355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлиан Семенов » Горение (полностью) » Текст книги (страница 37)
Горение (полностью)
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 03:09

Текст книги "Горение (полностью)"


Автор книги: Юлиан Семенов


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 99 страниц)

ЗАВТРА ДЗЕРЖИНСКИЙ ВЫЕЗЖАЕТ УТРЕННИМ ПОЕЗДОМ В ЛОДЗЬ В СОПРОВОЖДЕНИИ КУРЬЕРА ПАРТИИ КАЗИМЕЖА ГРУШОВСКОГО – ЮНОША ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ, ВЫСОКОГО РОСТА, С ОЧЕНЬ БОЛЬШИМИ ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИ И РОДИНКОЮ НА ЛЕВОЙ ЩЕКЕ. ОЗНАЧЕННЫЙ КАЗИМЕЖ ПРИНИМАЛ УЧАСТИЕ В НАЛЕТЕ НА ШТАБ-ПУНКТ "СОЮЗА МИХАИЛА АРХАНГЕЛА" НА ТАМКЕ, А ТАКЖЕ НА КВАРТИРУ "НАЦИОНАЛЬНЫХ ДЕМОКРАТОВ", ВЫСТУПАЮЩИХ ЗА ПОДДЕРЖАНИЕ В КРАЕ ПРАВОПОРЯДКА И ЗА РЕШЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ ВОПРОСОВ ДРУЖЕСТВЕННЫМ ПУТЕМ.

"ПРЫЩИК"

"ЛОДЗЬ РАЙОННАЯ ОХРАНА СРОЧНАЯ ДЕЛОВАЯ НЕМЕДЛЕННО ПОСТАВЬТЕ ФИЛЕРСКОЕ НАБЛЮДЕНИЕ ЗА ДВОРЯНИНОМ ФЕЛИКСОМ ЭДМУНДОВЫМ РУФИНОВЫМ ДЗЕРЖИНСКИМ БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННЫХ ЗАНЯТИЙ ГЛАВНЫМ РЕДАКТОРОМ "ЧЕРВОНЫ ШТАНДАР" СЕКРЕТАРЕМ ЦК ПАРТИИ ВНЕШНИЙ ПОРТРЕТ ДОЛЖЕН БЫТЬ ВАШЕМ ФИЛЕРСКИМ ДЕЛОПРОИЗВОДСТВЕ ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ РОСТА ВЫШЕ СРЕДНЕГО ГЛАЗА ПРОНЗИТЕЛЬНЫЕ ЗЕЛЕНЫЕ МЯГКАЯ БОРОДА КЛИНОМ УСЫ А ЛЯ НАТУРЕЛЬ БЕЗ ФАСОНА ТЧК ВМЕСТЕ С НИМ СЛЕДУЕТ ПАРТКУРЬЕР КАЗИМЕЖ ГРУШОВСКИЙ ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ РОСТА ВЫСОКОГО С ОЧЕНЬ БОЛЬШИМИ ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИ РОДИНКОЙ ЛЕВОЙ ЩЕКЕ ПРИБЫВАЮТ ВАРШАВСКИМ ПОЕЗДОМ 12.45 ТЧК ИНФОРМИРУЙТЕ ПОСТОЯННО ТЧК ПОЛКОВНИК ПОПОВ НАЧАЛЬНИК ВАРШАВСКОЙ ОХРАНЫ ТЧК".

"ВАРШАВА ПОЛКОВНИКУ ПОПОВУ ТЧК ДЗЕРЖИНСКИЙ И ГРУШОВСКИЙ ВОШЛИ В СФЕРУ НАРУЖНОГО НАБЛЮДЕНИЯ 12.52 ПОД КЛИЧКАМИ "ГЛАЗ" И "ЯЦЕК" ТЧК "ГЛАЗ" ПРОЯВИЛ ОСОБУЮ ОСТОРОЖНОСТЬ И НЕ ВХОДЯ НИ С КЕМ В СОПРИКОСНОВЕНИЕ ПОСЛЕ ТОГО КАК РАССТАЛСЯ НА ПЕРРОНЕ С "ЯЦЕКОМ" ВЗЯЛ ПРОЛЕТКУ ПОД НУМЕРОМ "17" ПОМЕНЯЛ ЕЕ В ЦЕНТРЕ НА ПРОЛЕТКУ ПОД НУМЕРОМ "95" А ЗА СИМ ОТОРВАЛСЯ ОТ ФИЛЕРСКОГО НАБЛЮДЕНИЯ ИСПОЛЬЗУЯ ПРОХОДНЫЕ ДВОРЫ ТЧК "ЯЦЕК" ВОШЕЛ В СОПРИКОСНОВЕНИЕ С ИЗВЕСТНЫМ ОХРАНЕ ПАРТИЙЦЕМ НИКОНЕНКО ВМЕСТЕ С КОИМ ОТПРАВИЛСЯ НА КОНСПИРАТИВНУЮ КВАРТИРУ СДКПиЛ ПО АДРЕСУ ВСПУЛЬНА ПЯТЬ ТЧК ОТТУДА ОН ВЫШЕЛ В СОПРОВОЖДЕНИИ "ГРЫЖИ" СОСТОЯЩЕГО СЕКРЕТНЫМ СОТРУДНИКОМ ОХРАНЫ И ПРИ ЭТОМ ЧЛЕНОМ КОМИТЕТА ПАРТИИ НА МАНУФАКТУРЕ ЗИЛЬБЕРА ТЧК НАБЛЮДЕНИЕ ЗА ГРУШОВСКИМ ПРОДОЛЖАЕТСЯ ТЧК ПОРУЧИК РОЗИН ТЧК".

"ЛОДЗЬ ДЕЛОВАЯ СРОЧНАЯ ПОРУЧИКУ РОЗИНУ НЕМЕДЛЕННО ЗААРЕСТУЙТЕ ГРУШОВСКОГО ТЧК ПОЛКОВНИК ПОПОВ ТЧК".

Лодзинский комитет социал-демократии Королевства Польского и Литвы должен был собраться на конспиративной квартире зубного врача Януша Вашинского.

Дзержинский приехал с дневным поездом ("Прыщик" сообщал верно), в вагоне третьего класса, духота невероятная, поэтому глаза слезились, в груди то и дело закипал мокрый кашель. На людях кашлять совестился – боялся кровохарканья, это всегда вызывало эмоции окружающих, которые он не переносил: в общем сострадании есть нечто унижающее, жалость обязана быть скрытой, женственной, что ли, тогда только она не расслабляет, а, наоборот, помогает не сломаться, выжить.

Ехал вместе с Дзержинским его ученик, Казимеж Грушовский, юноша еще; сжимался, когда Дзержинский начинал синеть, сдерживая приступ кашля, советовал по-детски доверчиво:

– Юзеф, попробуйте глубоко вдохнуть носом, мама говорила, это останавливает самый тяжелый хрип.

Дзержинский покорно "вдыхал носом", силился улыбаться, представляя свое лицо со вздувшимися на висках жилами и запекшимися губами, и думал, что Адольф Варшавский был прав, когда отговаривал его ехать в Лодзь.

На перроне он с Грушовским расстался, попросил Казимежа побывать в трех кружках – у текстильщиков, металлистов и железнодорожников: товарищи только что провели забастовки, надо было получить материалы для "Червоного штандара" – Дзержинский просил редакцию задержать верстку второй полосы и оставить место для этой информации.

– Больше подробностей, – сказал Дзержинский, когда они вышли из вагона. Нужны факты: занижение расценок, произвол администрации. Меньше общих слов. Я назову тебе адреса двух наших запасных явок, Казимеж: Пивна, шесть, спросить Збышка Лемеха, передать ему привет от Переплетчика, и вторая: Грушова, пять, третий этаж, передашь привет от Беса пану Зыгмунду. Тщательно проверься. Если будет хоть капля подозрения – не ходи. Коли подойдешь чисто, получи у товарищей материалы, спрячь как следует, при опасности выбрось, уничтожь, съешь – все, что угодно, только это не должно попасть в чужие руки, Казимеж: я не хочу скрывать от тебя, ты получишь материалы Главного Правления партии, в высшей мере секретные, в них – жизнь многих товарищей. Теперь договоримся на будущее: если обнаружил слежку, понял, что оторваться не можешь, чувствуешь опасность, – уходи любыми путями, бегом, как угодно, только немедленно предупреждай всех остальных, особенно товарищей, работающих в типографии и на складах литературы. Все ясно?

– Все.

– Пароль запомнил?

– Да. Через два часа буду на явке, – ответил Казимеж.

– Не успеешь.

– А я бегом, – улыбнулся юноша, – я специально тренируюсь: курьер партии должен быть стремительным.

Дзержинский, замотав филеров, успел на явку вовремя, оглядел собравшихся, сразу же приступил к делу:

– Товарищи, программа нашего заседания обговорена заранее: объединение с русской социал-демократией. Главное правление партии решило провести собрания на заводах и в мастерских для разъяснения нашей позиции по этому вопросу.

Дзержинский обладал редкостным качеством – он умел сжато, но в то же время емко объяснять и с т о р и ч е с к и й процесс, он говорил о нем как о чем-то живом, постоянно меняющемся, материальном, поэтому слушали его всегда с интересом.

– Я начну отсчет событийности с "кровавого воскресенья", с января девятьсот пятого. Поднялась Москва, Варшава, Минск, Баку, Лодзь, Харьков, Рига, Ростов-на-Дону, вся страна о ч н у л а с ь, зашевелилась, а потом хлынула на улицы. Об этом, конечно,, в газетах не очень-то печатали, говорили сквозь зубы; бедные журналисты, работающие в легальной прессе, никогда еще так не были революционизированы – сам царь запрещал им сообщать новости, то есть выполнять их прямую работу. Манифестации и забастовки, гнев трудящихся, а не речи либеральных буржуа загнали царя в угол, доказали предметно, что по-старому жить более мы не намерены. Восемнадцатого февраля царь опубликовал свой манифест сенату и рескрипт министру Булыгину: "Я вознамерился отныне с божьей помощью привлекать достойнейших, доверием народа облеченных людей к участию в обсуждении законодательных предположений при незыблемости основных законов империи. Да благословит господь начинание мое и да поможет вам исполнить оное успешно на благо богом вверенного мне народа". После манифеста царя Булыгин издал свой указ, в коем предписывал жандармским службам: "Иметь секретное наблюдение за всеми обсуждениями, кем бы они ни проводились. Председательствующие на собраниях будут привлекаться к строжайшей ответственности, коли нарушат свои обязанности, позволив безбрежные словопрения". Следовательно, Булыгин не верил даже легальным п р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и м – земским лидерам, фабричным тузам, банковским воротилам, которые об одном лишь и думали: как бы поосторожней скорректировать власть, как бы ненадежнее поддержать самодержавие, как бы навести на него европейские румяна. Именно эти общественные силы организовались ныне в две партии – кадетскую, конституционно-демократическую и ту, которая ныне стала октябристской. Если к октябристам типа Гучкова и Шипова отношение большевиков и меньшевиков в общем-то однозначное – не по пути, союза, даже временного, быть не может, то по поводу кадетов Милюкова мнения разделились: Ленин считает, что они не могут быть союзниками рабочего класса и крестьянства даже временными, в то время как Плеханов убежден, что союз с ними не только возможен – нужен.

После опубликования царского манифеста состоялись собрания профессуры, учителей, журналистов. Чего требовали кадетские собрания? Неприкосновенности личности, жилища, прямых, равных и тайных выборов в Государственную думу. И никто, заметьте себе, н и к т о не ставил вопроса о социальном п е р е д е л е общества. Речь шла о коррективах существующего всевластного вандализма. Когда же собрались врачи, члены Пироговского общества, и хотели говорить о борьбе с холерой, а разговор этот ч р е в а т, ибо он вскрывал бы гнилостность царизма, все его н а п л е в а т е л ь с т в о на народ, московский градоначальник "соблаговолил съезд по борьбе с холерою запретить".

– А чем же врачи-то царю опасны, Юзеф? – спросил член комитета Збышек.

– Очень опасны. Если они открыто скажут, что в России самая высокая в мире смертность, если они открыто скажут, что у нас один медик приходится на сотню тысяч населения, – это же чистая антиправительственная пропаганда! Так же опасно для царя заявили себя агрономы и статистики – эти люди знают изнанку правды об экономическом положении страны: "Русское общество не может возлагать надежд на работающие ныне правительственные комиссии. В целях участия в проходящем ныне движении за политическое освобождение и экономические реформы следует организовать Союз агрономов и статистиков". Союзы врачей, агрономов, журналистов, инженеров, адвокатов, конторщиков организовали "Союз Союзов". В общем-то это фактор положительный. Однако заметьте: в "Союз Союзов" не вошла ни одна рабочая организация. Отчего? Да потому, что любой рабочий союз, заяви он себя открыто, оказался бы назавтра за решеткой!

Члены комитета видели, что Дзержинский плох; пунцовые – в начале его выступления – губы сделались серыми, сошел лихорадочный румянец, щеки стали землистыми, морщинистыми.

– Может, устроим перерыв? – спросил Стоковский. Дзержинский удивленно посмотрел на него:

– Ты устал?

И, не дожидаясь ответа, заговорил дальше:

– Рабочий класс продолжал борьбу, забастовки не кончились, наоборот, ширились. Крестьяне сжигали помещичьи усадьбы и забирали хлеб – наступало время сева. Революционный процесс уходил вглубь, начался з р и м ы й социальный раскол: либеральные земцы, помещики, выступавшие ранее с требованием реформ, старавшиеся урезонить тупую царскую бюрократию, теперь стали искать у бюрократии защиты, – хлеб-то забирает не бюрократ, а крестьянин! Заводчики, выступавшие ранее против ленивых и некомпетентных чиновников, которые м у р ы ж и л и бумаги, подсчитали свои убытки, вызванные забастовками, и потребовали от власти п о с т у п к а! Начался откат либералов от революционного процесса, откат, все более и более вырождавшийся в открытое предательство. Социальные интересы оказались несовместимыми!

Все бы покатилось еще более вправо, коли б не Цусимский разгром, забастовки рабочих, крестьянские бунты, баррикады. "Коалиционный" майский съезд земцев поэтому обратился к царю с примирительным, верноподданническим письмом. Игра в "оппозиционность" кончилась. Царь конечно же принял представителей конституционно-демократического и октябристского движения, сами пришли на поклон. Гораздый до протокольных ш т у ч е к, двор организовал прием не где-нибудь, а в ф е р м е р с к о м дворце Петергофа, дав таким образом аграриям надежду на будущее, особо выделив русских помещиков. С чем же обратились кадеты? Вот что сказал князь Трубецкой: "Народ видит, что царь хочет добра, а делается зло, что царь указывает одно, а творится совершенно другое, что предначертания вашего величества урезываются и нередко проводятся в жизнь людьми, заведомо враждебными преобразованиям. Страшное слово "измена" произнесено, и народ ищет изменников во всех: и в ваших советчиках, и в боевых генералах, и в нас, и во всех "господах" вообще. Это чувство с разных сторон эксплуатируется. Одни натравливают народ на помещиков, другие – на образованные классы города. Ненависть усугубляется обидами и тяжкими экономическими условиями, а это – опасно, государь. Бюрократия существует во всяком государстве, и, осуждая ее, мы виним не отдельных лиц, а весь приказной строй. В обновленной России бюрократия должна занять подобающее ей место. Она не должна узурпировать ваших державных прав, она должна стать о т в е т с т в е н н о й и д е л о в о й".

Дзержинский внимательно оглядел собравшихся.

– Комментировать нужно или смысл позиции Трубецкого ясен?

– Трубецкой тем не менее просил царя дать возможность обсуждать реформы не только на собраниях, но и в печати, Юзеф. Как ты относишься к этому? – спросил Ян, рабочий с с у к о н н о й.

Дзержинский переломился над столом, потянулся к Яну вопрошающе:

– Что обсуждать?! Реформы? Ты верил в булыгинские реформы? Кто мог их о б с у ж д а т ь, когда в стране восемьдесят процентов населения неграмотно?! В печати? Цензура позволяла тебе высказывать свое мнение?! На собрании? Но тебя бы отправили в тюрьму, как отправили меня! Смысл выступления Трубецкого заключен в требовании своего куска от царского пирога! "Деловых людей пустите!" – вот их мечта! "Мы, деловые, твоя опора и надежда, государь! Мы только и можем самодержавие по-настоящему охранить!" Ну и что? Удовлетворил царь их маленькую мечту? Нет! Он унизил их м о л ч а н и е м. "Пришли, поняли, что я ваш защитник, ну и хватит, пора закрыть рот, а коли станет кто из ваших по-прежнему в ы с к а з ы в а т ь с я – будем наказывать". И ведь посадил некоторых, как нашаливших детишек посадил, и хоть камеры отвели с цветами, но тюрьма все же тюрьма! Подействовало. Примолкли окончательно. А рабочие не примолкли! Рабочие объявили октябрьскую стачку! Рабочие вышли на вооруженный бой в Москве и Лодзи! Рабочие взялись за оружие. И тогда царь был вынужден и с п р а в и т ь Булыгина, был вынужден объявить октябрьский манифест, амнистию, свободу слова и собраний. Вот здесь-то кадеты и октябристы заликовали, зааплодировали царю, стали с ним в один ряд, против нас: "Побунтовали – и хватит, все, что можно было, мы получили! Не хотите царским милостивым добром – будут стрелять, и вы сами окажетесь в этом повинны!"

Теперь озадачим себя вопросом: кто прав – Ленин или Плеханов – в своем отношении к кадетам? Могут ли быть кадеты союзниками? Кого поддерживать на четвертом съезде нашей делегации – большевиков или меньшевиков? Прошу высказываться.

– Будем голосовать, – поправил его Стоковский. – Вопрос ясен, Юзеф. Кто за то, чтобы наша делегация поддерживала большевистскую точку зрения, товарищи?

Семь – за, один – против, при двух воздержавшихся.

Вопросы об отношении к вооруженному восстанию и к Думе обсудить не пришлось – прибежала Халинка, с кондитерской: Казимеж Грушовский успел передать, что за ним неотступно топают филеры, и те две квартиры, которые он посетил, провалены. Просил сказать, что будет пробираться в Варшаву сам, чтобы немедленно предупредить товарищей.

"Помощнику Министра Внутренних Дел по Д. П. г-ну Глазову Г. В.

Многоуважаемый Глеб Витальевич!

Спешу проинформировать Вас, как стародавнего патриота Варшавской охраны, о событиях в высшей мере примечательных. Агентура в последнее время сообщала о весьма тревожном факте: по утверждению "Прыщика", "Наговского" и "Абрамсона" вопрос об объединении польской социал-демократической партии (Люксембург, Дзержинский-Доманский, Варшавский-Барский, Мархлевский) с РСДРП практически решен уже поляками в положительном смысле. Вы лучше меня знаете, что объединение это нанесло бы серьезный урон Власти в Привислинском крае, ибо престиж с.-д. партии весьма, к сожалению, вырос. Вхождение поляков в состав общерусской РСДРП, можно не сомневаться, вызовет ряд выступлений революционного элемента на заводах, ликвидировать которые возможно лишь с помощью армии. Поэтому нами было предпринято все возможное, дабы пресечь доставление в край каких бы то ни было пропагандистских материалов, связанных с этим вопросом.

Благодаря активной работе мы смогли открыть две перевалочные базы литературы. Был произведен налет, во время которого были арестованы Франек Кухальский и Казимеж Грушовский, а Никифор Кузин убит при попытке вооруженного сопротивления. Захвачено девятнадцать тюков с литературой возмутительного содержания, подборки газеты "Червоны Штандар" (главный редактор – секретарь Главы, правления СДКПиЛ Ф. Дзержинский-Доманский), "Пшеглонд социал-демократичны", "Вперед", "Новая жизнь", брошюра Н. Ленина "Что делать?". Франек Кухальский, по заключению Вашего протеже, ротмистра А. Е. Турчанинова, человек в партии случайный, к тому же после ареста перенес сильный психический шок и сейчас практически невменяем. Однако Казимеж Грушовский, согласно данным агентуры, считается в СДКПиЛ курьером "Юзефа", Феликса Дзержинского-Доманского, посещал заседания кружков, которые вел этот наиболее популярный руководитель партии. Таким образом, мне представляется, что через Казимежа Грушовского можно будет подойти к Дзержинскому, являющемуся ныне главной пружиною в предстоящем объединении с РСДРП. Работа с ним ведется активная, и поскольку ему всего лишь 17 лет, можно надеяться на благоприятный ее исход и заарестование всей головки СДКПиЛ во главе с Ф. Дзержинским-Доманским.

Осмелюсь высказать общее суждение, милостивый государь Глеб Витальевич: если мы сможем изолировать Ф. Дзержинского-Доманского, ведущего всю практическую работу в Царстве Польском, тогда следовало бы оказать б л а г о п р и я т с т в и е умеренным партиям, таким, как "национальная демократия", сходная с "конституционно-демократической" г. Милюкова или "союзом 17 октября" гг. Гучкова, Шипова и Николаева. При этом следовало бы всю противуреволюционную пропаганду сосредоточить на партии эсеров, имея в виду ее террористическую деятельность. Обыватель наш не силен в анализе различий между соц.-демократами и соц.-революционерами и, бесспорно, проникнется ненавистью ко всему – так или иначе – связанному с термином "социализм". Я осмелился обратиться к Вам оттого, что г. генерал-губернатор полагает, что "нац.-демократы", как и кадеты, все-таки представляют опасность Самодержавной Власти. Я не могу, не имею права сообщать ему о введенной мною в эту партию агентуре, которая поднялась сейчас к руководству Исполнительным комитетом, и просил бы Вас поддержать меня через Е. В. г-на Министра Вн. Дел, или г-на Э. И. Вуича.

Просил бы Вашего любезного согласия на постоянное информирование по всем нашим делам, ибо Ваши советы, как человека, отдавшего так много сил на борьбу с крамолою в Привислинском крае, были бы для нас бесценной помощью.

Вашего Высокоблагородия покорнейший слуга

И. Попов,

начальник Варш. Охранного Отделения".

"ВАРШАВСКАЯ ОХРАНА ЗПТ ПОЛКОВНИКУ ПОПОВУ СРОЧНАЯ ДЕЛОВАЯ ТЧК КОГДА ДЗЕРЖИНСКОМУ БЫЛО ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ К НЕМУ ПРИМЕНЯЛОСЬ ОСОБОЕ ОБРАЩЕНИЕ ЗПТ КОТОРОЕ НИ К ЧЕМУ НЕ ПРИВЕЛО ТЧК ЕСЛИ КАЗИМЕЖ ГРУШОВСКИЙ ЕГО ЧЕЛОВЕК НЕ НАЧИНАЙТЕ ИГР ЗПТ ПРИМЕНЯЙТЕ КРАЙНЮЮ МЕРУ ЗПТ НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ДОЛГИХ КОМБИНАЦИЙ ТИРЕ ВРЕМЯ БЕСПОЩАДНОЙ БОРЬБЫ НА УСТРАШЕНИЕ ТЧК ПОЛКОВНИК ГЛАЗОВ ЗПТ ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ ТЧК М ТЧК В ТЧК Д ТЧК".

"Дорогие товарищи!

Сам писать не могу, диктую товарищу. Наверное, больше мне вас не увидеть, поэтому хочу, чтобы вы знали о том, что мне пришлось здесь перенести.

Когда меня брали, полицейские отбили почку и селезенку, изуродовали лицо: жандарм прижал мою голову сапогом к мостовой, и я сейчас почти не говорю выбиты зубы и, наверное, вытек глаз. Врача не пускают, а из глаза каплет гной с кровью, и веко не поднимается, а если пытаюсь поднять, то голова мутнится и тошню сукровицей и желчью.

Дорогие товарищи, они меня таскали на допросы и там били по больному глазу, и я падал обморочный, но они обливали меня водой и все время спрашивали: "где Дзержинский". Я не сказал им ничего и поэтому умру спокойно. Они пугают меня: "Мы все равно узнаем и арестуем его, а в партии скажем, что это ты донес". Я боюсь, что вы поверите им, решите, что сломился, не выдержал.

Дорогой Юзеф, когда я умру, защити мое имя.

Они узнали про то, что я вместе с тобой, Якубом и Красным участвовал в налете на "архангелов", а потом громил бандитов из "национальной демократии". Они знают про съезд русских и что ты туда едешь. Откуда они могут про это знать? Мне очень страшно умирать, но я лучше сам распоряжусь собой, чем доставлять им радость смотреть на мои мучения.

Дорогие товарищи, мне страшно и больно, все время тошнит, но я не жалею, что так случилось, потому что лучше жить мало, но жить, чем тлеть долго. Отомстите за меня. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Казимеж Грушовский". 3

Казимеж Грушовский в страхе заглянул ему в лицо: Дзержинский близко увидел пустые глазницы, вывернутые сине-белые губы, запекшуюся кровь в ноздрях; юноша оказался вдруг страшно, по-животному сильным, вырвался, побежал к двери замок начал скрипеть: пришли, сейчас поволокут на гласис, там виселица.

Дзержинский застонал, жалобно крикнул что-то несвязное...

– Феликс Эдмундович, Феликс Эдмундович, что с вами?

Дзержинский вскинулся с кресла, понял: был в забытьи, пока ждал ротмистра охранки Турчанинова на конспиративной квартире у Шиманьского.

Турчанинов стоял над ним бледный, нахохлившийся, в штатском костюме:

– Плохие сны?

Дзержинский потер лицо сухими, горячими ладонями, ощутил подушечками пальцев бегающую упругость глазных яблок под набрякшими от бессонницы веками, потянулся хрустко, пригласил Турчанинова садиться.

– Давно пришли, Андрей Егорович?

– Только что.

– Дверь сами открыли?

– Да.

– Ну, как с нашим делом?

– Плохо. – Турчанинов достал пачку "Краузо", размял папиросу, закурил, ахающе затянулся. – Франека Кухальского административно вышлют, он свернул с ума, не опасен теперь, но Казимеж...

– Виселица?

– Какая разница – петля или расстрел?

– Это точно?

– Суда не было... Тем не менее все предрешено... Министр Дурново требует, чтобы порядок был наведен в самые короткие сроки.

– Мы должны спасти Казимежа.

– Это сверх моих сил, Феликс Эдмундович. Мне было очень трудно с Франеком, я чудом провел ему высылку, а Казимеж не только ваш курьер: его дело вяжут с разгромом на Тамке и с перестрелкой на складе литературы – сие не прощается в нашем ведомстве.

– Казимежу восемнадцать, он несовершеннолетний, Андрей Егорович.

Турчанинов пожал плечами:

– Не довод. Северная столица требует устрашающих акций по отношению к левым группам.

– Ко всем?

– К социал-демократам. После декабрьского восстания выделяют большевистскую фракцию.

– Социалистов-революционеров "левыми" не считают?

– У нас полагают, что ни социалисты Пилсудского, ни эсеры Чернова не имеют такой надежной опоры в рабочей среде, как вы... После восстания в Москве, Лодзи, Чите и на "Потемкине" в фокусе внимания оказались ленинцы, Феликс Эдмундович, именно ленинцы... Посему санкционирована безнаказанность... Право, я бессилен помочь вам с делом Казимежа. Охранка сейчас вольна предпринимать любые шаги, л ю б ы е.

...После того как ротмистр Турчанинов (любимец полковника Глеба Витальевича Глазова, переведенного ныне в столицу, в департамент) пришел два месяца назад на явку Дзержинского и в присутствии Ганецкого и Уншлихта, членов Варшавского комитета польской социал-демократии, только что вышедших из тюрьмы по амнистии, предложил свои услуги СДКПиЛ, был проверен д е й с т в и е м, прикрыл боевиков партии во время операции по уничтожению штаб-квартиры черносотенцев на Тамке, предупредил Дзержинского о провале типографии на Воле, устроил побег Винценты, вывел из-под виселицы Людвига, ему доверяли.

Дзержинский – во время последней, к о н т р о л ь н о й, беседы – спросил:

– Андрей Егорович, а что ждет вас в случае провала?

– Зачем вы поставили такой вопрос?

Дзержинский полагал, что годами тюрем, карцеров, избиений, этапов, ссылок он заслужил одну лишь привилегию – не лгать. Тем более он считал недопустимой ложь в разговоре с человеком чужой идеологии, который, однако, сам пришел к социал-демократам и оказал им услуги, причем немалые. Дзержинский поначалу допускал, что охранка начала г л у б и н н у ю провокацию, но чем больше он встречался с Турчаниновым, чем весомее была помощь ротмистра, чем неудержимее шла революция по империи, тем яснее становилось: умный Турчанинов все п о н я л и сделал ставку на честность в сотрудничестве с партией, полагая, что в этой честности заключена гарантия его будущего, – в крушении самодержавия он более не сомневался.

Поэтому на вопрос ротмистра Дзержинский ответил:

– Мне приходится проверять свою веру в вас, Андрей Егорович. Я отвечаю перед моими товарищами за вас. Я был бы не честен, коли б сказал, что во мне нет сомнений; ведомство, в коем вы служите, приучает нас к недоверию, более того – к ненависти.

– Своим вопросом тем не менее вы не столько проверяете свою веру, сколько п о д т в е р ж д а е т е ее, Феликс Эдмундович.

– Обидно, что науку психологии вы одолели в охранке, – заметил Дзержинский.

– В охранке психологии научиться нельзя. Там можно научиться ловкости, хитрости, осторожности, не более того. Психологии, как вы изволили выразиться, я выучился в окопах на фронте под Мукденом.

– Я не сказал "научились". Вы со мною спорьте, а не с собой. Я сказал "одолели". Психология – наука, наука – это мысль, а истинная мысль рождается голенькой. Вы в охранке смогли одолеть ненависть, смогли посмотреть на нас не предвзято. Для того чтобы это одоление совершилось, вам пришлось в охранке пройти сквозь в с е, Андрей Егорович, а дабы это пройти и не потерять себя, должно быть психологом.

Турчанинов тогда усмехнулся:

– У Толстого есть умозаключение: человек, прошедший российский суд, получает на всю жизнь отметину благородства. Посему отвечу: коли наши связи обнаружатся, я буду арестован, меня подвергнут пыткам, чтобы добиться признаний обо всех вас, а потом предадут суду за измену присяге, но до суда, ясное дело, меня не допустят, я о б я з а н буду погибнуть в камере. Нет страшнее греха, чем измена власти государя...

– Ну уж... Библия пронизана идеей греховности власти. Вы это на вооружение себе возьмите, Андрей Егорович. Помните у Самуила: "Вы будете ему рабами и возопиете из-за царя вашего, которого выбрали себе, но не услышит вас господь..." А Лука? "Сказал диавол: тебе дам власть над всеми царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, ее даю". Это я вам подбросил, чтоб лучше спалось, коли по ночам сомнения мучат. Вы человек верующий, вам постоянно индульгенция потребна, вот я вас к Библии-то и обращаю.

– Слушаю вас и убеждаюсь: высшая серьезность – в несерьезности. Юмор единственное свидетельство незаурядности. А что касаемо индульгенции – вы не правы, Феликс Эдмундович. Уроки фронта: принял решение – выполняй, поверил в человека – держись веры до конца.

...Турчанинов папироску свою докурил, аккуратно загасил ее в большой пепельнице и повторил:

– Казимежа я спасти не могу.

– В таком случае Казимежа обязаны спасти мы, – сказал Дзержинский. – Вы бессильны? Понимаю. Подскажите, как можно подступиться к делу. Деньги? Беседа с судьями? Побег?

Турчанинов покачал головой.

– Вы сказали, – продолжал Дзержинский, – что все предрешено до суда. Кем?

– Моим начальником.

– С какой стороны к нему можно подкрасться?

– Ни с какой. Игорь Васильевич Попов тесан из кремня. К нему невозможно подкрасться, Феликс Эдмундович, сие объективность.

– Как не можем чего-то, так сразу говорим "объективность". – Дзержинский поморщился. – Такая "объективность" – смерть живому. В восемнадцатом веке засмеяли бы того, кто сказал бы, что можно ездить под землей, а сейчас Лондон и Берлин без метрополитена немыслимы. Не верю, что к Попову нельзя подобраться. Говорят, например, что у вашего Попова есть любовница, актриса кабаре Микульска, – верно это?

– Верно.

Турчанинов посмотрел на Дзержинского с каким-то особенным интересом:

– Владимир Львович Бурцев, знай такое, напечатал бы в своей эсеровской прессе незамедлительно.

– Чего бы он этим добился? Сенсации? А нам надобно спасти товарища, и ради этого мы готовы начать игру, а чтобы такого рода игра против охранки оказалась успешной, надобно помалкивать и все разворачивать втайне. Разве нет?

– Вы талантливый человек, Феликс Эдмундович, но на свете талантов много. Становятся талантами, то есть п р и з н а н н ы м и, те лишь, которые д о б и л и с ь.

– Вот вы мне и поможете добиться.

– Я ведь дальше гляжу, Феликс Эдмундович, я думаю о вашей победе в общеимперском плане.,

– Та победа свершится, коли мы каждый день и час будем побеждать. Нет маленькой работы, как и маленьких людей не существует, – в каждом сокрыт Ньютон или Мицкевич... Что вы знаете о Микульской?

– Ничего.

– Надо узнать, Андрей Егорович.

– Я попробую, – ответил Турчанинов. – Но я ведь к вам с главным пришел, Феликс Эдмундович...

– То есть?

– Агентура сообщает, что вы назначены главою партийной делегации на Четвертый съезд РСДРП...

– Кто передал данные?

– Все тот же "Прыщик".

– Когда?

– Позавчера. Полковник Попов получил данные позавчера вечером. Очень похвалялся...

– Вы не пробовали выяснить этого "Прыщика", а?

– Я же объяснял, Феликс Эдмундович, если попробую, меня раскроют. У нас, Турчанинов поправил себя, – в охранке не принято интересоваться подлинными именами агентуры – особенно такой, как "Прыщик". Сугубо, по всему, близкий к вам человек.

– Андрей Егорович, а что, если вы заагентурите в нашей среде видного человека, а? Звонкого человека "обратите" в свою веру? Близкого к руководству партии. Человека, широко известного охранке. Тогда вы сможете с т о р г о в а т ь своего агента в обмен на имя "Прыщика"?

– Коли вы на такое готовы пойти, значит, следует полагать, "Прыщик" приволок точные данные...

– А вы как думаете?

– Да разве я д у м а ю?

– И то верно... Человек по-настоящему решается думать тогда лишь, когда ему ничего другого не остается, когда руки у него в кандалах... Я заметил: истинная мысль начинается с безысходности, Андрей Егорович, с невозможности жить по-людски... Коли собеседник готов дать вам рецепт, как разрешить самые сложные вопросы жизни, значит, он и не думал об этом вовсе, а так, порхал.

– Слишком строги вы к глаголу "думать".

– Отчего? Нет. Логическое, то есть повседневное, мышление стало формою естественного отправления. Я же имею в виду о б г о н я ю щ у ю мысль, то есть единственно истинную... Обеспокоены в охранке данными "Прыщика"?

– В высшей мере. Предполагают, что речь пойдет о слиянии польской социал-демократии с русской. Видимо, вам следует ждать удара со стороны социалистов Пилсудского: через агентуру будут работать, через высокую агентуру охранки, – обвиняют вас, СДКПиЛ, в предательстве национальных интересов Польши, "москальскими прислужниками", видимо, заклеймят...

Дзержинский поднялся, поправил галстук: время. Поднялся и Турчанинов.

– Я подожду, пока вы подальше уйдете, – сказал Турчанинов. – И послушайте моего совета – не пытайтесь слишком настойчиво с Казимежем... Можете на этой частности все завалить.

Дзержинский нахмурился:

– Частность? Что-то вы не так, Андрей Егорович.

– Так, Феликс Эдмундович, так. Лес рубят – щепки летят...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю