?

– Вино – это отлично, – неожиданно мягко улыбнулась Делла, и Льюис погладил ее под столом по колену – просто в целях поощрения. – Немного, полбокала.

– Вы не пьете алкоголь?

– Пью, но мало. Не люблю рассредоточенность сознания.

– Это мудро, – похвалил отец, отмеряя ровно полбокала темно-красного, словно кровь, вина. – Никогда не слышал об этой марке виски. Что-то новенькое, наверное? Вы уже пробовали?

– Да, отличная штука, – вступил Льюис. – Тебе понравится.

Огневиски действительно был охуенным – хотя бы потому, что магическая сепарация сивушных масел намного эффективнее химической. Если можешь выбрать те оттенки вкуса, которые хочешь оставить, а остальные удаляешь усилием воли – или чем там они удаляют, – результат впечатляет.

Беседа петляла, как следы пьяного: работа, прошлое, семья. Отец осторожно прощупывал почву вопросами и постоянно косился на Льюиса: нормально? Я не пересекаю границы? Ты не обиделся? Не злишься?

Делла отвечала вежливо, развернуто и честно, но Льюис, знакомый с реальным положением вещей, поражался: как можно не врать, создавая настолько искаженную картину реальности.

– Моя мать врач, она постоянно загружена работой. А поскольку живем мы раздельно, то общаемся меньше, чем хотелось бы. Если совпадают графики, встречаемся, чтобы пообедать и поболтать, – мило хлопала ресницами Делла, а Льюис мысленно сопоставлял сегодняшнюю правду и позавчерашнюю. Найди десять отличий…

– Ваша мать, наверное, гордится вами, – сделал комплимент отец, и Льюис беззвучно застонал.

– Я думаю, дело не во внешней оценке наших поступков, а в том, чтобы приносить реальную пользу обществу, – глазом не моргнув, выдала глубокомысленную хуйню Делла. Льюис еще раз погладил ее по колену – хоть какая-то замена аплодисментам.

– Да, вы совершенно правы. Когда Льюис подписал контракт, мы все им гордились. Но дело было не в том, что Льюис хотел порадовать меня и Маргарет. Он шел защищать Америку, – распрямил плечи отец и с вызовом посмотрел на Льюиса: мы гордимся. Я горжусь. Отрицай сколько хочешь, но для меня ты герой.

Делла все еще улыбалась, но взгляд у нее стал холодным и жестким, как промерзшая декабрьская земля.

– Может, вина? – совершенно недипломатично вмешался Льюис. – Делла, давай еще немного. Папа, виски? Кстати, как тебе? Приятное послевкусие, правда?

Отец обиженно сник, но виски выпил и одобрительно кивнул: «Да, очень мягкий. Даже сладковатый, кажется».

– А помнишь, пап, как мы в первый раз вместе пили? После выпускного…

– Да! Он тогда домой под утро пришел, довольный до ужаса, и рубашка в пом… идорном соке, наверное, кетчупом заляпал. Маргарет уже уснула, а я дождался. Мы взяли бутылку бурбона, вышли на задний двор и встретили рассвет вместе – со стаканами в руках. Я тогда впервые понял: все, мой сын больше не ребенок. Он вырос.

В глазах у Деллы блеснул нехороший огонек.

– А фото у вас есть? Я хочу это увидеть!

– Да, конечно! – обрадовался отец и сорвался из-за стола.

– Папа! Не надо! – выкрикнул вслед ему Льюис, и беззвучно проартикулировал: – Ах ты мстительная коварная пакость!

– Ну что ты, дорогой, – сложила губы бантиком Делла. – Мы должны больше знать друг о друге.

Следующие полчаса они провели, разглядывая семейный альбом Уилсонов. Бабушки, дедушки, дяди и тетя, отец и мать, красивая и живая. И Льюис. Счастливый, скалящийся во все тридцать два белых зуба, как молодая акула, и лохматый, как пони.

– Я же говорила: тебе пойдет стрижка подлиннее! – обрадовалась Делла, вытащив фотографию, на которой смеющийся Льюис позировал на фоне хоккейного поля. Снимок был сделал до начала игры. Тогда Льюис еще не знал, что они проиграют. На всех этих фотографиях глупый веселый мальчишка не знал, что проиграет.