Текст книги "Человек идет в гору"
Автор книги: Ян Винецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)
лишь ее причудливые клочки.
Чардьшцев и Тоня долго стояли молча. Оба радост-
но-омятенные, озаренные каким-то им одним видимым
светом...
Глава тринадцатая
Еще летом в бригаде Наташи стали разыгрывать
«лотерею дружбы». С получки девушки вносили по
пятьдесят рублей «кассиру» Гульнур. Затем производили
розыгрыш: на одинаковых билетиках писали номера,
опускали билетики в сумки и тянули жребий.
' Выиграв, девушки покупали кто платок, кто отрез на
платье. Иногда деньги целиком уходили на приобретение
книг.
Яша Зайцев, узнав о «лотерее дружбы», сагитировал
ребят своей бригады, и касса Гульнур стала насчитывать
уже десять участников.
Ко дню выдачи зарплаты подошел черед Якова на
получение пятисот рублей из «кассы дружбы». Он давно
собирался купить радиоприемник «Рекорд».
Гульнур вручила Зайцеву пакет и посоветовала
приобрести вещь, которая служила бьв, памятью о друзьях.
– Что бьв мне купить, Гульнур? – спросил Яша.
– Придумай сам. Но кроме всего прочего купи
будильник.
– Зачем?
– Разбудить лыжную секцию. Ты, кажется, избран
ее председателем.
Зайцев поглядел на Гульнур без {улыбки. В цехе в
последние месяцы было столько работы, что он совсем
забыл о лыжной секции. А зима уже давно началась, и
снег лежал глубоким покровом.
– Хорошо. Разбудим без будильника.
У главной проходной Яша столкнулся с худой
высокой старухой.
– Здравств»уйте. Дочка велела мне вам взносы
уплатить. В комсомол.
Она достала из-под полушубка комсомольский билет
и деньги.
– Какая дочка? Кто такая? – удивился Яша.
– Клава Петряева.
– Где же она сама?
440
Старуха зайоргала красными веками, оморщила
темное лицо:
– В больнице она. Рожает... Пойди, говорит, мама,
отдай комсомольскому секретарю взносы. Хочу, чтоб
за мной теперь никаких долгов не было.
– В больнице... – пробормотал Яков растерянно. В
голове заметались мысли: «Одна... Брошенная этим
хлюстом... Павлином...» Он взял у клавиной матери
комсомольский билет и положил его во внутренний карман
пиджака.
– Спасибо, мамаша. Я отмечу об уплате и билет
верну потом Клаве. А вы как меня узнали-то?
– Вы приметный... – улыбвулась старуха, и
морщины поплыли по лицу светлыми волнами. – Как
жаворонок весной... махонький, в небе будто и не сыщешь...
А сльгхать!..
Она поклонилась и пошла вдоль улицы ровной и
твердой поступью.
Яша доехал на трамвае до цветочного магазина,
купил букет цветов и тут только вспомнил, что не спросил,
в какой больнице лежит Клава. Он обзвонил по
телефону все родильные дома и, наконец, выяснил, что Петряе-
ва была помещена в двенадцатую, а затем переведена
во вторую городскую больницу...
Палатная сестра принесла Клаве пышный букет
цветов.
– Заботливый у вас муж, – сказала она с
восхищением.– Еще не родили, а уже цветы.
«Какой муж? Это ошибка!» – хотелось Клаве
крикнуть в отчаянии, но сестра уже поставила банку с
букетом на тумбочку рядом с кроватью и протянула письмо.
Клава несмело развернула записку:
«Горячий привет Клавочке от комсомольской
бригады имени Мао Цзе-д.уна!
Роди ребенка без тревог
Кило на двадцать пять,
Чтоб токаренка твоего
В бригаду сразу взять!»
Клава легла на спину, закрыла глаза, полные
слез.
– Милые вы мои... золотые... товарищи мои! – шеп*
тала она сухими пылающими губами...
441
В больнице, в день выписки Клавы, весь вестибюль
забит молодежью. Пришли в полном составе
бригады Якова, Наташи, Глеба, Сабира и Никиты с Шурой.
Ваня Никифоров принес баян.
Шумные, веселые, они внесли такой невообразимый
томон в тихое здание больницы, что медицинские
работники не на шутку всполошились.
Вышел сам главврач – дородный пожилой мужчина
в белом халате.
– Что это? Почему так много народу? К кому вы? —
строго зачастил врач.
– К Петряевой Клаве, – ответило несколько
голосов.
– А остальные?
– Тоже! – крикнули задние.
– Все к Петряевой? – поднял плечи врач.
– Что ж тут такого? Это наша комсомолка,—ие-
"терпеливо сказал Яша, удивляясь непонятливости врача.
Главврач растерянно заморгал, потом вдруг
распахнул халат и молча побежал наверх...
Спустя полчаса от здания больницы тронулась
необыкновенная процессия. Впереди невысокий паренек с
серыми ясными глазами бережно нес укутанного в белое
с кружевами одеяло новорожденного.
Слева шла мать – маленькая, бледная молодая
женщина с оживленно-сосредоточенным лицом.
Женщину поддерживали два рослых молодых
человека. А позади, плотно обступив баяниста, следовала
громко поющая колонна молодежи.
Весь медицинский персонал больницы высыпал на
–улицу, провожая улыбками счастливую мать...
Когда Тоня читала свой доклад на партийном
собрании, ей казалось, что она и все слушатели взошли на
большую высоту и оглядывали теперь пройденный путь.
Без малого год отделял их от тех дней, когда второй
механический был «притчей во язьщех» на собраниях и
страницах заводской газеты. Поначалу обида за свой
цех скребла на сердце, потом Тоня привыкла, и теперь
она знает, до чего это опасная болезнь – привыкнуть к
«хвостовому положению», как говорит Никифоров.
442
Тоня рассказывала всем известное: как становился
цех на йоги, как росла партийная организация и вела
за собой людей, где находились нетронутые резервы
производительности труда.
Но именно потому, что парторг рассказывал не только
известное, но и глубоко пережитое каждым, люди
слушали с тем вниманием, за которым всегда следует
бурное проявление активности.
Тоня взыскательно поглядела на Добрывечера,
сидевшего слева.
– Но нам не пристало долго смотреть на
преодоленные пространства. Может закружиться голова,
особенно у тех, кто склонен забьивать про ухабы на
пройденном пути.
– Был мед, теперь пошел перец, – шепнул Добры-
вечер Петру Ипатьевичг/.
Первой слово взяла Аннушка. В темной вязаной
жакетке поверх кремовой блузки, с туго, «по-молодому»,
повязанной синей косынкой на крутолобой голове, она
улыбчиво и вместе строго оглядела собрание:
– Цех у нас нынче, как цех,– не лучше других и не
хуже всех. – Аннушка сказала это таким намеренно
равнодушным и скучным голосом, что молодежь громко
рассмеялась.
Аннушка вскинула голову и строго посмотрела
каждому в глаза.
– А почему не быть нам лучше всех? – спросила
она уже с знакомой всем властной интонацией. – Разве
у нас сил маловато, родненькие? Да ведь нам теперь по
плечу любое самое трудное дело! Посчитайте, сколько у
нас коммунистов да комсомольцев, да беспартийных
стахановцев сколько!
Что для нашего цеха нынче главное? По-моему,,
движение скоростников. У нас их пять бригад. Почему,
Иван Григорьевич, не развиваем мы вширь это дело? ¦*
Выступил Никифоров:
– Аннушка... то-есть товарищ Луговая в самое
яблочко попала. Мы вышли из хвостового положения и
топчемся в нерешительности. А надо рвануться в голову
колонны! Прошлый год мы сборщикам знамя отдали.
Справедливо отдали! Что ж не отберем мы его ньшче*
По-моему, силенок у нас хватит отобрать красное знамя
у сборщиков, справедливо отобрать!..
443
Наташа сидела на собрании рядом с Глебом и Яшей
Зайцевым. Она вспомнила, как на днях, вручая ей
кандидатскую карточку, секретарь райкома партии
сказал:
– У вас комсомольский значок. Высокое отличие!
Наташа усмехнулась.
– Не смейтесь: очень высокое отличие – молодость.
И какая молодость! Та, боевая, полная огня и мечтаний,
которая с юных лет отдана нашему делу. – В серых
усталых глазах секретаря райкома лучилась весенняя
теплота.—Или возьмите вы значок пионеров. Костер...
алые языки пламени. Прекрасное пламя! И надо, чтобы
оно не гасло всю жизнь, всю долгую и трудную жизнь
коммуниста!
Наташа глядела на Петра Ипатьевича, на Аннушку и
думала: «Хорошо бы и мне дожить до их лет и также
гореть ярким, зовущим за собой люде*л огнем».
– У меня есть предложение, – поднял руку Глеб. Он
впервые выступал на партийном собрании, и краска
волнения густо залила его лицо.– Я вношу такое
предложение. У нас пять скоростных бригад. Пусть каждая отдаст
половину своих людей в другие бригады. Глядишь, через
некоторое время у нас уже будет десять скоростных
бригад. И так, методом почкования...
Гулкий всплеск ладошей не дал Глебу
закончить выступление. Он улыбнулся и пошел на свое место:
ясно, что его предложение будет принято единогласно.
Глава четырнадцатая
Александр Иванович вел прием и потому, как шумно
и людно стало в последнее время в его кабинете,
потому, как потянулись к нему начальники цехов, инженеры,
мастера, он понял, что директор «изменил курс»,
перестал отбивать у него хлеб главного инженера.
Это обрадовало его, и когда после совещания с
термистами в кабинет вошла Бакшанова, он ей весело и
душевно улыбнулся.
– Анна Сергеевна! Давно не бранился с вами. Со-
сюуч-ился!
– Берегитесь! Семен Павлович теперь все удары
моих молнии отводит на вас.
444
– Чувствую, – сказал он, улыбаясь еще шире и
счастливее.
Анна недовольно оглядела комнату и сморщила
переносье: дым сизыми столбами висел над столами и
диваном.
– Откройте форточку!
– Нещадно накурили... совещание!—произнес
Солнцев тоном оправдания и открыл форточку. В кабинет
ворвались холодные струи свежего весеннего воздуха.
Столбы дыма закачались и стали быстро рассеиваться.
– Александр Иванович! – строго проговорила
Анна.– В старой кузнице загазованность выше
допустимого предела. Я прошу немедленно принять меры.
– Мы! ведь недавно установили там новые
вентиляторы, – возразил Солнцев.
– Они не эффективны. Это мнение не только мое, а
многих рабочих.
– Ну, Анна Сергеевна, мы базируемся на
технических расчетах, а не на чьих-то мнениях.
– Так мнения рабочих для вас ничего не значат?—
быстро спросила Анна.
– Ах, Анна Сергеевна! – засмеялся Солнцев. —
Николай Петрович, верно, скорости для своего истребителя
призанял у вас! Хорошо, я сейчас же поручу
проверить.– Он сделал короткую запись в настольной
календаре.
– Давно бьи так, – облегченно вздохнула Анна. —¦
Теперь душевые. Они тесны, водопроводная система
запущена.
– Знаю. Мы проектируем новые душевые по
последнему слову...
– Журавль в небе!—усмехнулась Анна. – Вы нам
пока, Александр Иванович, дайте синицу в руки...
отремонтируйте старые душевые. Даю вам пятнадцать дней
сроку.
– Помилуйте, Анна Сергеевна! Не уложимся...
– Сумейте уложиться; И торопитесь! А не то я
вызову госсанинспекцию и вам не миновать штрафа.
– Ой-ой-ой, – закачал гладко выбритой головой
Солнцев и внес новую запись в блокнот. – Все? Или
казнь египетская еще не кончилась?
– Нет, – проговорила Анна и края ее рта запрыгали
445
от плохо сдерживаемой улыбки. – Вы почему не явились
на прививку, Александр Иванович?
Солнцев побледнел.
– Я... мне было некогда. И потом сердце...
– Сердце я ваше знаю. Раздевайтесь!
– Анна Сергеевна... – взмолился Солнцев.
– Никаких разговоров!—Анна открыла дверь в
приемную, позвала ожидавшую там медицинскую
сестру. – Надя, сделайте главному инженеру
прививку.
Солнцев, понурив голову, стал раздеваться...
Весна шла в обнимку с ласковым ветром, рассеянна
бросала через плечо пустые ветки сирени и ландыша, раз-
ливисто смеялась и пела, веселя всех, кто ни попадался
навстречу. Зеленокудрые чистые березки раздумчиво
гляделись в зеркало пруда.
Ветер созорничал – нагнал волну, и в пруде, избоче-
нясь, заплясали березки.
Смешно стало иволге; взвизгнув, тоненько засмеялась
она, и вслед за нею дружно расхохотались глухари.
Небо обрядилось перламутром зари и казалось, что,
перебирая лады стозвонной гармони, привечает весну
природа.
В палисадах, в белых платьях стояли душистые
черемухи, лукаво и беспокойно поглядывали через плетень на
молодых стройных кленов, что собрались у моста тесной'
толпой, будто оговариваясь о гулянке.
Низко свесившись над рекой, мыли свои длинные
косы тихие ивы...
Глеб сидел в машине рядом с Наташей и ему
почудилось, что даже мотор поет что-то невыразимо веселое и
праздничное...
– Скоро ли? – нетерпеливо спросила Наташа. Ветка
черемухи кокетливо белела в ее густых темных во»
лосах.
– Вон, за косогором, – ответил Глеб.
У серебристой ленты реки виднелось деревянное, на
сваях, здание Рыбаковский ГЭС.
На грузовиках началось оживление. Участники
струнного окрестра потянулись за гитарами, мандолинами и
балалайками. Редколлегия во главе с Яшей Зайцевым,
Держа кто лист ватмана, кто кисточки к краски,
готовилась тут же, на празднестве, выпустить номер «Резца».
Девушки приосанивались, поправляли волосы., в
последний раз окидывали придирчивым взглядом свои нарядные
платья.
На крутом берегу Шайтанки, впереди цветистой
толпы, стояли Потап Дмитриевич, дед Никифор, Саня Коно-
плев, Танюшка. Весь колхоз высыпал встречать дорогих
гостей.
Обгоняя грузовики с молодежью, проскочили эмки
Яардьшцева и Бакшанова.
Вечерело. Малиновые сполохи зари, остьивая,
подернулись сиреневой дымкой. Густой синью отливали за
лугами перелески и неслышно, огородами, подбирались
робкие тени.
Торопя ночь, показалась первая звезда.
Все остались стоять на берелу, а Саня Коноплев и
Чардынцев по лесенке поднялись в помещение ГЭС.
В светлой, *шсто выбеленной комнате сверкал
приборами мраморный щит управления. Рядом на столе
лежал вахтенный журнал с краткой записью: «24 мая
19 ч^сов 30 минут – открытие станции. Дежурный
электромонтер Коноплев».
Саня показал Чардынцеву на рубильник, который
следовало включить.
– Все готово? – спросил Чардынцев.
– Все, Алексей Степаньвч. Вчера были испытания.
Инспектор Госэнергонадзора принял станцию,– четко
ответил Саня, но прилипшая к чистому лбу кудрявая
прядь волос и тревожная тень в глазах выдавали его
волнение.
Чардынцев сдержал желание крепко обнять этого
парня и. тихо промолвив «В добрый час!» – включил
рубильник.
Под полом глухо зашумела вода. Отвечая на звонкую
аапевюу генератора, низко басила турбина.
На холме в домах и на улицах села загорелись огни.
Вспыхнули десятки лампочек в круглой, как девичий
хоровод, березовой рощице, освещая длинные,
празднично накрытые столы.
– Прошу, дорогие товарищи! – пригласил всех в
рощу Потап Дмитриевич. Аккуратно подстриженный, смуг-
447
лый, в новом сияем костюме, он выглядел молодым, едва
перевалившим за сорок.
На столах, среди букетов ярких полевых цветов, на
белых блюдах темнели жареные гуси и поросята, гурь-
бились графины с пивом и желтые жбаны с янтарным
медом.
Комсомольцы заняли отдельный стол. Звонкий смех
перемежался шутливо-томными вздохами гитар и
бойкой скороговоркой мандолин.
– Эй, соловьи! – с трудом сдерживая улыбку, при-
криюнул на молодежь дед Никифор. – Угомонитесь
чуток и приналягте-ка лучше на стряпню наших хозяюшек.
– Единодушно поддерживаем!
– Ура! —весело отозвались комсомольцы.
Дед Никифор крякнул, поднял руку и подмигнул
председателю.
– Начинай, Митрич.
Потап Дмитриевич встал, шумно вздохнул, умеряя
волнение.
– Перво-наперво, провозгласим здравицу, – сказал
он, – за светлые огни, что зажглися сегодня у нас, за
светлую, счастливую жизнь нашу!
– Прекрасно сказано! – шепнул Николай Петрович
Анне. – А почему? Потому что прекрасное – это
жизнь.
– Ешь, философ!—ласково подтолкнула его локтем
Анна.
Шустрой птицей полетел по столам шумливый
праздничный разговор. Глеб потянулся было к графину, но
Наташа громко запротивилась:
– Ты забыл?! Завтра в аэроклубе полеты!
Глеб послушался и ничуть не раскаялся в этом: во
взгляде Наташи брезжилось куда более хмельное...
– Вся моя молодая пора при лучике прошла, —
задумчиво журчал дед Никифар. – Темная, страшная
жизнь была, и вот, гляжу я нынче на молодых... В какие
светлые дали идти им, счастливым! Давеча инженер из
города приезжал, лекцию читал про то, как ученые
наловчились расщеплять ядро этого... атома и какая
диковинная теплота получается.
Батюшки! Такого мы и в сказках не слыхивали.
Сейчас, скажем, расщепит старуха лучину, так ее еле хва-
448
тает, чтоб самовар разжечь. А ежели бы расщепить тот
самый... атом, что в лучине хоронится, так всему колхозу
на пять годов и дров не надо – вот до чего хитрая
штука!
– Вчера меня вызвали в обком партии к
Булатову, – говорил Чардынцев, перебегая взглядом с
Николая Петровича на Анну. Она пригнула голову к тарелке,
скрывая улыбку.– Да,– продолжал Чардынцев,—
прихожу в обком, а Булатов не заставил долго ждать приема
и сразу, без околичностей, протягивает мне бумагу:
«Держи путевку в Сочи. И чтобы через три дня тебя
здесь не было!»
«Помилуйте, – говорю, – на заводе сейчас много
работы. И потом... я себя чувствую неплохо...»
Булатов строго поглядел на меня и сказал: «О том,
как ты себя чувствуешь, iy меня есть точные данные. Все.
Желаю счастливого пути!..» И вот... – Чардынцев
незаметно вздохнул, – завтра надо уезжать. И все из-за
вашей супруги, Николай Петрович. Это ведь она
наябедничала Булатову.
Анна Сергеевна до сих пор напряженная и
загадочно молчаливая, вдруг прыснула, по-детски прикрывая
лицо ладонью. Николай Петрович и Чардынцев
засмеялись до того громко, что обратили на себя внимание
соседей по столу.
Алексей Степанович обернулся и увидел Тоню. Она
извинялась перед Потапом Дмитриевичем за то, что
запоздала. Чардынцев вмиг выметнулся из-за стола
(Анна Сергеевна и Николай Петрович молча удивились
его прыти) и, взяв Тоню за руку, подошел вместе с ней
к матери.
– Познакомьтесь. Моя мама,– сказал он тихо.
Потому, как встретилась с ней
доверчиво-восхищенным взглядом молодая женщина, как вспыхнули ее
щеки стыдливым румянцем, поняла Степанида, что
идти отныне этой синеглазой рядом с Алешей по одной
тропе жизни.
Радость прихлынула к сердцу жаркой волеой, но
ничем не выдала своего счастья старая 'мать: улыбнулась
с ласковой степенностью, протянула Тоне темную, в
тугих узлах сухожилий руку.
По знаку Яши Зайцева, струнный оркестр рассыпал
ф.444 – 29 449
звонкие горошинй частушек, и на скамейке в цветистом
сарафане и малиновом платочке поднялась черноглазая
Гульнур. Ямочки на щеках светились лукавыми лучика-,
ми, ресницы наполовину закрывали глаза, а тонкие
крылья бровей ломала шутливая обида:
Женихи – блажной народ,
Поди-ка угоди ему!
Никто замуж не берет:
Не сдала техминимум.
•– Пр-равильно-о! – закричали из-за стола ребята.
– Такая невеста, что дежка без теста!
Гульнур упрямо подняла голову.
Я на танцах не верчусь,—
Время жаль растрачивать.
Я у милого учусь,
Как резцы затачивать.
– Др-ругой разговор! – уже ласковей отозвались
мужские голоса.
Гульиур победно топнула ногой. Брови широко и
волыно вынеслись над сияющими, широко открытыми
глазами,
– Молодец девка! – громко похвалил дед Нифи-
фор. – Знает; чем приворожить! —Раскатистый смех
заплескался в роще...
Николай Петрович вбирал в себя ароматы, звуки,
улыбки этого чудесного, необыкновенного вечера. В
напряженной работе последних лет над своим
истребителем он не успевал пооглядеться, «прикинуть, чего
достигли другие», как он называл поездки на заводы своего
министерства.
Теперь он встретился с колхозниками, осмотрел
гидростанцию, послушал рассказы Сани Коноплева о
трансформаторных подстанциях, заземлительных
контурах, новой, своей, системе водоспуска и с внутренним
изумлением увидел, как далеко шагнула деревня в том
великом походе, что исторически совсем «недавно
начался в нашей стране;
Тенью набежала мысль о Сладковском. Николай
Петрович нахмурился. «Чем ярче свет нашей жизни, 'тем
изворотливее и гнуснее враги. Мы должны быть зоркими,
ю, какими зоркими!»
450
Танюша вышла на середину, сверкая перламутром
ладов баяна.
Она взяла знакомый аккорд, и все дружно подхва-
тили:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
«Да, широка моя страна, – пел и взволнованно
думал Николай Петрович, – и как хорошо, как
радостно, что охранять эту ширь, эти леса и поля, этих
чудесных людей будет теперь и мой истребитель»...
Старики, сплетая бороды, вели долгую застольную
беседу. Молодые танцевали, уходили парами в густую
луговую темь сказать друг другу заветное, либо
просто напиться росистой и пьянящей, как хмель,
тишины.
А баян Танюши, развернув во всю ширь
расписанную радугой грудь, пел до третьих петухов про родину,
про любовь, про счастье.
Саня Коноплев стоял у щита управления, следил за
стрелками амперметров, вслушивался в шум воды у
турбины, в танюшин баян, в жаркие толчки своего
сердца.
Ярко горели огни над селом.
